Французская революция 1848 г. духовный кризис герцена

В 1847 г. Герцен выезжает за границу, а в феврале 1848 г. делается очевидцем событий французской революции, свергшей конституционно?монархический режим «буржуазного короля» Луи Филиппа и провозгласившей Францию республикой во главе с Временным правительством, в которое вошли многие социалисты и республиканцы. Для Герцена произошедшее было величайшей победой людской разума, стремящегося к новой свободе, над косностью классических публичных и политических форм судьбы.

Но в то время, когда в июне того же 1848 г. по приказу Временного правительства было жестоко подавлено восстание рабочих, неудовлетворенных бездоказательными правительственными обещаниями и взявшихся за оружие по окончании расстрела их мирной демонстрации, Герцен принял сторону рабочих и перешел в ряды опозиции к новому республиканскому правительству. Подавление восстания потрясло многих, но состояние духа, в которое впал Герцен, вернее всего было бы обрисовать как отчаяние. Автор разочаровался не только во французской революции, на которую, подобно многим западникам?либералам, возлагал огромные надежды, но и в собственной западнической вере в Европу как очаг всемирный цивилизации и носительницу идеи общечеловеческого прогресса.

«С того берега»

Собственные новые мысли и собственный смятение, снова давшее пищу кругу пессимистических переживаний, Герцен выразил в написанной по следам революционных событий книге философско?публицистических очерков и диалогов «С того берега» (1848–1850). Продолжая давешнюю тему борьбы с романтизмом, Герцен в этом случае относит к романтически отвлеченным представлениям и идею об истории как функции духа, ведущего человечество к сияющей точке совершенства.

Данной идее, по?собственному разделяемой и французскими просветителями, и Гегелем, и Чаадаевым, и Сен?Симоном, всеми русскими западниками и в то время, когда?то им самим, Герцен отныне говорит решительное «нет», отстаивая идея, что в истории не существует и ни при каких обстоятельствах не существовало гарантированного прогресса. Наоборот, утверждает он, людская история, как и все в мире, имеется функция природы, а природа слепа, ее база – хаотическое «брожение» атомов, и действия ее – действия стихии, угадать каковые нереально.

Исходя из этого не следует удивляться тому, что история, за которой изначально прячется природный хаос, не оправдывает отечественных надежд. Природный хаос не считается с людскими идеями, он существует сам по себе и в любую секунду может уничтожить все хрупкие постройки людской ума, стереть с лица земли все цивилизации и культуры а также – само человечество. Таковой умирающей, разлагающейся на глазах под действием «вулканических» толчков природного хаоса видит Герцен современную Европу.

Достигнув наибольшего уровня цивилизации, она достигла пика собственного цветения, и сейчас начинается ее медленное разложение, она неудержимо движется к смерти; как тонущий корабль, идет ко дну. Потому, что разложение есть природным, органическим процессом, то им в той либо другой мере захвачены все европейские сословия: не только нынешние хозяева Франции – буржуа, будь то буржуа?консерваторы либо буржуа?республиканцы и либералы, но и противостоящее им четвертое сословие – пролетариат, рабочие, под социалистическими лозунгами выступающие против режима буржуазии.

Французский и, шире, целый европейский пролетариат, по Герцену, так же отравлен «торгашеским» духом накопительства и приобретения, как и те, против кого он борется. Как ни красива, согласно точки зрения автора «С того берега», социалистическая мысль общего равенства, она не может быть воплощена в судьбу в нынешней Франции: французские рабочие, дети умирающей цивилизации, не могут ни осознать, ни оценить величия данной идеи во всем ее масштабе и значении.

Не отрекаясь от социалистических пристрастий, с юношеских лет связанных в его сознании с надеждой на возможность радикального трансформации хода всемирный истории, Герцен, однако, все время разглядывает их в поле действия сил мирового хаоса и должен признать, что с данной – всеобъемлющей, универсально?природной – точки зрения они не смогут внушать какое количество?нибудь прочной надежды: все историческое думается небольшим рядом с грандиозностью природных процессов. Выхода из обрисованного несоответствия автор не видит.

Единственное, в чем он находит известную опору, это позиция скорбного стоического претерпевания происходящего, позиция исторического свидетеля, бессильного поменять движение вещей, но оставляющего за собой право констатировать ошибочность, если не прямую ложность, того направления, которое подталкиваемая «тщетными» процессами, происходящими в природе, очередной раз избрала людская история. Человек неимеетвозможности выйти за пределы породившей его природы, но в его сознании все?таки имеется что-то, что до конца не сводимо к ней: это свойство видеть ее несовершенство и отрицать его как досадное несоответствие той неизвестной норме, которую, вопреки всему, постулирует законодатель смысла и единственный носитель в хаотической и катастрофической вселенной – трезвый человеческий разум. Данной способности, как бы заговаривая собственный отчаяние, Герцен поет гимн в 7?м очерке книги, ясно названном: «Omnia mea mecumporto» (Все мое ношу с собой).

Домашняя драма

Духовный кризис Герцена, вызванный событиями французской революции, в начале 1850?х годов был усугублен событиями личного порядка. Ужасный моральный удар нанесло Герцену увлечение его жены Натали втором их семьи, а в отношении политических пристрастий – прямым единомышленником писателя, поэтом левым и немецким радикалом Г. Гервегом.

Совершенные представления Герцена о свободных брачных отношениях появились в резком несоответствии с настоящим опытом его жизни: он не смог отпустить жену к тому, кого по свободному страстному влечению избрало ее сердце, и растолковал случившееся ее роковой неточностью, и низменностью помыслов и духовным ничтожеством ее избранника. Практически сразу после этого, в 1851 г., на протяжении кораблекрушения погибают мать Герцена и его младший сын, а в 1852 г. подавленная всеми выпавшими на ее долю испытаниями и потрясениями умирает (по окончании неудачных родов) возвратившаяся к мужу Натали.

«Поврежденный»

Переживания финиша 1840?х – начала 1850?х годов необычно преломились в написанной в 1851 г. повести «Поврежденный». В ней, как возможно предположить, Герцен дает отстраненное либо, правильнее, завуалированное изображение собственного духовного кризиса и пробует нащупать его обстоятельства.

Центральный храбрец повести, русский помещик Евгений Николаевич, которого приставленный к нему добрый и недалекий «оптимист» врач вычисляет безумным, развивает мысли, во многом родные самому автору, об ошибочности всех исторических дорог, выбираемых человечеством, и о вероятной предопределенности этого выбора какой?то изначальной неточностью, не разрешающей при трезвом размышлении наблюдать на «земной шар» в противном случае, как на «планету неудавшуюся либо больную». Вместе с тем сам данный, по существу пессимистический, взор на мир представлен в повести как обусловленный рядом внешних событий судьбы Евгения Николаевича, и в первую очередь – историей его тайной, робкой и безответной влюбленности в одаренную певческим талантом молодую крепостную крестьянку, обожавшую, как ему удается узнать потом, другого – его же собственного камердинера Архипа, которому Евгений Николаевич, по словам одного из храбрецов, с детства «верили, как самому себе».

Смутно напоминающая домашнюю драму самого Герцена, личная драма Евгения Николаевича, так, в один момент выясняется и объяснением его «сумасшествия», пребывающего в через чур пессимистическом взоре на мир, и новым предлогом для в полной мере обоснованного уличения всей людской жизни, как она с покон веков сложилась на земле, в глубоком несовершенстве, заставляющем всякую высоко развитую и мыслящую личность мучиться, испытывая тяжелейшие и, основное, никак не заслуженные ею нравственные мучения. Тема не столько кроме того социального, сколько универсально?экзистенциального протеста «лица» против несправедливо устроенного мира, намеченная в «Кто виноват?» и подспудно присутствующая в «Сороке?воровке», в «Поврежденном» звучит в полной мере четко и если не для храбреца, то для автора, непременно, делается некой духовной опорой, разрешающей ему преодолеть личный философский пессимизм и наметить пути выхода из кризиса.