Древние» главы романа «мастер и маргарита» в восприятии булгаковедов

Рассуждая о восприятии отечественными и зарубежными булгаковедами «древних» ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита» (гл. 2, 16, 25, 26), направляться, по всей видимости, ранее всего остановиться на книге Генриха Эльбаума, разбирающей как раз «роман в романе». Тех исследователей «закатного» булгаковского романа, каковые намерено писали об иудейских главах до него, Г. Эльбаум дробит на три группы.

В. Завалишин и Л. Ржевский (в «Новом издании» и А. Краснов (в «Гранях») прямо отождествляют Га-Ноцри с евангельским Иисусом Христом. Иначе – Е. Стенбок-Фермор (в «Slavic and East European Journal») и Э. Эриксон-мл. (в «Russian Review») обращают внимание на расхождения между фигурой Иешуа Га-Ноцри в булгаковском романе и каноническим образом Иисуса Христа. Но, как подмечает потом критик, сами эти исследователи не поймут глубинного смысла данных расхождений, не смотря на то, что и нашли их (21, с. 2).

В третью группу Г. Эльбаум включает Р. Плетенева, Д.Дж.Б. Пайпера, В. Лакшина, К. Симонова, И. Бэлзу и Н. Утехина, каковые не смотря на то, что и разглядывают соотношение между новозаветными их интерпретацией и текстами Библии в «Маргарите и Мастере», но не приходят наряду с этим к четким выводам (21, с. 3).

Сам же Генрих Эльбаум видит близость «древних» иудейских глав романа к толстовской этике. Влияние Льва Толстого на Михаила Булгакова отражается, согласно его точке зрения, в первую очередь в том, «как Булгаков шепетильно старается выделить людскую сущность Иешуа» (21, с. 43).

Работы Льва Толстого «Изучения догматического богословия», «Ответ на декрет Синода», «В чем моя вера», «Царство Божие в нас», вычисляет критик, самым ярким образом оказали влияние на концепцию иудейских, ершалаимских глав «Мастера и Маргариты». Причем мужество Иешуа пожертвовавшего судьбой для проповедуемых им совершенств, думает Г. Эльбаум, еще бросче оттеняется трусостью Понтия Пилата.

Именуя литературные и исторические источники «древних» глав «Мастера и Маргариты» исследователь напоминает нам не только о тех трудах Иосифа Флавия, Тацита, Плиния Старшего, Э. Ренана, каковые кроме этого перечисляют другие булгаковеды (3,4,5,23), но и вводит в оборот (как один из источников булгаковского романа) драматургию римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250-184 г. до н.э.), потому что как раз у него видится персонаж по прозвищу Крысобой. (У Булгакова, как мы знаем, это прозвище взял кентурион Марк).

«Полное имя первосвященника – Иосиф Каифа (Каиафа), – пишет Г. Эльбаум, – без сомнений забрано у Иосифа Флавия, а транскрипция «Каифа» вместо евангельского «Каиафа», наверное, – французский вариант написания имени первосвященника, заимствованный у Ренана (Caiphe)» (21, с. 73).

Сравнивая «роман в романе» Булгакова с источниками, исследователь говорит, что при воссоздании картины старого Иерусалима, автор по большей части опирался на «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, и частично применял кое-какие топографические подробности, содержащиеся в Новом Талмуде и Завете.

Конкретизируя обстановку дворца Ирода Великого, пишет потом критик, Булгаков применяет описание не только этого дворца, но и других сооружений Ирода, о которых говорит Иосиф Флавий. Но расположение «гипподрома», пребывавшего, по свидетельству Иосифа Флавия, с южной стороны храма, продемонстрировано у Булгакова очень необычно: к юго-востоку от дворца Ирода Великого, в Нижнем Городе (21, с. 101).

Особенную роль, думает Г. не сильный, играются в «Маргарите и Мастере» розы, появление которых в романе далеко не случайно. Так как, в соответствии с Талмуду, со времен первых пророков в Иерусалиме существовала плантация роз, розовый цветник. Как информирует Мишна (другими словами свод морально-этических предписаний, которыми правоверный иудей обязан руководствоваться в жизни), «из розового экстракта делалось масло, употреблявшееся в косметических целях» (21, с. 111).

В конечном счете Г. Эльбаум приходит к выводу, что булгаковский Иешуа Га-Ноцри – это юный галилейский проповедник, вступивший в нравственный бой и с римской тиранией, и с иудейским жречеством. Булгаков, критически перерабатывая новозаветный материал, смело счищает с евангельского рассказа апологетики и налёт агиографии, подчеркивая людскую сущность собственного храбреца. Так, булгаковский Иешуа Га-Ноцри, по мысли Г. Эльбаума, не мессия (ни в иудейском, ни в классическом смысле этого слова), а мятежник, «мужественно и бескомпромиссно отстаивающий собственные убеждения» (21, с. 123).

Второй булгаковед – А. Зеркалов уверен в том, что одним из источников «древних» глав «Мастера и Маргариты», есть вероисповедная книга иудаизма Талмуд, причем он уверен, что Булгаков не только воспользовался Талмудом, создавая биографию Иешуа, но и заимствовал из этого источника прозвище для собственного храбреца – Га-Ноцри
(8, с. 47).

Иешуа ведет себя совсем в противном случае, чем с Христос, уверен А. Зеркалов. Из евангельской проповеди, показывает он, Булгаковым покинуто только нравственное положение, в соответствии с которому «все люди хорошие». Автор, согласно точки зрения критика, коротко обобщает те призывы к добру, каковые находятся в Нагорной проповеди, создавая как бы логическое завершение данной проповеди.

Наряду с этим А. Зеркалов именует булгаковского Иешуа «псевдо-Иисусом», потому, что он никого не осуждает и не предрекает ужасного суда. Булгаковский Иешуа для А. Зеркалова – легко «бедный бродяга», «философ». Папа его отнюдь не Всевышний, а также не плотник из рода Давидова, а никому не узнаваемый сириец; мать Иешуа – не дева Мария, а дама вызывающего большие сомнения поведения.

Потому, что же Иешуа не помнит собственных своих родителей, то в исторической действительности это ставило его вне закона, заключает А. Зеркалов.

Согласно точки зрения исследователя, Булгаков опротестовал и божественное происхождение собственного «псевдо-Иисуса», и предначертанность его смерти, и сам принцип божественного предопределения. В сцене, в которой Иешуа излечивает Пилата от мучительной головной боли, автор так как не забыл продемонстрировать, что проницательность Иешуа отнюдь не сверхъестественного происхождения. Словом, Булгаков четко позволяет понять, что, будь Га-Ноцри вправду подобен Иисусу из Назарета, Пилат не пробовал бы его помиловать, думает А. Зеркалов.

В сцене утверждения смертного решения суда Пилатом и его ходатайства о помиловании Иешуа перед первосвященником Каифой, а также в описании событий, предшествовавших суду, Булгаков, по мысли А. Зеркалова, намеренно допускает неполноту изложения, что разрешает читателю «в мыслях подставить на место Га-Ноцри Иисуса из Назарета», а ведь подсудимый в начале суда сам согласится, что он родом из города Гамалы на севере Палестины, а вовсе не из Назарета (8, с. 50).

В конечном счете А. Зеркалов приходит к выводу, что «Мастер и Маргарита» вовсе не религиозное произведение, причем он не усматривает в романе кроме того налета мистики – то ли христианского, то ли языческого толка, то ли каждый мистической подоплеки. Булгаков писал не о демонах и богах, но о собственном времени, о делах столичных, о проблемах морали. Быть может, последние казались ему вневременными, вечными. «И в этих целях он применял образы, канонизированные не религией – литературой» (8, с.52).

Югославский русист Миливое Йованович в статье «Евангелие от Матфея как Маргариты и «литературный источник Мастера» придерживается прямо противоположной точки зрения, о чем говорит само наименование его работы (11). В первую очередь М. Йованович уверен в том, что имя «Левий Матвей» Булгаков заимствовал из статьи об этом евангелисте в энциклопедии Брокгауза-Ефрона.

И потом показывает, что в булгаковедении сложились два взора касательно применения писателем евангельских текстов в «Маргарите и Мастере». В соответствии с первому из них, разделяющемуся практически всеми исследователями, источниками романа помогали как канонические Евангелия, так и вымышленные сказания.

Самыми окончательными толкователями этого взора являются Б. Бити и Ф. Пауэлл, утверждающие, словно бы явные намеки Булгакова на апокрифы внушают идея о том, что четыре канонические Евангелия сущность вымышленные, а апокрифы – настоящие (24). Иного взора, пишет М. Йованович, придерживается Б. Гаспаров в собственной статье о мотивной структуре последнего булгаковского романа, потому, что уверен в том, что целый данный роман в целом направляться признать апокрифом, вызывающим ассоциацию с вымышленным Евангелием Иуды, не смотря на то, что канонический текст в «Маргарите и Мастере» все же скрыто присутствует (6).

Сам М. Йованович считает, что Булгаков выбрал для собственного романа что-то третье, – в частности прием «апокрифизации» канонического текста. Но, эта точка зрения была высказана задолго до М. Йовановича в статье американки Патриции Блейк «Сделка с сатаной», напечатанной по окончании выхода в свет в 1967 г. двух переводов «Мастера и Маргариты» на английский – в Соединенных Штатах, выполненного Миррой Гинзбург, и в Англии, выполненного Майклом Гленни (1927-1990) (26, 27).

Статью П. Блейк мы находим в последовательности начальных английских откликов на булгаковский роман, причем в ней дан сравнительный анализ двух переводов романа. Статья эта не потеряла собственного значения и сейчас. Во-первых.

П. Блейк заявила в ней, что страдания Иешуа даны Булгаковым в трактовке, характерной апокрифам, а, во-вторых, она считает, что утверждение, словно бы «Мастер и Маргарита» – сатирический роман, не более содержательно, чем утверждение, словно бы «наказание и Преступление» Достоевского – детектив (25).

Канадский булгаковед Ричард У.Ф. Поуп в работе о роли Афрания в ершалаимских главах булгаковского романа подмечает, что автор не «просто так» создал сложнейшую совокупность параллелей между иудейскими и столичными главами, но проводил аналогию намеренно. Данный роман, согласно точки зрения Р.У.Ф.

Поупа, которое он высказал в статье «значение и Двусмысленность в «Маргарите и Мастере»: Роль Афрания» (28), выстроен писателем весьма четко топографически, потому, что возможно проследить путь передвижения Афрания по Ершалаиму так, словно бы перед глазами карта города.

Тут, по всей видимости, стоит заявить, что в английском литературоведении роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в далеком прошлом получил статус «современной классики». Данный роман принадлежит к тем произведениям русской литературы, каковые как и «Раковый корпус» А. Солженицына и «Врач Живаго» Б. Пастернака не просто интересуют критиков, а изучаются чуть ли не во всех колледжах и университетах, где имеется филологическая специализация (7).

В отечественном булгаковедении принято проводить параллель между изображением в «Маргарите и Мастере» двух городов – Ершалаима и Москвы. Так, А. Тан, говоря о картине Москвы в последнем булгаковском романе, считает, что с позиций топографии «Мастер и Маргарита» – в первую очередь повесть о двух городах, другими словами «книга отражений» (18). На противоположных полюсах действия в романе как бы установлены два зеркала, каковые то загораются, то меркнут по мановению руки Воланда и в которых то вспыхивает «над тёмной пропастью времени» изображение города «с царствующими над ним сверкающими идолами», то разбивается вдребезги закат в стеклах, обращенных на запад, к пряничным башням монастыря (18, с. 22).

Одно да и то же солнце сжигает собственными лучами колонны старого дворца в Ершалаиме и каменную террасу Пашкова дома в Москве. «Одинаковая луна разваливается на куски в предсмертном видении Берлиоза и развертывает нескончаемый сияющий путь перед сидящим в кресле прокуратором. Одинаковая невиданная, космическая гроза в один момент рокочет и над Воробьевыми горами, и над Лысою горой» (18, с. 22).

Десять часов утра в старом городе, считает А. Тан, «рифмуются» с десятью часами вечера на Бронной, а Иван Бесприютный, мечущийся по Москве, повторяет бег Левия Матвея по улочкам Нижнего Города в Ершалаиме, причем оба «ученика» воплощают в собственном беге «запоздалое, ненужное воздействие, оба совершают по дороге кражу, также запоздалую и ненужную» (18, с. 22). По большому счету же, согласно точки зрения А. Тана, передвижение действующих лиц в романе Михаила Булгакова формирует целостный образ муниципального «пространства/времени», т.е. хронотопа, в случае если пользоваться определением М.М.

Бахтина. Бежит по Яффской дороге Левий Матвей; появляется и исчезает Афраний; «танцующей походкой» проходит по улицам Ершалаима красивая женщина Низа; вторит ее «танцу» Иуда. А на улицах Москвы герои романа выполняют «па» сатанинского танца, поставленного Воландом (18, с. 26).

А. Тан уверен, что исторический Иерусалим первого века отечественной эры нарисован в романе Булгакова «с археологической точностью» (18, с. 28).

В конце романа «оба города покупают вид апокалиптического небесного града». Сопоставление же Москвы и Ершалаима пригодилось Булгакову, согласно точки зрения критика, «не только чтобы в современности высветились вечные пласты». Так как современность сама вторгается в рассказ об Иешуа и Пилате, завершая судьбы участников данной истории (18, с. 28).

Б.В. Соколов, создатель бессчётных работ о творчестве М.А. Булгакова, среди них и Булгаковской Энциклопедии (15, 16, 17), склонен считать, что «предугаданный Мастером Ершалаим во многом выясняется настоящее, чем город, где он живет, – Москва» (15, с. 45).

Что же касается источников исторической линии романа, то Б.В. Соколов именует, кроме тех. что уже признаны в булгаковедении, еще и поэму Георгия Петровского «Пилат», которая была издана в Орше в 1893-1894 гг. за счет автора несколькими отдельными выпусками, три из которых «сохраняются в Ленинской библиотеке» (15, с. 66).

Б.В. Соколов, как и большая часть булгаковедов, отечественных и зарубежных, опираясь на выписки, сохранившиеся в архиве М.А. Булгакова (да и на личные изыскания) одним из наиболее значимых исторических источников «Мастера и Маргариты» именует энциклопедию Брокгауза – Ефрона, из статей которой «Легион», «Когорта», «Центурион», «Чародейство», «Всевышний», «Никодимово евангелие», «Турма», «Шабаш колдуний», «Аква Тофана», «Алхимия», «Пилат» и др. автор почерпнул множество сведений для собственного романа.

Словом, приходит к выводу Б.В. Соколов, «из мозаики разнообразных подробностей Булгаков создал исторически точную, живописно-рельефную, возможно сообщить, кинематографичную… панораму судьбы людей второй эры, каковые вместе с тем оказываются так близки и понятны нам сейчас» (15,
с. 97).

Но, еще задолго перед тем, как Б.В. Соколов начал печатать собственные статьи о творчестве Булгакова, шведский булгаковед Ларс Клеберг увидел, что события и люди Москвы в «Маргарите и Мастере» фантастичны и гротескны, в то время как то, что мы определим об Ершалаиме, думается исторически и психологически точным (12, с. 114).

Камил Икрамов в опубликованной посмертно статье, посвященной вопросу изменения источников в «Маргарите и Мастере», иронично напомнил, что во второй половине 60-ых годов XX века В.Лакшин писал, словно бы булгаковский Иешуа – это на уникальность правильное прочтение главной легенды христианства, прочтение в чем-то значительно более глубокое и верное, чем евангельские ее изложения. Сам же К. Икрамов думал, что Иешуа у Булгакова лишь по внешним показателям соответствует образу, созданному евангелистами, что его сходство с Христом чисто внешнее.

Иешуа у Булгакова прощает сильных мира этого, а прежде всего– палачей. Что же до не сильный людей, то они его просто не интересуют. К не сильный Иешуа строг, а вот ожесточённый кентурион Марк Крысобой для него – «хороший человек» (10, с. 5).

Отказ Иешуа в романе Булгакова от своих родителей и от той родословной, которую христианская традиция приписывает Иисусу, согласно точки зрения критика, восходит к ортодоксальной иудейской версии, другими словами к талмудистскому трактату «Авода хара», потому что как раз талмудисты именовали одним из вероятных отцов Христа сирийца, воина на данный момент армии. Исходя из этого булгаковский Иешуа заявляет, что ему говорили, словно бы его папа был сириец.

К. Икрамов отметил и словоохотливость Иешуа в противоположность Иисусу Христу, что в Евангелиях выделено немногословен. Это кроме этого ответственный элемент изменения образа Христа у Булгакова. Характерное отличие Иешуа от Христа пребывает в том, что ему приходят в голову «кое-какие новые мысли».

У Христа «новых мыслей» не было, он явился только свидетельствовать об истине. Потому, что Пилат понравился изувеченному Иешуа, это, согласно точки зрения К. Икрамова, говорит о неразвитости нравственного эмоции у Га-Ноцри. Так как такая симпатия к ожесточённому прокуратору противоестественна.

Словом, критик всецело отрицает тождество Иешуа и Христа (10, с. 5).

жизненный опыт и Знание истории, увидел К. Икрамов, должны были бы посоветовать Булгакову, что поведение Га-Ноцри на допросе у Пилата – не что иное, как донос на Левия Матвея: «Иешуа именует палачам его имя и говорит, что самые крамольные мысли принадлежат не преподавателю, а ученику». Помимо этого, что Иешуа назвал имя ученика, искажающего его слова, он еще и сказал Пилату, что Левий Матвей совершил должностное правонарушение, другими словами, будучи податным инспектором, кинул деньги на дорогу и отправился путешествовать с Иешуа (10, с. 5).

К. Икрамов обвинил Иешуа в жажде понравиться Пилату в сцене, в то время, когда Га-Ноцри предлагает игемону прогуляться и информирует, что с наслаждением сопровождал бы его. Критик заметил противоестественную симпатию Иешуа Га-Ноцри к собственному судье – ожесточённому прокуратору Иудеи – отнюдь не в проявлении необыкновенной святого и доброты доверия к силам зла, а кое в чем втором, не смотря на то, что и не уточнил, в чем как раз.

Дело в том, что К. Икрамов полагал, что создатель «романа в романе» испытывал тот же род недуга, те же эмоции, что и его храбрец и проявлял их не меньше открыто. Мастер в собственном романе рисует Пилата с тем же сладким и трепетным «преклонением замиранием сердца, готовым перейти в любовь, с каким Маргарита наблюдает на Воланда» (10, с.5).

Изменение евангельского источника в романе М.А. Булгакова, осуществленная по законам авторского видения, согласно точки зрения К. Икрамова, говорит об убежденности писателя, что ответственность за зло, совершаемое в мире, несут не сильные и всемогущие, а не сильный и ничтожные. Так, долгий последовательность смертных грешников, предстающих перед Маргаритой на балу Воланда, пара однообразен если сравнивать с «Божественной комедией» Данте, да и не всегда указываются обстоятельства, по которым те либо иные персонажи считаются смертными безбожниками.

В трансформации евангельского источника «без сомнений виден атеизм Мастера, а возможно, и атеизм самого Булгакова, но это атеизм особенный, весьма персональный». Роман «Мастер и Маргарита» – мечта не сильный человека о справедливости, кроме того о справедливости любой ценой, заключил К. Икрамов. Так как тут действуют силы, каковые исторически всегда были направлены против человека, против его личности, другими словами силы, каковые во все столетия насаждали шпионаж и поощряли предательство.

Чего стоят только эпизоды, в то время, когда прокуратор Иудеи принимает начальника тайной полиции Афрания! А в то время, когда в конце романа описывается, как прокуратор по долгожданной лунной дороге ринулся к тому, кого сам отправил на лютую смерть, то К. Икрамов прокомментировал данный эпизод как художественное обоснование происхождения самого ужасного из всех альянсов, альянса жертвы с палачом.

Эпиграф к первой части «Мастера и Маргариты» открывает, согласно точки зрения К. Икрамова, обстоятельство деформации М.А. Булгаковым библейского сюжета: «Я – часть той силы, что всегда желает зла и всегда совершает благо». Так как упование на то, что зло наперекор собственной природе может и будет всегда творить добро – это извращение, жажда подвергнуться насилию, вычислял К. Икрамов. «Нас чарует дьявольская путаница добра и зла в романе, она неотразима для каждого, кто смертельно устал от власти мелочной, ежеминутной, рассеянной в бюрократизме домовых книг и в подлости коммунальных соседей» (10, с.5).

Камил Икрамов создавал собственную статью в 1975-1981-1986 годах, но опубликовать ее смогла только его вдова О. Икрамова-Седельникова в первой половине 90-ых годов двадцатого века. Примечательно, что критик в первый раз соотнес эмоции Маргариты на балу у Воланда с очень способным финалом сна Татьяны Лариной. В первой половине 90-ых годов двадцатого века М.О.

Чудакова развила потом данный сюжет в статье «Евгений Онегин, Мастер и Воланд» (20, с. 5-10).

Дерек Дж. Ханнс пишет, что среди многих непростых вопросов в романе М.А. Булгакова нет более таинственного, чем истолкование образа Иешуа (19).

Он видит в романе у Иешуа три роли.

Первая роль – Иешуа отнюдь не библейский Иисус, кроме того само его имя есть данью «древнееврейскому реализму иерусалимских глав». Вторая роль – Иешуа пытается стать библейским Иисусом.

Третья роль Иешуа в «Маргарите и Мастере» пребывает в отождествлении его с обещанным во Второзаконии пророком-мессией, потому что его предсказания рисуют будущее человечества. «Иешуа – булгаковское утверждение земного и небесного бытия Иисуса Христа, обещание вечной судьбе для верующего и гарантия, что царство Божие придет в один раз, будучи возвещенным для счастья всего человечества», – заключает Дерек Дж. Ханнс (19, с. 82, 90).

Мирон Петровский в статье «Мифологическое городоведение Михаила Булгакова» (14) выдвигает предположение о «киевской натуре» булгаковского Ершалаима. «Старый Ершалаим Булгаков писал с киевской натуры», подмечает он и продолжает: «Как из-под новых строчков палимпсеста, проглядывают ветхие, в кривоватых, путанных улочках старого города легко прочитывается Подол, а сияющий над Ершалаимом храм написан, без сомнений, поверх Андреевской церкви… Так что в известном смысле возможно заявить, что Михаил Булгаков, ни при каких обстоятельствах не видавший Иерусалима, видел его непрерывно в течении всей собственной киевской молодости». Киевские ландшафты, топография и история города шли навстречу жажде видеть идеологизированный образ Киева-Иерусалима: в расположенном на буграх Киеве, как и в холмистом Иерусалиме, были Золотые ворота, пещеры, Нижний и Верхний город (14, с. 22, 23, 24).

Кроме того прекрасно привычную ему Москву Булгаков в «Маргарите и Мастере» обрисовывал, согласно точки зрения М. Петровского, с «киевской натуры», а что касается Иерусалима, то тут критик ссылается на описания старого города в трудах паломников из Киева, каковые много раз сравнивали топографию этих двух городов. «Представление о сходстве двух городов Булгаков воспринял в качестве жителя Киева из самой атмосферы муниципальный культуры и разделял его со всеми киевлянами», вычисляет М. Петровский (14, с. 23).

А.Н. Барков напоминает, что у булгаковедов нет единого мнения довольно идейной нагрузки евангельских глав (2, с. 64). Критик уверен, что Булгаков создал пародию на искажение Евангелия в работе Л.Н. Толстого «перевод и Соединение четырех Евангелий».

Булгаковский «роман в романе», по убеждению А.Н. Баркова, пародирует названное произведение Л.Н.

Толстого, а булгаковский образ Иешуа «есть пародией на тот образ Христа, что оказался в следствии работы великого романиста над евангельскими текстами» (2, с. 68).

Прообразом Левия Матвея выступает Лев Толстой, а образ Иешуа прямо связан с творческим наследием Толстого, потому, что повторяет сентенцию последнего – «люди хороши», другими словами базу концепции непротивления злу насилием. Не считая пародирования при помощи образа Иешуа текстов Л.Н. Толстого, критик находит, что Га-Ноцри еще и есть пародией на творческое наследие Максима Неприятного.

Дело в том, что Антихрист и Христос у Горького довольно часто изменяются местами, считает А.Н. Барков, и эта обстановка обрисована в романе «Мастер и Маргарита», где Воланд творит добро, а всепрощенчество Иешуа ведет к глобальной катастрофе (2, с. 72).

В статье «О концепции личности в романе «Мастер и Маргарита» М.В. Колтунова говорит, что Иешуа у Булгакова– это «очищенный» образ Христа, другими словами проступающий, «как при реставрационном снятии позднейших изображений», и что булгаковский Христос – мессия, «несущий людям великую истину, которая каждому открывает путь к свободе» (13, с. 60).

Е.А. Яблоков в отыскивании мифопоэтического подтекста произведений Михаила Булгакова соотносит с образом Иешуа идею «света». «Но хорошее значение имеет тут свет не солнечный, а лунный – отраженный свет вечного пути к Истине по светло синий дороге». Наряду с этим в романе подчеркивается, подмечает критик, что Иешуа «сторонится от солнца», «заслоняется от солнца», «по всей видимости, вследствие того что солнце для него несет близкую смерть» (22, с. 111).

«Луна у Булгакова – солнце мертвых, – писал за пара лет до
Е.А. Яблокова Игорь Золотусский. – Ее свет – свет тревоги, раздражающий свет, свет заболевания… Свет луны – это свет обманов, свет игры света, что неимеетвозможности признать за подлинный свет Булгаков» (9, с. 165).

самый категоричным направляться признать вывод об ершалаимских главах романа «Мастер и Маргарита» священника Михаила Ардова. В предуведомлении редакции издания «Столица», где его статья была опубликована, сообщено: «Сейчас, в то время, когда Булгаков в Российской Федерации напечатан многомиллионным тиражом, которым опубликованы много книг о нем и его заветном романе, в то время, когда каждый год планируют булгаковские научные конференции, мы полагаем себя не только вправе, но обязанными опубликовать данный маленький, твёрдый и прямодушный текст, суть которого – значительно шире заданной темы: любое кумиротворчество страшно не только для предмета и творца его возвышенной любви, но в целом для нравственной духовной воздуха общества» (1,с. 55).

Священник Михаил Ардов пишет в собственной статье «Прочтение романа» о громадном разочаровании, которое постигло его по окончании знакомства с «Маргаритой и Мастером». М. Ардов отвергает «всю ту богохульную часть вещи, где ужасным образом искажаются евангельские события», потому что эти страницы «оскорбляют и унижают божественное преимущество Спасителя».

Опровергая всех четырех евангелистов, пишет потом М. Ардов, сочинитель «романа в романе» выдвигает собственную версию последних дней жизни Господа Иисуса Христа. Потому, что «претенциозную эту прозу» наизусть знает сатана, а самому Иешуа это произведение неизвестно, М. Ардов именует данный уровень романа «Мастер и Маргарита» «богословско-демонологическим» а также – «кощунственной Понтиадой» (1, с. 55).

Тут уместно отыскать в памяти слова о. Александра Меня, что в свое время сказал, что роман «Мастер и Маргарита» имеет к Евангелию очень отдаленное отношение, что это не трактовка и не интерпретация, а просто второе о втором.

Перечень литературы

1. Ардов М. Прочтение романа // Столица. – М., 1992. – № 42(100). – С. 55-57.

2. Барков А.Н. Религиозно-философские нюансы романа «Мастер и Маргарита» // Возвращенные имена рус, лит. Нюансы поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 64-72.

3. Блажеев Е. Роман Булгакова как опыт русской пропасти // Грани – Grani.-Frankfurt am Main, 1994. – Т. 49, № 174. – S. 109-125.

4. Боборыкин В. Михаил Булгаков. Книга для обучающихся старших классов. – М., 1991. – 208 с.

5. Брикер Б. Наказание в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Типология мотива // Russ. lit. – Amsterdam, 1994. – Vol. 35. – N 1. – P. 1-38/

6. Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Slavica Hierosolymitana. – Jerusalem, 1978. – Vol. 3. – P. 198-251.

7. Галинская И.Л. Рецепция творчества М.А. Булгакова в английской критике // Михаил Булгаков: современные толкования.

К 100-летию со дня рождения.

1891-1991. – М., 1991. – С. 184-209.

8. Зеркалов А. Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри // религия и Наука. – М., 1986. – № 9. – С. 47-52.

9. Золотусский И. Заметки о двух романах Булгакова // Лит. учеба. – М., 1991. – № 2. – С. 147-165.

10. Икрамов К. Катастрофа затаенного стыда. К вопросу о тра