Часть вторая. катакомбы книгорода

Тома тут громоздятся друг на друга,

Покинуты и прокляты навеки…

Слепые окна, привидения, болезни,

Зверье, жестокость… жалкие калеки!

Молчанье, привиденья.

И столетиями —

Хотя бы стон, не смотря на то, что б единый вздох!

Безумье только одно шуршащими шагами

В забытом светом замке Тенерох![9]

Живой труп

Сам о том не подозревая, мои ерные приятели, я отравился контактным ядом на страницах старой токсичной книги — сейчас вы, быть может, осознали, что я имел в виду, в то время, когда писал, что книги способны ранить а также убить. Я пал жертвой одной из страшных книг.

Яд действовал скоро, весьма скоро: лишь моя рука легла на страницы, и уже скоро по моему телу пронеслась бушующая ледяная волна, поток холода, наводнивший кровоток, пробравшийся в любой нерв и заморозивший все до единой клеточки, пока мое тело совсем не утратило чувствительность, и под конец не только конечности, но кроме того глаза отказались мне помогать.

«Вас именно на данный момент отравляют».

Все растворилось, не считая одной данной фразы. В полной черноте она стала единственной моей мыслью, которая все крутилась и крутилась у меня в голове.

«Вас именно на данный момент отравляют. Вас именно на данный момент отравляют. Вас именно на данный момент отравляют.

Вас именно на данный момент отравляют. Вас именно на данный момент отравляют».

Вам привычны кошмары, в то время, когда вы попали в ловушку нескончаемой петли и, просыпаясь, проваливаетесь в тот же сон? Так было и с данной навязчивой фразой.

Вас именно на данный момент отравляют. Вас именно на данный момент отравляют».

Неужто это и имеется смерть? В то время, когда последнее, что видел, слышал либо о чем поразмыслил, повторяется без конца, пока тело не распадется на составные атомы?

Вас именно на данный момент отравляют. Вас именно на данный момент отравляют».Неожиданно опять забрезжил свет. Это произошло так нежданно, что будь я в силах, в обязательном порядке закричал бы.

Что со мной происходит?

И внезапно я определил Фистомефеля Смайка. Вначале я видел только его размытый силуэт, позже его лицо стало отчетливее. Он согнулся нужно мной, а рядом с ним стоял… И правильно, это был Клавдио Гарфеншток, дружелюбный кабанчиковый-литагент!

Оба с любопытством меня разглядывали.

— Он приходит в себя, — сообщил Гарфеншток.

— Активная фаза, — отозвался Смайк. — Поразительно, но кроме того столько лет спустя яд действует как часы.

Я желал что-то возразить, но губы мне не повиновались. А вот зрение наоборот все улучшалось, у меня кроме того появилось чувство, что ни при каких обстоятельствах в жизни я не видел так светло. Оба подлеца словно бы излучали неестественное сияние, я имел возможность рассмотреть любой их волосок, каждую пору, как будто бы разглядывал через лупу.

— Не сомневаюсь, вы бы на данный момент высказали все, что у вас на душе, — продолжал, обращаясь ко мне Смайк, — но яд кроме этого парализует язык, как и стимулирует слух и зрение. На время у вас показался взгляд мрачногорского орла и слух летучей мыши — прошу вас, пускай это вас не тревожит! Еще некое время ваше тело останется парализованным, и скоро вы впадете в глубочайший обморок.

Иного вреда яд вам не причинит, не опасайтесь, он не смертельный. Вы, а позже опять придете в себя. Вам ясно?

Я желал кивнуть, но не смог шевельнуть кроме того углом рта.

— Ба, какая нетактичность с моей стороны! — вскрикнул Смайк, и Гарфеншток гадко засмеялся. — Как вы имели возможность бы мне ответить? Что ж, пускай хороших манер мне не достаточно, но я не убийца. Это я предоставляю вторым.

Тут внизу достаточно бессердечных тварей, каковые с радостью возьмут на себя эту грязную работу.

— Вот как раз, — нетерпеливо засунул Гарфеншток и жадно посмотрел назад по сторонам. — Давай наконец уйдем из этого.

Фистомефель Смайк пропустил его слова мимо ушей. Легко поразительно, как светло я видел их обоих. Они как будто бы бы светились изнутри.

Зрачки у меня, разумеется, очень расширились, а сердце билось втрое стремительнее, но в остальном тело было как колода. Я превратился в живой труп.

— М-да, мой дорогой, ну и шуму вы наделали в Книгороде. — Голос Смайка звучал болезненно звучно и искаженно. — Мы от-несли вас поглубже в катакомбы, так глубоко, что никакой веревки не хватит, дабы возвратиться назад. Вычисляйте это ссылкой. Я имел возможность бы вас убить, но так значительно романтичнее. Утешайте себя мыслью, что вас ожидает такой же финиш, как и Канифолия Дождес-вета.

Он совершил ту же неточность, что и вы.

Обратился со своим делом не к тому человеку. В частности ко мне. Гарфеншток жадно хохотнул.

— Необходимо поскорей сваливать.

Смайк же дружески мне улыбнулся.

— И вычисляйте частью собственного наказания то, что я не стану ничего растолковывать про вашу рукопись. История так как достаточно долгая. И для нее на данный момент нет времени.

— Отправимся же! — настаивал Гарфеншток.

— Наблюдай-ка, — сообщил Фистомефель Смайк, — начинается пассивная фаза. Ее выявишь по сужающимся зрачкам.

На меня накатила безграничная усталость.

«…зрачкам… зрачкам… зрачкам… зрачкам… зрачкам».

Голос Смайка все слабел, преобразовываясь в истончившееся эхо. Мой разум погас, как пламя свечи на ветру. Снова наступила тьма.

— Приятный снов, мой дорогой! — донесся до меня голос Смайка. — И передайте привет Тень-Королю, в то время, когда с ним увидитесь.

Гарфеншток опять злорадно хохотнул. Я утратил сознание.

Страшные книги

Придя в сознание, я вначале поразмыслил, что снова был на концерте трубамбоновой музыки и у меня галлюцинации: я в катакомбах Книгорода. В обе стороны тянулся нескончаемый коридор, справа и слева вынужденный книжными шкафами и освещенный лампами с медузосветами. Но пока мое одурманенное ядом тело неспешно пробуждалось к судьбе, до меня дошло, что я и правда нахожусь в лабиринте.

Я полулежал, опираясь плечами на стеллаж, и ощущал, как тепло возвращается вначале в мои стопы, позже в ноги, в туловище и, наконец, приливает к голове. После этого, я, покряхтывая, поднялся и отряхнул пыль с плаща.

Как это ни необычно, никакой паники я не ощущал. Возможно, все дело было в последствиях отравления: нервы, так сообщить, под наркозом. Да и почтенное общество древних книг успокаивало. Да, мои верные просматривающие приятели, несмотря на безрадостный и неожиданный поворот судьбы я был настроен оптимистично. Да и что для того чтобы произошло? Я жив.

Я заблудился в подземном букинистическом Книгорода — вот и все. Тут имеется коридоры, свет, книжные шкафы, книги, — это не дикий и чёрный Потусторонний мир.

Книги — лучшее подтверждение тому, что иногда ко мне кто-нибудь заглядывает, и по большому счету где-то нужно мной имеется много выходов. Необходимо лишь поискать хорошенько, и я в обязательном порядке на какой-нибудь наткнусь — пускай кроме того на это уйдут дни. Вызывающе большие сомнения, что Смайк и Гарфеншток утащили меня весьма на большом растоянии: через чур уж изнеженными смотрелись оба толстяка.

Исходя из этого я отправился в путь, на ходу пробуя проанализировать собственный положение. Сомнений нет: мои предполагаемые приятели Фистомефель Смайк и Клавдио Гарфеншток были в действительности моими самыми страшными неприятелями. Годы изоляции в Дракон-горе, по всей видимости, не обучили меня разбираться в людях.

Я был через чур наивен.

Но оставалось тайной, что имела против меня эта парочка. Либо я стал их жертвой случайно? Может, они собственного рода книго-пираты, сыгранная команда, грабящая недотеп-туристов? Гарфеншток намеренно завлек меня в ловушку по адресу переулок Тёмного Человека, 333, тут ясно. Возможно, именно на данный момент они реализовывают мокуценную рукопись какому-нибудь богатому коллекционеру.

Иными словами, она для меня утеряна, соответственно, финиш поискам ее загадочного автора.

При данной печальной мысли я нечайно ощупал карманы — и с ходу отыскал манускрипт в нагрудном левом! Как громом пораженный, я дотянулся письмо и уставился на него, не веря своим глазам. Смайк, возможно, мне его подсунул и совместно со мной спровадил в катакомбы.

Но-какой в этом суть?!

Тайна сгущалась.

Он опасается этого письма — вот, возможно, мотив! И вдобавок опасается, что его содержание станет известно. Не известно почему рукопись воображает для него опасность. Такую опасность, что ему показалось мало запрятать его в собственной подземной пещере, нет, он решил избавиться от страниц совместно со мной. Что же его так напугало? И из-за чего так всполошились Кибитцер и ужаска? Может, они заодно со Смайком и Гарфенштоком?

Может, я что-то пропустил?

К примеру, тайное послание между строчков, расшифровать которое способны лишь умелые букинисты и почерковеды? какое количество бы я ни разглядывал письмо, оно хранило собственную тайну, исходя из этого я опять убрал его в карман и отправился дальше.

Книги, ничего не считая книг. Я остерегался коснуться хотя бы одной из них. Чем больше выветривались последствия яда, тем с громадным недоверием я на них наблюдал.

Ни при каких обстоятельствах больше я не открою книгу без страха.

Переплетенная бумага потеряла для меня собственную невинность. Страшные книги! Какнастойчиво предостерегали против них мемуары Дождесвета!

Он посвятил им целую главу, и по сей день она опять пришла мне на ум. на данный момент, в то время, когда уже через чур поздно!

История страшных книг началась, возможно, с того, что один книгопират врезал второму по черепу толстым томом. В данный исторический момент разумные существа осознали, что книги способны убивать, и за последующие столетия методы причинять ими зло умножались и совершенствовались.

Книголовушки охотников были только одним из многих. Охотники (по большей части для сокращения числа соперников) мастерили имитации очень полезных и востребованных раритетов, каковые снаружи всецело были похожим оригиналы, но в были начинены смертельными механизмами. В выпотрошенных блоках прятались отравленные стрелки, небольшие осколки стекла, которыми выстреливали маленькие катапульты, разъедающие кислоты в шприцах либо ядовитые газы в шепетильно запечатанных контейнерах.

Достаточно открыть такую книгу, дабы тебя ослепило, не легко ранило либо убило. Для защиты охотники наряжались в шлемы и маски, кольчуги и металлические рукавицы и принимали уйму других мер предосторожности — книголовушки были основной обстоятельством их причудливого и устрашающего снаряжения.

Пропитанные контактными ядами токсичные книги были особенно обширно распространены в Средние века. С их помощью ликвидировали политических соперников и свергали королей, и избавлялись от назойливых-критиков и писателей конкурентов. Полет фантазии, какой букваримики того времени положили в разработку всевозможных контактных ядов, создавал воистину сильное чувство.

Прикоснувшись к одной-единственной странице, возможно было оглохнуть, ослепнуть, онеметь, утратить рассудок либо свойство двигаться, подцепить летальную заболевание либо погрузиться в вечный сон. Одни токсины приводили к приступам хохота со смертельным финалом либо потерю памяти, абсурд либо трясучку. От вторых выпадали волосы либо зубы либо отсыхал язык.

Был яд, от которого у зараженного начинали зудеть в ушах тоненькие голоса и доводили несчастного до того, что он по собственной воле выбрасывался из окна. Разновидность, с которой столкнулся я, была еще относительно безобидной.

Канифолий Дождесвет писал, что некое издательство того времени пропитывало смертельным ядом по одному экземпляру из каждого тиража — а также делало на этом рекламу. Думаете, такие книги лежали на полках свинцовым грузом? Именно напротив: они расходились, как тёплые пирожки.

Обладатели издательства поставили на ту жажду, удовлетворить которую не может обычная книга: на притягательность неподдельной опасности. Это было самое заманчивое, что имел возможность предложить книжный рынок. Их просматривали дрожащими руками, с каплями пота на лбу, — каким бы неинтересным ни было содержание.

Говорят, в особенности обожали такие книги искатели приключений и старые вояки, которым здоровье уже не разрешало пускаться в авантюры, требующие громадного физического напряжения.

На закате Средневековья токсичные книги вышли из моды, поскольку их распространение шло в разрез с новым, просвещенным законодательством. Но бал кошмара стали править террор-книги безграмотников. Это была следующая ступень в эволюции книг-ловушек, и в Книгород их контрабандой провозила радикальная антилитературная секта.

Достаточно было открыть какую-нибудь из безграмотных террор-книг, и целый магазин взлетал на воздушное пространство. Изготавливавшая книгобомбы секта не имела имени, поскольку ее члены принципиально отвергали слова. Еще они отвергали предложения, абзацы, главы, романы, все формы прозы, печатное слово и всяческую поэзию по большому счету.

Книжные магазины были оскорблением их фанатичной безграмотности и считались рассадниками зла, каковые следовало стереть с лица Замонии.

Члены секты тайком проносили собственные каверзные бомбы в букинистические и прятали их среди прекрасно реализовываемых и читаемых произведений, по окончании чего прятались. Безграмотники сохраняли надежду, что скоро уже никто не посмеет кроме того открыть книгу.

Но они недооценили тягу к литературе населения Замонии, которое смирилось с шансом утратить при чтении голову. Со временем взрывы стали случаться все реже, и в какой-то момент секта угасла, поскольку ее глава лишился головы в следствии преждевременной детонации при изготовлении очередной бомбы. И все же перелистывание страниц осталось рискованным занятием.

А также по прошествии столетий террор-книги имели возможность скрываться где угодно, потому, что безграмотники практически наводнили ими магазины. Иногда какой-нибудь букинистический взлетал на воздушное пространство, и от него оставался только глубочайший кратер. В одном лишь Книгороде таковой финиш постиг уже пятнадцать магазинов.

Разновидностей страшных книг в Замонии существовало столько же, сколько обстоятельств хотеть кому-нибудь чего-то плохого.

Месть, жадность, зависть, недоброжелательство — вот из каких мотивов их мастерили. Но, время от времени мастерами руководила любовь, в случае если в игру вступали ревность либо безответные эмоции. Загнутые уголки страниц с бритвенноострыми обрезами, виньетки, при прикосновении приводившие к остановке дыхания, экслибрисы с ядовитыми духами — нет ничего, что осталось неиспробованным.

Тот, у кого была привычка, переворачивая страницы, слюнявить палец, подвергал себя особенной опасности, так как мог занести в рот маленькие частицы яда, — по окончании корчился с кровавой пеной у рта. Небольшие ранки, в каковые попадали бактерии с инфицированного золотого обреза, приводили к отравлению крови. Зашифрованные постгипнотические распоряжения в книгах букваримиков имели возможность вынудить читателя пара дней спустя прыгнуть со скалы в море либо выпить литр ртути.

Со временем легенды об страшных книгах расплодились так, что правда стала неотделима от выдумки. В катакомбах Книго-рода якобы прятались книги, талантливые двигаться по собственной воле, ползать либо кроме того летать. Они были коварнее и страшнее многих насекомых и вредителей и, в случае если такие на тебя нападут, совладать с ними возможно только силой оружия.

Пугливо говорили про книги, каковые шепчут и стонут в темноте, и про те, каковые душат собственных читателей закладками, произойди им заснуть за чтением. И наподобие как, бывали случаи, когда читатели с потрохами пропадали в какой-нибудь страшной книге, и по окончании их уже не видели. Тогда обнаружили только безлюдное кресло, на котором лежала раскрытая книга — а в повествовании появлялся новый персонаж, носящий имя провалившегося сквозь землю человека.

Таковы были мысли и истории, крутившиеся у меня в голове, мои дорогие приятели, пока я наугад брел по лабиринту. Я не верил ни в привидения, ни в колдовство, ни в проклятия ужасок, ни в прочую нелепость, но в существовании страшных книг убедился на собственной шкуре, и твердо решил не притрагиваться ни к одной книге в туннелях.

И потому вперед, не обращая внимания на окружающее меня великолепие. Тем временем мой оптимизм улету-чился. Около я видел только стенки из книг, которых не решался коснуться, и иногда околевшего медузосвета — с тем же успехом я имел возможность гулять по лабиринту, стенками которого помогали изгороди из ядовитой крапивы.

Кроме собственных шагов я слышал практически все шумы и страшные шорохи, обрисованные в замонийс-кой литературе кошмаров: шелесты и стуки, вопли и хрипы, хихиканье и шёпоты — словно бы попал в партитуру жуть-пьесы Хулиасебде-нера Шрути. Несомненно, звуки доносились через канализацию и были только эхом происходящего на поверхности. Но, пробившись через многие метры почвы и продолжительно бродив по туннелям и трубам, они купили совсем иное звучание и превратились в призрачную музыку катакомб.

Не помню, в то время, когда я опустился на пол. Как продолжительно я шел? Полдня? Целый? Два дня? Я совсем потерял чувство времени, как, но, и ориентации в пространстве.

Ноги у меня ныли, голова гудела как колокол. Я.

Некое время я слушал пугающие звуки лабиринта, а позже заснул от усталости.

маяки и Море

Пришёл в сознание я невыспавшийся, голодный — и в нехорошей компании. По ногам, рукам, по животу и лицу у меня ползали и копошились прочих паразитов и десятки насекомых: прозрачные личинки, червячки, змеи, светящиеся жуки, длинноногие книгужасы, клешне-вые ухощипы, безглазые белые пауки. быстро встав с криком отвращения, я начал рукоплескать по себе где попало.

Гнусь летела во все стороны, пока я отплясывал нелепый танец и панически встряхивал плащ. Книжная медянка зашипела напоследок и погремела трещоткой на хвосте, а позже провалилась сквозь землю за стопкой книг. Только убедившись, что изгнал всех до последнего вредителей, я мало успокоился.

Позже опять двинулся в путь. А что еще мне оставалось? К тому времени я потерял всяческую уверенность в себе.

Не было ни мельчайшего предлога считать, что я приблизился к какому-нибудь выходу из лабиринта, скорее напротив, ушел еще дальше.

И насекомые мне продемонстрировали, как скоро тут возможно стать звеном безжалостной пищевой цепи. То и дело видевшиеся мне полудохлые медузосветы, уползающие куда-то в тщетном бегстве, также не настраивали на радостный лад, потому, что через чур светло напоминали, в сколь плохом положении был я сам. Не так долго осталось ждать и меня ожидает такой же финиш: изнуренным, высушенным, обглоданным насекомыми, я буду лежать на полу какого-нибудь туннеля.

И все из-за какого-либо письма.

Идея о рукописи вынудила меня остановиться и опять ее дотянуться. Может, я все-таки сумею расшифровать тайное послание, в результате которого попал в таковой переплет. Что если оно окажет помощь мне из него выбраться? Это была идиотская, отчаянная надежда, но единственная, которая имела возможность в тот момент меня подбодрить.

И потому я принялся опять изучать письмо.

Я просматривал его с тем же восторгом, со всеми теми же переживаниями, как и в первоначальный раз, и оно принесло мне мимолетнее облегчение — до тех пор пока я не подошел к последней фразе:«Тут начинается рассказ».

Она была таковой оптимистичной, давала слово так очень многое, что на глаза мне навернулись слезы эйфории: самая обнадеживающая фраза, какая лишь возможно в повествовании. Убрав рукопись, я отправился дальше, на ходу обдумывая ее, поскольку она опять вдохнула в меня жизнь. Неожиданно меня осенило: загадочный создатель пробует мне что-то сообщить.

В это мгновение он обращается ко мне из дальнего далека.

«Тут начинается рассказ».

Но что, фактически, он желает сообщить? Что моя личная история тут лишь начинается? Идея как словно бы утешительная. Либо мне направляться понимать его слова еще буквальнее?

Не задавайте вопросы меня, мои верные приятели, откуда взялась такая уверенность, но я сделал вывод, что в данной фразе таится тайная, разгадка которой приведет меня к свободе.

Хорошо, разглядим ее практически.

«Тут начинается рассказ».

Где же это «тут»? «Тут» в катакомбах? «Тут», где я именно иду? Хорошо, согласен! Но о чьей истории может идти обращение, если не о моей?

Кто тут имеется, кроме вашего покорного слуги? Ну, да, насекомые. И очевидно, книги.

Тут в меня как будто бы молния попала! Книги! Что я за осел!

Полным идиотизмом было их проигнорировать: в случае если и направляться ожидать откуда-то помощи, то от них. Меня окружали тысячи умных помощниц, а я их сторонился, лишь по причине того, что стал жертвой одной, да начитался баек про страшные книги.

Я нечайно отыскал в памяти про способы Канифолия Дождесвета, при помощи которых он в свое время ориентировался по книгам. И основной из них — порядок, в котором складировались в лабирин-. те библиотеки и различные собрания. Именно это приводило его к нужным находкам.

Не логично ли тогда высказать предположение, что книги способны меня вывести на поверхность?

Не смотря на то, что я не владел глубокими познаниями Дождесвета, но мало разбирался в замонийской литературе. А выяснить возраст издания по состоянию корешка, автору, выходным и содержанию данным не такая громадная премудрость. В действительности, все достаточно легко: чем старше окружающие меня книги, темглубже я нахожусь в катакомбах.

В случае если год издания ближе к современности, значит, и я — к поверхности. Очевидно, это не всегда будет так, но достаточно довольно часто. Так как большая часть библиотек отражали эру собственных обладателей.

Посредством для того чтобы несложного компаса я смогу ориентироваться и выбраться на волю — в случае если лишь отыщу в себе смелость, подойти к книгам.

Но что я теряю? В случае если какая-нибудь страшная книга оторвет мне голову либо выстрелит отравленной стрелой меж глаз, то, как минимум, меня ожидает милосердный финиш, а не мучительная смерть от голода либо ужасная участь быть сожранным заживо насекомыми. Лучше погибнуть стоя, чем, ползая, как медузосвет!

Осталось лишь преодолеть ужас, и открыть какую-нибудь книгу.

Я остановился.

Подошел к книжному шкафу.

Забрал книгу наугад.

Взвесил ее в руке.

Она необычно тяжелая? В у нее что-то гремит?

Нет.

Может, она через чур легкая, по причине того, что в у нее полость, залитая смертельным газом?

Нет.

Зажмурившись, я отвернул морду в сторону.

И открыл.

Ничего не случилось.

Никакого взрыва.

Никакой отравленной стрелы.

Никаких осколков стекла.

Тогда я боязливо коснулся страниц.

И в кончиках пальцев никакого онемения. Увижу ли я показатели надвигающегося сумасшествия?

Тяжело сообщить.

Я циркнул зубами. Нет, они также не выпадают, все держатся прочно.

Головокружение? Тошнота? Жар?

Ничего аналогичного.

Я опять открыл глаза.

Уф! Это была самая простая, невинная книга без взрывного механизма, без газовой начинки, без шприца с кислотой. Книга, ничем не отличающаяся от других. Бумага с буквами, переплетенная в кожу дульгардского кабана.

Ха! А ты чего ожидал, глупый параноик? Шанс наткнуться тут, среди всех этих текстов, на страшную книгу у меня один на миллиард.

Я прочел наименование. Ух ты, я кроме того знал эту книгу, пускай и поверхностно. Это было «Ничего серьёзного» Окроса Датского, центральное произведения гральзундского безразличия.

Эта философская, школа провозглашала радикальное равнодушие.

«Совсем все равно, прочтете вы данную книгу либо нет», — такова первенствовалафраза, которая всегда мешала мне продолжать чтение. Так произошло и по сей день. Я поставил книгу непрочитанной назад на полку — таковой поступок привел бы в восхищение любого безразличника, потому, что в точности отвечал его философии: не оказывать по большому счету никакого действия.

Но книга сказала мне большое количество нужного. Это произведение было напечатано вероятнее в раннем Средневековье: многие безраздичники писали в это время, а я держал в руках ориги— -нальное издание, к тому же из первого тиража. Я двинулся дальше, миновал, оставляя без внимания, тысячи книг и сотни стеллажей.

И без того коридор за коридором. Лотом я остановился, забрал наугад еще одну, открыл и прочел:

«— Жизнь, к сожалению, только мала, — со вздохом безграничной печали увидел князь Летнептиц.

— Тогда ты не укоришь меня, — с ухмылкой ответил его приятель Рокко Ньяпель, наливая себе вина, — в случае если я сообщу, что ты тем самым высказываешь вывод, что нескончаемому бытию свойственна ошеломляющая ограниченность.

Вошла госпожа Фонсекка.

— О! — вскрикнула она с ухмылкой. — Вижу, господа опять говорят о том прискорбном событии, что отечественное нахождение в этот юдоли стеснено унизительными временными рамками».

Сомнений нет: передо мной избыточный роман, нелепый отщепенец замонийской литературы, в котором одна-единственная основополагающая идея обсасывалась в бесчисленных вариациях. И в то время, когда же писали избыточники? Ясное дело: в позднее Средневековье!

Другими словами я на верном пути, поскольку от раннего Средневековья перешел к позднему. Дальше! Скорее!

Я опять зашагал мимо книжных шкафов, оставляя без внимания их содержимое.

Мне встретились два ме-дузосвета различной окраски, обвившие друг друга в смертельной схватке, но такое зрелище меня уже не расстраивало. Я опять преисполнился надежды. Еще через пара метров я остановился.

«Вода хлеб не режет» прочел я на первой станице одного сборника стихов. Как же это именуется? Вот как раз, адинация — феномен, неосуществимый в природе.

А представители какой поэтической школы традиционно начинали собственные стихи с природоневозможностей? Адинационисты, очевидно! А в то время, когда писали адинационисты?

До либо по окончании избыточников? По окончании, по окончании! Средневековье осталось сзади, начинается высокое барокко.

Сейчас я заглядывал в книги через более маленькие промежутки, уделял им больше времени, с некоторых полок доставал по паре книг и пускал в движение все знание литературы, которое привил мне Данцелот Слоготокарь. Горацион фон Сеннекар писал до Эпистулария Генка либо по окончании? В то время, когда Платото де Недичи ввел в замонийскую литературу адаптационизм?

Принадлежал Глориан Кюрбиссер к Гральзундской мастерской либо к «группе траламандцев»? Относятся оксюморонические стихи-сморчки Фредды Волосатого к светло синий либо к Желтой эре?

Задним числом я благодарил крестного в литературе за то, как неумолимо он заставлял меня зазубривать все эти факты. Как я тогда его проклинал, а сейчас они, быть может, спасут мне жизнь! Я как будто бы бы держал путь по темноту морю, где на маленьких островках сияли бесчисленные маяки.

Этими маяками были писатели, каковые через столетия отправляли собственный одинокий свет.

И я продвигался по световым лучам литературы от острова к острову, они были моей путеводной нитью из лабиринта. Забыв про голод и жажду, я срывал с полок книги, просматривал, вычислял, торопился дальше, опять останавливался и открывал следующую.

«Вселенная взорвалась». Несомненно, антикульминационный роман: представители этого поджанра начинали собственные произведения с самого драматичного и волнительного места, дабы после этого неспешно сделать сюжет все более малым и вялым, пока наконец он не оборвется на середине безлюдной фразы. Антикульминационники относились к замонийской романтике — я опять продвинулся на целую эру.

«Он отлепил — чавк — от нее собственные губы и сел — скрип-скрип — на расшатанный от старости стул. Шур-шур — он поднял высоко щур и — лист-щур — его разглядел.

— Это его завещание? — задал вопрос он — ух ты! — с большим удивлением. Она набралась воздуха — ах-ах.

— Выходит, мы наследуем не поместье Чёрный Камень, а всего лишь табурет, дабы садиться при дойке коров?

Выругавшись, — вот линия! — он кинул бумагу в камин, где она — треск-бреск — сгорела, шурша. Ха-ха — засмеялся он с противной насмешкой и — шмяк! — себе под ноги плюнул слюной.

Она — кап-кап — разрыдалась».

Аувелия — ономптопоэтический резкостиль! Нужно думать, авторы того периода совсем потеряли веру в воображение читателей и вычисляли нужным украшать собственные творения подобными завитушками, каковые, на отечественный сегодняшний вкус, уничтожают кроме того самые драматичные тексты. Такие авторы, как Роли Фантоно и Монтаниос Труллер, писали в полной убежденности, что их стиль плохо современный.

Но именно из-за таких манерных вывертов сейчас их тексты относят к безнадежно устаревшим. Однако: это начало современного замонийского романа, первые нетвердые шаги новой литературы — иными словами, я двигаюсь прямиком в Новое время.

«Граф фон Эльфогорчиц? Разрешите представить вам доктора наук Фелмегора ля Фитти, открывателя бескислородного воздуха. Не составить ни нам втроем партию в румо?»

О да, я определенно добрался до современности! И данный отрывок из диалога тому недвусмысленное подтверждение. Он был из какого-либо романа про графа фон Эльфогорчица.

С дюжина этих предшественников современного детектива вышли практически два века назад из-под пера Минеолы Хик. Высокой литературой не назовешь, но пользуются любовью подростков и популярностью смогут потягаться с романами про принца Хладнокрова.

Передо мной был «Граф фон Эльфогорчиц и мёртвый доктор наук», которым я зачитывался в молодости. Более того, на полке находились все романы про графа фон Эльфогорчица, начиная с «Граф фон Эльфогорчиц и металлическая картофелина» и заканчивая «Граф фон Эльфогорчиц и пират-зомби». Весьма бы хотелось опять их перечитать, но момент на данный момент очевидно не подходящий.

Дабы отвлечься, я снял с полки соседнюю книгу. Она была маленькой, в тёмном кожаном переплете и без заглавия на обложке. Открыв ее, я прочел:

ОБЫЧАИ ОХОТНИКА ЗА КНИГАМИ РОНГ-КОНГ КОМА

В яблочко! Вот это уж совершенно верно книга отечественных дней. Разве не Ронг-Конг Кома бессердечно преследовал Дождесвета?

Современник, так сообщить! Продолжив путь, я выхватил по паре фраз с нескольких страниц.

I. КАТАКОМБУМ

Охотник за книгами одинок, как сфинххххи в лабиринте.

Его отчизна — тьма. Его упование — смерть.

Ух ты, мрачновато! Но так как написано-то охотником за книгами, и не смогут же все быть такими остроумными, как Канифолий Дождесвет.

II. КАТАКОМБУМ

Все охотники за книгами однообразны.

Одинаково ненужны.

Гм, вот уж совершенно верно красивый тип. С таким в темноте лучше не видеться.

III. КАТАКОМБУМ

Что быстро, возможно убить.

Что мертво, возможно съесть.

По всей видимости, тут излагалась примитивная философия опытного убийцы. Не мое любимое чтение, но принципиально важно второе: произведение — современное. Бросив эту галиматью через плечо, я подошел к шкафу и дотянулся еще одну книгу.

Основной ее изюминкой были броские украшения и богатые: золотые, серебряные и бронзовые накладки, корешок из гравированной стали. Представьте себе мое удивление, приятели, в то время, когда, открыв книгу, я вместо страниц заметил сложный механизм! В этот самый момент же испытал облегчение, поскольку будь это страшная книга, я уже стоял бы без головы либо с отравленной стрелой между глаз.

Но что же это такое?

Передо мной вращались шестеренки, натягивались часовые пружины, ходили маленькие шатуны. А позже в верхней части книги, похожей на диораму либо кукольный театр, встал бронзовый занавес и на маленькой сцене задвигались мелкие железные фигурки. Они были плоскими, как в театре теней, но поражали жизнеподобием.

Возможно, они изображали охотников за книгами, чья грозная броня была передана весьма искусно и совершенно верно.

Они вели дуэли на топорах и осыпали друг друга стрелами, пока не упал последний. Да сюжет мрачноват, но представлено все прелестно и очень изысканно. Тут бронзовый занавес опять опустился и, к большому моему разочарованию, закрыл театрик.

Превосходное изобретение, умная игрушка для взрослых! В первый раз, несмотря на мое незавидное положение, я испытал желание владеть книгой из катакомб. Необходимо ее с собой, поскольку, Наверное, я не так долго осталось ждать отыщу выход, а в Книгороде такая диковина, несомненно, стоит целое состояние.

Тут в нижней части железной книги что-то задвигалось! В том месте было пара десятков маленьких оконец, выстроенных в один последовательность, а в них вращались буквы замонийского алфавита. Позже книга издала звук: «тук-тук-тук!» и, остановившись, буквы сложились во фразу:

РАДОСТНОГО ОПОЛЗНЯ ВАМ ХОЧЕТ ГУЛЬДЕНБАРТ МАСТЕРОВОЙ

— Что такое? — как последний идиот, переспросил я, словно бы книга обратилась ко мне вслух.

Но вместо ответа из недр механизма раздалась мелодия как при бое часов. Это был классический замонийский похоронныймарш, что игрались и при кремации Данцелота также. Я еще раз поглядел на оконца.

РАДОСТНОГО ОПОЛЗНЯ ВАМ ХОЧЕТ ГУЛЬДЕНБАРТ МАСТЕРОВОЙ

По окончании искусного кукольного представления тарабарщина разочаровывала. Либо, может, тут какая-то головоломка?

Минутку: Гульденбарт Мастеровой… Разве это не тот охотник, что, как писал Дождесвет, обожал избавляться от своих соперников при помощи мудреных книголовушек? Да, само собой разумеется, поскольку Гульденбарт был некогда часовщиком, а по окончании собственные познания в правильной механике применял для…

Лишь тут я увидел, что из уголка переплета в глубь шкафа тянется тоненькая серебряная проволока, которая на данный момент очень сильно вибрировала. Я уронил книгу, и, позвякивая, она упала на пол, где игралапохоронный марш, — но было уже через чур поздно. До меня донеслось звонкое гудение струн и сотен проволок, каковые со скрипом натягивались по всему коридору, словно бы сама себя настраивала огромная арфа.

За спиной у меня раздалось громыхание как будто бы бы отдаленного грома.

Я опасливо посмотрел назад.

В конце полого поднимавшегося вверх коридора один на другой опрокидывались массивные книжные шкафы. Возможно, сняв с полки эту изощренную книгу-ловушку, я привел в воздействие скрытый механизм. Совершенно верно костяшки домино, один шкаф обрушивал второй, тысячами и сотнями летели на покатый пол книги, с грохотом падали полки.

Дерево, кожа и бумага слились в могучий вал, что скоро приближался ко мне, подобный селевому потоку, заполняющему высохшее ложе реки.

Я ринулся бегом в противоположном направлении, но не ушел на большом растоянии. Поток подхватил меня и потащил за собой. Кругом крутились книги, ударяли по туловищу и по голове и наконец закрыли от меня туннель. Меня пара раз перевернуло вверх ногами, я завопил во все горло и внезапно полетел вниз.

Совершенно верно попав в бумажный водопад, я обрушился куда-то в пропасть, все около превратилось в шелест.

Позже внезапно страшный толчок, удар, и на пояснице мне посыпался град книг — тысячи томов, возможно, нава-ливались на меня. Воцарились темнота и полная тишина. Я не имел возможности пошевелиться.

Чуть был способен дышать.

Я был заживо погребен под книгами.

Негород

В случае если, мои дорогие приятели, у вас еще оставались какие-либо сомнения, что книги смогут быть воистину страшны, то сейчас они, полагаю, развеялись. Тысячи томов набросились на меня и попытались сообща раздавить. Я ничего не видел, не имел возможности шевельнуть ни рукой, ни ногой и воздушное пространство втягивал только с трудом.

А всему виной книга.

Страшная книга.

РАДОСТНОГО ОПОЛЗНЯ ВАМ ХОЧЕТ ГУЛЬДЕНБАРТ МАСТЕРОВОЙ

Сейчас я осознал. Вот уж совершенно верно юмор охотников за книгами! Я угодил в ловушку, которая предназначалась кроме того не мне, а какому-нибудь сопернику Гульденбарта, а я слепо угодил в нее из-за новообретенного доверия к печатному слову.

Дождесвет так как писал, что охотники превращают в целые ловушки и смертельные коридоры участки лабиринта.

И из-за чего ответственные факты постоянно приходят в голову с запозданием?

Как осенний лист, заткнутый в книгу сохнуть, я распластался под горой бумаги и, несмотря на все усилия, сумел пошевелить только одним когтем. И задохнуться тут — вопрос не возможности, а времени.

Утонуть в книгах — вот уж не думал, не гадал Данцелот, что меня может постигнуть такая участь. В случае если будущее вправду способна на иронию, то этого ее дара я отведал сполна.

Я кроме того не знал, парализован я либо всего лишь застрял: если судить по боли в теле, у меня переломаны все до последней косточки. Но, в то время, когда мне станет нечем дышать, придет и финиш моим мучениям. Тут подо мной что-то шевельнулось, вся гора подпрыгнула — раз, второй третий, и книжная масса нужно мной сдвинулась: Послышался шорох, это, возможно, разлетались в стороны книги и скользила куда-то бумага, и давление уменьшилось.

Как одержимый, я начал колотить около себя ногами и руками, и внезапно… глоток благословенного воздуха. А за ним — свет! Рассеянный лучик пробрался в узкую щелочку рядом от меня.

Я протянул к нему лапу, и когти вырвались на волю! Я стал неистово продираться вперед, все всплывал и всплывал из книжного моря, в котором чуть не захлебнулся.

Отплевываясь и отхаркиваясь, чихая и кашляя, я, извиваясь, выбрался наконец наружу и постарался оглядеться, но в глаза мне набилось через чур много пыли, я видел только размытые пятна. Я как мог извлёк собственный туловище из неплотной массы толченой бумаги, рваных книг и целых, отдельных страниц и обложек и, неуверенно поднявшись на ноги, тут же опять провалился по колено. Но, поупражнявшись и купив сноровку, я сумел устоять а также пройти пара шагов, не растянувшись пластом.

Высоко нужно мной выгибался каменный свод. Оказывается, я оказался в пещере, по форме напоминавшей полукружье как минимум километр в диаметре. Потолок был похож на пористую губку, так много в нем было больших и небольших отверстий (возможно, через одно из таких я упал ко мне в потоке книг).

Между ними прилепились целые колонии медузосветов наипротивнейших разных размеров и цветов, это от них исходил пульсирующий свет. Они, возможно, принадлежали к тому подвиду, что имел возможность существовать без питательной жидкости и из которого изготавливали факелы, но местные были намного больше простых. Может, эти существа со временем вывелись из тех, кто сбежал из ламп?

Мне нечайно вспомнились два медузосвета, облепившие друг друга в смертельной схватке: что в случае если это был не поединок, а акт воспроизведения рода?

Высоко под потолком роились белые как снег летучие мыши, наполняя пещеру пронзительный визгом. И внезапно треск и грохот: из отверстия в потолке извергся хламный поток пыли и бумаги ирастворился в книжном море — по счастью на надёжном от меня расстоянии.

Да, очень много гниющих, распадающихся и пожираемых насекомыми книг, прочего мусора и обрывков бумаги вправду напоминало поверхность моря, которая к тому же постоянно колыхалась, вздымалась и опадала. Мне кроме того не хотелось думать о том, что за твари приводят к этим. Так как, думается, у Пэрлы да Гана было стих называющиеся «Червь-победитель»?

Да, мои дорогие приятели, я, разумеется, угодил уровнем ниже в данной совокупности подземелий и, к сожалению, кроме того знал, как именуется это противное место. Я же просматривал про него у Канифолия Дождесвета, посвятившего ему целую главу. Негород — клоака катакомб.

По совокупности шахт ко мне сбрасывали не только книжный мусор с поверхности города, нет, ко мне попадало все, что потеряло собственную сокровище в самих катакомбах.

Книгопираты отправляли ко мне трупы собственных жертв, развращенные книжнокнязья — повседневные фекалии и мусор, букваримики — плоды и ядовитые отходы неудавшихся опытов. Помой-му существовали шахты, каковые вели ко мне от самых древних домов в переулке Тёмного Человека.

Тут скапливался мусор столетий, водились вредители и насекомые, растения и животные, не видевшиеся ни в одной второй части лабиринта. Кроме того охотники за книгами обходили это место стороной, опасаясь подцепить страшную заразу. Негород — ужасная оборотная сторона Книгорода, заплесневелое нутро катакомб, их бессердечная пищеварительная совокупность.

Тут уже не хозяйничал никто: ни охотники, ни Тень-Король.

Я был примерно в середине пещеры. М-да, до стенки добраться возможно, но путь по бумажным осыпям будет нелегким. Но меня манили отверстия в стенках: через них, возможно, сносили собственный мусор древние жители катакомб. Я двинулся к ближайшему, проваливаясь на каждом шагу — то по колено, в противном случае и по пояс, но всегда мне получалось выбраться сомостоятельно.

Куда бы я ни ступил, везде елозило, шебуршило и похрустывало, и без необходимости я старался не наблюдать, куда ставлю ногу.

От запорошившей меня с головы до ног книжной пыли я был похожим призрака, любая клеточка моего тела болела от падении и книжных жерновов, но, о, мои единственные приятели, я храбро шел вперед. Нет, смерть в недрах почвы не для меня. Я дал обещание умирающему крестному стать величайшим писателем Замонии и планировал сдержать слово, чем бы ни пугали меня катакомбы.

Много идей роились у меня в мозгу: сюжеты рассказов и романов, эссе, завязки пьес и поэтические размеры. Это был фундамент собрания сочинений. Целая полка произведений составилась у меня в голове… И нужно же произойти этому на данный момент, в то время, когда мне решительно нечем их записать!

Я пробовал, запомнить мысли, пришпилить их к стенкам моего мозга, но они ускользали как ловкие рыбешки. Для того чтобы прилива воодушевления я не испытывал ни при каких обстоятельствах, — а писать нечем, нечем, нечем!

Я преодолел около половины тяжёлого пути, в то время, когда книжное море внезапно взволновалось. Что-то огромное и ужасное поднималось ко мне из глубины. Быть может, его шевеление я почувствовал, пока лежал, погребенный под книгами.

По волнам я смог выяснить, что оно кружит около меня, и эти круги становятся все теснее.

Все воодушевление, все идеи улетучились, меня охватил холодный ужас. Таковой кошмар, возможно, чувствует человек, заметивший передсобой в ночном лесу вервольфа. Но где же на данный момент эта тварь?

Что в случае если притаилась, раззявив пасть, прямо подо мной?

И внезапно оно поднялось на поверхность. Во все стороны полетели много книг. Вздыбилась волна пыли, затрепетали страницы… и передо мной предстало самое громадное существо, какое я когда-либо видел.

Червь-победитель!

Быть может, это вправду был величайший на свете червь, а, может, змей либо какая-то другая форма судьбы, но родословная чудовища меня в тот момент нисколько не интересовала. Видимая часть вздымавшегося передо мной туловища была похожим колокольню и была усеяна коричневыми бородавками. На беловатом брюхе топорщились много щупалец, либо ручек, либо ножек — совершенно верно я не имел возможности выяснить.

В том месте, где могла быть звонница, пасть раззявилась кривыми и острыми, как ятаганы, зубами.

На мгновение огромное чудище застыло, позже встало еще выше, оглушительно взревело и внезапно нырнуло в бумажное море с таким шумом, как будто бы упал целый лес деревьев. Взметнувшаяся пыль скрыла его совсем, но в то время, когда пара осела, я заметил, что чудовище мчится прямо на меня. Кто не ходил по гниющим книгам, понятия не имеет, как это не легко.

Я спотыкался и падал, скользил по пожелтелой бумаге, вскакивал либо полз на четвереньках. Опять и опять я наступал на книги, каковые распадались в пыль либо на колонии червяков, на бумагу, ломкую как яичная скорлупа.

Гул червя эхом отдавался по пещере и сеял панику среди летучих мышей, каковые со своей стороны завизжали. Поверьте, дорогие приятели, я не желаю отягощать вас рассказами о том, кто и что жило под поверхностью Негорода, но потревоженное буйством червя, все население свалки собралось взглянуть, чье наглое вторжение нарушило их пищеварительный сон. Совершенно верно открылись врата Потустороннего мира, из-под книг выползали все новые и новые твари.

Шевелились лапы, щелкали челюсти и клешни, колыхались щупальца… В слепой панике я пополз скорее вперед и чуть не попал в объятия паука с развевающейся белой шерстью и восьмью сапфировыми глазами, лапы у которого были дольше, чем у меня ноги. Кругом копошились бесцветные крабы, муравьи и светящиеся скорпионы, гигантские гусеницы и прозрачные змеи всех цветов радуги. А позже еще всевозможные твари с крыльями и чешуёй, клешнями и рогами, заглавия которым я не знал.

Это был карнавал чудовищ, плоды многовековой негигиены и дегенерации. Я полз в море живых отбросов.

Но, о, дорогие мои приятели, оно сыграло мне на руку, поскольку лютующий слепой червь ориентировался по слуху и в поднятом тварями шуме совсем утратил мой след. Он кидался из стороны в сторону среди пыльных теснин, рассекал бумажное море и его жителей острыми, как ножи, зубами. Вот лишь меня ему было уже не дотянуться.

Так как у меня за спиной разгорелась война всех против всех. В ночных кошмарах меня до сих пор преследуют ужасные сцены, каковые мне довелось заметить тогда, очень довольно часто мне есть воспоминание о том, как тёмные щупальца разрывают белого паука либо как два огромных краба рубят замечательными клешнями существо, по большому счету неподдающееся описанию. Но твари так увлеклись обоюдным уничтожением, что совсем утратили ко мне интерес.

Быть может, это был ритуал очищения, что они создавали систематично, праздник бойни, к участию в котором гости не допускались. Принципиально важно было только, что я наконец достиг стенки пещеры и в полном изнеможении взобрался на каменный уступ на протяжении нее. Откашливаясь, я передохнул 60 секунд, а по окончании, не разрешив себе кроме того последнего взора на затихающую битву, отвернулся: не посчастливься мне, меня самого переварило бы в этом огромном кишечнике катакомб.

Царство мертвых

Сейчас, в то время, когда яркая опасность миновала, опять вступило в собственные права — дабы пугать меня — неуемное воображение. Что в случае если я подцепил на свалке летальную заболевание? Так как я вдыхал и трогал миллиарды вирусов и бактерий.

Встряхнувшись, я поскорее выбил из плаща мерзкую пыль.

Из множества громадных и малых проходов маршировали в основную пещеру армии насекомых, привлеченных шумом трупного пиршества. Я выбрал туннель, в котором заметил только укрытые толстым слоем пыли книги, где не было никаких зверей, не считая медузосветов, долгой вереницей ползущих невесть куда со скоростью улиток.

Эйфория, которую я испытал, ступив на жёсткую землю, скоро улетучилась, поскольку из книги Канифолия Дождесвета я знал, что это на большом растоянии еще не финиш моим мытарствам, я еще не покинул Негород, поскольку в прилегающих к главной пещерах таилось не меньше опасностей. Жители катакомб столетиями применяли эти места для погребений, в этот самый момент похоронено несметное множество тел. Словно бы бы тут находятся кроме того тайные мавзолеи, снабженные самыми изощренными ловушками.

В этих гробницах приказали хоронить себя со собственными сокровищами книж-нокнязья. Но как это ни страно, ко мне не совались кроме того охотники. Многие из них были уверенны, что тут бродят мумии и привидения, и громыхающие костями скелеты и жаждущие местипризраки убитых.

Говорят, среди могил Негорода появился Тень-Король. Тут было безотрадное царство мертвых, куда уже давно не решался ступить никто, не считая вредителей и насекомых подзем-. ного мира.

Необходимо ли напоминать, о м