Если в него выстрелить, польется кровь 6 страница

Тем временем один сутки я игрался в футбол — тренировочный матч моей школьной команды; один раз дремал со своей “гёрл-френд”. Она только что возвратилась с острова Бали, где отдыхала вместе с мужем и двумя детьми. У нее был прекрасный загар.

Я вследствие этого загара, обнимая ее, все время думал о Сумирэ на том греческом острове. Рядом лежала вторая дама, я овладевал ею и воображал, что это тело Сумирэ. И ничего с собой сделать не имел возможности.

Если бы я не знал для того чтобы человека, как Сумирэ, возможно, в полной мере бы имел возможность по-настоящему (но все же в каких-то понятных пределах) полюбить эту даму, на семь лет меня старше (и сын которой был моим учеником). И тогда бы меня без шуток захватили отношения с нею. Прекрасная, энергичная, хорошая.

По мне, чуть перебарщивала с косметикой, но наряжалась неизменно со вкусом.

Саму ее тревожило, словно бы она полная, а в действительности ни грамма лишнего веса в ней не было. При всем жажде нереально было придраться к этому спелому телу. Она прекрасно знала, чего я желаю, а чего — нет.

Осознавала, где возможно двигаться дальше, а где необходимо остановиться — и в кровати, и вне ее.

С ней я ощущал себя так же, как в салоне первого класса.

— У меня с мужем ничего нет. Уже практически год, — как-то согласилась она, лежа в моих объятиях. — Лишь с тобой.

Но обожать ее я не имел возможности: с нею ни при каких обстоятельствах не появлялось того, что было у нас с Сумирэ — естественной и практически безоговорочной (думаю, это правильное слово) душевной близости. Я постоянно чувствовал между нами некую вуаль — так узкую и прозрачную, что подметить ее было практически нереально. И все равно я знал, что данный невидимый барьер остается.

Исходя из этого, в то время, когда мы виделись и особенно в то время, когда расставались, оба не воображали, о чем сказать. Для того чтобы с Сумирэ у меня не было ни при каких обстоятельствах. светло одно: любой раз, видясь с данной дамой, я лишь лучше осознавал, как мне нужна Сумирэ.

По окончании ухода подруги я отправился гулять — некое время бесцельно бродил, позже зашел в бар рядом от станции и заказал “Кэнедиан Клаб” со льдом. Как в большинстве случаев в таких ситуации, почувствовал себя самым жалким и никчемным человеком на планете. Я залпом осушил собственный стакан и заказал второй.

Закрыл глаза и начал думать о Сумирэ — полуобнаженной Сумирэ, принимающей солнечные ванны на ослепительно белом берегу греческого острова.

За соседним столиком радовалась компания — четверо, девушки и юноши, наверное, студенты. Они выпивали пиво и звучно смеялись. Звучала ветхая, дорогая сердцу песня Хьюи Льюиса и его “Ньюз”.

Готовили пиццу — я ощущал запах.

И внезапно я отыскал в памяти прежние, в далеком прошлом ушедшие дни. Где и в то время, когда, весьма интересно, заявили о том, что мой “развития и период роста” (вот верное наименование!) закончился? Неужто — все, финиш моей молодости?

Так как еще совсем сравнительно не так давно — да совершенно верно сравнительно не так давно! — я был лишь на полдороге к зрелости. Пара песен Хьюи Льюиса и “Ньюз” были хитами. Всего пара лет прошло.

А на данный момент? Кручусь по замкнутому кругу — вот что на данный момент. Наматываювиток за витком на одном и том же месте. Двигаюсь в никуда, без цели, знаю это, но не могу остановиться.

Запрещено мне останавливаться.

Без этого я не справлюсь с судьбой.

Той же ночью раздался звонок из Греции. В два часа. Но звонила не Сумирэ. Это была Мюу.

Сперва низкий мужской голос прокричал в трубку мое имя, после этого задал вопрос по-английски с ужасным выговором: “Я не совершил ошибку?” Было два часа ночи, и, конечно же, я дрых без задних ног. В голове все путалось — какое-то целое рисовое поле в ливневой дождь, — и я никак не имел возможности осознать, что по большому счету происходит около.

Простыни еще хранили легкое воспоминание о вчерашнем сексе, но другие дела и события моей судьбы существовали раздельно от действительности, потому, что одно за вторым потеряли память о том, в каком месте они к данной действительности присоединялись: весьма похоже на кардиган, застегнутый сикось-накось не на те пуговицы. Мужчина еще раз повторил мое имя.

— Я в том направлении попал?

— Да, правильно, — ответил я. Имя, которое он сказал, очень отдаленно напоминало мое, но все-таки я осознал, что звонят мне. Некое время в трубке раздавался ужасный треск, как будто бы в том месте сошлись и со ужасной силой терлись приятель о приятеля два различных воздушных потока. Точно, это Сумирэ пробует дозвониться из Греции.

Я убрал трубку от уха и ожидал, в то время, когда раздастся ее голос.

В трубке заговорили, но это была не Сумирэ, а Мюу.

— Вы, предположительно, понимаете, кто я? Сумирэ вам говорила?

— Знаю, — сообщил я.

Ее голос доносился откуда-то весьма издали, звучал с искажениями, был каким-то неживым, но это не помешало мне светло уловить в нем некие напряженные нотки. Что-то жёсткое и твёрдое повалило из трубки прямо в помещение — совсем как клубы пара от неестественного льда — и вынудило меня проснуться. Я сел в кровати, быстро выпрямился и забрал трубку получше.

— Я не могу продолжительно, — практически скороговоркой сказала Мюу. — Я на острове в Греции, тут связи с Токио фактически никакой, а в то время, когда пробиваешься, линия сходу обрывается. Я столько раз уже пробовала и вот наконец дозвонилась. Так что, если не возражаете, я сходу к делу, прекрасно?

— Само собой разумеется, — сообщил я.

— Вы имели возможность бы ко мне приехать?

— “Ко мне” — это в Грецию?

— Да. Как возможно скорей.

Я выпалил первое, что пришло в голову:

— Что-то с Сумирэ?

Мюу сделала маленькую паузу — на один вздох.

— До тех пор пока еще не знаю. Но думаю, ей хочется, дабы вы ко мне приехали. Это совершенно верно.

— Вы так думаете?

— Я не могу об этом по телефону. Нас в любую секунду смогут разъединить, да и обстановка достаточно щекотливая. Мне было бы несложнее, в случае если это быть может, поболтать с вами с глазу на глаз. Я оплачу вам дорогу в оба финиша.

Попытайтесь добраться ко мне.

Как угодно. И чем скорее, тем лучше. Первым классом, без отличия — купите билет и приезжайте.

Занятия в школе начинались через десять дней, к тому времени я уже обязан возвратиться, так что в случае если выехать в Грецию прямо на данный момент, то успеваю. Еще до начала занятий необходимо было несколько раз по делам зайти в школу, но с этим я бы как-нибудь разобрался.

— Думаю, приехать смогу, — сообщил я. — Все в порядке. Лишь куда я, фактически, обязан ехать?

Мюу назвала остров. Я записал наименование в книге — валялась у изголовья, — на внутренней стороне обложки. Оно показалось привычным.

— Из Афин летите до острова Родос и в том месте садитесь на паром. К нам на остров паром ходит лишь два раза в сутки — утром и вечером, так что я буду встречать вас в порту. Вы приедете?

— Думаю, да. Попытаюсь. Лишь вот… — Я опоздал закончить, как разговор внезапно — пумс! — прервался. Как топориком перерубили канат. Насильственно, неожиданно.

В трубке, как и в начале беседы, — ужасные помехи. Я ожидал с 60 секунд, прислонив к уху трубку в надежде, что нас опять соединят, но слышал лишь ужасный треск.

Отчаявшись дождаться, я повесил трубку и вылез из постели. На кухне выпил чашку холодного ячменного чая и, прислонившись к створке холодильника, постарался навести порядок в голове.

Что, я вправду сяду на самолет и полечу на данный греческий остров? Ответ — “да”. Другого выбора у меня нет.

Я вытащил с полки громадной “Атлас мира” — осознать, где же находится остров, о котором сказала Мюу. Но кроме того с ее подсказкой — “рядом от Родоса” — отыскать его среди бесчисленного множества вторых, громадных и мелких, разбросанных по Эгейскому морю, выяснилось непросто. Наконец я нашёл его наименование — напечатано весьма мелко.

Мелкий островок, неподалеку от границы с Турцией.

Так небольшой, что неясно кроме того, какие конкретно у него очертания.

Я дотянулся из коробки паспорт и проверил срок действия — нет, еще не кончился. Собрал все наличные деньги в доме и вложил в кошелек. Набралось негусто, так что утром необходимо снять с банковской карточки еще.

На счету какие-то накопления, плюс премиальные за лето, которых я фактически не касался. Да, еще кредитка — что ж, билет в оба финиша до Греции, пожалуй, я потяну.

Я кинул какую-то смену одежды в виниловую сумку, с которой в большинстве случаев ходил в спортклуб, положил В том же направлении умывальные принадлежности. И еще две книги Джозефа Конрада, каковые в далеком прошлом планировал перечитать. Мало задумался, брать ли плавки, — в итоге, положил их также.

А что, поскольку в полной мере так может произойти: приеду я на остров, а в том месте никаких неприятностей уже нет, все здоровы и радостны, в небе светит безмятежно солнце. Из-за чего бы тогда не сделать пару-тройку заплывов? Не смотря на то, что, что сказать — о таком финале событий возможно лишь грезить.

Завершив собственные нехитрые сборы, я возвратился в постель. Отключил свет и уткнулся лицом в подушку. На часах было лишь три с маленьким, так что до утра я еще имел возможность урвать пара часов сна.

Но заснуть не получалось. Данный ужасный телефонный треск, казалось, засел в моих кровеносных сосудах.

Где-то в глубине уха мужской голос именовал мое имя. Я включил свет, опять вылез из постели, зашел на кухню, сделал себе холодного чая со льдом, выпил. Постарался воспроизвести в голове отечественный разговор с Мюу — слово за словом, от начала до конца.

Она сказала весьма туманно, неконкретно, сплошь неясные намеки.

Из всего сообщённого я смог выудить только две конкретные мысли. Я забрал листок и написал следующее:

1. С Сумирэ что-то произошло. Но что именно, не знает кроме того Мюу.

2. Я обязан приехать гуда, как возможно скорее. Сумирэ также этого желает (так думает Мюу).

И взглянуть на то, что написал. После этого выделил слова “не знает” и “думает”.

1. С Сумирэ что-то произошло. Но что именно, не знает кроме того Мюу.

2. Я обязан приехать в том направлении, как возможно скорее. Сумирэ также этого желает (так думает Мюу).

Я не имел ни мельчайшего представления, что же имело возможность произойти с Сумирэ на этом мелком греческом острове. Но стряслось что-то плохое. Точно.

До какой степени “плохое” — вопрос.

Что я имел возможность сделать? Пока не наступит утро — полностью ничего. Я сел на стул, положил ноги на стол и за книгой начал дожидаться восхода солнца.

Казалось, ночь не кончится ни при каких обстоятельствах.

А утром я уже доехал по линии Тюо до станции Синдзюку, сел в том месте в “Нарита Экспресс”и двигался к аэропорту. С девяти часов утра начал обходить стойки авиакомпаний, но в итоге осознал: прямого рейса до Афин из “Нариты” не существует в принципе. По окончании некоторых мытарств я наконец взял билет бизнес-класса компании “Кей-Эл-Эм” через Амстердам.

Оттуда я уже имел возможность лететь в Афины, а в том месте пересесть на внутренний рейс компании “Олимпик” и на нем добраться до Родоса. Все стыковки снабжала “Кей-Эл-Эм”. Если не появится каких-нибудь неприятностей, обе мои пересадки должны пройти совсем гладко.

В любом случае по времени в пути это был самый хороший вариант. На обратный рейс я взял билет с открытой датой и мог возвратиться, в то время, когда захочу — в течение трех месяцев со дня вылета из Японии. За билет я расплатился кредитной карточкой.

— Вы сдаете веши в багаж?

— Нет, — ответил я.

До вылета оставалось еще какое-то время, и я позавтракал в ресторане аэропорта. Снял деньги с карточки и приобрел дорожные чеки в долларах. В книжном магазинчике аэропорта купил маленькой путеводитель по Греции. Об острове, где пребывала Мюу, в том месте не упоминалось по большому счету, но было большое количество нужной для меня неспециализированной информации — о национальной валюте, нынешней ситуации, климате.

В общем, за исключением старой истории и сюжетов нескольких драм, о Греции мне было известно не довольно много.

Приблизительно столько же, сколько о геологической структуре Юпитера либо совокупности охлаждения двигателя “феррари”. До последнего времени у меня и в мыслях не было, что когда-нибудь я отправлюсь в Грецию. По крайней мере — до двух часов прошедшей ночи.

Еще до полудня я позвонил собственной коллеге, с которой у нас были дружеские отношения.

— У меня тут несчастье с одним родственником, и я обязан уехать из Токио где-то на 7 дней. Ты не имела возможности бы меня выручить: в школе остались кое-какие дела до начала занятий? — задал вопрос я.

— Ну само собой разумеется, — сообщила она. Договориться с ней было несложно — мы и прежде тысячу раз выручали друг друга. — А ты куда едешь? — задала вопрос она.

— На Сикоку, — ответил я. Как-то язык не повернулся заявить, что я лечу в Грецию.

— Плохо… Но ты все-таки попытайся возвратиться к началу занятий, прекрасно? И с тебя сувенир, в случае если окажется, — сообщила она.

— Само собой разумеется, — ответил я. Придется позже что-нибудь для нее придумать.

Я отправился в зал для пассажиров бизнес-класса, погрузился в диван и задремал. Дремал я тревожно. Мир на клеточном уровне потерял собственную привычную действительность.

Цвета стали неестественными, отдельные подробности предметов — несуразными. Целый задний замысел сделан из папье-маше, звезды — из серебряной бумаги.

Перед глазами везде — потеки клея, шляпки гвоздей. И без финиша объявления. “Пассажиры, вылетающие в Париж рейсом 275 компании «Эр Франс»…” И еще, в этого бессвязного сна — либо уже на грани пробуждения? — я думал о Сумирэ. Как будто бы кадры ветхой хроники, в моей голове бессвязно всплывали ситуации и разные места, где и в то время, когда мы были совместно.

Но в шуме аэропорта с его толпой снующих туда-сюда туристов отечественный неспециализированный мир, что мы дробили с Сумирэ на двоих, казался жалким, беззащитным, расплывчатым. Нам обоим не хватало ни ума, в смысле — мудрости, ни особенных свойств, каковые заменили бы его отсутствие. Не было за отечественной спиной и надежного, крепкого столба, на что следовало бы опереться.

Мы беспредельно близко подошли к нулю.

Карликовые существа, которых несет от одного отсутствия к второму — изменяются лишь его степени.

Я проснулся в мерзком поту, мокрая рубаха прилипла к груди. Тело ватное, ноги онемели. Такое чувство, словно бы наглотался пасмурного неба.

Цвет лица у меня, возможно, был ужасным. Служащая зала ожидания для пассажиров бизнес-класса, проходя мимо, с тревогой в голосе задала вопрос:

— У вас все в порядке?

— Да, все нормально, это от жары, — ответил я.

— Может, принести вам что-нибудь холодного?

Чуть поразмыслив, я попросил пива. Она принесла холодную мокрую салфетку, “Хайнекен” и пакетик соленого арахиса. Я стёр пот с лица, выпил половину “Хайнекена” и кое-как пришел в себя.

По окончании чего снова заснул — совсем ненадолго.

Самолет вылетел из “Нариты” практически по расписанию, пролетел над Северным полюсом и совершил посадку в Амстердаме.

Дабы поспать на протяжении полета, я сходу накатил несколько виски, а проснувшись, мало поужинал. Аппетита практически не было, от завтрака я отказался. Перегружать голову лишними мыслями не хотелось, так что я старался все время, пока не дремал, сосредоточиться на Конраде.

Пересев в Амстердаме на другой самолет, я долетел до Афин, в том месте перешел в соседний терминал и практически сходу — мне практически не было нужно ожидать — всех пригласили на посадку: “Boeing-727” на остров Родос. Самолет был битком набит радостной молодежью практически со всего света. Все весьма загорелые, в футболках либо маленьких топах и неровно обрезанных джинсах.

Многие парни отращивали бороды (быть может, побриться), их патлы были собраны на затылке в хвост.

На этом фоне я в собственных бежевых плотных хлопчатобумажных штанах, белой рубахе “поло” с маленькими рукавами и темно-светло синий пиджаке также из хлопка смотрелся как-то официально и нелепо. Кроме того очки от солнца забыл забрать… Но кто, весьма интересно, имел возможность меня за это упрекнуть? Еще пара часов назад я сидел у себя в Кунитати и ломал голову над тем, что делать со всякими объедками-очистками и другими пищевыми отходами.

В справочном бюро аэропорта Родоса я задал вопрос, как мне добраться до острова. Выяснилось, порт совсем неподалеку: в случае если в темпе, я еще успевал на вечерний паром.

— А места имеется либо все битком? — задал вопрос я на всякий случай.

— Ну, одного уж как-нибудь посадят, даже в том случае, если и полно народу. — Остроносая женщина неизвестного возраста недовольно махнула рукой, как будто бы спроваживая меня. — Не лифт же.

Я поймал такси и отправился в порт.

— Как возможно скорее, — попросил я водителя, но он, наверное, пропустил мои слова мимо ушей. Машина была без кондиционера, и раскаленный воздушное пространство, смешиваясь с белой пылью, врывался вовнутрь через открытое окно. Шофер всю дорогу нудно бубнил на смердящем британском по поводу перехода европейских государств на единую валюту.

Я поддакивал из вежливости, но в действительности его не слушал, а изучал картину за окном: улицы Родоса, залитые ослепительным солнцем. На небе — ни облачка, ни мельчайшего намека на ливень. Накаляя каменные стенки домов, печет солнце.

Пыльные деревья с шишковатыми стволами, люди сидят в их тени либо под растянутыми тентами, практически безмолвно глазеют на мир. Картины проносились перед глазами, вызывая все больше сомнений: а ко мне ли я по большому счету приехал? Но броская реклама сигарет и узо, написанная по-гречески и самым немифилогическим образом покрывшая собой весь обьем на протяжении дороги от аэропорта до города, не оставляла никаких сомнений: да, я в Греции.

Вечерний паром еще стоял у причала. Он был значительно больше, чем я ожидал. На корме, где имелась особая площадка для машин, ожидали отплытия два средних размеров грузовика с мелкими товарами и продуктами и старенький седан “пежо”.

Я приобрел билет, зашел на паром и опоздал занять место на палубе, как чуть ли не в ту же секунду отдали швартовы, и низко заурчал двигатель. Я набрался воздуха и взглянуть на небо. на данный момент мне оставалось лишь ожидать, пока это судно не доставит меня к цели моего путешествия — на остров.

Я снял пропитавшийся позже пыльный пиджак, сложил его, вложил в сумку. Было пять часов вечера, но солнце еще стояло высоко, заливая все около ослепительным светом. Под брезентовый навес с бака дул ветер.

Я всецело доверился этому ветру и скоро почувствовал, как медлено возвращается самообладание. Мрачные мысли, мучившие меня в аэропорту “Нарита”, до тех пор пока я сидел в зале ожидания, куда-то провалились сквозь землю. Лишь легкая печаль послевкусия осталась во рту.

Остров, куда я направлялся, видно, не имел возможности похвастаться особенными достопримечательностями — явных туристов на палубе сидело всего пара человек. Большая часть пассажиров были местные обитатели, большое количество пожилых — завершив будничные дела, возвращались с Родоса к себе. Приобретения они аккуратно сложили у ног, как будто бы те были какими-то зверьками, которых возможно легко ранить.

У всех людей — словно бы сговорились! — лица испещрены глубокими морщинами и практически лишены чувств.

Как будто бы нещадное солнце и тяжёлый физический труд начисто стерли с них всякое выражение.

Было и пара юных солдатиков. Глаза у них наблюдали еще совсем по-детски, ясные и чистые. Гимнастерки цвета хаки на поясницах почернели от пота.

Обхватив сверхтяжелые с виду портфели, прямо на палубе сидели двое похожих на хиппи.

Оба дистрофичные, ноги долгие, взор жёсткий.

Еще — девочка-ребёнок в долгой юбке, гречанка. Глаза у нее были глубокого тёмного цвета. Чувствовалось, что из нее вырастет роковая красивая женщина.

Она оживленно болтала о чем-то с подружками, и ветер трепал ее долгие волосы. Девочка все время радовалась. Красивая, ласковая ухмылка — как будто бы ее хозяйка знала, что где-то происходят совсем превосходные вещи.

Ее большие золотые серьги иногда ярко вспыхивали в лучах солнца. Молоденькие воины находились, облокотившись на перила, курили, напустив на лица невозмутимость, и иногда бросали на девушку стремительные взоры.

Я выпивал приобретённую в судовой лавке лимонную газировку, наблюдал на море глубокого светло синий цвета, на плавающие в нем мелкие острова. Кроме того не острова, а что-то наподобие обломков скал, на которых никто не жил. Ни воды, ни растений — лишь белые морские птицы на вершинах оглядывали окрестности в отыскивании рыбы и не обращали на плывущий мимо паром никакого внимания.

Волны набегали и разбивались у подножия скал, опоясывая их ослепительно белой пенной каймой.

Иногда попадались и такие острова, на которых жили люди. Тут разрозненными кучками росли — словно бы наперекор всему — упрямые деревья с густыми кронами, и белые домики усеивали склоны. В мелких бухтах качались на волнах броские многоцветные лодки.

Собственными высокими мачтами они вычерчивали на небе дуги в такт перемещению.

Сидевший рядом морщинистый старик протянул мне сигареты.

— Благодарю, — улыбнулся я и продемонстрировал жестом: не курю. Тогда он внес предложение мне мятную жвачку. Поблагодарив его, я забрал и, жуя, стал опять наблюдать на море.

Паром прибыл на остров по окончании семи. Солнце, само собой разумеется, уже прекратило нещадно палить, как раньше, но небо сияло так же, как и прежде, а летний свет казался еще бросче. На белой стенке морвокзала огромными жирными тёмными буквами было написано наименование острова — совсем как табличка с чьим-то именем на двери.

Паром пришвартовался на протяжении пирса, и пассажиры, неся веши в руках, стали приятель за втором сходить по трапу на берег. Сходу у причала размешалось открытое кафе, где встречающие ожидали прибытия парома.

Сойдя на берег, я начал искать глазами Мюу. Но никого, кто имел возможность бы появляться ею, около не нашлось. Пара раз ко мне доходили различные люди и предлагали собственные мелкие отели.

— Вам имеется, где остановиться? Гостиница не нужна? — Любой раз я качал головой:

— Нет. — И любой всучивал мне собственную визитку — на всякий случай.

Приплывшие со мной на пароме, сойдя на берег, разошлись в различные стороны: кто ездил за приобретениями — к себе, туристы — в отели либо пансионы. Встречавшие на пристани дождались собственных и по окончании маленьких объятий либо рукопожатий также скрылись куда-то. Оба грузовика и “пежо” спустили на берег, и они уехали, покинув за собой лишь гул двигателей.

Кроме того интересные собаки и коты, каковые сначала собрались на пристани, также незаметно все разбежались. Оставались лишь пара смуглых старцев — с целой вечностью свободного времени, да я — со своей виниловой спортивной сумкой, смотревшейся тут совсем нелепо.

Я сел за столик в кафе, заказал чая со льдом и принялся думать, что же делать дальше. Ясно, что могу я не через чур много. Приближалась ночь, остров мне совсем незнаком. Где что находится и что тут происходит, неясно.

на данный момент, тут я по большому счету ничего не могу сделать. Подожду мало, и в случае если никто не покажется, переночую где-нибудь, а на следующий день утром опять приду ко мне к прибытию утреннего парома — ничего другого не остается.

Неужто Мюу о встрече либо что-то перепутала? Не думаю. По словам Сумирэ, она весьма внимательна и пунктуальна.

В случае если Мюу не пришла в порт, вероятнее, у нее на это какая-то особенная обстоятельство.

Либо же она не думала, что я доберусь так скоро.

Дико хотелось имеется. Казалось, через меня все видно полностью — таковой ужасный голод. Возможно, по причине того, что я надышался морским ветром , мой организм внезапно быстро понял, что в желудке ничего не было с самого утра.

Но я не желал пропустить Мюу, исходя из этого решил помучиться еще мало и подождать ее в кафе. Иногда мимо курсировали местные обитатели, бросая на меня интересные взоры.

Я принялся за собственный на удивление безвкусный чай и решил просмотреть приобретённую в киоске рядом с кафе брошюрку на британском об географии и истории острова. Тут жило от трех до шести тысяч людей — в зависимости от времени года число изменялось: летом за счет туристов возрастало, зимний период — падало, потому, что местные обитатели уезжали на доходы. Никакой важной индустрии на острове не было, но, и сельского хозяйства также — выращивали оливки и кое-какие виды фруктов.

Еще ловили рыбу, добывали губку. Вот из-за чего в начале двадцатого века многие эмигрировали в Америку. Большая часть поселились во Флориде — в том месте их умение ловить рыбу и нырять за губкой весьма понадобилось.

Во Флориде имеется кроме того город, названный в честь их родного острова.

На одной из гор, на самой вершине размешалась военная радиолокационная станция. Рядом с портом пребывала маленькая гавань для армейских патрульных катеров. Турция совсем близко и греки вели постоянное наблюдение, дабы пресекать нарушения границы и контрабанду.

По той же причине в городе было много военных.

На протяжении распрей с Турцией (а маленькие столкновения случались частенько) активность в порту заметно возрастала.

В эру, в то время, когда греческая цивилизация волновалась самый славный период собственной истории — еще до нэ — тут проходил торговой путь в Азию, и остров процветал как транзитный порт. Помимо этого, вовсю развивалось судостроение, в котором употреблялась личная древесина — в то время лиственные деревья близко покрывали склоны.

Но греческая цивилизация пришла в упадок, горные леса всецело вырубили (богатая растительность так ко мне больше и не возвратилась), слава и блеск острова также быстро канули в Лету. А позже пришли турки. Их владычество отличалось крайней жестокостью.

В случае если туркам что-то не нравилось, они отрезали у людей носы и уши так же легко, словно бы срезали растения либо стригли деревья в саду.

Так было написано в брошюре, которую я просматривал. Где-то в конце XIX века, по окончании бессчётных кровопролитных боев с турецкой армией остров наконец получил независимость, и над портом взвился светло синий-белый греческий флаг. А позже опять пришли войска, в этом случае — Гитлера.

Немцы соорудили на вершине горы радарную и метеорологическую станцию и вели наблюдение за акваторией острова. Как раз с данной точки у них был наилучший обзор. Британские бомбардировщики прилетали станцию бомбить.

Но скинули бомбы не только на военную базу, но и на порт и потопили ни в чем не повинные рыболовные суда.

Погибло пара рыбаков. В той бомбежке по большому счету погибло значительно больше греков, чем немцев. Обитатели рыболовного поселка до сих пор вспоминают об этом с печалью.

Как и на большинстве греческих островов, равнин тут было мало — практически всю территорию занимали жёсткие и скал