Глава 1. развязка и пролог. 1 страница

Сравнительно не так давно из личной психиатрической клиники врача Вейта, расположенной в окрестностях Провиденса, штат Род-Айленд, провалился сквозь землю очень необычный больной. Юный человек – его кликали Чарльз Декстер Вард – был с громадной неохотой послан в лечебницу убитым горем отцом, на глазах у которого умственное нарушение сына развивалось от невинных на первый взгляд странностей до глубочайшей мании, содержит возможность буйного помешательства и выражавшейся во все более заметных переменах в стиле и образе мышления – впредь до полного перерождения личности. Доктора согласились, что данный случай поставил их в тупик, потому, что в нем наблюдались необыкновенные элементы как физиологического, так и чисто психологического свойства.

В первую очередь, больной казался старше собственных двадцати шести лет.

Несомненно, душевные заболевания скоро старят; но тут дело было не столько в его наружности, сколько в том чуть уловимом выражении, какое в большинстве случаев появляется только на лицах глубоких стариков. Во-вторых, жизненные процессы его организма протекали не так, как у других людей, и никто из умелых медиков не имел возможности припомнить аналогичного.

В дыхательной и сердечной деятельности больного наблюдалась таинственная аритмия, он практически лишился голоса, так что имел возможность только шептать, пищеварение было до крайности замедленным, а нервные реакции на несложные внешние раздражители не имели ничего общего с простыми реакциями, обычными либо патологическими, наблюдавшимися ранее. Кожа стала неестественно холодной и сухой, лабораторные изучения срезов тканей продемонстрировали, что они купили рыхлость и необычную грубость.

Громадная круглая родинка на правом бедре рассосалась, а на груди показалось весьма необычное тёмное пятно, которого прежде не существовало. В целом, доктора пришли к неспециализированному точке зрения, что процесс обмена веществ у Варда протекал так медлительно, что практически замер, и не могли отыскать ни прецедента, ни какого-нибудь объяснения.

С позиций психики Чарльз Вард был кроме этого уникальным.

Его сумасшествие не было похоже ни на одну душевную заболевание, обрисованную кроме того в новейших, самых подробных и известных ученых трактатах, и сопровождалось расцветом умственных свойств, каковые имели возможность бы сделать его очень способным ученым либо великим политиком, если бы не приняли столь неестественную а также некрасивую форму. Врач Виллетт, домашний доктор Вардов, говорит, что количество знаний его больного обо всем, что выходит за пределы его мании, неизмеримо возрос В первую очередь заболевания.

Необходимо заявить, что Вард постоянно питал склонность к науке и особенно к изучению старины, но кроме того в самых блестящих из его ранних работ не видно той необычной точности суждений и того умения вникнуть в самую сущность предмета, каковые он нашёл в беседе с психиатрами. Разум молодого человека, казалось, был так проницателен, а знания так широки, что еле удалосьдобиться разрешения на его госпитализацию; и лишь по свидетельствам посторонних людей и из-за необычного незнания самых элементарных вещей, что казалось немыслимым при его способностях и уме, он был наконец помещен под наблюдение в лечебницу для душевнобольных. До самого момента исчезновения он просматривал запоем и был блестящим собеседником, как разрешал ему голос; и люди, вычисляющие себя наблюдательными, но неспособные предвидеть его бегство, во всеуслышание говорили, что весьма не так долго осталось ждать Варда выпишут из поликлиники.

Лишь врач Виллетт, что в свое время помог Чарльзу Варду показаться на свет и с того времени следил за его телесным и духовным развитием, казался испуганным самой мыслью о будущей свободе собственного питомца. Ему было нужно пережить страшные вещи и он сделал устрашающее открытие, о котором не решался поведать своим скептически настроенным сотрудникам. Честно говоря, сама по себе сообщение врача Виллетта с этим случаем довольна загадочна.

Он был последним, кто видел больного перед его исчезновением, и в то время, когда вышел из помещения Варда по окончании беседы с ним, лицо его высказывало кошмар и одновременно с этим облегчение. Многие отыскали в памяти об этом через три часа, в то время, когда поступила информация, что больной сбежал. Это бегство так и осталось тайной, которую в клинике врача Вейта никто не смог дать добро.

Возможно, о чем-то сказало открытое окно, но оно выходило на отвесную стенке высотой в шестьдесят футов. Как бы то ни было, по окончании беседы с врачом Виллеттом юный человек провалился сквозь землю. Сам Виллетт не представил каких-либо объяснений, но необычным образом казался спокойнее, чем до бегства Варда.

Чувствовалось, что он с радостью поведал бы о больном намного больше, если бы не опасался, что ему не поверят. Виллетт еще застал Варда в помещении, но практически сразу после его ухода санитары продолжительно стучались в дверь, не приобретая ответа. В то время, когда они наконец открыли ее, больного в том месте уже не было, им удалось отыскать только кучку небольшого голубовато-серого порошка, от которого они чуть не задохнулись, в то время, когда холодный апрельский ветер, дувший из открытого настежь окна, разнес его по помещению.

Говорили, действительно, что незадолго перед тем страшно выли собаки, но это было раньше, в то время, когда врач Виллетт пребывал в поликлинике; позже псы замолчали. О бегстве в тот же час же сказали отцу Чарльза, но, казалось, он не был удивлен, скорее опечален. В то время, когда сам врач Вейт позвонил Варду, с ним уже успел поболтать врач Виллетт; оба решительно отрицали, что имеют какое-нибудь отношение к бегству, Данные, касающиеся молодого Варда, были взяты от родных друзей Виллетта и Варда-старшего, но казались через чур фантастическими чтобы внушить доверие.

Единственным точным фактом остается то, что до этого времени не было найдено никаких следов пропавшего безумца.

Чарльз Вард с детства был любителем старины, и нет ничего, что могло побороть в нем влечения к освященным столетиями негромким улочкам родного города, к реликвиям прошлого, которыми был наполнен почтенного возраста дом его своих родителей на Проспект-Стрит, расположенный на самой вершине бугра. С годами росло его преклонение перед всем, связанным с прошлым; так что история, генеалогия, изучение архитектуры, ремёсел и мебели колониального периода вытеснили все другие его интересы.

Эти склонности необходимо постоянно иметь в виду, разбирая его душевную заболевание, потому что не смотря на то, что они и не были ее источником, но сыграли ключевую роль в ее последующих проявлениях. Все провалы в памяти, отмеченные психиатрами, касались современности, компенсируясь широкими, не смотря на то, что и шепетильно скрываемыми познаниями о вещах, относящихся к прошлому – эти знания обнаруживались только благодаря шепетильно продуманным вопросам докторов.

Казалось, больной практически переносился в отдаленные столетия, владея неким необычным ясновидением. Страно, что Вард, по всей видимости, больше не интересовался различным антиквариатом, с которым был так прекрасно знаком. Он как будто бы утратил всякое почтение к старине, как к чему-то известному а также надоевшему; и все его упрочнения были направлены на познание простых реалий судьбы современного мира, каковые, как в этом убедились доктора, всецело изгладились из его памяти.

Он шепетильно скрывал собственный незнание общеизвестных вещей, но всем замечавшим за ним, было ясно, что выбор книг для беседы и чтения с окружающими отмечены лихорадочным рвением впитать эти факты, как возможно больше определить о собственной, забытой им биографии, изюминках повседневной судьбе и культуры ХХ столетия, каковые он должен был прекрасно знать, потому что появился в 1902 году и взял образование в современных учебных заведениях. По окончании его исчезновения психиатры удивлялись, как мог беглец, практически ничего не знавший о сложном современном мире, приспособиться в нем.

Кое-какие думали, что он «ушел в подполье» и затаился, смирившись с самым скромным положением, пока не сравняется знаниями со собственными современниками.

Доктора спорили о том, в то время, когда проявилось сумасшествие Варда. Врач Лайман, бостонская знаменитость, говорит, что это случилось в 1919 либо 1920 году, в то время, когда парень закончил школу Мозеса Брауна, и неожиданно перешел от изучения прошлого к занятиям оккультными науками, отказавшись сдавать выпускные экзамены на том основании, что занят изучениями, каковые для него значительно серьёзнее. Это подтверждалось трансформацией привычек Варда к тому времени, в особенности тем, что он без устали рылся в муниципальном архиве и искал на ветхих кладбищах могилу одного из собственных предков по имени Джозеф Карвен, погребенного в первой половине 70-ых годов восемнадцатого века, часть личных бумаг которого Вард, по его собственному признанию, случайно нашёл в ветхом квартале Стемперс-Хилл, за облицовкой стенки ветхою дома в Олни-Корт, что, как было известно, когда-то занимал Карвен.

Другими словами, зимний период 1919-1920 года в характере Чарльза Варда случилась неоспоримая перемена; он неожиданно прекратил собственные изыскания по истории колониального периода и со всей страстью погрузился в тайны мистических наук как на родине, так и за рубежом, иногда снова начиная поиски могилы собственного отдаленного предка.

Но врач Виллетт ни в коей мере не разделял мнения Лаймана, основывая собственное заключение на близком и долгом знакомстве с больным и неких ужасных открытиях и рискованных исследованиях, каковые были им сделаны в последнии месяцы. Они оставили на нем глубочайший след; голос его прерывается, в то время, когда он говорит о них, и рука дрожит, в то время, когда пробует их записать.

Виллетт допускает, что трансформации, случившиеся в 1919-1920 годах, ознаменовали начало прогрессирующего ухудшения, завершившегося во второй половине 20-ых годов двадцатого века ужасным и неестественным перерождением, то на базе личных наблюдений уверен в том, что необходимо отмстить более узкое различие. Открыто признавая, что Чарльз постоянно отличался неуравновешенным характером и был склонен через чур бурно реагировать на окружающее, он отказывается дать согласие с тем, что случившаяся ранее перемена отмечает настоящий переход т здоровья к заболеванию; вместо этого он склонен поверить утверждению самого Варда, что тот открыл либо воссоздал что-то, оказывающее глубокое и необычное действие на людскую природу.

Врач Виллетт уверен, что подлинное сумасшествие началось позднее, в то время, когда Вард нашёл портрет Карвена и древние документы, по окончании путешествия за границу, в далекие загадочные уголки света, где на протяжении совершения неизвестных тайных обрядов были сказаны страшные заклинания, на каковые отозвались ужасные силы; по окончании того, как при малоизвестных событиях измученный и полный страха, парень написал собственный – отчаянное письмо. Подлинное сумасшествие Варда, полагал врач, началось по окончании эпидемии вампиризма и серии необъяснимых происшествий, о которых мною говорили в Потуксете, в то время, когда из памяти больного стали выпадать сведения, которые связаны с современностью, в то время, когда он лишился голоса, и организм его претерпел на первый взгляд незначительные трансформации, позднее увиденные многими.

Виллетт со характерной ему проницательностью показывал, что именно с этого времени Бард без сомнений купил кое-какие свойства, каковые смогут привидеться только в кошмаре; он признает с невольной дрожью, что существуют достаточно солидные свидетельства, подтверждающие слова парня о находке, которой суждено было сыграть роковую роль в его жизни. В первую очередь, два мастера, качественные и наблюдательные люди, видели, как были отысканы ветхие бумаги, принадлежавшие Джозефу Карвену.

Во-вторых, Вард, тогда еще совсем юный, в один раз продемонстрировал врачу эти бумаги, а также страничку из ежедневника Карвена, и подлинность этих бумаг не приводила к никакому. Сохранилось отверстие в стенке, где Вард, он утвержает, что отыскал их, и врач Виллетт окончательно запомнил тот миг, в то время, когда кинул на них прощальный взор, окруженный вещами, действительность которых тяжело понять и нереально доказать. К этому направляться добавить необычные и полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона, почерк Карвена, сведения о некоем враче Алленс, добытые детективами, и страшное послание, написанное средневековым угловатым почерком, которое врач Виллетт отыскал у себя в кармане, в то время, когда очнулся, придя в сознание от забытья по окончании одного смертельно страшного приключения.

Но самым убедительным есть итог, достигнутый врачом, применившим формулу, которая стала ему известна на протяжении его последних изысканий; итог, что неопровержимо доказал подлинность бумаг и их ужасное значение, не смотря на то, что сами бумаги стали навеки недоступны людям.

Собственные юные годы Чарльз провел в воздухе старины, которую так ласково обожал. В осеннюю пору 1913 года он поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, пребывавшей рядом от его дома, проявляя примерное прилежание в военной подготовке, в особенности популярной в то время. Древнее основное строение школы, возведенное в 1819 году, постоянно привлекало юного историка; ему нравился красивый и широкий парк, окружавший школу.

Мало бывая в обществе, солидную часть собственного времени он проводил дома, довольно часто совершал продолжительные прогулки, прилежно обучался и не пропускал армейских тренировок. Он не оставлял собственных исторических и генеалогических изысканий в муниципальном архиве, мэрии и ратуше, публичной библиотеке, Атенеуме, Историческом обществе, в Библиотеке Джона Картера и Джона Брауна Хея в Университете Брауна, и в сравнительно не так давно открытой библиотеке на Бенсфит-Стрит. Он был высоким, худощавым и блондином , с важными глазами, мало сутулился, наряжался с легкой небрежностью и создавал чувство не весьма привлекательного, неловкого, но в полной мере безобидного молодого человека.

Его прогулки всегда представляли собой что-то наподобие путешествия в прошлое, и ему получалось из множества реликвий, оставшихся от прежнего блеска, воссоздавать картину ушедших столетий. Варды жили в громадном доме в георгианском стиле, находившемся на достаточно крутом бугре, к востоку от реки.

Из задних окон собственного флигеля Вард имел возможность с головокружительной высоты наслаждаться тесно сбитыми шпилями, куполами, верхними этажами и остроконечными кровлями высоких строений Нижнего города, раскинувшегося на фоне пурпурных холмов и полей. В этом доме он появился, и няня в первый раз выкатила его в колясочке из прекрасного хорошего портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн.

Она везла его мимо маленькой белой фермы, выстроенной два века тому назад, которую город в далеком прошлом уж поглотил, к солидным строениям колледжей, выстроившихся на протяжении респектабельной богатой улицы, где квадратные кирпичные дома и не столь громадные древесные дома с узкими портиками, обрамленными, колоннами а дорическом стиле, спали, отгородившись от мира щедро отмеренными пространствами садов и цветников.

Его катали в колясочке и на протяжении сонной Конгдон-Стрит, что размешалась пониже на крутом склоне бугра, на восточной стороне которой находились дома на высоких столбах. Тут были древние мелкие древесные дома-ведь растущий город карабкался вверх по бугру – и на протяжении этих прогулок мелкий Вард, казалось, постиг колорит ветхого поселения времен колонизации.

Няня в большинстве случаев обожала посидеть на скамье Проспект Террас и поболтать с милицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда было огромное, подернутое легкой туманной дымкой море крыш, шпилей и куполов, простирающееся к востоку, и дальние бугры, каковые он заметил в один раз в зимний сутки с данной огромной, обнесенной заграждением, насыпи, окрашенные в мистический фиолетовый цвет на фоне пламенеющего апокалиптического заката, горящего красным, золотым, пурпурным и подцвеченные необычными зелеными лучами. Большой мраморный купол Ратуши выделялся целой чёрной массой, а увенчивающая его статуя, на которую упал случайный солнечный луч из разорвавшихся чёрных туч, покрывающих пылающее небо, была окружена фантастическим ореолом.

В то время, когда Чарльз стал старше, начались его нескончаемые прогулки; сперва мальчик нетерпеливо тащил за руку собственную няню, позже ходил один, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже, на протяжении, крутого склона, любой раз достигая более ветхого и причудливого слоя старого города.

Предвкушая новые открытия, он недолго колебался перед тем, как спуститься по практически отвесной Дженкс-Стрит, где дома ограждены каменными заборами, а вход затеняли навесы в колониальном стиле, до тенистого уголка Бенефит-Стрит, где прямо перед ним возвышался старый дом – настоящий музейный экспонат, с двумя входами, любой из которых окружали пилястры в ионическом стиле, а рядом – практически «доисторическое» строение с двускатной крышей, с остатками других служб и скотного двора, нужных для фермы, и вдобавок мало поодаль – грандиозный дом судьи Дюфри с остатками прежнего георгианского величия. на данный момент это уже были трущобы; но огромные тополя бросали около живительную тень, и мальчик шел дальше к югу, на протяжении долгих последовательностей строений, возведенных еще до революции, с высокими трубами в самой середине дома и хорошими порталами. На восточной стороне улицы они находились на высоких фундаментах, к входной двери вели два марша каменных ступеней, и мелкий Вард имел возможность представить себе, как смотрелись эти дома, в то время, когда улица была еще совсем юный, – он как будто бы видел красные пудреные парики и каблуки людей, идущих по каменной мостовой, на данный момент практически совсем стертой.

К западу вниз от данной улицы практически такой же отвесный склон, как и наверх, вел к ветхой Таун-Стрит, которую основатели города заложили на протяжении берега реки во второй половине 30-ых годов XVII века. Тут склон прорезали бесчисленные тропинки, на протяжении которых скучились полуразвалившиеся ветхие домишки, выстроенные давным давно; как ни очарован был ими Чарльз, он далеко не сходу осмелился спуститься в данный отвесный старый лабиринт, опасаясь, что они окажутся сонными видениями, или вратами в неизвестный кошмар.

Он счел значительно менее рискованным продолжать собственную прогулку на протяжении Бенефит-Стрит, где за металлической оградой скрывался двор церкви Святого Иоанна, где в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века пребывало Управление Колониями, – и полуразвалившийся постоялый двор «Золотой мяч», где когда-то останавливался Вашингтон. Стоя на Митинг-Стрит – бывшей Гаол Лайн, позже Кинг-Стрит – он наблюдал вверх на восток и видел выстроенную для облегчения подъема, изгибающуюся пологой аркой лестницу, в которую переходило шоссе; внизу, на западе, он различал старое кирпичное строение школы, наоборот которого, через дорогу, еще до революции висела древняя вывеска с изображением головы Шекспира на доме, где печаталась «Провиденс Газетт» и «Кантри Джорнал». Позже шла изысканная Первая Баптистская церковь постройки 1775 года, особенную красоту которой придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские купола и кровли.

Из этого к югу состояние улиц заметно улучшалось, оказались группы маленьких особнячков; но все еще большое количество было давным-давно протоптанных тропинок, каковые вели по крутому склону вниз на запад; тут тесно скученные дома с архаическими остроконечными крышами казались привидениями. Остовы их пребывали на различных этапах красивого пестрого распада.

Эти дома находились в том месте, где извилистая набережная ветхий порт, казалось, еще не забывают славную эру колонизации, – порок, достаток и нищету; где были полусгнившие верфи, мутноглазые древние корабельные фонари, и улочки, носящие многозначительные заглавия Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик. Монетный проезд. Дублон, Соверен, Гульден, Американский доллар, Цент и Грош.

В то время, когда Вард стал мало старше и уже отваживался на более рискованные приключения, он время от времени спускался в данный водоворот покосившихся и готовых упасть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе скрипящих ступеней, шатающихся перил, сверкающих чернотой неведомых запахов и лиц; он проходил от Саут Мейн до Саут Вотер, забредая в доки, где, близко соприкасаясь бортами, еще находились ветхие пароходы, и возвращался северной дорогой на протяжении берега, мимо выстроенных в 1816 году складов с крутыми крышами, и сквера у Громадного Моста, на ветхих пролетах которого возвышается все еще крепкое строение муниципального рынка. В этом сквере он останавливался, впивая в себя опьяняющую красоту ветхого города, возвышающегося на востоке в смутной дымке тумана, прорезываемого шпилями колониальных времен и увенчанного массивным куполом новой церкви Крисчен Сайенс, как Лондон увенчан куполом храма Святого Павла.

Больше всего ему нравилось приходить ко мне перед закатом, в то время, когда косые лучи солнца падают на строение муниципального рынка, на ветхие кровли на бугре и стройные колокольни, окрашивая их золотом, придавая чудесную таинственность сонным верфям, где раньше бросали якорь купеческие суда, приходившие в Провиденс со всего света. По окончании продолжительного созерцания он чувствовал, как кружится голова от щемящего эмоции любви к этому красивому виду.

Тогда он поднимался по склону, возвращаясь к себе уже в сумерках, мимо ветхой белой церкви, по узким крутым улочкам, где начинал просачиваться желтый свет через двери прихожих и маленькие окошки, расположенные высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна.

Позднее Вард часто проявлял любовь к резким контрастам на протяжении собственных прогулок. Часть их он посвящал пришедшим в упадок кварталам колониального времени к северо-западу от дома, где находится нижний уступ бугра, – Стемперс-Хилл с его гетто и негритянским кварталом, расположенным около станции, откуда до революции отправлялись почтовые кареты до Бостона.

После этого он отправлялся в иную часть города, изящества и царство красоты, на Джордж-Стрит, Бенсволент, Повер и Вильямс-Стрит, где зеленые склоны хранят в первозданном виде шикарные дома и обнесенные стеной сады, где наверх ведет крутая, затененная густой зеленью дорога, с которой связано столько приятных воспоминаний. Все эти скитания, сопровождаемые прилежным изучением документов, несомненно содействовали тому, что Вард купил очень широкую эрудицию во всем, что касалось старины, и эти знания в итоге всецело вытеснили современный мир из сознания Чарльза; они подготовили землю, на которую в роковую зиму 1919-1920 годов пали семена, давшие столь необыкновенные и страшные всходы.

Врач Виллетт уверен, что до данной злополучной зимы, в то время, когда были отмечены первые трансформации в характере Варда, его занятия стариной не имели в себе чего-либо патологического и мистического. Кладбища завлекали его только оригинальностью монументов и собственной исторической сокровищем, в нем не замечалось ничего похожего на страсть к насилию, не было никаких проявлений ожесточённых инстинктов.

После этого, неспешно и практически незаметно, стали обнаруживаться интересные последствия одного из его самых блестящих генеалогических открытий, которое он сделал годом ранее, найдя, что среди его предков по материнской линии был некоторый Джозеф Карвен, проживший очень продолжительную судьбу. Карвен приехал в Провиденс из Салема в марте 1692 года, и о нем передавали шепотом множество необычных и вгоняющих в страх историй.

Прапрадед Варда, Волкам Поттер, в 1785 году забрал в жены некую Энн Тиллингест, дочь госпожа Элайзы, дочери капитана Джеймса Тиллингеста, о котором в семье не осталось никаких воспоминаний. За два года до собственного первого трансформации, в 1918 году, юный историк, проявлявший необычайный интерес к генеалогии, изучая муниципальные акты, нашёл запись об узаконенной властями трансформации фамилии, в соответствии с которой в первой половине 70-ых годов восемнадцатого века госпожа Элайза Карвен, вдова Джозефа Карвена, и ее семилетняя дочь Энн вернули себе девичью фамилию матери-Тиллингест. «Понеже имя ее Супруга звучит как Упрек в устах местных обитателей по Обстоятельству того, что стало известно по окончании его Смерти; Последняя подтвердила плохую славу, за ним по неспециализированному Точке зрения укрепившуюся, чему не имела возможности поверить верная Долгу собственному законная его жена, , пока с Слухах сих была хоть тень Сомнения». Эта запись нашлась исследователем совсем случайно, в то время, когда он разлепил два страницы книги, каковые были намерено и достаточно шепетильно склеены и пронумерованы как один лист.

Чарльзу Варду сходу стало ясно, что он отыскал до сих пор малоизвестного прапрапрадеда. Открытие это взволновало его вдвойне, по причине того, что он уже слышал кое-что о Карвене и неоднократно встречал неясные намеки, относящиеся к этому человеку, о котором осталось так мало сведений, дешёвых для ознакомления; кое-какие документы были распознаны только сейчас.

Создавалось чувство, что существовал какой-то заговор, целью которого было полностью изгнать из памяти горожан имя Карвена. Но те воспоминания, каковые сохранились о нем, и дошедшие документы были такими странными и пугающими, что нечайно появлялось желание выяснить, что же как раз так шепетильно пробовали скрыть и предать забвению составители муниципальных хроник колониального времени-надо полагать, у них были для этого достаточно веские обстоятельства.

До собственного открытия Чарльз Вард относился к Карвену с чисто романтическим интересом; но найдя, что пребывает в родстве с этим загадочным субъектом, само существование которого пробовали скрыть, он начал систематические поиски, практически выкапывая из-под почвы все, что касалось этого человека. В собственном лихорадочном рвении определить как возможно больше о собственном отдаленном предке он преуспел больше, чем имел возможность кроме того сохранять надежду, потому что в ветхих письмах, мемуарах и дневниках, так и оставшихся в рукописи, отысканных им в затянутых густой паутиной чердаках ветхих домов Провиденса и во многих вторых местах, находилось множество сведений, каковые не казались писавшим такими важными, дабы их скрывать.

Дополнительный свет пролили ответственные документы из столь на большом растоянии расположенного от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис-Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода. Но решающей находкой, которая согласно точки зрения врача Виллетта послужила основной обстоятельством смерти Чарльза Варда, были бумаги, отысканные в августе 1919 года за облицовкой полуразрушенного дома в Олни-Корт. Как раз они открыли перед парнем путь к тёмной пропасти глубочайшего падения.

Глава 2. Кошмары прошлого.

Джозеф Карвен, как сообщалось в преданиях, передаваемых изустно и записанных в бумагах, отысканных Вардом, был поразительным, таинственным и внушающим неясный кошмар субъектом. Он бежал из Салема в Провиденс-глобальное пристанище всего необыкновенного, свободного и протестующего – в начале великого избиения колдуний, опасаясь, что будет осужден из-за собственной любви к одиночеству и необычных химических либо алхимических опытов.

Это был человек достаточно бесцветного вида, лет под тридцать; весьма не так долго осталось ждать его сочли хорошим стать полноправным гражданином города Провидено, и он приобрел участок для постройки дома к северу от дома Грегори Декстера, в начале Олни-Стрит. Его дом был возведен на бугре Стемперс к западу от Таун-Стрит, в месте, которое позднее начало называться Олни-Корт; а в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века он переселился в больший соседний дом, что цел до сих пор.

Первая странность Джозефа Карвена заключалась в том, что он, казалось, не старел и постоянно выглядел так же, как на протяжении приезда в Провиденс. Он снаряжал суда, купил верфи недалеко от Майл-Энд-Ков, учавствовал в перестройке Громадного Моста в 1713 церкви и году Конгрегации на бугре, и постоянно казался человеком неизвестного возраста, но не старше тридцати-тридцати пяти лет.

В то время, когда прошло пара десятилетий со времени его прибытия в Провиденс, это необычное явление было увидено всеми; Карвен постоянно объяснял его тем, что предки его были людьми крепкими, а сам он предпочитает несложную судьбу без излишеств, благодаря чему смог прекрасно сохраниться. Жителям было не очевидно, как возможно согласовать слова о несложной жизни с постоянными ночными путешествиями торговца, никого не посвящавшего в собственные тайны, со необычным светом, что всю ночь был видимым из его окон; и они были склонны приписать его долголетие и моложавость совсем вторым обстоятельствам.

Многие думали, что он обязан этим химическим опытам, выпариванию и постоянному смешиванию разнообразных веществ. Поговаривали о каких-то необычных субстанциях, каковые он привозил на собственных судах из Лондона и с островов Вест-Индии либо выписывал из Ньюпорта, Нью Йорка и-Бостона; и в то время, когда ветхий врач Джейбз Бовен, приехавший из Рехобота, открыл собственную аптеку наоборот Громадного Моста, под вывеской «Ступки и Единорог», не прекращались беседы о различных зельях, металлах и кислотах, каковые немногословный отшельник брал и заказывал у врача.

Подозревая, что Карвен владеет прекрасными, никому не считая него не дешёвыми медицинскими знаниями, множество людей, страдающих различными заболеваниями, обращались к нему за помощью. Но не обращая внимания на то, что он поощрял это, действительно, не особенно горячо, и постоянно давал им в ответ на их просьбы декокты необыкновенного цвета, было увидено, что его лекарства и советы приносили мало пользы. Наконец, в то время, когда прошло более чем пятидесяти лет с того дня, как он поселился в городе, а в это же время его лицо и целый внешний вид изменились не более, чем лет на пять, по городу поползли ужасные слухи-и сейчас уж люди были довольны, что Карвен ни с кем не общается, предпочитая одиночество.

дневники и Частные письма, относящиеся к тому времени, говорят кроме этого и о многих вторых обстоятельствах, в следствии которых люди дивились Джозефу Карвену, опасались его и наконец стали избегать, как чумы. Всем известна была его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время и при различных событиях, но никто не имел возможности обвинить его в каком-нибудь святотатственном проступке.

У него была ферма на Потуксет Роуд, где он обыкновенно проводил куда и лето, как сообщают свидетели, довольно часто направлялся верхом в жаркий полдень либо самое глухое время ночи. В том месте его работниками и единственными слугами была супружеская чета индейцев из племени наррагансетт – супруг, немой, покрытый какими-то необычными шрамами, и супруга, неимоверно некрасивая, возможно, из-за примеси негритянской крови. В пристройке к дому помещалась лаборатория, где проводились химические испытания.

Интересные рассыльные и возчики, каковые доставляли на ферму бутылки, бутыли, ящики и мешки, внося их через низенькие задние створки, делились собственными впечатлениями о фантастических плоских стеклянных сосудах, тиглях для плавления металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах, каковые они видели в низкой помещении со стенками, покрытыми полками; они пророчествовали шепотом, что немногословный «химик» (они желали сообщить «алхимик») не так долго осталось ждать в обязательном порядке отыщет философский камень.