Глава 10 былины обретают почву: дунайская русь в исторических источниках

Как ни необычно, такие эти имеется. А.В. Назаренко собрал впечатляющую подборку упоминаний в средневековых верхненемецких документах некоей Руси на Среднем Дунае, В одной из грамот Людовика Германского упомянута «Русская Марка», размешавшаяся на южном берегу Дуная.

Пара северо?западнее в Дунай впадала речка Русская Мюль (сейчас Гроссмюль, по созвучию). А.В.

Назаренко распознал множество антропонимов и топонимов, упоминающихся в верхненемецких средневековых документах, производных от слова «русский, Русь».

Сам А.В. Назаренко растолковывал появление этих топонимов активной торговлей с Киевской Русью, которую вели германские города на Верхнем Дунае. Подобное толкование тяжело разглядывать действительно.

Для этого русские торговцы с берегов Днепра должны были стать постоянными гостями в верховьях Дуная еще в 863 г., тогда как, по русской летописи, русы тогда еще не показались в Поднепровье. Первые точные греческие сообщения о русах относятся к этому же времени. Так что русы были в это время на Днепре инопланетянами, и инопланетянами недавними.

Более того, «маловероятно, что топонимия, содержащая в базе этноним русь, покинута заезжими торговцами из Киевской Руси. Она — несомненный свидетель проживания в этом регионе славянского населения», — пишет археолог В.В. Седов.

Существуют и другие сведения о дунайской Руси, уже совсем не укладывающиеся в концепцию Назаренко: венгерские документы XI столетия именуют Имре Святого «герцогом русов»; араб Идриси, наровне со столь довольно часто упоминаемыми в арабской литературе «тремя видами русов», локализируемыми в большинстве случаев в Восточной Европе, именует и «вторых русов», живущих рядом со «страной Ункарайа», другими словами Венгрией. Оба эти сообщения (вкупе с другими тут не упоминаемыми за недочётом места) предполагают некоторый достаточно большой заселенный русами край в Центральной Европе, а сообщение верхненемецких документов четко определяет размещение этого края.

В собственной ранней работе А.В. Назаренко, исходя из формы этнонима «русь» в верхненемецком языке, высказал предположение, что этноним данный принимал участие в верхненемецком передвижении согласных, что разрешило ему датировать данный этноним временами не позднее VI—VII столетий.

Потом он отказался от этого заключения, потому, что, он утвержает, что «приходится допускать одну из двух (равняется маловероятных) возможностей: или древнерусское русь и древненемецкое Ruzz?развивались независимо друг от друга… или древнерусское русь явилось заимствованием из древневерхненемецкого». Думается, подобная задача позвана понятием о обязательно восточноевропейском происхождении славянской Руси, Назаренко, как и многие другие исследователи, мечется в отыскивании истоков Руси между Поднепровьем и Скандинавией, настойчиво не хотя подмечать бессчётных свидетельств существования русов между южный побережьем и Дунаем Балтики.

Однако дунайская Русь — действительность, много раз засвидетельствованная источниками. Историкам, не склонным соглашаться с разумеется несостоятельной попыткой «растолковать» «русские» заглавия, прозвища и имена на среднем Дунае возникновением в том месте киевских купцов, приходится искать какие конкретно?то иные объяснения. Так, В.В.

Седов предполагает, что сармато?славянские русы вкупе с антами попали на средний Дунай в составе «антской миграции».

То, что анты были нередкими гостями в тех краях, отрицать не приходится — они кроме того отразились в местном фольклоре в значении великанов. Но более состоятельной представляется версия Э. Цельнера и А.Г. Кузьмина, каковые говорят о существовании практически в тех же местах в эру Великого переселения народов безжалостного «королевства» ругов, которое довольно часто именуют Ругиландом.

Последний топоним является названием , данное данной стране германоязычными лангобардами.

У нас нет данных, свидетельствующих о том, что сами руги говорили на германском языке и именовали себя ругами, а собственную страну — Ругиландом. Иордан прямо отделяет ругов от германцев. Само наименование «руги» мы встречаем только у римлян, приобретавших сведения о носящем его народе через посредство германцев, или у латиноязычных германских авторов Средневековья.

Так, в слове «руги» возможно видеть обычное данное со стороны наименование народа, к тому же появившееся через двойное посредство чуждых ему языков — германского и латинского. Несложнее говоря, народа, именовавшего себя ругами, не существовало, как не существовало народа, именовавшего себя «урус», «зюч» либо «рашен». «Руги» латиноязычных историков именовали себя русами.

В средневековых латиноязычных германских источниках ругами постоянно именуют русов. Обширно известно упоминание княгини Ольги, Елены в крещении, как «Елены, королевы ругов» в «Хронике продолжателя Регинона». В Раффельштетенском торговом уставе (904) упоминаются «славяне из ругов», приезжающие в данный верхненемецкий город с торговлей.

Назаренко колеблется, не спеша причислять отождествление русов и ругов к «книжной» этнонимии, базирующейся на несложном созвучии. «Фактически все случаи его потребления так или иначе связаны с автопсией (другими словами сообщениями очевидцев. — Л.П.), что значительно подрывает предположение о книжном характере термина применительно к Руси», — подмечает он. А.Г.

Кузьмин, изучивший огромное количество таких сообщений и особенное внимание уделявший сообщениям источников о русах в Средней Европе, выражался еще категоричнее: «Тождество ругов и русов не догадка а также не вывод. Это лежащий на поверхности факт, прямое чтение источников, несогласие с которыми нужно без шуток мотивировать».

Дунайская держава ругов засвидетельствована в источниках В первую очередь III века по 80?е годы V в., в то время, когда ее захватил правитель Рима Одоакр, кроме этого руг по происхождению. Более чем быть может, что на этом ее историческое существование не закончилось, легко дунайские руги?русы прекратили выступать, как независимая политическая сила.

В следующем столетии русы, вкупе с соседними славянскими и неславянскими племенами попали под власть авар, от которых и имели возможность позаимствовать титул кагана, засвидетельствованный у русов хронистами того же Людовика Германского. Отыщем в памяти, что в летописях Тифлисского собора и у византийца Манассии славяне в войске авар 626 года отождествляются как раз с русами, и именно там, в Центральной Европе, Наверное, помещал Захария Ритор собственный «народ рус».

Расположение державы ругов?русов в полной мере соответствует как «Русской марке» и области «русских» топонимов на Среднем Дунае, так и «Русиналанду» «Тидрек саги» вкупе с третьим слоем былинной географии. Как раз руги?русы враждовали и с Аттилой, и с Теодорихом, Тидреком, Дедриком, как это и обрисовано в «Тидрек саге».

Большая часть русов имела возможность по окончании падения их державы отойти к собственной прародине у южных берегов Балтики, где размешался их остров Рюген, «остров русов» арабских географов. С собою они имели возможность унести эпос — но, при помощи связей с прародиной, эпос имел возможность попасть на берега Балтики и раньше, как попали в скандинавские саги эпические предания дунайских германцев, легшие в базу саги о Вольсунгах и смелых песен Старшей Эдды. И уже из этого, совместно ли с первыми вендскими колонистами либо со второй волною переселения — так именуемого «призвания варягов» — попали в Восточную Европу.

На этом история эпоса, очевидно, не закончилась. В IX—X вв. пришедшие в Восточную Европу руги?русы появились в состоянии практически постоянной войны с Хазарией, Византией, дикарями тюркской степи и финноугорского леса. Это не имело возможности не оказать влияния на завершающееся формирование образов и сюжетов русского эпоса.

Последующие эры вносили в него трансформации только на уровне словарного комплекта, названий и имён, не принося героев и новых сюжетов. Но эта тема требует особенного изучения.

До тех пор пока возможно подвести итог. Этнографические изюминки социокультурной архаики в параллели и былинах былинам в эпосе славянских и скандогерманских народов Средней Европы разрешают нам сказать о них как о племенном эпосе варягов?руси, известных в западных латиноязычных источниках, как руги.

Сравнительный анализ данных русских былин и параллельных им данных среднеевропейских эпосов разрешает высказать предположение, что начальной темой этого эпоса были столкновения русов с гуннами и готами на Среднем Дунае во времена Великого переселения народов (и, конечно, «мирные» темы внутриплеменной жизни). При переселении на восток Европы русы включили в собственный эпос предания родственных им вендских колонистов — ильменских словен и кривичей, повествующие о деяниях храбрецов?эпонимов этих племен — Словея?Слове на, его сына Волха и кривичского князя Микулы. Сами былины выясняются полезным историческим источником, недвусмысленно свидетельствующим в пользу тождества ругов и русов и, следственно, происхождения Руси с южных, славянских берегов Балтики, Варяжского моря.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как уже говорилось в первой главе, подводить итоги в гуманитарной науке — занятие очень неблагодарное. В разглядываемой же теме — еще и преждевременное. Важное, систематическое и целенаправленное изучение того старейшего слоя в русском былинном эпосе, что мы разглядели в данной книге, чуть начато.

В данной работе уместнее будет ограничиться выводами из рассмотренных данных.

В течение всего периода научного изучения былин исследователи самых различных школ обращали внимание на те либо иные черты мировоззрения либо публичного устройства в былинах, каковые не укладывались в унаследованное от донаучного этапа представление о тождестве Владимира Красно Солнышко с Владимиром Крестителем. Более всего этим чертам уделяли внимание исследователи мифологической школы (А.А. Котляревский, Ф.И.

Буслаев) и А.Н. Веселовский.

В середине XX столетия исследователи снова обратили внимание на пласт «чересчур древних» культуры и чёрт быта в былинах. Вскользь его коснулись В.Я. Пропп, Б.А. Рыбаков, М.М.

Плисецкий, Д.С. Лихачев. Особые изучения ему посвятили И.П.

Цапенко и В.В. Чердынцев. К сожалению, работа последнего в то время не была опубликована, а работа первого, напечатанная в разгар яростной полемики Б.А.

Рыбакова и В.Я. Проппа, была встречена в штыки одной стороной и не отыскала (по обстоятельству принципиальных методологических разногласий) помощи у второй.

Однако изучения этого пласта длились. Р.С. Липец выработала — независимо, по всей видимости, от Чердынцева, работа которого так и осталась малоизвестной огромному практически всем исследователей, — методику изучения эпической социокультурной использования и архаики ее для хронологического приурочения эпоса.

Она же пришла к выводу, что к X веку русский эпос уже завершал собственный формирование. К сожалению, никаких выводов Липец из этого не сделала, оставшись в русле «новой исторической школы», разглядывавшей былины как монумент эр Владимира Крестителя а также Владимира Мономаха.

В конце 1990?х гг. исследователи, очень деятельно участвовавшие в полемике последователей В.Я. Проппа и Б.А. Рыбакова на противоположных сторонах, практически в один момент опубликовали изучения, в которых сдвигали время складывания эпоса к середине первого тысячелетия христианской эры во времена Великого переселения народов.

Применяя методику Р.С. Липец и В.В. Чердынцева, в настоящей работе создатель разглядел в последовательно?ретроспективном порядке общества и те черты культуры, отраженные в былинах, каковые не разрешают сказать о складывании былин в Столичную эру, по окончании крещения 988 года, и, наконец, черты, разрешающие сказать о существовании былин в середине X века и отражении в них уже для той эры архаичных общественных отношений и обычаев.

Обращение к относительно поздно записанным новгородским преданиям (Иоакимовская летопись, Мазуринский летописец и пр.) и средневековым обработкам германского эпоса, к связям которых с былинами уже обращались А.Н. Веселовский и С.Н. Азбелев, разрешили очень сильно увеличить круг этих связей и конкретизировать выводы Азбелева, Юдина и Фроянова.

Старейший пласт былинной географии, имена храбрецов, причем не раздельно, но целыми разветвленными родословными, отдельные сюжетные схемы, причем на уровне, на большом растоянии выходящем за границы очевидных «бродячих сюжетов» либо «заимствований», связывают былины с европейским эпосом эры Великого переселения народов. Сообщение эта такова, что разрешает сказать о формировании первичных форм русского эпоса, так сообщить, протобылин, как племенного эпоса европейских русов (в латиноязычных источниках именуемых ругами).

Потом призванные в Восточную Европу их сородичами, вендскими колонистами — ильменскими словенами («призвание варягов»), руги?русы принесли с собой собственный эпос, что, слившись в обстановке совместного противостояния финно?угорским и тюркским аборигенам Восточной Европы и в особенности Хазарии с преданиями самих вендов?словен и кривичей, превратился к X веку в былины. Времена переселений и путешествий, в особенности — морскими дорогами, думается, отразились не только в образе Соловья Будимировича, но и в теме «Сокола?корабля», и в тех эпизодах, в то время, когда неприятели (традиционно именуемые эпическим обобщающим определением «татары») подступают к стольному Киеву… на судах. Это, непременно, отражение быта викингов?вендов Балтики.

Потому, что варяги?русь, с одной стороны, по большей части и составили дружинный слой молодого страны, а с другой — были сами организованы по принципу дружин (отыщем в памяти единодушные сообщения арабских, греческих и древнерусских источников, что русы занимаются лишь войной, сбором торговлей и даней, пренебрегая земледелием и ремеслом), то сформировавшийся эпос носил черты дружинного. Но сохранился он только на Севере Руси, на Новгородчине, в родственной варягам?руси среде.

На юге русы, относительно маленькие, частично смешались с полянами, частично гибли, не возобновляясь, в войнах со степняками, Хазарией, Византией, карательных акциях против лесных племен. Так, смерть той группы русов, которую Диакон именует «все молодое поколение тавров», а контракт Святослава — «вся Русь», стала причиной обстановке, в то время, когда поколение спустя Варяжко в Киеве делается личным именем. Что, как давно отмечено, говорит о том, что варягов в то время в Киеве практически не было.

Подтверждает это следующий факт — в то время, когда снова пришедший с Варяжского моря отряд захотел отправиться в Византию, он, разумеется, не сумел отыскать в Киеве соплеменников и должен был просить проводников у киевского князя. Местное население, ощутимо хорошее от инопланетян в культуре и языке, не могло перенимать их эпические предания. Быть может, что не имело и жажды.

И.Я. Фроянов предполагает, что именно полянская община Киева предала варягорусского князя Святослава с дружиной, бросив его погибать в печенежской степи. И хотя здесь, вопреки Фроянову, не следует преуменьшать и роль религиозного конфликта между возглавляемыми Святославом христианской общиной и язычниками, нельзя отрицать и возможности негативного отношения полян к инопланетянам.

Тем паче негативное отношение к русам и их культуре направляться подозревать у «примученных» древлян и уличей. Но на русском Севере, в том месте, где расселялись «мужи новгородские от рода варяжьска», эпос варяго?русских дружин (очевидно, в изменившемся виде) сумел дожить до XX столетия.

Потому, что, как уже говорилось, целенаправленное изучение старейших пластов русского былинного эпоса чуть начинается, эти выводы, очевидно, ни за что нельзя считать окончательными. Но уже на этом этапе былины раскрываются как свободный и полезнейший исторический источник, содержащий множество неповторимых данных. К. сожалению, специфика этого источника такова, что фактически исключает применение его для изучения конкретных фактов?событий истории русов.

И не вследствие того что они не отражались в эпосе, как утверждает его единомышленники и Путилов, а вследствие того что никаких ориентиров для осмысления и уточнения этих данных мы не имеем, а трансформации, случившиеся в эпосе за полторы тысячи лет и при перенесении его из Средней Европы в Восточную, чересчур громадны. Основываясь на «Тидрек саге» и «Иоакимовской летописи», возможно утверждать, что правителем русов где?то в пятом веке христианской эры был некоторый Владимир, а армейским вождем — некоторый «Илиас» (вернуть дохристианское звучание имени не представляется вероятным), но не более того.

Гадать, кто отразился, к примеру, в виде Идолища (Одолища, Неодолища, Издолища, Удолища и пр.) Поганого — Аттила (Аттилище?), Теодорих (Дидерище?) либо обобщенный образ хазарского иудея (Иудолище?), — свидетельствует возродить нехорошие способы исторической школы, и на большое количество более шатком, чем у его последователей и Рыбакова, основании. Но для истории этногенеза русов и восточных славян, для истории культуры, быта, обычаев, нравов и представлений, для того, что Честертон именовал в свое время «психотерапевтической историей», былины воображают собою воистину неоценимый кладезь данных. Тем паче неоценимый, что сейчас интерес к изучению «нравов и быта» начал деятельно пробуждаться.

По глубокому убеждению автора этих строчков, как раз изучение социокультурной архаики былин самый плодотворно для историков. И в случае если, вопреки нигилизму и скепсису последнего десятилетия, изучение это не будет прекращаться, то как раз в этом русле. Как раз объединение способов обеих школ былиноведения XX века, прекращение их тщетного а также вредного для науки соперничества будет методом к новым знаниям о происхождении, мировоззрении, культуре и быте предков, содержащихся в русском эпосе.

Что до тех читателей, кто не посвятил жизнь изучению истории, то весьма сохраняю надежду — моя книга будет небезынтересна и для них. Былины полезны не только своим историческим содержанием. Это — отечественный эпос, это голос отечественного неспециализированного прошлого, отечественного народа.

В нем не меньше драматизма, не меньше трагедий и подвигов, чем в преданиях эллинов либо жёстких сказаниях скандинавов, не меньше красоты, мудрости и благородства, чем в преданиях Круглого стола короля Артура.

взглянуть в лицо былинам, в лицо Руси и поймите, как мало неспециализированного в этом лице с дурашливой балаганно?лубочной, сарафанно?кафтанной, частушечно?балалаечной «русачестью», над которой обожают хихикать отечественные западники и на которую молятся многие горе?патриоты. Это — отечественный эпос, ровесник Нибелунгов, ровесник Круглого стола — эпос Русской Европы. Он твёрд и красив, как сокол, что грозно летел на неприятеля по флагам его варягов и Рюрика, принесших его на почвы Восточной Европы.

взглянуть в лицо былине — и, возможно, она протянет вам… нет?нет, не древесный ковшик в пестрой Хохломе, а прапрадедовскую чашу из вражьего черепа. И плещущая в ней старая Сила смоет с недержалых рук, с нехожалых ног вязкую плесень врожденной отечественной усталости — «а что, дескать, я могу…»

Имеете возможность, читатель. Правильнее — можем. Прочтите былины, и вы осознаете: народ, создавший и сохранивший Таковой эпос, может воистину все.

Я же не прощаюсь — ни с вами, читатель, ни с былинами. Мир русского эпоса хранит еще большое количество увлекательных тайн — и много ответов на загадки нынешнего дня.

Приложение 1.