Его величайшая способность

В то время, когда Эдуард Блум покинул Эшленд, он дал себе обещание заметить мир, и вот из-за чего казалось, что он всегда в дороге и ни при каких обстоятельствах не задерживается подолгу на одном месте. Не было для того чтобы континента, куда бы ни ступала его нога, ни одной страны, где бы он ни побывал, ни одного большого города, где бы он не имел возможности отыскать приятеля. Настоящий гражданин мира.

Он редко оказался дома, и это были броские, кроме того эпические эпизоды в моей жизни, выручал меня, в то время, когда имел возможность, побуждал стремительнее взрослеть.

Но силы, которым он не имел возможности противостоять, кликали его в путь; говоря его словами, он оседлал тигра.

Но он обожал, дабы мы расставались смеясь. Он желал, дабы таким мы запомнили его, а он – нас. Изо всех его немыслимых свойств самой немыслимой была эта: в любое время, нежданно?негаданно, он имел возможность рассмешить меня до коликов.

Одному человеку – назовем его Роджер – необходимо было уехать из города по делам, исходя из этого он доверил соседу заботу о собственном коте. Итак, данный человек обожал собственного кота, обожал больше всего на свете, так, что вечером в тот же сутки, как уехал, он позвонил соседу, хотя определить о здоровье и настроении собственного дражайшего мурлыки. И вот он задаёт вопросы соседа:

– Как в том месте мой дорогой любимый драгоценный котик? Сообщи мне, прошу вас, сосед.

И сосед отвечает:

– Сожалею, что должен огорчить тебя, Роджер. Но твой кот сдох. Его переехала машина. Насмерть.

Сочувствую тебе.

Роджер был удивлен! И не только известием о том, что его кот почил – как словно бы этого было не хватает! – но и тем, как ему об этом сказали.

И он сообщил, он сообщил:

– Запрещено информировать человеку о аналогичных страшных вещах в таковой манере! В то время, когда случается что?нибудь подобное, не скажи сходу, смягчи удар. Подготовь его! К примеру. В то время, когда я сейчас позвонил, тебе следовало сообщить: твой кот на крыше. В второй раз, в то время, когда я позвонил бы, ты б ответил: кот до сих пор сидит на крыше, не желает спускаться, и вид у него весьма больной.

В следующий раз возможно было бы заявить, что кот упал с крыши и по сей день находится в лечебнице с повреждением внутренних органов.

А позже, в то время, когда я бы опять позвонил, ты бы сообщил – дрожащим голосом, взволнованно, – что он скончался. Усвоил?

– Усвоил, – ответил сосед. – Виноват.

И вот спустя три дня Роджер опять позвонил соседу, по причине того, что сосед присматривалза его домом, вынимать почту из коробки и тому подобное, и Роджер желал определить, не произошло ли за это время чего важного. И сосед сообщил:

– Произошло. Честно говоря, произошло. Кое?что важное.

– И что же? – задал вопрос Роджер.

– Ну, – ответил сосед, – это связано с твоим отцом.

– С моим отцом! – вскрикнул Роджер. – Что с моим отцом?

– Твой папа на крыше…

Мой папа на крыше. Таким я время от времени обожаю вспоминать его. Элегантный в собственном тёмном костюме и сияющих скользких туфлях, он наблюдает налево, наблюдает направо, всматривается вдаль.

Позже, взглянув вниз, он видит меня и, начиная падать, радуется и подмигивает мне. И все время, пока падает, он наблюдает на меня – радующаяся, загадочная, мифическая, неизвестная личность: мой папа.

Он видит сон

Моему умирающему отцу снится, что он умирает. И одновременно с этим это сон обо мне. Вот данный сон: в то время, когда распространилась весть о болезни моего отца, во дворе начали планировать скорбящие, вначале было только пара человек, но скоро их стало большое количество, дюжина, позже две, позже полсотни, все толпились во дворе, топча кусты, цветы, набивались под навес для автомобилей, в то время, когда припускал ливень.

В отцовском сне они находились плечом к плечу, раскачиваясь и стеная, ожидая объявление о его выздоровлении.

Финиш этому положило мимолетное видение отца в окне ванной помещения, в то время, когда он промелькнул в нем, что стало причиной неистовые и весёлые крики. Мы с матерью следили за ними в окно гостиной, не зная, что делать. Вид у некоторых из собравшихся был бедный.

Одежда на них была ветхая и драная, лица заросли волосом. Мать ощущала себя неудобно; глядя, как они устремляют скорбные взгляды на окна второго этажа, она теребила пуговички на собственной блузке. Но были в том месте и другие, каковые смотрелись так, как будто бы им было нужно оторваться от крайне важных дел, дабы прийти ко мне оплакивать моего отца.

Они сняли собственные галстуки и вложили в карманы, на ранты их начищенных туфель налипла почва, у некоторых были при себе сотовые телефоны, по которым они информировали о происходящем тем, кто не смог прийти. женщины и Мужчины, ветхие и юные, – все остановились в ожидании, глядя вверх на освещенное окно моего отца. Продолжительное время все оставалось по?прошлому, никаких важных трансформаций.

Я желаю сообщить, они стали частью нашей жизни – люди во дворе.

Но в итоге мы не выдержали, и через пара недель мать попросила меня предложить им разойтись.

Я так и сделал. Но к этому времени они уже прочно обосновались на собственной позиции. Под магнолией устроили импровизированный буфет, где были хлеб, чили и пареная брокколи.

Они все время надоедали матери, прося ложки и вилки, каковые возвращали испачканными застывшим чили, что было непросто отмывать. На лужайке, где я привык играться в футбол с соседскими ребятами, показался маленькой палаточный город, а также поговаривали, что в том месте родился ребенок.

Один из предпринимателей, имевших при себе сотовый телефон, устроил на пне необычный информационный центр, и хотевшие отправить весточку своим далеким любимым либо определить, имеется ли какие конкретно новости о состоянии моего отца, шли к нему.

Но в центре двора восседал в плетеном кресле старик, надзиравший за всем происходившим. Прежде, как знаю, я его ни при каких обстоятельствах не видел (либо так думал во сне папа), но из-за чего?то он казался мне привычным – посторонний, но не чужой мне. Иногда кто?нибудь доходил к нему и что?то сказал на ухо.

Он пристально выслушивал, секунду думал над услышанным, а позже либо кивал, либо отрицательно мотал головой.

У него была густая очки и белая борода, на голове рыболовная шапочка, в которую было воткнуто пара самодельных неестественных мух. И потому, что он смотрелся главным во всей той компании, я в первую очередь направился к нему.

В то время, когда я подошел, человек рядом зашептал ему на ухо, и лишь я открыл рот – старик поднял руку, останавливая меня. Связной закончил, старик покачал головой, и тот поспешил прочь. Старик опустил голову и посмотрел на меня.

– Здравствуйте! – сообщил я. – Я…

– Я знаю, кто ты, – проговорил он голосом одновременно ласковым и низким, теплым и сдержанным. – Ты его сын.

– Правильно.

Мы наблюдали друг на друга, и я пробовал отыскать в памяти, как его кличут, по причине того, что мы, без сомнений, где?то виделись прежде.

– Тебя отправили что?то нам сообщить?

Он наблюдал на меня с восторженным вниманием, практически гипнотизируя своим взором. Как сказал мне папа, он создавал сильнейшее чувство.

– Вовсе нет, – ответил я. – Другими словами у него все по?прошлому, так мне думается.

– По?прошлому, – повторил он, шепетильно взвешивая мои слова, как будто бы стараясь найти в них некоторый особенный суть. – Значит, он еще плавает?

– Да. Ежедневно. Он весьма обожает плавать.

– Это прекрасно, – сообщил он. И нежданно звучно прокричал: – Он еще плавает!

Масса людей ликующе завопила. Лицо старика излучало радость. Некое время он делал глубокие вдохи носом, как словно бы что?то обдумывая. Позже снова посмотрел на меня:

– Но ты пришел сообщить нам что?то еще, так?

– Так, – подтвердил я. – Осознаёте, я знаю, вы хотите нам лишь хороша, и вы все такие хорошие. Но…

– Мы должны уйти, – нормально сообщил старик. – Вы хотите, дабы мы убрались.

– Да, – сообщил я. – К сожалению, это так.

Старик все осознал. Осторожно кивнул, как словно бы взволнованный новостью. Такую картину мой папа видел во сне, как будто бы, сообщил он, со стороны, как если бы он уже погиб.

– Тяжело будет уйти, – проговорил старик. – Все эти люди вправду переживают. Они будут ощущать себя потерянными. Не продолжительно, само собой разумеется.

Живые находят метод успокоиться. Но в скором будущем это будет тяжело сделать. Твоя мать…

– Ее это заставляет нервничать, – перебил я. – Все эти люди во дворе, ночь и день напролет. Ее можно понять.

– Само собой разумеется, – дал согласие он. – Да к тому же еще и целый данный беспорядок. Мы совсем вытоптали лужайку перед домом, посадки.

– Не без этого.

– Не о чем тревожиться, – сообщил он тоном, вынудившим меня поверить ему. – Мы покинем все таким, как было до отечественного прихода.

– Она будет довольна.

Тут ко мне подбежала дама, схватила меня за рубаху и прижалась к ней заплаканным лицом, как будто бы хотя убедиться, что я настоящий и не грежусь ей.

– Уильям Блум? – закричала она. – Так как ты Уильям Блум, да?

– Да, – ответил я, отступая назад, но она не отпускала меня. – Это я.

– Передай это отцу. – И она сунула мне в руки мелкую шелковую подушечку. – В ней целебные травы, – сообщила она. – Я сама ее сшила. Травы смогут ему оказать помощь.

– Благодарю, – поблагодарил я. – В обязательном порядке передам.

– Знаешь, он спас мне жизнь, – сказала она. – Произошёл страшный пожар. Он рисковал судьбой, выручая меня. И вот сейчас я тут.

– Но не на много, – сообщил старик. – Он попросил нас уйти.

– Эдуард? Эдуард Блум попросил нас уйти?

– Нет, – ответил старик. – Его сын и жена.

Она покорно кивнула:

– Как ты и сказал. Придет сын и попросит нас уйти. Все, как ты сказал.

– Мама попросила меня об этом, – стал я, начиная уставать от этого таинственного беседы. – Мне это не доставляет особенной эйфории.

Нежданно раздался громкий неспециализированный вздох. Взоры всех были устремлены на окна второго этажа, где стоял мой папа и махал людям, каковые ему снились. На нем был желтый купальный халат, он радовался им и, выясняя кого?нибудь в толпе, поднимал брови и приветствовал его: «У тебя все в порядке?

Рад видеть тебя!» – перед тем как перейти к второму. Все махали ему, кричали, радовались, а позже, по окончании того что было похожим весьма маленькое явление вождя народу, махнул напоследок, повернулся и скрылся в полутьме помещения.

– Ну, – сияя, сообщил старик, – это было что-то, правда? Он смотрелся хорошо. Весьма кроме того хорошо.

– Вы прекрасно за ним заботитесь, – сообщила дама.

– Продолжайте собственный великое дело!

– Я всем обязан твоему отцу! – крикнул мне кто?то из расположившихся под магнолией, и следом раздался хор голосов, люди наперебой кричали об Эдуарде Блуме и его добропорядочных деяниях. Я ощущал себя как под перекрестным огнем, они кричали все разом, пока старик не поднял руку, вынудив их умолкнуть.

– Вот видишь, – сообщил старик, обращаясь ко мне. – Любой из нас может поведать собственную историю, связанную с твоим отцом, совершенно верно так же как и ты. Как он принимал в нас участие, помогал нам, давал работу, ссужал деньгами, отпускал товар по оптовым стоимостям. Множество историй, немыслимых и обычных.

В них целый он. В них результат его жизни. Вот из-за чего мы тут, Уильям.

Мы – частицы него, того, какой он имеется, совершенно верно так же как он – частица нас. Ты, вижу, еще не осознаёшь?

Я не осознавал. Но, в то время, когда отечественные взоры сошлись на продолжительное мгновение, я, снящийся моему отцу, отыскал в памяти, где мы прежде виделись.

– А что мой папа сделал для вас? – задал вопрос я, и старик улыбнулся.

– Он меня рассмешил, – ответил старик.

И я это знал. Во сне, что поведал мне папа, я это знал. И с этим знанием я отправился по дорожке обратно в тепло и свет моего дома.

– Для чего у слона хобот?

И, закрывая за собой дверь, я услышал сзади замечательный бас старика. И проговорил вместе с ним:

– Он у него вместо «бардачка».

Следом раздался гомерический смех.

Так кончается сон моего умирающего отца о его смерти.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ