Детство, отрочество, юность и молодость салтыкова-щедрина

Жизненные несоответствия с детских лет вошли в душевный мир сатирика. Михаил Евграфович Салтыков появился 15 (27) января 1826 года в селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Папа писателя принадлежал к (*5) древнему дворянскому роду Салтыковых, к началу XIX века разорившемуся и оскудевшему.

Стремясь исправить пошатнувшееся материальное положение, Евграф Васильевич женился на дочери богатого столичного торговца О. М. Забелиной, властолюбивой и энергичной, бережной и расчетливой до скопидомства. Михаил Евграфович не обожал вспоминать о собственном детстве, а в то время, когда это волей-неволей случалось, воспоминания окрашивались неизменной печалью. Под крышей родительского дома ему не суждено было испытать ни поэзии детства, ни домашнего тепла и участия.

Домашняя драма осложнилась драмой публичной. молодые и Детство годы Салтыкова совпали с разгулом доживавшего собственный век крепостного права. Оно проникало не только в отношения между подневольною массою и поместным дворянством — к ним, в тесном смысле, и прилагался данный термин,- но и во все по большому счету формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, страха и всевозможных изворотов лукавства перед возможностью быть ежечасно раздавленным.

парень Салтыков взял блестящее по тем временам образование сперва в Дворянском университете в Москве, позже в Царскосельском лицее, где произведением стихов он стяжал славу второго Пушкина и умника. Но яркие времена педагогов и лицейского братства студентов в далеком прошлом канули в Лету.

Неприязнь Николая I к просвещению, порожденная страхом перед распространением свободолюбивых идей, обратилась в первую очередь на лицей. В то время, и в особенности в отечественном заведении,- вспоминал Салтыков,- вкус к мышлению был вещью мало поощряемою. Высказывать его возможно было лишь втихомолку и под страхом более либо менее чувствительных наказаний. Все лицейское воспитание было направлено тогда к одной только цели — приготовить государственного служащего.

Юный Салтыков восполнял недочёты лицейского образования по-своему: он с жадностью поглощал статьи Белинского в издании Отечественные записки, а по окончании лицея, определившись на работу государственным служащим Армейского ведомства, примкнул к социалистическому кружку М. В. Петрашевского. Данный кружок инстинктивно прилепился к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж Занда.

Оттуда лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что золотой век находится не сзади, а в первых рядах нас… Словом сообщить, все хорошее, все желанное и любвеобильное — все шло оттуда. (*6) Но и тут Салтыков нашёл зерно несоответствия, из которого выросло потом могучее дерево его сатиры.

Он увидел, что члены социалистического кружка через чур прекраснодушны в собственных мечтаниях, что они живут в Российской Федерации только практически либо, как в то время говорилось, имеют образ судьбы: ходят в канцелярию на работу, питаются в кухмистерских и ресторанах… Духовно же они живут во Франции, Российская Федерация для них является областью , как бы застланную туманом.

В повести Несоответствия (1847) Салтыков вынудил собственного храбреца Нагибина мучительно биться над разгадкой необъяснимого феникса — русской действительности, искать пути выхода из разногласия между совершенствами утопического социализма и настоящей судьбой, идущей вразрез с этими совершенствами. Храбрецу второй повести — Запутанное дело (1848) Мичулину также кидается в глаза несовершенство всех публичных взаимоотношений, он кроме этого пробует отыскать выход из противоречий между действительностью и идеалом, отыскать живое практическое дело, разрешающее перестроить мир. Тут определились характерные показатели духовного вида Салтыкова: нежелание замыкаться в отвлеченных мечтах, нетерпеливая жажда немедленного практического результата от тех совершенств, в каковые он уверовал.

Вятский плен

Обе повести были размещены в издании Отечественные записки и поставили молодого писателя в ряд приверженцев натуральной школы, развивающих традиции гоголевского реализма. Но принесли они Салтыкову не славу, не литературный успех… В феврале 1848 года началась революция во Франции.

Под влиянием известий из Парижа в последних числахФевраля в Санкт-Петербурге был организован негласный комитет с целью разглядеть, верно ли действует цензура и издаваемые издания выполняют ли эти каждому программы. Правительственный комитет не имел возможности не подметить в повестях молодого государственного служащего канцелярии Армейского ведомства стремления и вредного направления к распространению революционных идей, потрясших уже всю Западную Европу.

В ночь с 21 на 22 апреля 1848 года Салтыков был арестован, а шесть дней спустя в сопровождении жандарма послан в далекую и глухую по тем временам Вятку. Уверенный социалист в течение многих лет носил мундир провинциального государственного служащего губернского правления, на своем жизненном опыте чувствуя драматический разрыв между реальностью и идеалом. …Юный энтузиазм, политические совершенства, великая драма на Западе и… почтовый (*7) колокольчик. Вятка, губернское правление…

Вот мотивы, сходу, с первых шагов литературной карьеры овладевшие Щедриным, выяснившие его его отношение и юмор к русской судьбы,- писал В. Г. Короленко. Но жёсткая семилетняя школа провинциальной судьбе явилась для Салтыкова-сатирика плодотворной и действенной. Она содействовала преодолению отвлеченного, книжного отношения к судьбе, она укрепила и углубила демократические симпатии писателя, его веру в русский народ и его историю.

Салтыков в первый раз открыл для себя низовую, уездную Русь, познакомился с судьбой провинциального небольшого чиновничества, купечества, крестьянства, рабочих Приуралья, окунулся в животворную для писателя стихию достолюбезного народного говора. Служебная практика по организации в Вятке сельскохозяйственной выставки, изучение дел о расколе в Волго-Вятском крае приобщили Салтыкова к устному народному творчеству. Я без сомнений чувствовал, что в сердце моем таится невидимая, но тёплая струя, которая без ведома для меня самого приобщает меня к начальным и всегда бьющим источникам народной судьбе,- вспоминал автор о вятских впечатлениях.

Итоги вятской ссылки

С демократических позиций посмотрел сейчас Салтыков и на национальную совокупность России. Он заключил, что центральная власть, как бы ни была просвещенна, неимеетвозможности обнять все подробности судьбы великого народа; в то время, когда она желает собственными средствами руководить многоразличными пружинами народной судьбе, она истощается в бесплодных упрочнениях.

Основное неудобство чрезмерной централизации в том, что она стирает все личности, составляющие государство. Вмешиваясь во все мелочные отправления народной судьбе, принимая на себя регламентацию частных заинтересованностей, правительство тем самым как бы освобождает граждан от всякой самобытной деятельности и самого себя ставит под удар, поскольку делается важным за все, делается обстоятельством всех зол и порождает к себе неприязнь. Централизация в масштабах таковой огромной страны, как Российская Федерация, ведет к появлению массы государственныхы служащих, чуждых населению и по духу, и по рвениям, не связанных с ним никакими неспециализированными заинтересованностями, бессильных на добро, но в области зла являющихся ужасной, разъедающей силой.

Так образуется порочный круг: самодержавная, централизованная власть убивает всякую народную инициативу, искусственно задерживает гражданское развитие народа, держит его в младенческой неразвитости, а эта нераз-(*8)витость, со своей стороны, оправдывает и поддерживает централизацию. Непременно народ разобьет это прокрустово ложе, которое только безтолку мучило его. Но что делать на данный момент?

Как бороться с антинародной сущностью национальной совокупности в гражданской незрелости и условиях пассивности самого народа? В отыскивании ответа на данный вопрос Салтыков приходит к теории, в какой-то мере успокаивающей его гражданскую совесть: он начинает практиковать либерализм в самом капище антилиберализма, в бюрократического аппарата. С целью этого предполагалось наметить покладистое влиятельное лицо, прикинуться сочувствующим его начинаниям и предначертаниям, сказать последним легкий либеральный оттенок, как бы исходящий из недр руководства (каждый мало-мальски учтивый глава не прочь от либерализма), и после этого, забрав облюбованный субъект за шнобель, водить его за оный.

Теория эта, в шутливом русском тоне, так и именовалась теорией вождения влиятельного человека за шнобель, либо, учтивее: теорией приведения влиятельного человека на правый путь. В Губернских очерках (1856-1857), ставших художественным итогом вятской ссылки, такую теорию исповедует храбрец, от имени которого ведется повествование и которому суждено стать двойником Салтыкова,- надворный советник Н. Щедрин.

Публичный подъем 60-х годов дает Салтыкову уверенность, что честная работа социалиста Щедрина способна подтолкнуть общество к радикальным переменам, что единичное добро, творимое в самом капище антилиберализма, может принести кое-какие плоды, в случае если носитель этого хороша держит в уме предельно широкий демократический идеал. Вот из-за чего и по окончании освобождения из вятского плена Салтыков-Щедрин продолжает (с краткосрочным перерывом в 1862-1864 годах) госслужбу сперва в Министерстве внутренних дел, а после этого в должности рязанского и тверского помошника губернатора, снискав в бюрократических кругах кличку вице-Робеспьера.

В 1864-1868 годах он является председателем казенной палаты в Пензе, Рязани и Туле. Административная практика открывает перед сатириком самые потаенные стороны бюрократической власти, целый скрытый от внешнего наблюдения потаенный ее механизм.

В один момент Салтыков формирует циклы очерков Сатиры в прозе и Невинные рассказы, во время сотрудничества в редакции Современника (1862-1864) пишет публицисти-(*9)ческую хронику Отечественная публичная судьба, а в 1868-1869 годах, став участником редколлегии обновленного Некрасовым издания Отечественные записки, публикует очерковые книги Письма о провинции, Показатели времени, помпадурши и Помпадуры. Неспешно Салтыков изживает веру в возможности честной работы, которая все более преобразовывается в бесцельную каплю хороша в море бюрократического произвола.

Реформа 1861 года не оправдывает его ожиданий, а в пореформенную эру русские либералы, с которыми он искал альянса, сильно поворачивают вправо. В этих условиях Салтыков-Щедрин приступает к работе над одним из вершинных произведений собственного сатирического творчества — Историей одного города.

поэтика и Проблематика сатиры История одного города

В случае если в Губернских очерках главные стрелы сатирического обличения попадали в провинциальных государственныхы служащих, то в Истории одного города Щедрин увеличился до правительственных верхов: в центре этого произведения — власти и взаимоотношений сатирическое изображение народа, глуповцев и их мэров. Салтыков-Щедрин уверен, что бюрократическая власть есть следствием несовершеннолетия, гражданской незрелости народа.

В книге сатирически освещается история вымышленного города Глупова, указываются кроме того правильные даты ее: с 1731 по 1826 год. Любой читатель, мало-мальски привычный с русской историей, заметит в героях и фантастических событиях щедринской книги отзвуки настоящих исторических событий названного автором периода времени. Но одновременно с этим сатирик всегда отвлекает сознание читателя от прямых исторических параллелей.

В книге Щедрина речь заходит не о каком-то узком отрезке отечественной истории, а о таких ее чертах, каковые сопротивляются течению времени, каковые остаются неизменными на различных стадиях отечественной истории. Сатирик ставит перед собою головокружительно храбрую цель — создать целостный образ России, в котором обобщены вековые слабости ее истории, хорошие сатирического освещения коренные пороки русской национальной и публичной судьбе.

Стремясь придать событиям и героям Истории одного города обобщенный суть, Щедрин довольно часто прибегает к анахронизмам — смешению времен. Повествование идет от лица вымышленного архивариуса эры XVIII — начала XIX века. Но в его рассказ часто вплетаются события и факты более позднего времени, о которых он знать не имел возможности.

А Щедрин, (*10) дабы обратить на это внимание читателя, специально оговаривает анахронизмы в примечаниях от издателя. Да и в глуповских мэрах обобщаются черты различных госдеятелей различных исторических эр. Но особенно необычен и причудлив с данной точки зрения образ города Глупова.

Кроме того внешний вид его парадоксально противоречив. В одном месте мы определим, что племена головотяпов основали его на болоте, а в другом месте утверждается, что родной отечественный город Глупов имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах выстроен, на коих в гололедицу очень много экипажей ломается. не меньше парадоксальны и его социальные характеристики.

То он есть перед читателями в образе уездного городишки, то примет вид города губернского а также столичного, в противном случае внезапно обернется захудалым русским селом либо деревенькой, имеющей, как водится, собственный выгон для скота, огороженный обычной деревенской изгородью. Но лишь границы глуповского выгона соседствуют с границами… Византийской империи!

Фантастичны и характеристики глуповских жителей: временами они будут похожим столичных либо губернских жителей, но время от времени эти жители пашут и сеют, пасут скот и живут в деревенских избах, крытых соломой. Столь же несообразны и характеристики глуповских правительства: мэры совмещают в себе повадки, обычные для вельмож и русских царей, с поступками и действиями, характерными для уездного городничего либо сельского старосты.

Чем растолковать эти несоответствия? Для чего потребовалось Салтыкову сочетание несочетаемого, совмещение несовместимого? Один из знатоков щедринской сатиры, Д. Николаев, так отвечает на данный вопрос: В Истории одного города, как это уже видно из заглавия книги, мы видимся с одним городом, одним образом.

Но это таковой образ, что вобрал в себя показатели сходу всех городов. И не только городов, но и сел, и сёл. Кроме того, в нем нашли воплощение характерные черты всего самодержавного страны, всей страны.

Трудясь над Историей одного города, Щедрин опирается на собственный разносторонний опыт и богатый национальной работы, на труды наибольших русских историков: от Татищева и Карамзина до Соловьева и Костомарова.

Композиция Истории одного города — пародия на официальную историческую монографию типа Истории государства Российского Карамзина. В первой части книги дается неспециализированный очерк глуповской истории, а во второй — описания судьбы (*11) и деяний самые выдающихся мэров. Как раз так строили свои работы многие современные Щедрину историки: они писали историю по царям.

Пародия Щедрина имеет драматический суть: глуповскую историю в противном случае и не напишешь, вся она сводится к смене самодурских правительства, веса остаются безгласными и пассивно покорными воле любых мэров. Глуповское государство началось с сурового градоначальнического окрика: Запорю! Мастерство управления глуповцами с того времени состоит только в разнообразии форм этого сечения: одни мэры секут глуповцев без всяких объяснений — полностью, другие растолковывают порку требованиями цивилизации, а третьи получают, чтобы сами обыватели хотели быть посеченными.

Со своей стороны, в глуповской массе изменяются только формы покорности. В первом случае обыватели трепещут бессознательно, во втором — с сознанием собственной пользы, ну а в третьем возвышаются до трепета, выполненного доверия к властям! В описи мэров даются краткие характеристики глуповских национальных людей, воспроизводится сатирический образ самые устойчивых отрицательных линия русской истории.

Василиск Бородавкин везде насаждал персидскую ромашку и горчицу, с чем и вошел в глуповскую историю. Онуфрий Подлецов разместил вымощенные его предшественниками улицы и из добытого камня настроил себе монументов. Перехват-Залихватский сжег гимназию и упразднил науки.

циркуляры и Уставы, произведением которых прославились мэры, бюрократически регламентируют жизнь обывателей впредь до бытовых мелочей — Устав о добропорядочном пирогов печении.

Биографии глуповских мэров открывает Брудастый. В голове этого деятеля вместо мозга действует что-то наподобие шарманки, наигрывающей иногда два окрика: Раззорю! и Не потерплю! Так высмеивает Щедрин бюрократическую туполобость русской власти. К Брудастому примыкает второй мэр с неестественной головой — Прыщ.

У него голова фаршированная, исходя из этого Прыщ не может администрировать, его девиз — Отдохнуть-с.

И не смотря на то, что глуповцы набрались воздуха при новом руководстве, сущность их жизни изменилась мало: и в том, и в другом случае будущее города пребывала в руках глупых правительства. В то время, когда вышла в свет История одного города, критика начала упрекать Щедрина в искажении судьбы, в отступлении от реализма. Но эти упреки были несостоятельны.

сатирическая фантастика и Гротеск у Щедрина не искажают дейст-(*12)вительности, а только доводят до парадокса те качества, каковые содержит любой бюрократический режим.

Художественное преувеличение действует подобно увеличительному стеклу: оно делает тайное явным, обнажает скрытую от невооруженного глаза сущность вещей, укрупняет реально существующее зло. Посредством гротеска и фантастики Щедрин довольно часто ставит правильный диагноз социальным заболеваниям, каковые существуют в зародыше и еще не развернули всех готовностей и возможностей, в них заключенных.

Доводя эти готовности до логического финиша, до размеров публичной эпидемии, сатирик выступает в роли провидца, вступает в область предчувствий и предвидений. Как раз таковой, пророческий суть содержится в образе Безрадостен-Бурчеева, увенчивающем биографии глуповских мэров. На чем же держится деспотический режим?

Какие конкретно особенности народной судьбе его порождают и питают? Глупов в книге — это особенный порядок вещей, составным элементом которого есть не только администрация, но и народ — глуповцы. В Истории одного города дается беспримерная сатирическая картина самые слабых сторон народного миросозерцания. Щедрин говорит о том, что народная масса в базе собственной политически наивна, что ей характерны слепая и неиссякаемое терпение вера в руководство, в верховную власть.

Мы люди привышные! — говорят глуповцы.- Мы претерпеть могим. Нежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех финишей запалить — мы и тогда неприятного слова не молвим! Энергии, администрирования они противопоставляют энергию бездействия, бунт на коленях: Что желаешь с нами делай! — говорили одни,- желаешь — на куски режь, желаешь — с кашей ешь, а мы не согласны! — С нас, брат, не что заберёшь! — говорили другие,- мы не то что другие, каковые телом обросли!

Нас, брат, и уколупнуть негде. И упорно находились наряду с этим на коленах. В то время, когда же глуповцы берутся за ум, то, по вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, либо отправляют ходока, либо пишут прошение на имя большого руководства. Ишь, поплелась! — говорили старики, смотря за тройкой, уносившей их просьбу в неизвестную даль,- сейчас, атаманы-молодцы, терпеть нам не продолжительно! И вправду, в городе снова сделалось негромко; глуповцы никаких новых бунтов не предпринимали, а сидели на завалинках и ожидали.

В то время, когда же проезжие задавали вопросы: как дела? — то отвечали: Сейчас отечественное дело верное! теперича мы, братец мой, бумагу подали! В сатирическом свете предстает со страниц щедринской (*13) книги история глуповского либерализма (свободомыслия) в рассказах об Ионке Козыреве, Ивашке Фарафонтьеве и Алешке Беспятове. Прекраснодушная мечтательность и полная практическая слабость — таковы характерные показатели глуповских свободолюбцев, судьбы которых трагичны.

Нельзя сказать, дабы глуповцы не сочувствовали своим защитникам. Но и в самом сочувствии сквозит у них та же самая политическая наивность: Наверно, Евсеич, наверно! — провожают они в острог правдолюбца,- с правдой тебе везде жить будет прекрасно! С данной 60 секунд провалился сквозь землю ветхий Евсеич, как словно бы его на свете не было, провалился сквозь землю без остатка, как могут исчезать лишь старатели русской почвы.

В то время, когда по выходе в свет Истории одного города критик А. С. Суворин начал упрекать сатирика в глумлении над народом, в гордом отношении к нему, Щедрин отвечал: Критик мой не отличает народа исторического, другими словами действующего на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и получает сочувствие по мере дел собственных. Если он создаёт Бородавкиных и Безрадостен-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи…

Что же касается народа в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем содержится конец и начало всякой личной деятельности. Увидим, что картины народной судьбе все же освещаются у Щедрина в другой тональности, чем картины градоначальнического самоуправства. Хохот сатирика тут делается неприятным, презрение сменяется тайным сочувствием.

Опираясь на землю народную, Щедрин строго выполняет границы той сатиры, которую сам народ создавал на себя, обширно применяет фольклор. История одного города завершается символической картиной смерти Безрадостен-Бурчеева. Она наступает в момент, в то время, когда в глуповцах заговорило чувство стыда и начало пробуждаться что-то похожее на гражданское самосознание. Но картина бунта приводит к двойственному впечатлению.

Это не грозовая, освежающая стихия, а полное бешенства оно, мчащееся с Севера и издающее глухие, каркающие звуки. Как все портящий, все сметающий смерч, ужасное оно повергает в трепет и ужас самих глуповцев, падающих ниц. Это русский бунт, тщетный и безжалостный, а не сознательный революционный переворот.

Таковой финал убеждает, что Салтыков-Щедрин ощущал отрицательные моменты стихийного революционного перемещения в крестьянской стране и предостерегал от его разруши-(*14)тельных последствий. Безрадостен-Бурчеев исчезает в воздухе, не договорив известной читателю фразы: Придет некто за мной, что будет еще страшнее меня.

Данный некто, если судить по Описи мэров,- Перехват-Залихватский, что въехал в Глупов победителем (на белом коне!), сжег гимназию и упразднил науки! Сатирик намекает на то, что стихийное возмущение может повлечь за собой еще более реакционный и деспотический режим, талантливый уже остановить само течение истории. Однако книга Щедрина в глубине собственной оптимистична.

Движение истории возможно прекратить только на время: об этом свидетельствует символический эпизод обуздания реки Безрадостен-Бурчеевым. Думается, что правящему идиоту удалось унять реку, но ее поток, покрутившись на месте, все-таки восторжествовал: остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а река журчала и двигалась в собственных берегах.

Суть данной сцены очевиден: непременно живая жизнь пробьет себе дорогу и сметет с лица русской почвы деспотические режимы безрадостен-бурчеевых и перехват-залихватских. Благодаря беспощадности и своей жестокости, сатирический хохот Щедрина в Истории одного города имеет великий очистительный суть. На долгое время опережая собственный время, сатирик обнажал полную несостоятельность существовавшего в Российской Федерации полицейско-бюрократического режима.

Незадолго до первой русской революции второй автор, Лев Толстой, говоря о современной ему публичной совокупности, заявлял: Я погибну, может быть, пока она не будет еще уничтожена, но она будет уничтожена, по причине того, что она уже уничтожена на основную половину в сознании людей.

Публичный роман Господа Головлевы

В конце 60-х — начале 70-х годов Салтыков-Щедрин в ряде собственных критических работ утверждал необходимость появления в русской литературе нового публичного романа. Он считал, что ветхий амурный, домашний роман исчерпал себя. В современном обществе подлинно драматические конфликты все чаще и чаще обнаруживаются не в амурной сфере, а в борьбе за существование, в борьбе за неудовлетворенное самолюбие, за обиженное и униженное человечество.

Эти новые, более широкие публичные вопросы упорно стучатся в двери литературы. Роман современного человека разрешается на улице, в публичном месте — везде, лишь не дома; и притом разрешается самым разнообразным, практически непредвиденным образом. Вы видите: драма началась среди комфортной обстановки семейства, а кончилась… (*15) получением красивого места, Сибирью и т. п..

Согласно точки зрения Салтыкова-Щедрина, разработывать