Циклическая концепция исторического прогресса 2 страница

И все же история имеет собственную логику развития. Самый повелительно она заявляет о себе в кризисные либо смутные времена, в то время, когда обстановка, как говорится, выходит изпод контроля, в то время, когда об щество в собственном развитии входит в тупик. Тогда уже никто: ни отдельные личности, ни та либо другая несколько, ни кроме того замечательная, казалось бы, партия — ничего сделать неимеетвозможности.

Всех неотвратимо влечет к какойто объективной развязке, время от времени кровавой, как в случаях ре волюции, гражданской войны, межэтнического конфликта. Лишен ный ориентиров, смятенный, очевидно измотанный субъективный фактор вырождается в слепо действующую силу, делается без преувеличе ния одним из объективных событий.

В целом историческая си туация выясняется как бы однородно объективной, соответственно, и науч но предсказуемой (не в подробностях и нюансах, само собой разумеется, а по суще ству, в глубинном собственном токе). В воздействие вступает сама Жизнь, исправляя просчёты и недочёты, вызванные людским неразумием, своеволием человека. Такие обстановки являются необычными уз лами истории.

Теоретически их в полной мере возможно развязывать предска занием.

Предсказание вероятно и относительно того, что их, эти уз лы, завязывает. Правда ясность тут уже меньшая.

Наконец, интересы, вкусы, пристрастия… Они неотступно пре следуют не только социальногуманитарные, но и естественные науки. И естествознание не изолировано от социальнополитиче ских и иных бурь собственной эры.

И оно начинается через конкурен цию и борьбу теорий, школ, направлений.

И в нем болезненно пе ресекаются разные, кроме того противоположные интересы, кипят страсти, сталкиваются человеческие судьбы. Как справедливо за метил сейчас уже опальный классик, нет и не может быть поиска истины без эмоций и человеческих страстей.

Однако в от личие от публичных естественные науки располагают более на дежными средствами (логикоматематический инструментарий, опыт, другие формы верификации) для нейтрализации де структивного влияния людской субъективности на процесс познания. У обществознания задача более сложная: отыскать средства и пути познавательного выражения тех эмоций и страстей, кото рые практически пронизывают публичную судьбу — их непосред ственный предмет изучения.

Не отбросить, не нейтрализовать, а включить, учесть, выразить и не в виде схемы, объектной редук ции, а как в действительности, в их естественной полноте. Но это — лишь одна сторона неприятности. Вторая — как быть со эмоциями и страстями уже не на стороне предмета, объекта, а самого субъекта.

Их возможно, по всей видимости, нейтрализовать, пробовать нейтрализовать, так же как и в естествознании. Но перспективнее, как представляется, другая стратегия — обучиться их учитывать, к примеру, в виде чело веческого коэффициента Ф.Знанецкого. Стоит поразмыслить и над принципом similia simlibus (подобное подобным) древних: пости гать чувства чувствами, страсти страстями, интересы заинтересованностями и т.д. при помощи сопереживания, вчуствования, эмпатии.

Изложенные замечания, полагаем, не лишают состоятельности, актуальности и серьёзности рассмотренные нами доводы. Они лишь релятивизируют, смягчают их прямое воздействие, заставляя одновременно с этим думать о необходимости предстоящих изучений, о по иске новых, дополнительных доводов, проясняющих и углубляю щих проблематику исторических законов.

Для целей для того чтобы изучения либо поиска, на отечественный взор, нужно уточнить само понятие закона в его приложении к исторической действительности, истории.

Закон является связью , притом значительную сообщение. В отно шении сущности, значительной связи нет особенной, а вернее, непреодо лимой отличия между природой, человеком и обществом. Во всем: в каждом предмете, явлении, ходе, событии — имеется внутренняя, основополагающая сторона, какаято, не смотря на то, что и весьма различная глубина, меньше, собственная сущность.

Значит, не в связях, значителен ных самих по себе, кроется специфика законов истории.

Закон имеется кроме этого необходимость, нужная сообщение. Но и необхо димость не редкость различная и в различных сферах. К примеру, в нравственно духовной сфере: на том стою и не могу в противном случае; этого не может быть, по причине того, что этого не может быть ни при каких обстоятельствах.

Заряд необходимости имеется кроме этого в долге, каким он видится практически всем людей. И по большому счету нравственность, дух — вещи наинеобходимейшие в обществе. Без них оно бы не имело возможности существовать.

По всей видимости, не всякую нужную сообщение можно считать закономерной. Закономерности в мире мень ше необходимости.

Потом, закон являет собой повторяющуюся сообщение. И снова перед нами что-то более широкое, нежели сам закон, его предметнообъем ное бытие. Повторяются и несущественные связи, те, скажем, кото рые лежат на поверхности, имеется в предрассудках, в так именуемом отклоняющемся поведении, во многих вторых бытийно не укоренен ных явлениях.

Значит, повторение, повторяемость не всегда символ закона, закономерности.

Стабильность, стабильная сообщение — еще одна отличительная черта закона. Как и прошлые, она относительна, ее критериальности не характерны однозначность и жёсткость. Стабильность, например, на какоето время характерна кроме того для моды — явления весьма кап ризного, по природе собственной преходящего.

Помимо этого, мы знаем, что у нас нет ничего более устойчивого и стабильного, чем все временное.

И застой, и перестройка — все это у нас с душком ста бильности.

В научно-нормативном комплекте отличительных черт за кона обязательно фигурирует и всеобщность. Разрешающая сила данной характеристики, пожалуй, самая неотёсанная, вправду весьма неспециализированная, кроме того посвоему тавтологичная.

И неудивительно: так как в ней выража ется прозрачнейшее в общемто событие — закон (любой за кон) имеет собственную предметную область, он распространяется на вещи, на каковые, по определению, неимеетвозможности не распространяться, т.е. что он просто имеет место быть, притом в том месте и без того, где и как это заблаговременно предполагалось. К тому же общая (неспециализированная) сообщение возможно и не закономерной, достаточно поверхностной, легковесной.

Солнце, пе сок, спелые бананы — все это золотистого цвета, одного, единого цве та, но вряд ли закономерного, законосообразного (по крайней мере по отношению друг к другу). Не от солнца зависит, в какой цвет ок рашиваются вещи, на каковые падают его лучи: в любом луче — пол ная цветовая гамма, одни цвета поглощаются, другие — отражаются, и как раз этим конкретно определяется цвет.

Понятие закона и его историческое преломление Отечественный критический разбор главных, как принято вычислять, пара метров закона точно поставит перед вдумчивым читателем воп рос: а для чего он фактически предпринят? Может, чтобы усомниться в эффективности исследовательской ориентации на закон как такой? Либо дабы растянуть закон так, дабы после этого с успехом наложить на такую закононепослушную действительность, как история?

Ни то и ни второе.

Не смотря на то, что непременно преследовалась проме жуточная, либо запасной, цель — продемонстрировать, что закон дейст вителен только в собственной полноте, что применять его нужно лишь в це лостном комплекте, что по отдельным параметрам он легко уязвим, не защищен от критики. Выяснив меру реализации, возможно продол жать изучение и соответственно изложение, но эта цель ре ализована нами неполно. Обрисованные выше характеристикипара метры закона далеко не исчерпывают проблему.

Строго говоря, они образуют только некоторый защитный пояс по отношению к сердцевине закона — его объективности. Эту объективность, объективную со ставляющую закона мы и пробовали выделить, обособить и подчерк нуть, осуждая другие его стороны либо нюансы.

В конечном итоге на объективности стоит либо замыкается целый за кон, все его главные характеристики. Легко значительная сообщение возможно и незакономерной, но объективная значительная сообщение незакономерной быть неимеетвозможности. То же возможно сообщить и о вторых от личительных показателях закона.

Как раз объективность интегрирует их в закон, в его органическую структуру.

В объективности же и вся сущность неприятности исторических законов. Она тут оказывается самой упрямой как минимум в двух отношени ях. По определению, объективности надлежит быть, вопервых, вне со знания, а вовторых, независимо от него.

С первым, т.е. отношением вне сознания, совладать несложно. Оно теряет собственную упрямую одно значность под давлением самоочевидности: просто не может быть объ ективности вне сознания применительно к взаимодействующему большое количество образию истории, в центре которого — человек. История вне сознания не более чем нонсенс, contradictio in subjecto.

Историческая действительность — это всетаки людская действительность, та либо другая артикуляция челове ка, соответственно, и атрибутивно свойственного ему сознания.

Сознание, психо логия в целом — неотъемлемая составная часть, кроме того не часть — какая то проникающая полевая формация либо сила истории.

Вне сознания (но, кто может выяснить правильные границы его функционального бытия?) находятся объективные (субстратные) структуры истории. Да и их мы именуем историческими исключи тельно вследствие того что имеем в виду определенный контекст, охватыва ющее их целое, а в нем — конкретно дающего им жизнь субъ екта.

Вне данной нерасторжимой связи с субъектом, его сознанием и во лей, его смысловой означенностью они являются не более чем возможностью, внутренней предрасположенностью либо диспозици онностью истории, ее полнокровного, субъектобъектного бытия. При прекращения всякой связи с наделенным сознанием субъек том история перестает быть историей, умирает и непременно возвращается в том направлении, откуда был забран исходный строительный матери ал для нее, — в природу, эту естественную кладовую средств и усло вии людской жизнедеятельности.

Поросшие лесом либо затянутые песками цивилизации — увы, это не фантазия, не кадры из при ключенческих фильмов, а ожесточённая, жёсткая действительность, грозное предупреждение всем людям. Будущее цивилизаций ацтеков и майя — убедительное тому подтверждение.

Большое количество сложнее обстоит дело с отношением независимо от созна ния. Для проблемного заострения вопрос тут возможно поставить так: имеется ли, может ли быть в сознании что-то такое, что существует как бы самостоятельно от него, более того, что навязывает, диктует ему собственную волю, что подчиняет его потребностям собственного собственного раз вития? Неустранимая пронизанность либо насыщенность истории со знанием человека подсказывает как раз такую постановку вопроса.

В этом случае внутреннеуглубленное в (в сознании) предпоч тительнее внешнеотчуждающего от (от сознания).

Обращение к логике части и целого (базы и обоснованного) в на шей проблеме ничего не меняет: законы — несомненная часть той ре альности, того целого, в рамках которого они действуют, направление развития которому они задают. Следуя данной логике, отрывать их от со знания запрещено. Природе части не разрешено быть другой, нежели природа цело го, в нашем случае — истории, которая, как уже отмечалось, внутренне сопряжена с сознанием.

Возможно, потом, заменить целое и часть на осно ву и обоснованное.

Но и в этом случае неприятность не будет решена. Раз витие общества имеется развитие целостной совокупности, социального организ ма. База этого развития не может быть инородной тому, что развива ется.

Органические совокупности непременно отторгают инородные вещи. Как видим, неприятность позволяет покружить около себя, но вовнутрь се бя, где лежит тайна отношения субъективного сознания к объективной действительности закона, не пускает.

Может, чтото прояснит контекстуальное уточнение самого понятия сознание? В действительности, сознание образовывает только часть того, что на зывается людской психикой. Как раз психику, т.е. сознание в един стве с его инфраструктурой (эмоциями, чувствами, волей и т.п.), мы име ем в виду, в то время, когда говорим об имманентности, либо внутренней присущно сти, сознания публичному формированию, истории.

В пределах людской психики самостоятельно (и в этом смысле независимо) дей ствует таковой фактор, как бессознательное. Его выбросы в сферу созна тельного довольно часто бывают весьма замечательными и как бы повелительными, обяза тельными к выполнению. Другими словами обстановка независимости от сознания помой-му налицо.

И однако не будем закрывать глаза на очевидное: сознание (в узком смысле — как предметная ясность, осмысленное виде ние, самоотчетно актуальное Я в психике человека) все же в состоянии обуздать и осуществлять контроль психологическую судьбу человека в целом. Сейчас подойдем к проблеме с другой стороны — гносеологической. Самое общее ее выражение сводится к формуле сознание субъектив но по форме и объективно по содержанию.

Мы, наверное, так привыкли к данной формуле, что не видим ее проблемности, не допу скаем сомнения в ее истинности. А в это же время она далеко не так про ста и дешева, как думается многим. Необходимо задуматься, поглубже вникнуть, и простота, самоочевидность улетучатся, уступят место со точке зрения, колебанию, критике.

Перед нами как раз тот случай, в то время, когда идеальная ясность есть только следствием не сильный изученности, поверхностного осмысления.

Будем рассуждать последовательно: содержание сознания — это сознание либо несознание? Разумеется, что сознание. А как тракто вать объективность содержания сознания? По всей видимости, не как действи тельность, не как объективную действительность саму по себе. Все, что не идеально по статусу бытия, в сознание не может быть включе но.

Срабатывает несовместимость.

Думается, эта идея достаточно очевидна и не требует особенных разъяснений. Объективность — да леко не сколок с объекта, что отображается в сознании. Буду чи свойством, содержательная объективность сознания выявляется только в отношении к экстрапознавательной действительности, т.е. миру объектов.

Но в сущности и своей завершённости она есть все же внут ренней определенностью сознания, вернее, его содержания. Следо вательно, содержание (сознания) вместе с его объективностью на ходятся в кругу сознания, их статус бытия теоретикопознаватель ный, соответственно, совершенный. Сознание, очевидно, не выдумывает собственный содержание (не смотря на то, что без выдумки, фантазии, отлета от дейст вительности тут также не обходится); оно в основном навязывается ему извне.

Но лишь необходимо добавить: в форме и правильно игры самого сознания. В данной связи вспомина ется Маркс [22, т.42, с.165]: Метод, каким существует созна ние и каким что-то существует для него, это — знание. Как не кий, вероятнее структурный нюанс знаниевой действительности объективность есть достоянием либо свойством деятельно осваи вающего мир сознания.

Исходя из этого формула независимо от созна ния применима к ней только с большими оговорками (обращение, очевидно, идет об объективности в контексте истории, обще ственной жизни).

В гносеологическом замысле у разглядываемой формулы имеется еще одно увлекательное измерение — это законы логики. Имеются в виду конкретно фундаментальные законы людской мышления: тождества, несоответствия, исключенного достаточного основания и третьего. Не зависимы ли они от сознания человека?

Помой-му и да: соблюдение законов логики — нужное условие адекватности и продуктивно сти всей отечественной умственной деятельности.

Но в один момент нельзя не видеть и того, что в самые творческие моменты, в точках прорыва к новому, ранее недоступному названные законы как бы уходят в тень, их обязательность не думается уж столь жёсткой и однозначной. Помимо этого, довольно часто мы эти законы нарушаем, преступаем. И, нужно ска зать, без особенных трагедий, необратимо ужасных последствий и т.п.

Это в общемто ясно: до собственной практической реализации мышление есть вероятной либо виртуальной реальностью, в ко торой не возбраняется все переставлять, произвольно расчленять, причудливо собирать и т.д.

Помимо этого, универсальность названных законов имеет собственной мат рицей западную культурную среду. Иным культурам и цивилизаци ям свойственны в чемто иные логики. В примитивных обществах, где со знание пропитано мифологией, мыслили и мыслят несоответствиями, отступая от тождества, без основания.

Не нужно, думает ся, растолковывать, что общество оценивается как классическое либо при митивное, в случае если за точку отсчета брать европейские логические стандарты мышления. Вне их, в рамках самого классического общества обрисованной логической неприятности по большому счету не существует. Каждое общество посвоему самодостаточно.

Примеры примитивного мышления возможно почерпнуть, напри мер, у Гомера. В Одиссее мы определим, что в подземном царстве мрачного Аида Одиссей пробует и никак неимеетвозможности обнять бесплот ную тень собственной погибшей матери, что логично. Но оказывается, что эта же бесплотная тень выпивает жертвенную кровь в полной мере настоящих (во плоти) животных, овцы и барана, что вправду непонят но и никак не вяжется с первым утверждением.

И еще: в том же жи лище Аида Одиссей встречает душу, призрак воздушный величай шего из храбрецов — Геракла. И практически тут же утверждается, что сам он с всевышними на ярком Олимпе. Для подкрепления отечественной мыс ли возможно сослаться кроме этого на своеобразие индийской логики, извест ной называющиеся ньяя.

Как видим, и довод к логическим законам мышления не убеждает с определенностью, что в сознании имеется что-то, от него, со знания, совсем не зависимое. Для тех, кого этот довод в философии истории смущает, поясняем: все событийноисторическое многообразие нашей жизни рассматривается в этом случае как со держание сознания истории. Из этого и прямая аналогия между ког нитивным и историческим содержанием сознания.

В данном замысле отечественная позиция сближается с ильенковской концепцией совершенного как формы деятельности публичного человека [15, с.219 — 227]. Так, мы не находим объективности закономерного ха рактера ни в сознании самом по себе, ни в истории, потому, что она неизменно история человека, соответственно, и его сознания, чувствования, во ли. Вот в случае если исключить из истории сознание, психику по большому счету, тогда вправду откроется простор для законов, их определяющего и направляющего действия.

Но история без сознания — это уже не ис тория, а физика, фауна и флора людской бытия. Во время об щественных катаклизмов, в то время, когда значительно подорвана культурная надстройка, в то время, когда сознание, разум, логика вытеснены рефлексами физического выживания и нужды, начинают функционировать законы, но не истории, а природы, биологического существования.

Эпидемии в далеком прошлом забытых заболеваний в государствах с подорванными социальными структурами и ослабленными культурными функциями — настоящее тому подтверждение. Но стоит обществу миновать данный ужасный период, обустроить и наладить обычную людскую судьбу, как снова начинается (а практически длится) прерванная было ис тория — процесс, в котором усмирена, не бушует больше стихия фи зических законов, где деятельно действуют сокровище, нормы и совершенства людской общежития. В данной связи историю возможно осознавать как ценностную структурализацию многообразных и разнонаправ ленных действий людей.

Сознание стоит на пути закона еще и вследствие того что в полноте собственного существования оно обязательно индуцирует свободу. Свобода же имеется свойство затевать новый последовательность событий, действий, новую цепочку бытия. Само собой разумеется, не произвольно, а в рамках тех возможностей и ус ловий, которыми богата конкретная историческая обстановка.

Не смотря на то, что одновременно с этим и произвольно, потому что выбор (а это основное в свободе) есть актом внутреннего самоопределения человека. Он восходит к то му, что Ф.Достоевский именовал своим собственным, свободным и сво бодным хотеньем. А оно время от времени идет кроме того против течения, дабы утвердить собственную экзистенциальную автономию, заявить о собственной уни кальности, неповторимости и единственности.

Свободу, как и созна ние, нельзя выбросить, вычистить из истории, не перечеркнув, не убив се.

Итак, историю мы, думается, спасли. Но не за счет ли историче ского познания, покинутого сейчас без опоры и всякой ориентации, в роли которых выступали прежде законы истории? Сущность вопроса — не только в научной неопределенности, но в какойто мере и полезно сти для того чтобы рода познания.

Для чего и кому оно такое необходимо? Разве что для бесплодных упражнений в плюрализме точек зрения.

Но имеется и сомнения: так как дабы в том месте ни говорили, а сила вещей, логика событий, какаято неперерешаемость происходящего, не кий верховный суть — всего этого из истории также не выкинешь. Да и не требуется этого делать. Неукладывающиеся вещи необходимо не от брасывать, а систематизировать, обобщать.

В порядке для того чтобы обобщения мы предлагаем идею паттернов. Паттерн — русская калька с английского pattern, восходящего со своей стороны к латинскому patronus, переводимому в большинстве случаев как форма, модель, узор, пример для подражания, как естественная либо случайная конфигурация со бытий (к примеру, распределение попаданий при стрельбе). В семан тическом поле паттерна с определенностью различимы и такие элементы, либо смыслоединицы, как повторение, устойчивое соче тание, стабильная коррелятивность, фиксируемое соотношение и т.п.

Все эти значения упакованы так или иначе в понятие пат терна. Ядром его, тем, что снабжает единство названных зна чений, есть, на отечественный взор, естественная конфигурация, конфигурация, складывающаяся из фактических зависимостей, конфигу рация либо легко фигура, кроме того структура, проступающая через пелену повседневности, жизненной рутины, феноменологической пестроты бытия.

Легко подметить, что у законов и паттернов большое количество неспециализированного: устойчи вость, повторяемость, стабильность, фиксируемость. Но у паттернов имеется одно крайне важное для нас преимущество — они не требуют объек тивной действительности. В противном случае говоря, им не обязательно быть объективно настоящими либо нужными, не смотря на то, что имеется, очевидно, и такие паттер ны.

Естественной средой для паттернов есть кроме этого сфера культуры, духа, субъективной действительности. В этом отношении паттерны не знают границ — они универсальны.

самоё яркое выражение их универ сальности — сопряжение объективного и субъективного, материального и духовного, естественного и неестественного. Что, но, выступает в качестве базы для того чтобы сопряжения либо единства? Разумеется, эта база не может быть инструментальнопознавательной.

Так как тогда бы от со знания требовалось неосуществимое — являться основанием и того, что ле жит за его пределами, что им практически только отражается либо выражается.

База сопряжения субъективного и объективного в рамках и по средством паттерна онтологическая. Она являет собой фундамен тальнейшее свойство мира — существовать, быть действительностью. И не имеет значения какой — объективной либо субъективной, материальной либо духовной, а возможно, и какойто еще.

Сущность дела в самом феноме не действительности, в реальностной определенности всех подряд компонентов и аспектов отечественного жизненного мира, сущего как тако вого. Иначе говоря речь заходит об обращении действительности в неспециализированный знаменатель всего происходящего в природе, обществе, человеке (так называемый внутренний мир) и с человеком.

Не все в этом обращении одинаково легко и убедительно. Большое количество неопределенности до тех пор пока в вопросе о действительности сознания, духовного по большому счету. Эта действительность многим думается чисто эпифеноменологиче ской, дериватной, отраженной, вторичной.

Никакой самостоятельно сти и в этом смысле реальностной субстанциальности — одна произ водность. Но, отстаивается и противоположная точка зрения: дух, духовность намного независимее и настоящее, нежели мате рия, материальность.

Не будем входить в подробности этого спора. Скажем лишь, что ясной и четкой онтологии духовного у нас все еще нет. Похоже, это дело будущего. Действительно, очень многое в данном на правлении уже сделано, в особенности в феноменологической традиции.

Отечественная задача, но, существенно упрощается, потому, что вопрос о конкретной природе действительности в ее рамках может и не ставиться — хватает реальности как такой.

В самой же действительности сознания, духовного сомневаться не приходится, тем более в контексте исто рии, исторического бытия людей.

Паттернализация истории, ее взаимодействующего многообра зия — процесс сверхсложный и со стороны объекта, либо истории, как действительности, и со стороны субъекта, либо исторического познания. Сложность тут обусловлена в первую очередь многоуровневостью исто рической действительности, и далеко не однозначным соотношением наук, изучающих эту действительность и ее многоуровневость. Начнем с последних.

На данный момент историей как действительностью не плохо занимаются три науки: история, философия и социология (философия истории). Согласимся с классической интерпретацией, что история имеет дело с личными события ми и явлениями публичной судьбе, но с личными не означает с индивидуальностью (неповторимостью, уникальностью — и лишь) событий и этих явлений.

Кстати, такую индивидуальность, если бы кроме того ее и удалось постигнуть, не было возможности бы выразить на языке, поскольку только личных языков не бывает. Сам тер мин личный язык неустранимо противоречив. Делая невоз можной основную собственную функцию, функцию общения, коммуника ции, только личный язык убивает самого себя.

Личное событие не тождественно собственной лично сти, в нем постоянно присутствует и что-то общее, глубинно сущностное. Оно то и выручает личное от сиюминутного исчезновения, от жадного и ненасытного Хроноса. Причастность личного об щему, сущностному разрешает поставить вопрос о паттерне и в собст венно историческом изучении.

Как показывает опыт историче ского познания, не всегда данный паттерн сознательно выделяется, спе циально акцентируется, но настоящий исследовательский процесс им обязательно направляется, опирается на него так или иначе. Напри мер, через убедительный исторический портрет Наполеона различи мо просвечивает мысль в смысле паттерн бонапартизма, и вдобавок шире — исторической личности. Без него картина оказалась бы замкнутой и плоской, без притягательности и смысловой глубины.

Исто рия как наука осваивает историческую действительность через ее индиви дуально микроскопический, уровень, либо пласт. В этом сила (жиз ненная полнота) и в один момент ограниченность (узкие рамки обоб щения, вернее, типизации) науки Истории.

В социологии паттерны идентифицировать легче, чем в истории, чему оказывает помощь явный крен данной науки в сторону неспециализированного, интеграль ного, интерсубъективного. Сам социологический инструментарий больше запланирован на обнаружение структурных и иных устойчивых за висимостей в исследуемой действительности.

Говоря о социологии, мы имеем в виду все социологическое позна ние, социологическое знание в его единстве. Такое единство действи тельно имеет место. Но оно не исключает внутренней и очень суще ственной дифференциации социологической науки. Традиционно в ней выделяют эмпирическую и теоретическую социологию.

Между ними располагают так именуемые теории среднего уровня.

Эмпирическая социология дробит (и дробит необычно) с истори ческой наукой микроуровень публичной судьбе. История изучает эволюцию публичной судьбе через призму ее микроскопического уровня, в первую очередь его личных носителей либо субъектов. Этим разъясняется ее интерес к единичному, личному, типи зация как исследовательский прием либо способ, другие отличитель ные особенности.

Эмпирическая социология занимается самим этим микроскопическим уровнем в его известной самостоятельности по от ношению к публичному целому. Ее предметный выговор тут — структурно и функционально общее, конечно, в микросоциаль ной действительности. В соответствии с микроскопическим уровнем позна ния и паттерны эмпирической социологии являются микроскопиче скими: статус, роль и т.д.

Теории среднего уровня: индустриальная социология, социология семьи, социология образования и т.д. — говорят сами за себя. С одной стороны, они поднимают на новый, более большой уровень обобще ния наработки и материалы эмпирической социологии и возможно ска зать, что теории среднего уровня — ее ближайшее родовое целое. Иначе, в этих теориях находят собственную конкретизацию разработки и кон теоретической социологии.

Ясно, что паттерны теорий среднего уровня приобретают мезоскопическую исто рическую окраску.

Теоретическая социология осваивает макроскопические реалии истории. Снизу она, как отмечалось, подпирается теориями сред него уровня, а сверху медлено переходит в изучение мегауровня либо мегатенденций современной исторической эры. Примечательно, что этот переход с определенностью обозначился только в XX в. — эре глобализации практически всех фундаментальных человеческих про блем.

Так, социология действенно трудится на микро, мезо, макро и мегаэтажахуровнях развития общества, истории. В такой же последовательности находятся и ее паттерны. Что же остается на долю философии, философии истории?

Помой-му все исторические ниши заняты, свободного исследовательского пространства, наверное, не осталось. Но не будем спешить с вы водами. Для начала уточним исследовательский либо познавательный статус философии истории.

В случае если обратиться в этом замысле к западной литературе, то мы отыщем достаточно четкое разграничение двух философий истории: ана литической и субстантивной. Аналитическая философия истории — это по сути философия знания и исторического познания. в наше время она очевидно во главе философскоисторических изучений.

Субстантивная философия истории, претендуя на охват всей истории, на историческое целое, изучаетв общемто классические для данной дисциплины неприятности: каузальные и мотивационные струк туры публичного развития, цели и суть истории, общества и взаимосвязь личности и т.д. [46].

В принципе обе эти интерпретации философии истории правомерны, не смотря на то, что, на отечественный взор, их возможно объединить, сделав аналитическую философию истории легко частью, рефлексивно методологической системой философии истории.

Философия истории имеется в первую очередь философия, и это — нетав тология. (А вдруг и тавтология, то тавтология эвристичная.) Она за остряет внимание на том, что философия истории не должна застре вать, как это довольно часто происходит, на логикометодологических, социоло гических, эмпирических и других аналогичных качествах истории.