Глава 1. развязка и пролог. 2 страница

Ближайшие соседи Карвена – Феннеры, жившие за четверть мили от фермы – говорили еще более необычные вещи о необычных звуках, каковые, как они утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были пронзительные крики, говорили они, и какой-то сдавленный вой; им казалось странным, что на ферму доставлялось по различным дорогам огромное количество всякой одежды и еды, поскольку тяжело было вообразить, дабы одинокий пожилой пара и джентльмен слуг имели возможность съесть столько молока, хлеба и мяса и износить столько прочного шерстяного платья. Каждую семь дней доставлялись новые припасы, а с ферм Кингстауна гнали целые стада скота.

Тяжелое чувство внушало кроме этого громадное каменное строение во дворе фермы, у которого вместо окон были узкие бойницы.

Лентяи, ночь и день шатающиеся по Громадному Мосту, очень многое имели возможность поведать о муниципальном доме Карвена, находящемся в Олни-Корт; не столько о прекрасном новом жилище отшельника, выстроенном в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века, в то время, когда Карвену должно было исполниться сто лет, сколько о его первом доме, низеньком, со древней мансардой, чердаком без окон, со стенками, обшитыми тесом; со необычной настойчивостью Карвен проследил за тем, дабы все бревна и доски были сожжены по окончании сноса дома. Необходимо заявить, что тут было меньше тайн, чем на ферме, но постоянный свет в окнах в самое необыкновенное время, несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных неизвестно откуда, каковые были единственной прислугой в доме, вгонявшее в страх неразборчивое бормотание поразительно ветхого француза-домоправителя, ни с чем не сообразное количество пищи, доставляемое, как сообщают свидетели, в дом, где жило лишь четыре человека, необычные и пугающие голоса, каковые вели приглушенные споры в совсем неподходящее для этого время, – все это, совместно со слухами, ходившими о ферме в Потуксете, заслужило этому месту недобрую славу.

В избранных кругах кроме этого не обходили вниманием дом Карвена; потому что, приехав в Провиденс, он неспешно пробрался в церковные и торговые сферы города, купил наряду с этим самые приличные знакомства и, казалось, приобретал искреннее и неподдельное наслаждение от общения с этими людьми. Он был из хорошей семьи – Карвены из Салема пользовались широкой известностью в Новой Англии. В городе выяснили, что Джозеф Карвен еще в ранней молодости большое количество путешествовал, некое время прожил в Англии и совершил по крайней мере две поездки на Восток; его обращение, в то время, когда он удостаивал кого-нибудь беседой, имела возможность бы исходить из уст образованного и изысканно вежливого британца.

Но по невыясненым обстоятельствам Карвен не обожал общества. Ни при каких обстоятельствах не проявляя явной невежливости к визитёрам, он был очень сдержан, как будто бы строя между ними и собой невидимую стенке, так что они не решались сообщить ему что-либо, опасаясь, что эти слова раздадутся пошло и бессмысленно.

В его поведении сквозило какое-то таинственное, презрительное гордость, как будто бы он, общаясь с некими неизвестными и могучими существами, начал считать людей неинтересными и ничтожными. В то время, когда врач Чекли, известный острослов, назначенный ректором в Королевскую Церковь, приехал в Провиденс из Бостона в первой половине 30-ых годов XVIII века, он не потерял случая посетить человека, о котором так много слышал; но визит был очень краткосрочным, по причине того, что он понял некоторый мрачный подтекст в речах любезного хозяина. в один раз зимним вечером, в то время, когда Чарльз разговаривал со своим отцом о Карвене, парень заявил, что большое количество дал бы, дабы определить, какие конкретно слова загадочного предка так поразили весёлого ректора, что все составители мемуаров в один голос подтверждают нежелание врача Чекли повторить хоть что-нибудь из услышанного;

Добряк был воистину шокирован и с того времени при одном упоминании имени Карвена вмиг лишался собственной прославленной веселости.

Более определенной и ясной была обстоятельство, в результате которой второй, столь же остроумный и грамотный человек, для того чтобы же почтенного происхождения, как врач Чекли, избегал гордого отшельника. Во второй половине 40-ых годов восемнадцатого века господин Джон Мерритт, пожилой британский джентльмен, имеющий склонность к науке и литературе, приехал из Ньюпорта в Провиденс, что скоро затмил прежнюю славу Ньюпорта, и выстроил прекрасный загородный дом на Перешейке, в месте, которое на данный момент стало центром лучшего жилого района.

Он жил как британский аристократ, окружив себя роскошью и комфортом, первым в городе начал держать коляску с ливрейным лакеем на запятках, и весьма гордился своим телескопом, микроскопом и шепетильно собранной библиотекой, складывающейся из книг на британском и латинском языках. Услышав, что Карвен владеет лучшего собрания книг в городе, господин Мерритт сразу же нанес ему визит, и был принят с намного большей сердечностью, чем кто-либо из прошлых визитёров. Его восторг огромной библиотекой хозяина дома, где на широких полках рядом с греческими, латинскими и британскими классиками стояла солидная батарея философских, математических, и других научных трактатов, а также труды Парацельса, Агриколы, Ван Хельмонта Сильвиуса Глаубера Бойля Берхааве, Бехера и Шталя, побудило Карвена предложить собственному гостю взглянуть кроме этого лабораторию и ферму, куда он никого прежде не приглашал; и они в тот же час же совместно отправились в том направлении в коляске Мерритта.

Господин Мерритт сказал потом, что не видел на ферме ничего вправду страшного, но утверждал, что сами заглавия произведений, посвященных магии, теологии и алхимии, каковые Карвен держал в помещении перед лабораторией, внушили ему непреходящее отвращение. Возможно, этому содействовало выражение лица обладателя фермы, в то время, когда он демонстрировал собственные приобретения.

Необычное это собрание, наровне со множеством уникальностей, каковые господин Мерритт с радостью поместил бы, по собственному его признанию, в собственную библиотеку, включало труды практически всех каббалистов, демонологов и знатоков тёмной волшебстве; оно было кроме этого настоящей сокровищницей знаний в подвергаемой здравомыслящими людьми астрологии области и сомнению алхимии. Господин Мерритт заметил тут книгу Гермеса Трисмегиста в издании Менара, «Турба философарум», «Книгу изучений» аль-Джабера, «Ключ мудрости» Артефия; каббалистический «Зохар», серию изданий Питера Джемма, а также «Альберт Великий», издание Затцнера «непревзойдённого искусства и Великого» Раймунда Луллия, «Сокровищница алхимии» Роджера Бэкона, «Ключ к алхимии» Фладда, «О философском камне», произведение Тритемия); все эти загадочные книги теснились на одной полке. В изобилии были представлены средневековые иудейские и арабские ученые и каббалисты, и врач Мерритт побледнел, в то время, когда, сняв в полки узкий том, носящий невинное наименование «Закон ислама», заметил, что в конечном итоге это запрещенный и подвергнутый проклятию «Некрономикон» – книга об оживлении мертвецов, находящеяся в собствености сумасшедшему арабу Абдулу Альхазреду, о которой он слышал пара лет назад ужасные вещи; люди передавали их друг другу шепотом, по окончании того, как определили о ужасных обрядах, совершавшихся в необычном рыболовном городе Кингспорте, в провинции Массачусетс.

Но, как ни необычно, посильнее всего хорошего джентльмена поразила одна мелочь, которая внушила ему неясное беспокойство. На громадном полированном столе лежал очень сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на полях и между строчков которого было множество таинственных надписей, сделанных рукой Карвена.

Книга была открыта практически на середине, и строки одного параграфа были выделены такими жирными и неровными линиями, что визитёр не смог удержаться и прочел это место книги известного мистика. Содержание ли выделенных строчков либо особенный нажим совершённых пером линий, практически прорвавших бумагу, – он не имел возможности сказать, что именно, – но дружно внушило визитёру непонятный кошмар.

Он не забывал данный отрывок до самой смерти, записал его по памяти в собственном ежедневнике и в один раз постарался процитировать собственному другу врачу Чекли, но не дошел до конца, заметив, как удивлен весёлый ректор. Отрывок гласил: «Главные Соли и Соки (сиречь Зола) Животных таким Методом приготовляемы и сохраняемы быть смогут, что Супруг Опытный в силах будет собрать в доме собственном целый Ноев Ковчег, позвав к судьбе из праха форму любого Животного по Желанию собственному; подобным же способом из главных Солей, содержащихся в людской прахе, Философ сможет, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков отечественных, где бы сие тело погребено ни было».

Но самые ужасные слухи ходили о Джозефе Карвене около доков, расположенных на протяжении южной части Таун-Стрит. Моряки – суеверный народ, и просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов, перевозивших ром, рабов и патоку, больших бригов и каперов, которыми владел Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и складывали пальцы крестом, в то время, когда видели, как худощавый, обманчиво юный, желтоволосый Джозеф Карвен, легко сгорбившись, входил в принадлежавший ему склад на Дублон-Стрит либо говорил с капитанами и суперкарго у долгого причала, где беспокойно покачивались его суда.

Кроме того капитаны и служащие, трудящиеся у Карвена, опасались и ненавидели его, а все члены его команды были сбродом смешанных кровей с Мартиники, из Гаваны либо Порт-Ройала. Честно говоря, как раз то событие, что команда Карвена так довольно часто изменялась, было главной причиной суеверного страха, что моряки испытывали перед загадочным стариком. Команда, получив разрешение сойти на берег, рассеивалась по городу, некоторых моряков отправляли по всей видимости с различными поручениями.

Но в то время, когда люди снова планировали на палубе, возможно было побиться об заклад, что одного-двух в обязательном порядке недосчитаются. Эти поручения большей частью касались фермы на Потуксет Роуд; никого из моряков, посланных в том направлении, больше не видели, все это знали, и со временем Карвену стало весьма тяжело подбирать собственную разношерстную команду. Практически в любое время, послушав беседы, ходящие в гавани Провиденса, пара человек сразу же убегали, и заменять их новыми участниками команды, завербованными в Вест-Индии, стало для Карвена весьма тяжело.

К 1760 году Джозеф Карвен практически стал изгоем; с ним никто не желал знаться, потому что его обвиняли в связи с сатаной и во всевозможных кошмарах, каковые казались тем более угрожающими, что ни один из жителей не имел возможности сообщить внятно, в чем они заключаются, либо кроме того привести хоть одно подтверждение того, что эти кошмары вправду происходят. Возможно, последней каплей стало дело о пропавших во второй половине 50-ых годов восемнадцатого века воинах: в марте и апреле этого года два королевских полка, направляющиеся в Новую Францию были расквартированы в городе и непонятным образом поредели в намного большей степени, чем не редкость в большинстве случаев в следствии дезертирства.

Ходили слухи, что Карвена довольно часто видели разговаривающим с этими облаченными в красные мундиры юношами; и без того как многие из них провалились сквозь землю, опять отыскали в памяти о необычных исчезновениях моряков. Тяжело заявить, что произошло бы, останься полки в городе на более долгий срок.

Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он практически монопольно торговал селитрой, тёмным перцем, корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте бронзовой утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и разных британских товаров. Такие торговцы, как Джеймс Шрин из Чипсайда, на лавке которого красовался слон, Расселлы, торговавшие наоборот Громадного Моста под вывеской «Золотой орел», либо Кларк и Найтингейл, обладатели харчевни «Рыба на сковородке», полностью зависели от него, потому что он обладал большей частью их недвижимости; контракты же с местными виноделами, маслоделами и коневодами из Нараган-сетта, и с мастерами, отливающими свечи в Ньюпорте, перевоплотили его водного из самые крупных экспортеров колонии.

Подвергнутый необычному остракизму, Карвен все же не был лишен определенного эмоции солидарности. В то время, когда сгорел дом Управления Колониями, он щедро подписался на большую сумму для устройства благотворительной лотереи, благодаря которой в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века было выстроено новое кирпичное строение, сейчас красующееся на ветхой Основной Улице. В том же году он помог перестроить Громадный Мост, уничтоженный октябрьским штормом.

Он вернул публичную библиотеку, сгоревшую при пожаре в Управлении Колониями, и сделал огромное количество приобретений на благотворительном рынке, на выручку от которого была вымощена громадными круглыми булыжниками нечистая улица Маркет Парад и изрезанная глубокими колеями Таун-Стрит, к тому же посредине была устроена дорожка для пешеходов, которую на французский манер именовали «козе». К этому времени он уже выстроил себе не отличающийся особенной оригинальностью, но шикарный новый дом, чьи двери являются шедеврамирезьбы по дереву.

В то время, когда в первой половине 40-ых годов XVIII века приверженцы Уайт-филда отделились от Церкви на Бугре врача Коттона и основали церковь во главе с деканом Сноу против Громадного Моста, Карвен присоединился к ним, не смотря на то, что скоро прекратил быть ревностным прихожанином. Но потом он опять начал проявлять набожность, разумеется хотя рассеять тень, павшую на него, потому что сознавал, что если не примет самые решительные меры, то ужасные слухи смогут очень сильно повредить его торговым делам.

Видя, как данный необычный бледноликий человек, на вид совсем не ветхий, не смотря на то, что в действительности ему исполнилось не меньше ста лет, приложив все возможные усилия пробовал рассеять сложившуюся около него воздух страха и ненависти, через чур неизвестного, дабы выявить и назвать его обстоятельство, люди ощущали в один момент жалость, презрение и смутное беспокойство. Но сила достатка и легковерие людей так громадны, что предубеждение против Карвена ослабело, в особенности по окончании того, как прекратили исчезать моряки с его судов.

К тому же он начал проявлять крайнюю осторожность, рыская по кладбищам, по причине того, что больше его в том месте никто не видел. В один момент прекратили распространяться слухи о ужасных криках, доносившихся с его фермы в Потуксете, и о необычных вещах, каковые в том месте творились.

Количество провизии, которую ему доставляли, оставалось неестественно громадно, так же, как и прежде на ферму гнали целые стада овец и привозили цельные туши в муниципальный дом; но впредь до последнего времени, – в то время, когда Чарльз Вард начал изучать его счёта и бумаги, хранившиеся в библиотеке Шепли, никому не пришло в голову-за исключением этого любопытного парня, потрясенного собственными открытиями, – совершить сравнение между поразительным множеством чернокожих, которых Карвен доставлял из Гвинеи впредь до 1766 года, и ничтожным числом чеков, удостоверяющих продажу этих рабов работорговцам, чей рынок был на Громадном Мосту, либо окрестным плантаторам. Да, данный страшный человек отличался неординарной изобретательностью и хитростью-качествами, каковые он всецело применял, в то время, когда появлялась необходимость.

Но, как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Вес избегалиего, никто ему не доверял – уже то, что в глубокой старости он смотрелся практически юношей, внушало подозрения, – и он осознал, что в итоге это угрожает ему утратой его внушительного состояния.

Его опыты и сложные исследования, какими бы они ни были, потребовали нешуточных затрат, и потому, что переезд на новое место лишал его преимуществ в торговых делах, которых ему удалось добиться, затевать все опять где-нибудь в другом городе не было смысла. Здравый суть подсказывал, что необходимо поддерживать хорошие отношения с жителями, дабы не вызывать странных взоров, желания и шёпота избежать общения с ним под любым предлогом, дабы рассеять неспециализированную воздух безрадостной сдержанности, страха и подозрительности. Его весьма тревожили клерки, получающие вес меньше с начавшимся застоем в его-делах и не бросавшие работу лишь вследствие того что никто не желал брать их на работу; он удерживал собственных капитанов и матросов лишь хитростью, привязывая их к себе каким-либо методом – залогом, заемным письмом либо шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее.

В этом Карвен обнаруживал неординарную ловкость. В течение последних пяти лет судьбе он выведал такие вещи, каковые, казалось, имели возможность поведать только люди, в далеком прошлом погибшие, и эти секреты всегда держал, наготове.

И тогда умный торговец решил сделать последнюю отчаянную попытку вернуть собственный положение в городе. Отшельник по природе, он надумал заключить удачный брак, избрав в жены девушку из глубокоуважаемого семейства, дабы люди не могли больше подвергать остракизму его дом.

Возможно, существовали и более глубокие обстоятельства, побуждавшие его заключить подобный альянс; обстоятельства, находящиеся так далеко за пределами дешёвых нам знаний, что только в бумагах, отысканных через полтора столетия по окончании его смерти, возможно было найти к ним какой-то ключ; но ничего определенного так никто и не определил. Само собой разумеется, Карвен осознавал, что простое ухаживание позовёт лишь отвращение и ужас, исходя из этого он начал искать подходящую избранницу, на своих родителей которой имел возможность оказать давление.

Это было не так-то легко, потому, что у него были высокие требования относительно красоты, общественного положения и образования. Наконец он остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на работе капитанов морских судов, вдовца с безукоризненной родословной и репутацией, которого кликали Джеймс Тиллингест. Его единственная дочь Элайза, казалось, отличалась всеми вообразимыми преимуществами, не считая одного: она не была богатой наследницей.

Капитан Тиллингест всецело был под влиянием Карвена, и в то время, когда тот привёл к капитану в собственный дом с высоким куполом, пребывающий на вершине Повер Лейн, и чем-то припугнул, тот дал согласие благословить данный ужасный альянс.

Элайзе Тиллингест в то время было восемнадцать лет, и она взяла наилучшее воспитание, какое имел возможность позволить себе ее папа при собственных стесненных событиях. Она посещала школу Стивена Джексона, что наоборот Ратуши, и прилежно обучалась домоводству и рукоделию у собственной матушки, которая погибла от оспы во второй половине 50-ых годов XVIII века. Вышивки Элайзы, сделанные ею в девятилетнем возрасте, в первой половине 50-ых годов восемнадцатого века, возможно заметить в одном из комнат исторического музея штата Род-Айленд.

По окончании смерти матери Элайза сама вела все хозяйство посредством единственной чернокожей старая женщина-служанки. Должно быть, споры между ее отцом и девушкой относительно брака с Карвеном были очень бурными; но мемуары и дневники о них не упоминают. Известно только, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым навигатором на пакетботе Кроуфорда называющиеся «Энтерпрайз», была расторгнута, брачный альянс с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета муниципальный аристократии; брачная церемония была совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим.

«Газетт» весьма кратко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка была вырезана либо оторвана. По окончании продолжительных поисков Вард отыскал единственный нетронутый номер «Газетт» в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь безличной старомодной тактичностью.

«Вечером прошедшего понедельника господин Джозеф Карвен, глубокоуважаемый обитатель отечественного Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элайзой Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная Женщина, владеющая подлинными Преимуществами, соединенными с прелестным Видом, будет Украшением брака и составит Счастье собственного любящего Супруга».

Собрание писем Дюфри-Арнольда, отысканное Чарльзом Бардом незадолго до предполагаемого первого приступа душевной заболевании в личной коллекции Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-Стрит, охватывающее данный и мало более ранний период, показывает, какое возмущение позвал у жителей данный неравный брак, соединивший столь неподходящую несколько. Но влияние Тиллингестов на судьбу города было неоспоримым, и дом Джозефа Карвена снова стали посещать люди, которых при иных событиях вряд ли что-либо вынудило переступить его порог.

Все же общество так и не приняло Карвена до конца, и от этого больше всех страдала его супруга; но как бы то ни было, строгий остракизм был до некоей степени смягчен. Необычный новобрачный поразил как собственную мужу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно.

В новом доме на Олни-Корт больше не происходило ничего., внушающего беспокойство, и не смотря на то, что Карвен довольно часто отлучался на собственную ферму в Потуксете, где его супруга так ни разу и не побывала, он больше был похожим простого обитателя города, чем в то время, когда бы то ни было за продолжительное время его жизни в Провиденсе. Только один человек проявлял к нему открытую неприязнь – юный корабельный навигатор, помолвка которого с Элайзой Тиллингест была так неожиданно расторгнута. Эзра Виден при свидетелях поклялся отомстить и, не обращая внимания на то, что владел спокойным и в общем мягким характером, взялся за дело с упорством, продиктованным неприязнью, а это не давало слово ничего хорошего человеку, забравшему у него невесту.

Седьмого мая 1765 года появилась единственная дочь Карвена Энн. Крестил ее Преподобный Джон Грейвз из Королевской Церкви, прихожанами которой стали Карвены через некое время по окончании свадьбы – это было необычным компромиссом между принадлежностью к конгрегационистам и баптистской церкви.

Запись рождения девочки, равно как и запись регистрации брака, осуждённого за два года перед этим, в большинстве церковных гражданских книг и записей мэрии была стёрта с лица земли, и Чарльз Вард смог отыскать эти записи с трудом только по окончании того, как, определив о том, что вдова Карвена поменяла фамилию, установил собственный родство с Карвеном. парень со страстью предался изысканиям, касающимся этого человека.

Запись о рождении Энн он отыскал совсем случайно, на протяжении переписки с наследниками врача Грейвза, что, покидая собственную паству по окончании Революции, потому что являлся верным приверженцем короля, забрал с собой дубликаты всех церковных записей. Вард написал им, по причине того, что знал, что его прапрабабушка, Энн Тиллингест Поттер, принадлежала к епископальной церкви.

Практически сразу после рождения дочери, события, по поводу которого предок Варда выразил огромную эйфорию, необычную при его простой сдержанности, Карвен решил заказать собственный портрет. Он поручил эту работу жившему тогда в Ньюпорте гениальному живописцу – шотландцу по имени Космо Александр, потом приобретшему известность как первый преподаватель Джилберта Стюарта.

Говорили, что портрет, отличающийся неординарным сходством, был написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но ни один из дневников, где упоминается данный портрет, не говорит о его предстоящей судьбе. В то время сам Карвен стал как-то необычно задумчив и проводил практически все время на ферме в Потуксет Роуд. Утверждали, что он постоянно был в состоянии шепетильно скрываемого лихорадочного тревоги, как будто бы ожидая, что произойдёт что-то немыслимое, как человек, что вот-вот сделает неординарное открытие.

По всей видимости, дело касалось химии либо алхимии, по причине того, что он перевез на ферму огромное количество книг по этому предмету.

Его интерес к публичной деятельности не уменьшился, и Карвен не упускал возможности оказать помощь Стефану Хопкинсу, Джозефу Бенджамину и Брауну Весту, пробовавшим оживить культурную жизнь города, уровень которой был значительно ниже, чем в Ньюпорте, прославившимся собственными меценатами. Он помог Дэниэлу Дженксу в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века основать книжную лавку и был его постоянный и лучшим клиентом, и оказывал финансовую помощь испытывавшей постоянные трудности «Газетт», которая выходила каждую пятницу в типографии под вывеской, изображавшей Шекспира.

Он горячо поддерживал губернатора Гопкинса против партии Варда, ядро которой пребывало в Ньюпорте, а его броское красноречивое выступление в Хечер Холле в 1765 году против отделения Северного Провиденса содействовало тому, что предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Но Эзра Виден, что постоянно следил за Карвеном, пренебрежительно фыркал, в то время, когда при нем упоминали об этих поступках, и публично клялся, что все это не более, чем маска, служащая для прикрытия дел, более тёмных, чем глубины Тартара.

Мстительный парень принялся шепетильно собирать сведения обо всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался, что тот делает в гавани и на собственной ферме. Виден проводил целые ночи в верфи: держа наготове легкую рыболовную плоскодонку и заметив свет в окне склада Карвена, преследовал на ней маленький бот, что довольно часто курсировал взад-вперед по бухте. Он кроме этого вел самое пристальное наблюдение за фермой на Потуксет Роуд, и в один раз его очень сильно искусали собаки, которых натравила на него необычная индейская чета, прислуживающая на ферме.

Во второй половине 60-ых годов XVIII века в поведении Джозефа Карвена случилась решительная перемена – напряженное ожидание, в котором он пребывал последнее время, сменилось весёлым возбуждением, и он начал появляться на людях с видом победителя, с большим трудом скрывающего ликование по поводу блестящих удач. Казалось, он еле удерживается от того, дабы всенародно заявить о великих и своих открытиях свершениях; но, по-видимому, необходимость выполнять тайну была все же посильнее, чем потребность поделить с ближними радость, поскольку он ни разу никого не посвятил в обстоятельство таковой резкой смены настроения. Сразу же по окончании переезда в новый дом, что случилось, по всей видимости, в первых числах Июля, Карвен начал повергать людей в удивление, говоря вещи, каковые могли быть известны разве что давным-давно усопшим предкам.

Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не уменьшилась с данной переменой. Наоборот, она скорее усилилась, так что все большее количество его морских перевозок поручалось капитанам, которых он привязывал к себе узами страха, такими же крепкими, как до сих пор боязнь разорения.

Он всецело покинул работорговлю, утверждая, что доходы от нес всегда падают; практически все время проводил на ферме в Потуксете, но время от времени проходил слух, что он не редкость в местах, откуда возможно было легко попасть на кладбище, так что многие неоднократно вспоминали над тем, так ли уж очень сильно изменились привычки и поведение столетнего торговца. Эзра Виден, вынужденный иногда прерывать собственную слежку за Карвеном, отправляясь в плавание, не имел возможности заниматься этим систематически, но владел мстительным упорством, которого были лишены занятые собственными делами фермеры и горожане; он шепетильно, очень ранее, изучил все, которое связано с Карвеном.

Необычные маневры судов загадочного торговца не вызывали особенного удивления в эти неспокойные времена, в то время, когда, казалось, любой колонист был полон решимости проигнорировать условия Сахарного Акта что мешал оживленным морским перевозкам. Провезти контрабанду и улизнуть считалось скорее доблестью в Наррагансеттской бухте, и ночная разгрузка недозволенных товаров была совсем простым делом.

Но, замечая каждую ночь, как лихтер либо маленькие шлюпы отчаливают от складов Карвена, находящихся в доках Таун-Стрит, Виден весьма не так долго осталось ждать проникся убеждением, что его ужасный неприятель старается избежать не только боевых судов Его Величества. Раньше, до 1766 года, в то время, когда поведение Карвена быстро изменилось, эти суда были нагружены большей частью неграми, закованными в цепи.

Живой груз переправляли через бухту и выгружали на закинутом клочке берега к северу от Потуксета; после этого их отправляли по суше вверх, по практически отвесному склону к северу, на ферму Карвена, где закрывали в огромной каменной пристройке с узкими бойницами вместо окон. Но сейчас все пошло по-второму. Нежданно закончился ввоз рабов, и на время Карвен отказался от своих ночных набегов.

После этого, весной 1767 года, Карвен избрал новый метод действий. Лихтеры опять систематично отплывали, покидая чёрные немногословные доки, в этом случае спускались на протяжении бухты на некое расстояние, разумеется, не потом Ненквит Пойнт, где встречали громадные суда различных типов и перегружали с них малоизвестные товары.

Позже команда Карвена отвозила данный груз к простому месту на берегу бухты и переправляла его по суше на ферму, складывая в том же таинственном каменном строении, которое прежде служило для содержания негров. Груз большей частью складывался из громадных коробок и коробок, многие из них имели продолговатую форму и приводили к неприятным ассоциациям с гробами.

Виден с неослабевающим упорством продолжал следить за фермой, в течение продолжительного времени посещал ее каждую ночь; не проходило семь дней, дабы он не побывал в том месте, за исключением тех ночей, в то время, когда свежевыпавший снег давал возможность найти его следы. Но кроме того тогда он подбирался как возможно ближе по проезжей дороге либо льду протекавшей поблизости речки, дабы взглянуть, какие конкретно следы покинули другие визитёры фермы.

В то время, когда, отправляясь в плавание, Виден должен был прерывать собственные наблюдения, он нанимал собственного давешнего привычного по имени Элеазар Смит, что заменял его на этом посту; оба друга имели возможность бы поведать множество необычных вещей. Они не делали этого лишь вследствие того что знали – лишние слухи смогут только предотвратить их жертву и сделать так неосуществимым их предстоящие наблюдения. Прежде, чем что-либо предпринять, они желали добыть правильные сведения.

Должно быть, они определили много необычного, и Чарльз Вард довольно часто сказал своим родителям, как он сожалеет, что Виден решил сжечь собственные записи. Все, что возможно сообщить об их открытиях, почерпнуто из достаточно невразумительного ежедневника Элеазара Смита, и высказываний вторых авторов и мемуаристов писем, каковые имели возможность только повторить услышанное от вторых. Они утвержают, что ферма была только внешней оболочкой, под которой пряталась беспредельно страшная мрачная пропасть, мрачные глубины которой недоступны людской разуму.

Потом поступила информация, что Виден и Смит уже давно убедились в том, что под фермой пролегает целая сеть катакомб и туннелей, в которых, не считая ветхого его жены и индейца, находится множество вторых людей.

Само строение фермы со древней остроконечной крышей, выстроенное в середине XVII в., сохранилось. В доме была огромная дымовая труба и восьмиугольные окна с ажурной решеткой. Лаборатория пребывала в северной пристройке, где кровля спускалась практически до почвы.

Дом стоял в стороне от вторых построек, и, потому, что оттуда в самое необыкновенное время довольно часто доносились необычные звуки, должен был существовать доступ в дом через подземные потайные ходы. До 1766 года тут раздавались шёпот негров и невнятное бормотание, лихорадочные крики, сопровождавшиеся необычными песнопениями либо заклинаниями.

Но начиная с 1766 года человеческие голоса, доносившиеся оттуда, слились в омерзительную и ужасную какофонию, в которой выделялись то монотонный монолог людей, покорно склонявшихся перед чужой волей, то взрывы свирепой гневе, то диалог, прерываемый угрожающими криками, задыхающимися мольбами и протестующими криками. Казалось, в том месте собралось множество людей, говорящих на различных языках, которыми обладал Карвен, чей резкий голос, урезонивающий, упрекающий либо угрожающий, довольно часто возможно было различить среди вторых.

Глава 1. развязка и пролог. 2 страница

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: