Е годы (1830–1837). болдинские осени 1830 и 1833 годов 5 страница

Время действия в поэме – история (Санкт-Петербурга еще нет и его строительство лишь замышляется) и современность (наводнение в царствование Александра I). Пространство поэмы то раздвигается, охватывая необозримые просторы, то суживается до Санкт-Петербурга, маленького острова а также скромного домика.

В центре поэмы пара эпизодов, составляющих центральный конфликт между мирной и бунтующей стихией, с одной стороны, и ее суровым укротителем Петром I, с другой; между огромной империей, олицетворенной в монументе самодержцу, и бедным малым государственным служащим, практически незаметным человеком.

Конфликт принимает неразрешимый, ужасный темперамент, потому, что, в отличие от в один момент писавшейся поэмы «Анджело», в нем нет места милости. Исходя из этого примирение стихий, национальных и частных заинтересованностей нереально: стороны враждебны друг другу и не смогут отыскать согласия.

Это проявляется кроме того на жанровом уровне: «Вступление» к поэме, где дана предыстория событий и раскрывается грандиозный национальный план царя, выдержан, по большей части, в одическом ключе, потому, что ода – лирический жанровый знак Петровской эры с ее идеей государственности. Во «Вступлении» празднично прославляется преобразовательная деятельность Петра Великого, вступившего в спор со стихией. В описании стихии господствуют два мотива: порядок и стихия.

Мирная стихия[161]хаотична, в ней нет порядка и нет цивилизации, она бесформенна, бедна и убога. План Петра на этом фоне очевиден: придать стихии форму, стройность, порядок, цивилизовать жизнь, выстроить город-щит, город-угрозу и решить национальные задачи как внутреннего, так и внешнего свойства. И вот стихия побеждена.

В случае если проследить за тем, что было до выстроенного града и по окончании, то легко установить пара ответственных мотивов: вместо аморфности – порядок и стройность, вместо бедности и нищеты – достаток, вместо тьмы – свет, вместо пустыни – оживление, вместо безобразия – красота, вместо дряхлой вечности – цветущая молодость.

За сравнительным описанием изменений Пушкин поет гимн творческому гению Петра («Обожаю тебя, Петра творенье…»), выделяя опять-таки главные, решающие качества новой столицы империи: ее национальное значение как военной столицы великой державы, стройность, упорядоченность и строгость форм, красоту («однообразная красивость»), торжество цивилизации над стихией, космоса над хаосом.

«Вступление» композиционно противопоставлено двум частям, в которых развертывается сюжет «петербургской повести». Возвышенный пафос сменяется «печальным рассказом», вместо оды появляется грустное повествование о судьбе бедного молодого государственного служащего Евгения.

Евгений («ничтожный», прозаический храбрец) в качестве частного человека дан в столкновении с Бронзовым Наездником («великий», эпический храбрец), монументом Петру I, в котором олицетворена национальная мощь империи. Евгению противостоит уже не Петр-преобразователь, а самодержавный порядок, знаком которого и есть медное изваяние («Кумир на медном коне»). символ государства и Частный человек – вот полюсы пушкинской повести.

Во «Вступлении» Петр I появляется сперва безымянным, а после этого погибшим правителем, совершившим собственный подвиг. В финале первой части он предстает перед Евгением в образе неподвижного Наездника. Во второй части статуя оживает и, сойдя с постамента, преследует на «звонкоскачущем коне» собственного обезумевшего «антагониста».

Вид Петра I от «Вступления» и до финала поэмы, изменяется – лишается человеческих черт и делается все более обезличенным: сперва живой «он», после этого погибший Петр I, позже Наездник, «кумир на медном коне», «гордый истукан» и, наконец, фантастическое видение – ожившая статуя.

В отличие от Петра I, предстающего все более обезличенным, в Евгении, наоборот, неспешно яснее проступает личное начало. Первоначально Евгений – «ничтожный» человек. Его кругозор ограничен бытовыми заботами, он досадует на то, что беден, что обязан «трудом… себе доставить И независимость и честь; Что имел возможность бы Всевышний ему прибавить денег и Ума».

После этого он предается мечтам о женитьбе, о семье. Он не вспоминает над тем, из-за чего его род захирел, из-за чего ему уготована неприметная участь человека, как будто бы бы выпавшего из национальной истории. Его мысли связаны с обычаями и патриархальными нравами, с патриархальной судьбой. Он еще не выделился из патриархального целого.

Но взбунтовавшаяся стихия вынуждает его рассуждать на эти темы.

Евгений испугался, что его мечтам о негромкой и скромной жизни с детьми и Парашей не суждено сбыться, что стихия угрожает самому их существованью. Переправившись на остров, где жила Параша, Евгений убеждается, что она погибла, а ветхий домик снесен. Разум Евгения не выдерживает, и он, обезумев, покидает собственную квартиру и бродит по площадям и улицам столицы.

Тут он в первый раз, возможно, задумался об устройстве бытия по большому счету.

иль вся отечественная

И жизнь ничто, как сон безлюдной,

Насмешка неба над почвой?

В нем проснулся человек, думающий о собственной участи в мире и о людской судьбе в мироздании. Эти размышления на большом растоянии выходят за рамки патриархального бытия. Как человек, Евгений начинает мыслить себя раздельно от мира в целом, противополагая собственную личную судьбу бытию.

Это и имеется пробуждение личности, становление личностного сознания.

Евгений, переживший крушение собственных надежд на негромкое патриархально-идиллическое домашнее счастье[162], впал в смятение: неужто в самом деле людская судьба ничего не следует? Неужто она только сон либо насмешка неба над почвой? Не может быть, дабы мир, устроенный Всевышним, держался на таких безжалостных основаниях.

Но в случае если виноват не Всевышний, то кто?

Эти «страшные думы» разрывали сердце и ум Евгения. Он так и не имел возможности решить, виноват Всевышний в предопределении участи человечества и, следовательно, в его личной судьбе либо нет. Но устройство бытия как таковое через чур абстрактно, дабы заявить его неприятелем и начать с ним нешуточную тяжбу.

Евгений – не демон, что вступает в распрю с Всевышним.

Собственный личное горе он пробует растолковать социальными обстоятельствами. Ему нужен конкретный носитель угрозы, кому имели возможность бы быть направлены прямые обвинения. В этот самый момент перед глазами храбреца был монумент Петру I. В очертаниях медной статуи Евгений определил властелина, что заблаговременно принес бедного храбреца в жертву истории и обрек его, Евгения, личную судьбу на несчастье.

Евгений заметил в развёрнутой к нему спиной фигуре вид Петра, но не его скульптурное лицо, не личное, человеческое начало, а начало, храбрецу враждебное, – национальное, внеличное и сверхличное, олицетворенное в изваянии «строителя чудотворного».

Мятежная стихия, уничтожившая грезы Евгения о счастье, утихла в городе, но перелилась в душу Евгения, заполнив ее собой. Подобно тому как стихия обрушилась на город, выстроенный Петром, так и Евгений, охваченный бунтом, «отыскал в памяти быстро… прошедший кошмар» и был «внезапно» опять сзади статуи Петра. Так был отыскан виновник несчастной судьбы Евгения.

Парадокс открывшейся Евгению «правды» пребывал в том, что именно разумная, но ожесточённая воля Петра, основавшего город и обуздавшего стихию порядком, думается Евгению обстоятельством его несчастья. Он винит не стихию, которая обрушилась на город, а Петра-строителя, самовластно укротившего хаос. Но космос и хаос – две равновеликие силы: навечно победить над стихией запрещено, соответственно, разумный план Петра I не был свободен от сумасшествия – произвола, жестокости и монархического каприза.

Все это интуитивно сейчас ощущал Евгений, противопоставляя себя конкретному носителю не добрый для него воли. Он наконец отыскал собственного безличного неприятеля.

В самом Евгении личное начало достигло апогея и изнемогло, уничтожилось, обернувшись сумасшествием. «Как обуянный силой тёмной», он бросает вызов лику «державца полумира», и в этом, само собой разумеется, заключен протест не только против «строителя чудотворного» Санкт-Петербурга, но и против выстроенного им страны, для которого человек, личность – ничто либо что-то, не принимаемое в державный расчет. Но бунт Евгения не сравним с бунтом стихии: мощь хаоса неодолима до тех пор, пока не утих его порыв.

Бунт Евгения, напоминая мятеж стихии и вызванный появившимися в его голове смутой, хаосом, жалок, краток и прекращен в зародыше, не успев развернуться. Евгений бесславно гибнет, стёртый с лица земли, с помутившимся разумом.

Разрыв между заинтересованностями государства и частного человека образовывает центральную проблему поэмы. Было время, в то время, когда эти интересы совпадали. Во «Вступлении» Пушкин в одической тональности прославил временное примирение заинтересованностей под руководством самодержавного страны.

Построение города было общенациональным делом всей России – не только царя, но и каждого человека. Величие Петра – мастера новой страны – остается для Пушкина непоколебленным. Но прогрессивный суть его строительства оборачивается в условиях самодержавной империи смертью бедного человека, имеющего права на жизнь и счастье.

В этом – одно из противоречий истории: нужная и благая преобразовательная деятельность осуществляется бессердечно и жестоко, становясь ужасным упреком всему делу преобразования и не искупленным грехом власти.

Пушкин покинул интересы враждующих сторон не примиренными. Яркого разрешения конфликта в поэме нет. Любая сторона выставляет весомые резоны в пользу собственной позиции, но любая из позиций лишена полноты и не вмещает всей правды.

По мысли поэта, «равновеликие» правды смогут прийти к согласию на протяжении истории, которая сама естественным методом разрешит разногласия между ними, но не в пользу одной из них, а во имя неизмеримо более высокой цели – рвения приподняться над обеими «равновеликими» правдами и над «ожесточённым веком».

Поэма «Бронзовый наездник» взывала к пониманию того, что общенациональные интересы России пребывают в привлечении несложных сердец к постройке страны, что национальные интересы должны совпадать с заинтересованностями незаметных частных людей. Национальные цели, как бы они ни были громадны, не смогут проигнорировать человечность, охранение, уважение людской преимущества и пренебрегать судьбой каждого человека. Поэма Пушкина в контексте произведений 1830-х годов косвенно подтверждала его идею о человечности и милости как правилах политики, поднимающих и власть, и частного человека на уровень высшей духовности.

Завершением всего творческого развития Пушкина от начала его поэтической деятельности и до 1830-х годов был роман в стихах «Евгений Онегин».

Роман в стихах «Евгений Онегин» (9 мая 1823 – 25 сентября 1830)

«Евгений Онегин» был начат поэтом в южной ссылке и закончен Болдинской в осеннюю пору. Но на этом работа над романом не закончилась. В 1831 г. поэт переделал последнюю, восьмую главу и сочинил письмо Онегина к Татьяне.

В течение семи лет замысел романа изменялся, изменялись его храбрецы. Потому, что Пушкин печатал главы романа отдельными книжками, то и читатели имели возможность смотреть за переменами в жизни и в мироощущении основных персонажей. Сам Пушкин также не оставался неизменным.

Поэт запечатлел в «Евгении Онегине» и личный духовный рост, и развитие собственных храбрецов.

Пушкин наблюдал на них глазами человека и глазами современника, для которого они стали уже историческими типами. В «Евгении Онегине» предстала реально движущаяся история русского общества, но она явилась в авторском освещении, пропущенная через сердце автора. Вследствие этого Пушкин разрешил себе непринуждённость и широту авторских оценок по отношению к храбрецам, их судьбам, к историческим, литературным и иным событиям.

Он кроме того поведал читателям, как он пишет роман, какие конкретно трудности появляются у него, как он справлялся с ними, что думает об элегии и оде, о ветхом слоге, о заимствовании зарубежных слов и о многом втором. Словом, он делает себя полноправным героем романа, лишь не романной фабулы, где имеется всего две пары храбрецов, а романного сюжета, населенного намного большим числом лиц.

Все эти юмористические, исторические, литературные, житейские, лирические и полемические места столь тесно и неразрывно входят в сюжет романа, что их никак нельзя считать простыми «лирическими отступлениями», уводящими в сторону от сюжета либо тормозящими и поясняющими его развертывание. Все они составляют особенный сюжет – «сюжет автора», равноправный «сюжету храбрецов». Сдержанность, сжатость, экономия художественных средств, простая для Пушкина, тут, в известной мере, нарушена.

Она сохранена на уровне фабулы, но на уровне романного сюжета не только не выставлена напоказ, но и решительно отвергнута. Это несоответствие – скупость эпической, повествовательной фабулы и щедрость лирического сюжета, и лирического освещения эры – демонстрирует необыкновенное чувство меры, художественного такта и вкуса, снабжающее гармонию всей «воздушной громады», по словам А.А. Ахматовой, «Евгения Онегина».

То же несоответствие сразу же поднялось перед исследователями романа, каковые пробовали узнать, что же основное в нем – эпика либо лирика – и в каком соотношении они существуют в «Евгении Онегине». Е.Г. Эткинд, споря с В.С.

Непомнящим, следующим образом излагал его точку зрения: «Роман же как такой… никакой не роман, а громадное лирическое стих. Сказать о «лирических отступлениях» ненужно, по причине того, что «лиризм диктует всю художественную логику романа, а «отступления» – только самые очевидные проявления, опорные точки полностью лирической структуры произведения»… «Отступлениями» являются эпизоды, которые содержат «сюжет храбрецов»; это – отступления от «сюжета автора», правильнее, «инобытие этого сюжета»…»[163].

Согласно точки зрения Е.Г. Эткинда, В.С. Непомнящий произвольно поменял местами «романный сюжет» и лирические отступления: до В.С. Непомнящего авторские лирические рассуждения вычисляли «лирическими отступлениями», В.С.

Непомнящий же внес предложение фабульный сюжет (взаимоотношения героев романа) вычислять «лирическим отступлением», а авторские рассуждения – подлинным «сюжетом» романа.

При таких условиях «Евгений Онегин» – лирическое произведение («громадное лирическое стих»[164]) с сюжетно-повествовательными «отступлениями». Это указывает, продолжал Е.Г. Эткинд, «что в «Евгении Онегине» нет ни персонажей, ни действия, ни быта, ни моральных либо политических неприятностей, ни истории; все происходит во внутреннем мире, в душе.

Как мы знаем, что «в том месте, в» нет ни пространства, ни времени – как в Вечности». Суть осуждаемых утверждений В.С.

Непомнящего его оппонент видит в том, что жизнь, изображенная Пушкиным в романе, не имеет прообраза в конечном итоге, а представляет собой только происхождение и внутреннее порождение. «Нет эпического начала, нет персонажей, пространства, исторического времени, нет повествовательного сюжета, кроме того нет… текста, – заключает Е.Г. Эткинд. – Воздействие – которое не воздействие – протекает в авторской души. В этом неисчерпаемо-таинственном произведении нельзя увидеть и жанра…».

И потом направляться цитата из книги В.С. Непомнящего «судьба и Поэзия»: «…будучи лирической исповедью, оно («громадное лирическое стих» «Евгений Онегин» – В.К.) одновременно с этим есть эпосом авторского духа как национального духа, осмысляющего себя»[165].

Е.Г. Эткинд держится другой позиции: он стоит за историческое изучение романа и вычисляет главным в нем эпическое, повествовательное начало, сюжет, отводя авторской лирике роль «отступлений» в разнообразии их значений.

Спор о том, какое начало – эпическое либо лирическое – есть главным, далек от схоластики. В зависимости от того, эпический либо лирический роман «Евгений Онегин», зависит угол зрения, под которым его направляться разбирать и осознавать.

В случае если подсчитать[166]строфы и стихи, в которых излагается фабула, относящаяся к храбрецам (эпика), и строфы и стихи, в которых нет изложения фабулы (лирика), то окажется, что количество, условно говоря, «эпических» и «стихов» и лирических строф одинаково. Пушкин строго выполнял равновесие и равновеликость лирики и эпики. Чувство господства лирики, сложившееся у В.С.

Непомнящего, появляется, по-видимому по причине того, что в «Евгении Онегине», как узнано исследователями и в первую очередь Ю.М.

Лотманом[167]и С.Г. Бочаровым[168], два романа – один «роман судьбы», творимый ею и связанный в большей мере с автором, чем с храбрецами, где создатель и имеется главный герой, а второй – «роман храбрецов», что творится автором и жизнью. «Роман храбрецов» засунут в более широкую – жизненно-авторскую – раму. «Роман судьбы» подан в большей мере в лирическом ключе, «роман храбрецов» – в эпическом, повествовательном, сюжетном. Наряду с этим оба романа рождаются исторической действительностью и глобальным, мировым бытием по большому счету.

Думая о «форме замысла», Пушкин в начале работы над романом не знал, какие конкретно поправки внесет жизнь в движение повествования:

И даль свободного романа

Я через волшебный кристалл

Еще не светло различал. (8, L)[169]

Поэт собирался постичь тип современного человека, принадлежащего к петербургскому дворянскому обществу. Он искал обстоятельства разочарования современного дворянского интеллигента, т. е. ставил перед собой художественную задачу, тревожившую его в южных поэмах – «Цыганах и» Кавказском «пленнике». Но в южных поэмах храбрецы попадали в необыкновенные события, а в «Евгении Онегине» помещены в привычное им окружение – в петербургское либо столичное общество и в деревенскую среду.

Потому, что в «Евгении Онегине» отразилась историческая эра, представшая через сюжет и историю героя, то это произведение есть романом. Так вычислял и сам Пушкин, писавший, что под романом он разумеет «историческую эру, развитую на вымышленном повествовании». Но Пушкин писал не просто роман, а «роман в стихах»[170].

В письме к П.А.

Вяземскому он светло указал на эту особенность «Евгения Онегина»: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская отличие».

Стихотворная форма романа настойчиво попросила от Пушкина упорной работы над стихом. Поэт очень разнообразил четырехстопный ямб, придав ему ёмкость и исключительную гибкость.

Необходимость единства повествовательного и лирического начал привела Пушкина к созданию новой строфической формы. Пушкин ведет с читателем непринужденный разговор, и исходя из этого законченность каждой строфы получает серьёзное значение: повествование легко нарушается лирическими отступлениями, а после этого возвращается в прошлое русло. Так как любая строфа вмещает маленькой рассказ, то на каждую тему возможно рассуждать раздельно, отступая от сюжета и высказывая собственную точку зрения.

Нить повествования не теряется, но сюжет заметно оживляется и разнообразится, согревается лирическим беспокойством автора.

Онегинская строфа.Изобретенная Пушкиным для романа «онегинская строфа» складывается из 14 стихов четырехстопного ямба. Неспециализированная ее схема предстает очень ясной и несложной: I (абаб), II (ввгг), III (деед), IV (жж), т. е. перекрестная, парная, кольцевая рифмовки и последнее двустишие.

Завершенность строф не нужно осознавать практически. В случае если тема потребовала от Пушкина продолжения, то он легко переносил рассказ либо лирическое размышление в следующую строфу, но в большинстве случаев строфические переносы свойственны для самых эмоциональных эпизодов. Любая строфа замкнута (тема в ней развита и закончена) и разомкнута, обращена к следующей строфе, которая ее продолжает.

Такое построение разрешает автору вольно поменять тон повествования, сохраняя личный голос.

В романе имеется и пропущенные строфы, замененные многоточием либо легко цифрами. Многие из них были написаны, но Пушкин не включил их, поскольку ему была серьёзна недоговоренность повествования.

Повествовательное начало в «Евгении Онегине» воплощено в сюжете. Он очень несложен и захватывает очень ограниченный круг храбрецов – Онегин, Ленский, Ольга и Татьяна. Остальные лица не играются в нем какое количество-нибудь значительной роли.

Из этого совсем ясно, что сюжет держится не на внешней динамике – нередкой смене эпизодов, приключениях и происшествиях храбрецов, а на внутренней – на этических исканиях и нравственном росте храбрецов, изменяющих мотивы их поведения. Обе пары храбрецов сопоставлены одна с другой и противопоставлены друг другу: Онегина и любовь Татьяны соотносима с любовью Ленского и Ольги и непохожа на нее. Ленский и Онегин, Ольга и Татьяна кроме этого несходны между собой.

В базу сюжета положены интимные эмоции храбрецов (чувство Татьяны к Онегину, а Ленского – к Ольге и дружба Онегина с Ленским). Эти интимные эмоции выступают в один момент символами исторически сложившейся культуры.

Характеры храбрецов выстроены Пушкиным, поэтом действительности, как он сам себя называл[171], не по нормам и литературным схемам, не смотря на то, что довольно часто сопоставлены с другими литературными храбрецами, а по законам настоящей судьбе. Так как живые люди владеют разнообразными многосторонними характерами, то характеры храбрецов сложны и не укладываются в однозначные и узкие формулы. В несложных и непростых обстановках «события развивают» характеры с различных сторон.

сложность и Многогранность характеров учитывается автором, что изображает их то сатирически, с неприятной усмешкой, то иронически, с легкой ухмылкой, то лирически, с очевидным сочувствием. Пушкинские храбрецы, кроме только упоминаемых третьестепенных персонажей, не делятся на хороших и отрицательных. Но кроме того второстепенные лица, участвующие в сюжете, в романе многогранны.

К примеру, о Зарецком автор и Онегин отзываются или сатирически, или иронически. Но сатира и ирония не мешают автору и Онегину признать и преимущества Зарецкого:

Он был неглуп; и мой Евгений,

Не уважая сердца в нем,

Обожал и дух его суждений,

И здравый толк о том, о сем. …

Пушкин в романе – не судья и тем более не прокурор, он не делает выводы и не обвиняет храбрецов, а замечает и разбирает их характеры как приятель, очевидец, простой человек, которому что-то не нравится в храбрецах, а что-то нравится. Таковой подход к изображению характеров обеспечил жизненную его близость и правдивость романа к реалистическому типу повествования. Это разрешило Достоевскому назвать роман «Евгений Онегин» поэмой «осязательно настоящей», в которой воплощена «настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с таковой законченностью, какой и не бывало до Пушкина, да и по окончании его, пожалуй».

Любой храбрец проходит через опробование, которое коренным образом меняет его судьбу. Центральное поворотное событие романа – дуэль Онегина с Ленским. И это, само собой разумеется, знаменательно – тут рядом стоят смерть и жизнь. Жизнь Ленского трагически обрывается. Ольга скоро забывает его и выходит замуж за улана, Татьяна хранит любовь к Онегину, но делается женой генерала.

Онегин отправляется в путешествие, в его душе наступает перелом, и сейчас уже он испытывает к Татьяне любовь.

Счастье, которое «было так быть может, Так близко», обходит храбрецов стороной: оно оборачивается или пародией (улан и Ольга), или катастрофой (Ленский), или драмой (Онегин и Татьяна).

Серьёзным сюжетным принципом романа выступает «загадочность» Татьяны героев – и главных Онегина. Сперва Татьяна, и вместе с ней читатель, пытается осознать Онегина, а после этого Онегин начинает открывать для себя Татьяну. Перед деревенской девушкой Онегин предстает в духе народных поверий «суженым», т. е. человеком, предназначенным самой судьбой. В письме к Онегину она пишет:

То в вышнем суждено совете…

То воля неба: я твоя…

Но восприятие Онегина героиней еще неглубоко. Онегин рисуется воображению Татьяны в романтическом духе. Настоящее, подлинное восприятие Онегина до тех пор пока еще уступает место книжному.

характер и Душа Онегина яснее раскрываются Татьяне по окончании визита усадьбы храбреца. Всматриваясь в обстановку онегинского кабинета, просматривая его книги, Татьяна наконец начинает прозревать. Ее точка зрения на храбреца приближается к авторской:

Что ж он? Ужели подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще… (7, XXIV)

Совершенно верно так же и Онегин отгадывает Татьяну. Заметив Татьяну в свете, он вспоминает:

Ужель та самая Татьяна… (8, ХХ)

Его занимает не бедная и несложная, несмелая и влюбленная «девочка», а «равнодушная княгиня». Но оказалось, что под маской «величавой» и «небрежной» «законодательницы зал» таится «несложная дева» «с мечтами, сердцем прошлых дней».

Встреча с Татьяной пробуждает любовь в душе Онегина. Он пишет амурное письмо замужней даме и совершает не меньше наглый поступок – без приглашения посещает Татьяну, но эта наглость одновременно и проявление горячности, сердечной откровенности. Онегин забывает о приличиях и обожает сейчас «как дитя».

Проснувшееся в «душе холодной» чувство – предвестие преображения Онегина, что отныне просматривает книги «духовными глазами».

Не смотря на то, что Пушкин и оставляет страдающего храбреца в тяжёлую для него 60 секунд, Онегин обучается жить сердцем. Отказ Татьяны создаёт переворот в его душе. Надежду на счастье Онегин совсем потерял, но вспыхнувшая любовь к Татьяне не прошла для него бесследно.

Он определил настоящее страдание, настоящую боль, настоящую любовь. Его жизнь получила суть и, быть может, станет более содержательной, чем была до того. На данной напряженной кульминационной ноте сюжет романа закончен.

Татьяна и Онегин внутренне растут: иными стали их эмоции, по-иному они относятся к судьбе и друг к другу. Провалилось сквозь землю романтическое восприятие судьбы у Татьяны, провалилось сквозь землю наносное, вежливое средой равнодушие к несложным людским эйфориям у Онегина.

Среда, в которой живут главные действующие лица его романа, изображена Пушкиным в ее разнообразных проявлениях и под разными углами зрения.

Дворянский светский круг и домашний быт, взрастившие Автора и Онегина, вызывают в романе восторг и восхищение. Это мир высокой культуры, просвещенных людей, тёплых споров, разговоров и интересных бесед, мир страстей и увлечений. В нем царят свобода, независимость, тут планирует цвет общества.

Праздничные дни, балы, маскарады, театр, салоны – это пиршества души, где утонченные люди сочетают и силу эмоций, и глубину духа.

Воспевание шикарных угощений не разрешает усомниться в том, что Пушкин обожает и ценит светские наслаждения. Театр приносит особенные удовольствия. Домашний быт эргономичен, красив и приятен.

Словом, свет – это очаг утонченной духовной культуры, и его действие на парней того времени было облагораживающим и нужным. Люди оттачивали собственный ум, обучались обладать собою, не показывать собственные эмоции, делились новостями – литературными, музыкальными. Тут уважали себя и других, гордо несли собственный человеческое преимущество и берегли честь.

Но его герой и Пушкин знали и второй свет – «омут», кишащий нелепыми предрассудками, вздорными слухами, завистью, прочими пороками и клеветой.

Воспроизводя воздух муниципальных дворянских салонов, в которых прошла юность Онегина, создатель детально останавливается на беседах, наслаждениях всегда праздных их жителей. Праздность порождает вакуум мыслей, холодность сердец. В свете нередки скука, посредственность и глупость.

душевная опустошённость и Мелкая суета делают жизнь этих людей однообразной и пестрой, снаружи ослепительной, но лишенной внутреннего содержания. Татьяна почувствовала своим умным и чутким сердцем как раз вакуум светской судьбе.

В деревне нет того блеска, что поражает в Санкт-Петербурге либо в Москве, но тут имеется собственные прелести. И сам создатель согласится:

Я был рожден для жизни мирной,

Для деревенской тишины:

В глуши звучнее голос лирный,

Живее творческие сны. (1, LX)

У Лариных (фамилия происходит от слова лары – всевышние домашнего очага) в их деревенском доме, в пенатах большое количество негромкого, хорошего, патриархального и милого:

Они хранили в жизни мирной

Привычки милой старины…

Но и деревню не миновали скука и убийственная лень. Провинциальное дворянство неимеетвозможности обойтись без местных франтов, глупцов и своих сплетников, дуэлистов и остряков. Именины Татьяны изображены как обычный праздник провинциальных аристократов.

Будущее ее мужа и матери Татьяны, Дмитрия Ларина, продемонстрирована как постепенное угасание душевных порывов и внутреннее омертвление.

Владимир Ленский.Дворянский быт и заимствованная западная культура выяснили романтический, далекий от настоящей русской судьбы настрой чувств и мыслей Ленского. «Полурусский сосед» Онегина, «поэт и поклонник Канта» не имеет какое количество-нибудь ясного представления о родной действительности. В собственных стихах

Он пел печаль и разлуку,

И что-то, и туманну даль… (2, Х)

По шутливому замечанию Пушкина, «его стихи Полны амурной чепухи». Ленский молод. Ему «почти… осьмнадцать лет».

Как бы сложилась его жизнь в будущем, в пору возмужания? Верный правде судьбы, Пушкин не дает прямого ответа на данный вопрос.

Ленский имел возможность сохранить жар сердца, но имел возможность превратиться и в обыкновенного помещика, что, подобно Дмитрию Ларину, «носил бы стеганый халат» и завершил собственную жизнь очень обыкновенно. В Ленском создатель всегда подчёркивает противоречивость: несложную, здоровую, «поэтическую» страстность и простодушную натуру, поэтическое горение, восторженность.

Отношение Пушкина к Ленскому двойственно: сочувствие просматривается через откровенную иронию, а ирония проступает через сочувствие.

Ленскому в романе 18 лет. Он на 8 лет моложе Онегина. Ленский – частично юный Онегин, еще не созревший, но успевший испытать удовольствия и не изведавший коварства, но уже наслышанный о свете и начитанный о нем.

Недаром заимствованные суждения Ленского приводят к досаде его приятеля.

Главная художественная роль Ленского – оттенить темперамент Онегина. Они взаимно растолковывают друг друга. Ленский – друг, хороший Онегина.

Он, как и Онегин, один из лучших людей тогдашней России. Поэт, энтузиаст, он полон детской веры в людей, романтическую дружбу до гроба и в вечную любовь. Ленский добропорядочен, образован, его эмоции и мысли чисты, его восторженность искренна. Он обожает жизнь. Многие из этих качеств выгодно отличают Ленского от Онегина.

Ленский верит в совершенства.

Онегин безыдеален. Душа Ленского наполнена эмоциями, мыслями, стихами, творческим огнем. Как и Онегин, Ленский встречает неприязнь соседей-помещиков и подвергается