Глава 1 каркассона, джюлет[6] 1209 2 страница

Река стала внезапно в два раза шире, чем была, но Элэйс сумела выбраться на жёсткий берег, перед тем как к горлу подступила тошнота и ее оторвало вином, непереваренным хлебом, речной водой. Где ползком, где на четвереньках, она сумела втащить себя повыше и упала наземь под деревьями. Голова кружилась, в пересохшем рту стоял привкус кислятины, но оставаться было нельзя.

Элэйс попыталась подняться. Ноги не держали. Сдерживая слезы, она утерла рукой рот и постаралась опять, цепляясь за ствол дерева.

Сейчас ей удалось удержаться на ногах. Непослушными пальцами она стянула с ветки плащ, кое-как втиснула нечистые ступни в туфельки, и, побросав вещи, помчалась через лес, как будто бы за ней гнался сам сатана.

Зной обрушился на нее, чуть она выбежала из-под деревьев на открытое болото. Солнце щипало за щеки и шею, рои кусачей мошкары кишели над гнилыми прудами по сторонам тропы, и Элэйс с боем пробивалась вперед.

Измученные ноги болели до крика, дыхание стало горячим и шершавым, царапая легкие и горло, но она бежала, бежала. В сознании застряла единственная идея: появляться как возможно дальше от мертвеца и сообщить отцу.

Вместо того, дабы возвращаться тем же методом, каким вышла, – в том месте могло быть закрыто, – Элэйс инстинктивно направилась к Сен-Венсену и воротам де Родец, связывавшим Каркассону с пригородами.

На улицах была масса людей, и Элэйс приходилось проталкиваться вперед. Мир гудел и шумел все громче по мере того, как она приближалась к городу. Хотелось заткнуть уши, но Элэйс думала лишь о том, дабы пробиться к воротам, и молилась, не отказали бы слабые ноги.

Какая-то дама прикоснулась ее за плечо.

– Что у тебя с головой, госпожа? – Голос звучал приветливо, но доносился как будто бы издали.

Сообразив, что волосы у нее растрепались и висят клочьями, Элэйс накинула на плечи плащ и натянула капюшон. Пальцы дрожали уже не столько от страха, сколько от изнеможения. Она попыталась запахнуть полы плаща, в надежде скрыть пятна ила, рвоты и травной зелени.

Около толкались, торговались, кричали. Элэйс показалось, что она теряет сознание. Она высвободила руку, цепляясь за стенке.

Стражники у ворот де Родец в большинстве случаев пропускали местных обитателей без вопросов, но останавливали нищих и бродяг, цыган, сарацин и иудеев, допрашивая, какое у них дело в городе, и обыскивая их пожитки с избыточным рвением, пока в их руки не переходил кувшин пива либо монета, по окончании чего стражники переходили к следующей жертве.

Элэйс они пропустили не глядя.

По узким муниципальным улочкам текла река лоточников, разносчиков, скота, солдатни, коновалов, жонглеров, проповедников… В толпе выделялись жены консулов в сопровождении слуг. Элэйс шла, склонив голову, словно бы навстречу пронзительному северному ветру. Она опасалась наткнуться на привычных.

Наконец в первых рядах открылись привычные очертания Тур дю Мажор, а за ней – Тур дю Касарн и двойная башня Восточных ворот Шато Комталь.

Элэйс облегченно всхлипнула, тёплые слезы подступили к глазам. Разозлившись на себя за такую слабость, она до крови закусила губу. Ей уже стыдно было за собственный отчаянный испуг, а расплакаться на людях, слезами выдавая свидетелям недочёт отваги, было бы через чур громадным унижением.

Ей легко нужно было скорей отыскать отца.

ГЛАВА 3

Кастелян Пеллетье пребывал в подвальной кладовой рядом с кухней. Он только что закончил еженедельный учет хлебных припасов и с удовлетворением убедился, что ни зерно, ни мука не тронуты плесенью.

Бертран Пеллетье совершил на работе у виконта Тренкавеля более восемнадцати лет. Холодной зимний период 1191 года он был вызван на родину, в Каркассону, дабы занять пост кастеляна – управителя замка – при девятилетнем Раймоне Роже, наследнике земель Тренкавелей. Он ожидал этого приказа и не замедлил явиться вместе с беременной женой-француженкой и двухлетней дочерью.

Холодный сырой Шартр ни при каких обстоятельствах не нравился Пеллетье.

Дома он отыскал мальчика, в одночасье повзрослевшего, оплакивавшего утрату своих родителей и всеми силами стремившегося достойно совладать с серьезностью, обрушившейся на его еще слабые плечи. С того времени Пеллетье неотступно был рядом с виконтом Тренкавелем: вначале в числе министра и домочадцев опекуна Раймона Роже, Бертрана де Сайссака, после этого под покровительством графа де Фуа. В то время, когда Раймон Роже достиг совершеннолетия и возвратился в Шато Комталь как законный владетель Каркассоны, Безьера и Альби, Пеллетье возвратился с ним.

Управитель должен был снабжать ровное течение судьбы всего замка. Помимо этого, кастелян входил в дела консулов, распоряжавшихся, делавших выводы и собиравших подати от имени владетеля. Но основное, он был доверенным советником и втором Тренкавеля, и никто не владел громадным влиянием на виконта.

Шато Комталь был полон знатных гостей, и с каждым днем прибывали новые. Сеньоры наибольших в почвах виконта шато с женами, и самые доблестные, прославленные шевалье Миди. По случаю ежегодного летнего турнира, в честь праздника Святого Назария в последних числахИюля, были приглашены трубадуры и лучшие менестрели.

Виконт твердо решил вынудить собственных гостей забыть о тени войны, практически год уже угрожавшей их почвам, устроив самый блестящий за время правления турнир.

Пеллетье, со своей стороны, сделал вывод, что нет ничего, что будет покинуто на волю случая. Закрыв дверь кладовой одним из множества ключей, свисавших на металлическом крюке с его пояса, он зашагал по коридору.

– Сейчас винный погреб, – кинул он собственному слуге Франсуа. – Последняя бочка была кислой.

Проходя по коридору, Пеллетье останавливался у каждой двери, дабы посмотреть, все ли в том месте в порядке. Бельевая благоухала тимьяном и лавандой и была безлюдна, как будто бы ждала кого-то, кто своим возникновением вернет ей жизнь.

– Те скатерти выстираны? Готовы?

– Ос, мессире.

Наоборот винного погреба слуги закатывали в бочки солонину. Под потолком висели бечевки с узкими ломтями мяса. В уголке сидел низальщик, нанизывавший на канаты и вешавший на просушку гирлянды грибов, головки и луковиц чеснока.

При появлении кастеляна все прервали собственные занятия и смолкли. Пара слуг помоложе смущенно быстро встали на ноги. Пеллетье без звучно обвел ничего не упускающим взором кладовую, одобрительно кивнул и вышел.

Он уже отпирал замок винного погреба, в то время, когда сверху послышались звуки бегущих восклицания и шагов.

– Определи, что в том месте, – недовольно приказал он. – Меня отвлекают от дела.

– Мессире. – Поклонившись, Франсуа быстро взбежал по лестнице, дабы узнать обстоятельство шума.

Пеллетье толкнул тяжелую дверь и вошел в погреб, вдыхая привычные запахи сырого дерева с кисловатым привкусом пролитого пива и вина. Он неторопливо прошел на протяжении последовательностей бочек, отыскивая нужную, забрал со стола приготовленную глиняную чашку и аккуратно, дабы не взболтать вино в бочки, ослабил втулку. Шум в коридоре вынудил его насторожиться. Кастелян опустил чашу.

Кто-то кликал его по имени.

Что-то произошло.

Пеллетье возвратился к двери и рывком открыл ее.

Элэйс слетела по лестнице, как будто бы за ней гналась свора псов. Позади поспешал Франсуа.

При виде усталого отца, находившегося среди винных бочек, она вскрикнула, ринулась к нему и запрятала заплаканное лицо у него на груди. От привычного утешительного запаха ей опять захотелось плакать.

– Sant Foy, – что такое? Что с тобой? Ты ранена? Скажи же!

Она расслышала в его голосе тревогу. Чуть отстранилась и постаралась заговорить, но слова застревали в горле.

– Папа, я…

Он со страхом осмотрел растрепанную, нечистую дочь и устремил вопросительный взор через ее голову на Франсуа.

– Мессире, я отыскал госпожу Элэйс в таком виде…

– И она ничего не сообщила о причине для того чтобы… отчаяния?

– Ничего. Только что ей необходимо срочно видеть тебя, мессире.

– Прекрасно. Сейчас покинь нас. В случае если пригодишься, я позову.

Элэйс услышала, как закрылась дверь, позже почувствовала на собственных плечах объятия тяжелой отцовской руки. Он подвел ее к лавке, тянувшейся на протяжении стенки погреба, усадил.

– Ну-ну, filha, – заговорил он не так сурово и пальцами отвел с ее лица прядь волос. – Это непохоже на тебя. Поведай мне, что стряслось.

Элэйс сделала новую попытку овладеть собой. какое количество беспокойства и тревог она доставляет отцу! Она стёрла чумазые щеки отцовским платком, протерла покрасневшие глаза.

– Выпей-ка… – Он положил ей в руку чашу вина и уселся рядом с дочерью.

Дряхлая лавка заскрипела и прогнулась под его тяжестью.

Франсуа ушел. Тут никого, не считая нас с тобой. Нужно опомниться и поведать мне, что тебя так огорчило.

Не Гильом ли? По причине того, что в случае если это он, даю слово, я…

– Гильом вовсе не виноват, paire, – быстро заверила Элэйс. – Никто не виноват…

Она кинула на него стремительный взор и опять потупила глаза, стыдясь, что сидит перед ним в таком виде.

– Тогда что же? – упорно повторил он. – Как я могу тебе оказать помощь, если ты не говоришь, что произошло?

Элэйс еле сглотнула . Виноватая, испуганная, она не знала, как начать.

Пеллетье забрал ее руки в собственные.

– Ты дрожишь, Элэйс.

Она слышала в его голосе любовь и заботу, ощущала, как тяжело ему скрывать собственные опасения.

– И погляди, что с твоим платьем… – Двумя пальцами он немного поднял край плаща. – Мокрая, вся в грязи…

Как ни старался папа скрыть собственный беспокойство, Элэйс видела, как он встревожен, как устал. Морщины на лице, как будто бы глубокие шрамы. Она лишь на данный момент увидела, сколько седины у него на висках.

– В то время, когда это бывало, дабы тебе не хватало слов? – опять заговорил он, стараясь шуткой рассеять ее оцепенение. – Говори-ка, что приключилось, э?

У Элэйс дрогнуло сердце при виде заботы и выражения любви, написанных на его лице.

– Я опасаюсь, что ты рассердишься, paire. По правде сообщить, ты вправе злиться.

Взор стал пристальней, но ухмылка не провалилась сквозь землю с губ.

– Обещаю, что не стану бранить тебя, Элэйс. Ну же, скажи.

– Кроме того в случае если я соглашусь, что ходила на реку?

Он помедлил, но голос звучал все так же ровно.

– Кроме того тогда.

«Чем раньше согласишься, тем скорей уладится».

Элэйс сложила руки на коленях.

– Этим утром, перед самым восходом солнца, я отправилась на реку, в том направлении, где постоянно собирала травы.

– Одна?

– Одна, да… – Она встретила его взор. – Я не забываю, что давала слово тебе, paire, и прошу забыть обиду за непослушание.

– Пешком?

Она кивнула и замолчала, пока он не махнул рукой, ожидая продолжения.

Я в том месте довольно продолжительное время пробыла. Никого не видела. В то время, когда уже планировала уходить, увидела в воде что-то наподобие тюка материи. Хорошей материи. В действительности… – Элэйс осеклась, ощущая, как кровь отхлынула от щек. – В действительности в том месте был труп. Мужчины.

С чёрными курчавыми волосами. Вначале я думала, он утонул.

Мне было не хорошо видно. Позже рассмотрела: у него горло перерезано.

Папа окаменел.

– Ты не трогала тело?

Элэйс замотала головой.

– Нет, но… – Она смущенно опустила глаза. – Я испугалась. Опасаюсь, я утратила голову. Все в том месте побросала.

Лишь и думала, как оттуда выбраться и поведать тебе, что отыскала.

Он опять нахмурился.

– И ты никого не видела?

– Никого. Место совсем пустынное. Но я, в то время, когда заметила мертвеца, испугалась, что те, кто его убил, где-то рядом. – Голос у нее дрогнул. – Мне казалось, я ощущаю на себе их взоры.

Словно бы за мной подглядывают. Так мне подумалось.

– Значит, с тобой ничего плохого не произошло, – с опаской проговорил он, шепетильно выбирая слова. – Никто тебя не задержал? Не обидел?

Краска, показавшаяся на щеках Элэйс, обосновывала, что она осознала, о чем думает папа.

– Ничего нехорошего со мной не произошло, помимо этого, что моя гордость пострадала и… ты на меня злишься.

Она увидела облегчение на лице отца, в то время, когда он улыбнулся, и в первый раз за время беседы ухмылка отразилась в глазах.

– Ну, – набрался воздуха он, – забыв на время о твоем безрассудстве, Элэйс, и о твоем непослушании… Не будем до тех пор пока о нем… Ты верно поступила, что поведала мне.

Он протянул руку, и ее мелкие узкие пальчики скрылись под его широкой ладонью, шершавой, как дубленая кожа.

Элэйс признательно улыбнулась.

– Забудь обиду меня, paire. Я не желала обманывать тебя, но легко…

Он отмахнулся от извинений.

– Не будем больше об этом. Что касается того несчастного, тут уж ничего не сделаешь. Разбойники в далеком прошлом скрылись.

Чуть ли они стали бы болтаться около, ждя, пока их поймают.

Элэйс насупилась. Слова отца затронули что-то в памяти. Она зажмурилась, воображая, словно бы опять стоит в ледяной воде, рассматривая тело убитого.

– Одно необычно, папа, – нерешительно проговорила она. – Не думаю, чтобы это были разбойники. Они не сняли с него плаща – прекрасного и на вид дорогого. И украшения остались на нем.

Золотой браслет на запястье, кольца… Преступники обобрали бы убитого донага.

– Ты уверяла, словно бы не трогала тела, – сурово напомнил он.

– Я и не трогала. Но мне видны были его руки под водой, осознаёшь? Золотой браслет из переплетенных звеньев, еще цепь на шее.

Из-за чего бы они покинули такие ценности?

Элэйс внезапно замолчала, припомнив бескровные, призрачные руки, протянутые навстречу ей, обломок и кровь кости на месте громадного пальца. Голова опять закружилась. Откинувшись к сырой холодной стенке, Элэйс попыталась сосредоточиться на ощущении жёсткого дерева скамейки под собой, кислом винном запахе в ноздрях, пока дурнота не отошла.

– Крови не было, – продолжала она, – открытая рана, красная, как кусок мяса. – Она глотнула. – Громадного пальца не было, и…

– Не было? – быстро перебил папа. – Что означает, не было?

Элэйс посмотрела на него, удивленная переменой тона.

– Палец был отрублен. Вместе с костью.

– На какой руке, Элэйс? – Сейчас папа не скрывал тревоги. – Поразмысли, это крайне важно.

– Я не…

Он как будто бы не слышал ее.

– На какой руке?

– На левой руке, на левой! Совершенно верно. С той стороны, что ближе ко мне. Он лежал головой против течения.

Пеллетье быстро встал со скамейки, звучно окликая Франсуа, открыл дверь. Элэйс ринулась за ним, потрясенная явным испугом отца.

– Что произошло? Сообщи мне, ну пожалуйста. Какая отличие, правая рука либо левая?

– Срочно приготовь лошадей, Франсуа. Моего гнедого мерина, серую для госпожи и еще одного для тебя.

Франсуа был непроницаем, как неизменно.

– Слушаюсь, мессире. На большом растоянии едем?

– Лишь до реки. – Пеллетье поторопил слугу взмахом руки. – Скоро, и принеси мой клинок. И чистый плащ для госпожи Элэйс. Мы будем ожидать тебя у колодца.

Когда Франсуа удалился за пределы слышимости, Элэйс ринулась к отцу. Но тот отказывался встретиться с ней взором. Вместо этого он прошел к бочонку и нетвердой рукой налил себе вина.

Густая красная жидкость перелилась через край глиняной чашки и растеклась по полу.

– Paire, – упрашивала Элэйс, – сообщи, что произошло? Для чего тебе ехать на реку? Разве это твое дело?

Пускай Франсуа едет, я сообщу ему куда.

– Ты не осознаёшь.

– Так растолкуй, дабы я осознала. Можешь мне довериться.

– Я обязан сам заметить тело. Убедиться…

– В чем убедиться? – с готовностью подхватила Элэйс.

– Нет, нет, – повторил Пеллетье, качая седой головой. – Тебе запрещено… – Его голос сорвался.

– Но…

Кастелян вскинул руку, разом овладев собой.

– Хватит, Элэйс. Тебе нужно будет проводить меня. Я предпочел бы избавить тебя от этого, но не могу.

У меня нет выбора. – Он сунул ей в руку чашку. – Выпей, вино подкрепит тебя, придаст тебе храбрости.

– Я не опасаюсь, – возразила Элэйс, обиженная, что папа принял ее уговоры за проявление трусости. – Я не опасаюсь наблюдать на мертвых. Тогда я легко от неожиданности так сорвалась. – Она замялась. – Но, умоляю тебя, мессире, сообщить мне, что…

– Хватит! – рявкнул на нее Пеллетье.

Элэйс отшатнулась, как от удара.

– Забудь обиду, – тут же спохватился он, – я в наше время не в себе.

Он протянул руку и погладил дочь по щеке.

– Какой папа имел возможность бы захотеть более любящей, преданной дочери?

– Тогда из-за чего ты мне не доверяешь?

Он помедлил, и на 60 секунд Элэйс поверила, что убедила отца. Но его лицо опять замкнулось.

– Ты лишь продемонстрируешь мне место, – проговорил он бесцветным голосом. – Другое покинь мне.

Они выехали из Западных ворот под и Шато звон колоколов собора Святого Назария, отбивавших третий час. Папа ехал в первых рядах, Элэйс и Франсуа – следом за ним. Она поникла в седле, несчастная от эмоции вины за выходку, так растревожившую отца, и от досады на непонятность происходящего.

Наездники выбрали для спуска узкую сухую дорожку, зигзагом уходившую под городскую стенке. Добравшись до полого го берега, разрешили войти лошадей легким галопом.

У реки свернули вверх по течению. В то время, когда выехали на болота, солнце начало немилосердно жечь поясницы. Над протоками и окнами трясины вилась чёрные болотные и мошкара мухи.

Кони топали копытами, со свистом взмахивали хвостами, пробуя согнать с узкой летней шкуры кусачую нечисть.

Элэйс видны были прачки, полоскавшие белье на дальнем берегу Од. Дамы находились на отмели, ударяя простынями о серый камень, выступающий из воды. С древесного мостика, связывавшего северные пригороды Каркассоны с сёлами на том берегу, доносился монотонный рокот колес, кто-то переходил реку вброд по разливу – непрерывно тянулся ручеек торговцев и крестьян.

Одни несли на плечах детишек, другие гнали мулов и коз.

Все эти люди направлялись на рыночную площадь.

Наездники ехали без звучно. В то время, когда с солнцепека они вошли в тень болотного ивняка, Элэйс понемногу углубилась в собственные мысли.

Привычное покачивание лошадиной поясницы, бесконечный звон и пение птиц цикад в тростниках успокоили ее, так что женщина практически забыла о цели их путешествия.

Она опять напряглась, в то время, когда тропинка вошла в лес. Растянувшись цепочкой, они неторопливо выбирали путь среди деревьев. Тут Элэйс насторожилась, беспокойно прислушиваясь к каждому шороху.

Ей чудилось, словно бы ивы зловеще склоняются к ней, а из их густой тени за ними следят враждебные глаза.

Сердце пускалось вскачь от каждого удара птичьих крыльев.

Элэйс чуть ли знала, чего ожидает, но, в то время, когда они выехали на поляну, все тут было мирно и нормально. Ее корзинка стояла под деревом, на том самом месте, где ее покинула хозяйка, и из матерчатых свертков торчали ушки листьев. Элэйс спешилась, дала поводья Франсуа и подбежала к краю воды.

Инструменты лежали нетронутыми.

Элэйс подскочила, в то время, когда папа прикоснулся ее за локоть.

– Показывай, – сообщил он.

Ни слова не говоря, она совершила отца на протяжении берега и продемонстрировала то самое место. Вначале Элэйс ничего не заметила и успела задуматься, не напугалась ли она плохого сна. Но нет: в камышах, чуть дальше по течению, чем прежде, лежало тело.

Она продемонстрировала:

– В том месте. У кочки костевяза.

Она с удивлением заметила, как папа, вместо того дабы позвать Франсуа, скинул плащ и сам полез в воду.

– Находись в том месте, – кинул он ей через плечо.

Элэйс села на траву и, подтянув колени к подбородку, наблюдала, как папа бредет по мелководью, не подмечая, что вода заливается через края сапог. Добравшись до тела, он остановился и вытянул клинок. Помедлил мало, как будто бы приготовляясь к нехорошему, позже кончиком меча с опаской немного поднял из воды левую руку мертвеца.

Раздутая светло синий кисть замерла на мгновение и скользнула на протяжении серебристого лезвия к рукояти, словно бы живая. После этого она с плеском сорвалась обратно в воду.

Пеллетье вернул клинок в ножны, согнулся и перевернул труп. Тело закачалось в воде, голова не легко дернулась, как будто бы норовила сорваться с шеи.

Элэйс быстро отвернулась. Ей не хотелось видеть отпечатка смерти на незнакомом лице.

Возвращался папа совсем в другом настроении. Он очевидно испытывал облегчение, словно бы свалил с плеч тяжелую ношу. Перешучивался с Франсуа, а видясь глазами с дочерью, всегда нежно радовался ей.

Элэйс, хоть и вымоталась и так же, как и прежде злилась, что не осознаёт смысла происходящего, также облегченно вздыхала: все кончилось прекрасно. на данный момент поездка напоминала ей прошлые прогулки с отцом, в то время, когда у них еще хватало времени побыть совместно.

Все же, в то время, когда они свернули от реки, направляясь наверх к Шато, она не сумела сдержать любопытства и решилась задать отцу вопрос, в далеком прошлом крутившийся на кончике языка.

– Ты выяснил, что желал определить, paire?

– Да.

Элэйс выждала, не смотря на то, что было уже ясно, что объяснения нужно будет вытягивать из него по словечку.

– Это был не он, да?

Папа быстро обернулся к ней.

Она настаивала:

– Ты поразмыслил, из моих слов, что знаешь того человека? Потому и желал сам заметить тело?

По тому, как блеснули его глаза, она убедилась, что права.

– Я поразмыслил, что это может оказаться приятель, – наконец признал он. – По Шартру. Давешний приятель.

– Но он же иудей…

Пеллетье поднял бровь:

– В действительности?

– Иудей, – повторила она, – и все-таки приятель?

В этом случае Пеллетье улыбнулся.

– Это был не он.

– А кто?

– Не знаю.

60 секунд Элэйс молчала. Она твердо не забывала, что папа ни при каких обстоятельствах не упоминал для того чтобы приятеля. Папа был хорошим человеком и отличался терпимостью, и однако, если бы он хоть раз заговорил о дружбе с иудеем, она бы запомнила.

Элэйс через чур прекрасно знала отца, дабы пробовать вытянуть из него что-нибудь против его воли. Она зашла иначе.

– Это не ограбление? Тут я была права?

На данный вопрос папа ответил легко.

– Нет. Преднамеренное убийство. Рана через чур глубокая, не случайный удар.

Помимо этого, они оставили на мертвом практически все полезное.

– Практически все?

Но Пеллетье опять замолчал.

– Может, им помешали? – предположила она, рискнув мало поднажать.

– Не думаю.

– Либо, может, они искали что-то определенное?

– Хватит, Элэйс. Не время и не место.

Она открыла рот, не хотя отступаться, – и закрыла опять. Беседе финиш. Больше она ничего не определит.

Лучше выждать, пока папа будет в настроении поболтать.

Дальше они ехали без звучно.

Ближе к Западным воротам Франсуа выехал вперед.

– Разумнее будет ни с кем не обсуждать отечественную утреннюю прогулку, – быстро предотвратил папа.

– Кроме того с Гильомом?

– Не пологаю, что твой муж обрадуется, услышав о твоих одиноких прогулках на реку, – сухо отозвался он. – Слухи расходятся скоро. Тебе лучше отдохнуть и попытаться выбросить из головы это неприятное дело.

Элэйс с простодушным видом встретила его взор.

– Само собой разумеется. Как сообщишь, paire. Обещаю, не буду сказать об этом ни с кем, не считая тебя.

Пеллетье нахмурился, подозревая подвох, позже улыбнулся:

– Ты послушная дочь, Элэйс. Я знаю, тебе возможно доверять.

Элэйс нечайно покраснела.

ГЛАВА 4

Русоволосый мальчуган с янтарными глазами, комфортно примостившийся на крыше таверны, обернулся взглянуть, откуда шум.

Вестник галопом скакал по муниципальный улочке от Нарбоннских ворот, не подмечая никого на своем пути. Мужчины кричали ему, что необходимо спешиться, дамы выхватывали детей из-под тяжелых копыт. Пара спущенных с цепи псов с лаем гнались за лошадью, норовя ухватить за ляжки.

Наездник не оборачивался.

Конь у него был в мыле. Кроме того издали Сажье видел полосы белой пены на холке и на морде коня. Наездник на всем скаку завернул к мосту Шато Комталь.

Дабы не потерять его из виду, Сажье привстал, страшно балансируя на узком неровном черепичном карнизе, и успел заметить кастеляна Пеллетье, выехавшего из ворот замка на огромном гнедом, и за ним Элэйс, также верхом. «Необычный у нее вид, – отметил он. – Весьма интересно, куда это они собрались. Одеты не для охоты».

Элэйс нравилась Сажье. Любой раз, заходя к его бабушке Эсклармонде, она с ним говорила. Не то что другие женщины из замка.

Те его словно бы не подмечали, им лишь и необходимо было, дабы бабушка – menina – приготовила им зелье либо лекарство: от лихорадки, от опухоли, для облегчения родов либо для сердечных дел.

Но за все годы преклонения перед Элэйс Сажье ни разу не видал ее таковой, как только что. Мальчик повис, цепляясь за край черепицы, и мягко спрыгнул вниз, чуть не придавив курицу, привязанную к покосившейся тележке.

– Эй, наблюдай, что делаешь! – прикрикнула дама.

– Я ее кроме того не задел, – отозвался мальчуган, уворачиваясь от метлы.

Город гудел, сверкал, пах базарным днем. В каждом проулке стучали о камень хозяева и: деревянные ставни слуги отворяли окна, впуская в дом утреннюю прохладу. Бондари присматривали за подмастерьями, каковые наперегонки катили к тавернам громыхающие по мостовой бочки.

Повозки скрипели, подпрыгивая на камнях, застревая на ухабах улицы, ведущей к рыночной площади.

Сажье изучил все переулки города и легко перемещался в толпе, пробираясь через лес рук и ног, отскакивая из-под копыт, проталкиваясь среди овечьих и козьих спин, между мулами и ослами, нагруженными вьюками и корзинами. Мальчишка немногим старше его со злобой погонял свору гусей. Птицы гоготали, клевали друг друга, щипали босые ноги двух мелких девочек, находившихся в сторонке.

Сажье подмигнул малышкам и решил рассмешить.

Пристроившись за самым неприятным гусаком, он захлопал руками, как крыльями.

– Ты что это делаешь? – завопил мальчишка. – А ну, вали!

Девчушки смеялись. Сажье загоготал, в этот самый момент ветхий серый гусак развернулся, вытянул шею и злобно зашипел ему прямо в лицо.

– Так тебе и нужно, pec, – процедил мальчишка. – Дурак долбаный!

Сажье отскочил от удара оранжевого клюва.

– Ты бы получше за ними следил!

– Лишь малявки опасаются гусей, – фыркнул мальчишка и подбоченившись, поднялся перед Сажье. – Малютка испугался гусяток! Nenon!

– Я и не опасаюсь, – огрызнулся Сажье и посмотрел назад на девочек, спрятавшихся за подол матери. – Вот они опасаются. Ты бы наблюдал, что делаешь.

– А тебе какое дело, а?

– Легко говорю, что нужно наблюдать.

Мальчишка придвинулся ближе, взмахнул прутом над головой Сажье.

– Это кто меня вынудит? Уж не ты ли?

Пастух был намного выше Сажье, целый в багровых отметинах и синяках гусиных щипков. Сажье попятился на ход и поднял руку.

– Я говорю, не ты ли меня вынудишь? – повторил мальчишка, готовясь к драке.

От слов, само собой разумеется, дошло бы до кулаков, если бы пьянчуга, спавший у стенки, не проснулся и не завопил на мальчишек, дабы убирались и не тревожили хороших людей. Сажье воспользовался случаем и удрал.

Солнце уже выглядывало из-за самых высоких крыш, проливая на улицы полосы света и сверкая на подкове, вывешенной над дверью кузницы. Сажье задержался, дабы посмотреть вовнутрь. Жар кузнечных мехов ударил ему в лицо еще в дверях.

Около горнов находились в ожидании пара мужчин и мальчиков, державших в руках шлемы, кирасы и щиты собственных рыцарей. Все это добро потребовало починки. Сажье додумался, что кузнец в Шато Комталь по горло завален работой.

Безродного Сажье никто не забрал бы кроме того в ученики, но это не мешало ему в мечтах мнить себя шевалье с собственным гербом. Он попытался улыбнуться одному-двум пажам его лет, но те, как и следовало ожидать, наблюдали через него. Так всегда было и постоянно будет.

Сажье отвернулся и ушел.

На рынке большая часть торговцев были постоянными и, в большинстве случаев, занимали привычные места. Запах тёплого сапа ударил в шнобель, чуть Сажье вышел на рыночную площадь. Мальчик повертелся у жаровни, на которой жарили оладьи, поворачивая их на раскаленной сковороде.

От запаха густого тёплого хлеба и бобового супа – mitadenk, испеченного из смеси ячменной и пшеничной муки, у него разгорелся аппетит. Сажье прошел на протяжении прилавков, где торговали вёдрами и горшками, сукнами, кожами и мехами, местным товаром и более кошелями и редкостными поясами, привезенными из Кордовы и из-за моря, но останавливаться не стал. Замедлил ход у прилавка, на котором лежали ножи и овечьи ножницы, оттуда перешел в уголок площади, где держали живность.

Тут всегда было множество каплунов и цыплят в древесных клетках, попадались и насвистывавшие, щебетавшие крапивники и жаворонки. Любимцами Сажье были зайцы, сбивавшиеся в целый коврик коричневого, тёмного и белого меха.

Он миновал муки и продавцов зерна, белого мяса, бочонков с вином и пивом и был перед лавкой, торгующей чужеземными пряностями и травами. За стойкой стоял торговец – Сажье в первый раз видел для того чтобы большого и для того чтобы тёмного человека. Чужеземец был одет в голубое переливчатое одеяние, блестящий красные и шёлковый тюрбан, шитые золотом ботинки.

Кожа у него была еще чернее, чем у цыган, приходивших через горы из Арагона и Наварры. «Должно быть, сарацин», – додумался Сажье, ни при каких обстоятельствах прежде не видевшийся с этим народом.

Торговец разложил собственный товар по кругу: казалось, лежит колесо от нарядной телеги, выкрашенное в зеленый и желтый, рыжий и коричневый, красный и охру. Ближе к клиенту лежали петрушка и розмарин, чеснок, календула и лаванда, а на дальней стороне – пряности подороже, такие как кардамон, шафран и мускатный орех. Другое было незнакомо Сажье, но мальчик уже предвкушал, как поведает об замеченном бабушке.

Он желал подойти ближе, дабы получше все рассмотреть, в то время, когда сарацин внезапно взревел громовым голосом. Его тяжелая чёрная рука сцапала за запястье худую лапку вора, пробовавшего вытянуть монету из вышитого кошеля, свисавшего с витого красного пояса торговца. От тяжелого подзатыльника мальчишка отлетел прямо на проходившую даму.

Та завизжала. Начинала планировать масса людей.