Еврейский литературный контекст

Огромное влияние книг ВЗ на евангельские повествования не подлежит сомнению. Но при ответе вопроса о лит. жанре Евангелий исследователей интересуют в первую очередь те ветхозаветные тексты, в к-рых идет обращение об отдельных личностях, потому, что в центре внимания евангелистов находятся земное служение и Личность Иисуса Христа.

Неспециализированной изюминкой ветхозаветных и новозаветных повествований есть то, что рассказы о конкретных людях неизменно вплетены в неспециализированную канву истории израильского народа. Как раз по данной причине в ВЗ жанр биографии как такой отсутствует.

Однако К. Бальцер внес предложение выделять в составе ветхозаветных книг «совершенные биографии», имеющие аналоги в егип. и месопотамской лит-ре (Baltzer. 1975).

В отличие от греко-рим. биографических произведений, в которых изображались личные отличительные черты храбреца, в «совершенных биографиях» главный акцент делается на соответствии храбреца известному образу (царя, пророка), причем его описание полностью составлено из «неспециализированных мест» (избрание Всевышним, славные деяния, обеспечение мира для народа, восстановление культовой чистоты и т. п.). Согласно точки зрения Д. Люрмана, Евангелие от Марка возможно отнести к жанру «биографии праведника», ключом к пониманию которой являются ветхозаветные образы «страдающего праведника» (Luhrmann.

1977). Но подобная типизация отмечается и в греко-рим. биографиях, в которых значительно чаще описываются философы либо публичные деятели, владеющие стереотипным комплектом добродетелей либо пороков.

Помимо этого, Е. очевидным образом выходит за рамки «совершенной биографии», информируя множество исторических подробностей о земном служении Иисуса Христа.

Изучению типологических соответствий между ветхозаветными повествованиями и Евангелиями о пророках посвящены бессчётные работы. Нек-рые параллели с евангельской историей усматриваются исследователями, напр., в истории прор. Моисея — повествование о прекрасном спасении младенца, последовательность чудес, заключение Завета с Всевышним и т. д.; в истории прор.

Илии — рассказ о вознесении; в истории прор. Елисея — рассказ о совершении и странствиях чудес (в частности, излечение прокаженного, умножение хлебов, воскрешение сына сонамитянки). Но ни одно из этих повествований не растолковывает всех изюминок евангельских текстов.

Расхождений между повествованиями и Евангелиями о ветхозаветных пророках так много, что применение данной теории имеет суть только в рамках типологической экзегезы.

В эллинистическую и рим. эру в иудейской среде начинают оказаться лит. произведения, подобные греко-рим. биографиям («Жизнь Моисея» Филона Александрийского, неизвестные «Жития пророков», отдельные главы «Иудейских древностей» Иосифа Флавия и проч.). Но в отношении Евангелий обращение может идти только об неспециализированных тенденциях и лит. моделях, но не о подражании либо зависимости (т. е. эти произведения ответственны в качестве доказательства известности жанра биографии на Востоке).

Впосл. в раввинистической традиции жанр биографии так и не прижился. Большая часть историй о раввинах являются отрывочные сведения об их деяниях и высказываниях, к-рые ни при каких обстоятельствах не были сведены в единое последовательное повествование (Neusner. 1984).

Последовательность ученых (Wright. 1967; Drury. 1976) относили Евангелия к раввинистическому жанру мидраша (от евр.

— искать, изучить, испытывать), толкований на текст ВЗ, растолковывающих отдельные стихи Библии с опорой на устное предание. М. Гоулдер думал, что Евангелие от Марка есть гомилетическим мидрашом на ВЗ (наподобие Мидраш Рабба), а Евангелие от Матфея — мидрашом на Евангелие от Марка (так же как, напр., кн. Юбилеев «переписывает» кн.

Бытие) (Goulder.

1974). Но кроме того в случае если принять догадку приоритета Евангелия от Марка, такое утверждение проблематично, потому, что мидраш подразумевает существование канонического текста, которому в ходе толкования воздается должное почтение, в то время как между текстами Евангелий от Матфея и от Марка столько различий, что обращение обязана идти скорее о редакторской правке с целью улучшить текст либо заменить один текст вторым.

Помимо этого, хороший мидраш подразумевает применение строго правил толкования и установленных приёмов, чего не отмечается ни в одном из Евангелий. Наконец, степень оригинальности предполагаемых данной теорией толкований, сделанных Матфеем, существенно отличается от раввинистической традиции. Мн. ученые применяли термин «мидраш» не в отношении Евангелий в целом, а только применительно к отдельным их элементам (напр., Р. Браун вычислял мидрашом повествования о Рождестве — Brown.

1977). Ф. Александер внес предложение проводить различие между формой мидраша и способом мидрашистской экзегезы (напр., арам. таргумы по форме являются переводамиСвящ. Писания, но по примененному в них способу толкования смогут быть отнесены к мидрашу).

Согласно его точке зрения, в новозаветной библеистике термин «мидраш» начал использоваться через чур обширно, как синоним евр. экзегетической традиции. Нек-рые перикопы (напр.: Мф 7. 11; Лк 10.

25-37) близки к мидрашистским толкованиям, но с т. зр. целей и формы толкования Евангелий достаточно на большом растоянии отстоят от раввинистических мидрашей (Alexander. 1984). В целом с т. зр. неспециализированной экзегетической направленности Евангелий (типологического, мессианского толкования) и отношения евангелистов к текстам ВЗ Евангелия значительно ближе к межзаветной лит-ре.

Рассмотрение Евангелия от Марка в контексте межзаветной лит-ры привело нек-рых исследователей к выводу об апокалиптическом характере этого Е. (Marxsen. 1956; Perrin. 1974; Kelber.

1974; Kee. 1977). Согласно точки зрения Х. К. Ки, близость Евангелия от Марка к апокалиптике проявляется в «эсхатологической» экзегезе Свящ. Писания (указание на реализацию Божественного замысла спасения, подтверждение истинности пророчеств знамениями и чудесами, признание необходимости Страданий Мессии).

Но в Евангелии нет мн. формальных показателей жанра апокалипсиса (видений, вознесений в другой мир, к-рые определяли бы все повествование, и т. д.).

Не смотря на то, что отдельные элементы жанра присутствуют в евангельских повествованиях (напр., т. н. небольшой апокалипсис в Мф 24 и Мк 13), содержание и общая композиция Евангелия говорят о разрыве с апокалиптикой.

Известны попытки совершить параллели между Евангелиями и Пасхальной агадой (Bowman. 1965). Но надуманность данной теории делается очевидной еще на уровне вопроса об источниках, потому, что доказано, что агада сформировалась уже в христ. эру, значительно позднее, чем жанр Евангелий (Leonhard C. Die alteste Haggada // AfLW.

2003. Jg. 45. S. 201-231).

Сейчас показалось неск. работ, в к-рых жанр Евангелий определяется как «народная новелла» (Vines. 2002). Повествования евангелистов по формальным параметрам сравниваются с дополнениями к Книге прор.

Даниила (Сусанна, Вил и дракон), Книгой Товита, романом об Асенефе и Иосифе. По структуре самый близка к Евангелиям «Повесть об Ахикаре», имевшая хождение на арам. языке по крайней мере с V в. до Р. Х. В этом произведении, подобно Евангелиям, сочетаются нарратив и изречения в стиле лит-ры премудрости. Но наличие в Евангелиях элементов «народной новеллы» говорит скорее об аудитории, на к-рую они изначально были ориентированы, чем об вымышленности и исторической недостоверности.

Еврейский литературный контекст

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: