Глава 5 семантические преобразования

Компоненты смысла

Семантические преобразования выясняются самыми бессчётными и самыми разнообразными. Межъязыковая лексико-семантическая асимметрия, обусловливающая эти преобразования, ведет к тому, что текст перевода ни при каких обстоятельствах не бывает и не может быть семантически тождественным исходному сообщению. Появляется вопрос: каким должно быть семантическое соответствие текста перевода тексту оригинала, дабы вычислять эти тексты эквивалентными?

Чтобы постараться решить данный вопрос, направляться обратиться к семантической модели перевода, правильнее к той ее разновидности, которая выстроена на компонентном анализе. Способ компонентного анализа, использованный в первый раз в 50-е гг.

XX в., основан на догадке, в соответствии с которой значение каждой единицы языка складывается из семантических компонентов — сем.Семы, составляющие значение отдельных лексических единиц, смогут быть подразделены на архисемы, дифференциальные и потенциальные семы(виртуэмы)1. Архисемы отражают те показатели содержания понятий, каковые характерны последовательности понятий, объединяемых в классы.

Так, понятия сказать, произносить, ворчать, пищать, кричать, восклицать, кричать будут объединены архисемой производства звуков человеком;гавкать, мяукать, кукарекать, куковать и др. — архисемой производства звуков животными. Вто же время дружно они будут объединены архисемой производства звуков.Семантическая иерархия оказывается очень серьёзной для перевода. Она лежит в базе переводческих операций, основанных на переходе от более частных понятий к более неспециализированным, и напротив.

Дифференциальные семы сосредоточивают в себе те показатели содержания понятия, каковые отличают его от вторых. В совокупности они составляют ядро значения слов. Так, русская глагольная форма пополз не считая архисемы перемещения, относящей ее к вторым глаголам перемещения, будет содержать в себе семы начала (перемещения), образа действия (припадая туловищем к поверхности), единственного числа и мужского рода субъекта действия, прошедшего времени, характеристики действия (медлительно). В общей структуре элементарных смыслов данной формы мы можем найти показатели, свойственные глаголу ползти в его именной

1 См.: Гак В. Г. Сравнительная лексикология. М., 1977. С. 14—15. 398

форме — инфититиве и в каждый (1 — перемещение, 2 — припадая туловищем к поверхности, 3 — медлительно), в соответствующей приставочной форме — по-полз (начало действия), в соответствующей личной форме (1 — мужской единственное число 2 — и род субъекта действия) в соответствующей видо-временной форме (воздействие уже началось, т.е. его начало свершилось). Среди дифференциальных сем, свойственных глаголу ползти во всех формах, очень выделяется сема медлительно.

Эта сема относится к разряду второстепенных, либо потенциальных, поскольку отражает второстепенный показатель действия. Как отмечает В.Г. Гак, потенциальные семы занимают важное место в речи: с ;яими связано появление переносных значений у слов1.

Соответственно на них строятся самые разные тропы, среди них и межъязыковые, переводческие.

Понятие семы разрешило в свое время выстроить семантическую модель перевода, которая наглядно говорит о том, что в переводе фактически не может быть повторена, клонирована семантическая структура знаков уникального речевого произведения.

Эта схема показывает, как суть некой единицы ориентирования (ЕО), воспринятой сознанием переводчика (ПЗ — переводящее звено), расщепляется на элементарные смыслы, среди которых выбираются самые существенные (b, d) каковые необходимо в обязательном порядке сохранить. Наряду с этим, конечно, кое-какие эле-

1 Гак В.Г. Указ. соч. С. 15.

менты смысла выпадают (а, с, е). Затем в переводящем языке выбирается единица перевода (ЕП), имеющая эти единицы смысла (b, d). Очевидно, она как правило может иметь и другие элементарные смыслы, каковые волей-неволей приращиваются к неспециализированной совокупности смыслов сообщения, что и приводит время от времени к искажениям и в любых ситуациях дает в переводе не в полной мере симметричную картину обстановки, обрисовываемой в оригинале.

Появляется вопрос: сохранение какого именно количества элементарных смыслов нужно чтобы перевод данной единицы имел возможность принимать во внимание эквивалентным?

Дж. Кэтфорд, разбиравший контекстуальные отношения языковых единиц, т.е. сообщение грамматических либо лексических единиц с лингвистически релевантными элементами в обстановках. где эти единицы употребляются, как, к примеру, в текстах, применяет в собственной теории перевода понятие контекстуального значения1. Контекстуальное значение является наборомситуационных элементов, релевантных данной лингвистической форме.

Сочетание ситуационных элементов варьирует от языка к языку и весьма редко бывает однообразным в любой паре языков. Кэтфорд приводит пример следующей обстановке: входит женщина и говорит: / have arrived. В переводе на русский язык это высказывание наверное купит форму: Я пришла. В случае если сравнить комплекты элементов обстановок, отраженных в исходном и переведенном высказывании, то возможно заметить не только их асимметрию, но и количество совпадающих и разнящихся элементов:

Британское высказывание содержит комплект из четырех элементов смысла, отражающих четыре показателя обстановки, а русский эквивалент — шесть. Общая сумма элементов суть равна семи. Схема наглядно говорит о том, что из семи элементов смысла совпадают лишь три, т.е. чуть меньше половины.

1 См.: Кэтфорд Дж.К. Лингвистическая теория перевода // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978.

С. 106 и потом.

Дабы убедиться в том, что с целью достижения эквивалентности в переводе достаточно передать только половину комплекта элементарных смыслов, совершим такой же опыт на материале второй пары языков, в частности русского и французского. Заберём маленькое высказывание из «Собачьего сердца» Булгакова и его перевод: Пес пополз, как змея, на брюхе — Le chien s’approche, rampant sur le ventre comme un serpent.

Семный анализ высказывания говорит о том, что исходное сообщение содержит комплект из 15 сем, а переводное — 17. Неспециализированное число сем обоих высказываний равняется 22, а число совпадающих сем — 11, т.е. образовывает ровно половину. Громаднейшее различие отмечается в группе, обозначающей перемещение, где из 12 сем совпадают лишь три. В случае если исключить сему единственного числа субъекта, совершающего воздействие, которая дублирует сему, со-

держащуюся в имени, согласованном с глаголом, то совпадающих сем остается всего две. Русский глагол пополз содержит в себе семы и фактически перемещения, и стадии перемещения (начала), и метода перемещения, и скорости перемещения. Французский глагол s’approcher передает только приближения и значения движения.

Помимо этого, как возможно подметить, во французском переводе использован прием модуляции: обстановка представлена как бы с противоположной стороны.

В русской фразе пес начинает перемещение откуда-то, а во французской он приближается к кому-то.

Категория рода субъекта перемещения выясняется нейтрализованной {пес — le chien) потому, что половые различия животных не всегда актуализируются в речи. В данной ситуации категория рода и в русском, и во французском языке оказывается малозначимой. В тексте эта категория достаточно четко выражается формой подлежащего, согласованного с глаголом.

Исходя из этого ее дублирование формой глагола может рассматриваться как избыточное.

Очевидно, и в русском, и во французском языке в некоторых случаях формы глаголов дублируют категорию рода, выраженную подлежащим либо восстанавливаемую из контекста. В французском языках и русском такое дублирование отмечается, например, в формах единственного числа глаголов, согласованных с подлежащим. Формы французских глаголов не дублируют в формах спряжения категорию рода, эти значения передаются раздельными формами.

Во французском высказывании его стадии и значение движения передается глаголом, а значение метода перемещения — причастной формой другого глагола ramper, определяющей состояние субъекта, в которой кроме этого дублируется сема перемещения.

Совершённый опыт наглядно говорит о том, что с целью достижения эквивалентности переводного текста исходному оказывается достаточным передать только половину неспециализированного комплекта элементарных смыслов. Это обосновывает относительность самой категории переводческой эквивалентности и определяет тот порог, за которым та либо другая единица ориентирования как единица смысла исходного текста неимеетвозможности уже превратиться в единицу перевода, т.е. принимать во внимание эквивалентно переведенной.

Помимо этого, данный опыт, что возможно продолжен на материале иных пар языков и различных по собственной протяженности высказываний, говорит о том, что в переводе происходит скорее повышение комплекта элементарных смыслов, нежели их сокращение. В примере Кэтфорда русский перевод, утратив из исходного комплекта один элемент (сообщение с настоящим), привнес три новых (дама, пешком, завершенность). В отечественном примере, где русское высказывание сравнивается с французским, в переводе были утра-

енными такие элементы смысла, как прошедшее время (воздействие началось до момента речи), начало действия, образ действия (медлительно).

В среднем в переводе достигается сохранение половины от общего семного состава совокупности смыслов, заключенной в той либо другой единице смысла, но в некоторых случаях это число возможно намного меньше. Это происходит в первую очередь в случае если переводчик использует адаптацию — прием, изменяющий саму предметную обстановку. Закономерно высказать предположение, что в случае если в переводе одна предметная обстановка заменяется второй, то и сем-ный состав единиц, обрисовывающий эти предметные обстановки, будет совсем иным.

Адаптация

Термин «адаптация» употребляется в теории перевода для обозначения для того чтобы вида преобразования, из-за которого происходит не только изменение в описании той либо другой предметной ситуации, но и заменяется сама предметная обстановка. Адаптация есть последним шагом, пройдя что, переводчик покидает область перевода и оказывается в области иных, похожих на перевод, но менее строгих форм межъязыкового и межкультурного посредничества — рефератов, переделок, подражаний и т.п.

В базе адаптации как метода достижения соответствующего коммуникативного результата, т.е. сохранения в тексте перевода прагматического значения, свойственного тексту оригинала, лежит представление о том, что кое-какие предметные обстановки, выведенные в уникальном речевом произведении, смогут быть превратно истолкованы получателем текста перевода. Соответственно текст не сможет позвать нужного коммуникативного результата, насторожив получателя понятиями о непривычных, чуждых, а возможно, и враждебных его культуре явлениях и предметах.

Исходя из этого адаптации активно использовались при переводе религиозных текстов на языки народов, чей общекультурный уровень быстро отличался от среднеевропейского. Теоретические обоснования адаптация взяла, как мы знаем, в концепции динамической эквиваленции Ю. Найды. В его работе, упоминавшейся во второй части данной книги, возможно отыскать много примеров «переводческой аккультурации» оригиналов.

Но на данный момент в переводе господствует противоположная тенденция: переводчики предпочитают не переодевать чужестранцев в национальные одежды народа переводящего языка, они не маскируют пионеров под бойскаутов, кус-кус под кашу и т.п.

К адаптации направляться доходить с громадной осторожностью. Хорошее свойство этого приема — уменьшить получателю переводного текста познание смыслов уникального произведения — обедняет межкультурную коммуникацию, нивелирует межкультурные различия, формирует фальшивое представление о том, что «везде все так же».

Адаптация вызывается, так, не столько межъязыковой асимметрией, сколько межкультурной. Исходя из этого она видится время от времени при переводе реалий, т.е. таких понятий, каковые, существуя в культуре языка оригинала, отсутствуют в культуре переводящего языка. Эти понятия смогут соотноситься с явлениями и предметами самой различной природы.

Возможно сказать о реалиях бытовых, социальных, политических и т.п.

Достаточно подробную классификацию реалий возможно отыскать в книге болгарских переводчиков С. Влахова и С. Флорина. Очевидно, адаптация — не единственный прием для передачи реалий в переводе. Более того, в современной переводческой практике для перевода реалий адаптация употребляется существенно реже, чем другие трансформирующие операции, в связи с тем, что она в значительной мере деформирует представления об другой культуре.

Однако в некоторых случаях адаптация оказывается нужной как раз чтобы сохранить целостную совокупность смыслов исходного речевого произведения, добиться подобного коммуникативного результата. Использование адаптации в этих обстоятельствах продиктовано не тем, что получатели переводного текста не в состоянии осознать какое-то явление чужой для них действительности, а асимметрией языковых картин мира, неоднозначностью ассоциативных связей, устанавливаемых между именами, предметами и понятиями настоящего мира.

Приведем ставший уже хорошим пример перевода заглавия советского фильма 60-х гг. «Летят журавли» на французский — «Quand passent les cigognes». Во французском переводе один предмет (журавли) заменен вторым (аисты). Французской культуре журавли так же прекрасно известны, как и аисты. Соответственно во французском словаре имеется лексическая единица, обозначающая данный вид птиц — la grue.

Исходя из этого семантически эквивалентный перевод в полной мере вероятен.

Но во французском языке еще с XV в. за этим словом закрепилось и переносное значение — девушка легкого поведения. В другом контексте, где обращение шла бы о журавлях, к примеру журавлиный клин — les vols кожный покров V de la grue, никакой неясности не появилось бы. Но наименование фильма — особенный текст: он призван будить воображение и приводить к интересу к тому малоизвестному, что будет в фильме, только намекая потенциальному зрителю на то, о чем в том месте может идти обращение. Появление в заглавии

неясного слова la grue в сочетании с глаголом passer, что обозначает и перемещение людей, имело возможность вызвать у потенциаль-ных французских зрителей совсем не те ассоциации, на каковые рассчитывали авторы романтического советского фильма. В противном случае хоъоря, выяснилось бы утраченым то прагматическое значение, ко-тopoe заложили авторы в наименование фильма на языке оригинала.

Так, адаптация, предполагающая замену самой Предметной ситуации, в переводе выясняется самоё кардинальным переводческим преобразованием. В случае если мы определили, что как правило в следствии семантических преобразований сохраняется около 50% сем той либо другой единицы перевода, то при адаптации число совпадающих сем в единице текста оригинала и соответствующей ей единицы перевода намного меньше. Это число пара возрастает при переходе к следующему типу трансформационных операций — эквиваленции.

Эквиваленция

Эквивалентно возможно разглядывать как переводческую изменение, располагающуюся уже в пределах эквивалентности, а не адекватности. Эквиваленция снабжает сохранение в переводе не только прагматической аналогии, но и обрисовывает подобную предметную обстановку (денотат).

Термин «эквиваленция» предложен Вине и Дарбельне для обозначения таковой переводческой трансформации, из-за которой предметная обстановка, обрисованная в тексте оригинала, передается в переводе иными структурными и стилистическими средствами, а время от времени и иными семантическими компонентами. В противном случае говоря, в общей совокупности смыслов переводимой единицы исходного текста при сохранении денотативного значения в переводе происходит изменение сигнификативного значения. Переводчик пишет или говорит о том же, но в противном случае.

В данной связи возможно разглядеть эквиваленцию на различных уровнях, в частности такие варианты эквиваленции, при которых эквивалентность предполагает трансформации структурного, семантического либо стилистического компонентов единицы уникального текста, подлежащей переводу.

Возможно высказать предположение, что эквиваленция — это таковой переводческий прием, при котором в единице текста, соответствующей какой-либо единице исходного текста, сохраняется предельное количество сем.

Начнем с первого варианта эквиваленции, т.е. с тех случаев, в то время, когда переводчик, стремясь обрисовать какую-либо предметную обстановку теми средствами, каковые традиционно закреплены за

ней в переводящем языке, всецело «отвлекается» от форм оригинала, каковые, на первый взгляд, должны воображать собой аналоги.

Как мы не забываем, в качестве хорошего примера эквива-ленции канадские лингвисты приводили обстановку, в то время, когда человек, попадая молотком по пальцу, соответственно вскрикивает: Aie! по-французски и Ouch! по-английски.

Речь заходит о восклицаниях, которые связаны с определенными типами предметных обстановок и являющихся звуковым проявлением определенных чувств. Переводчик должен преодолевать структурную асимметрию формы, имитирующей звуки, издаваемые людьми либо животными. В переводе мы сталкиваемся, конечно, не с самим звуком, а с его условным воспроизведением языковыми средствами.

В противном случае говоря, речь заходит о воспроизведении некой металингвистической функции высказывания. В эту категорию направляться включить не только воспроизведение звуков, сопровождающих кое-какие эмоции человека и типичные процессы, но и другие виды ономатопеи (звукоподражания), в частности воспроизведение звуков природы и криков животных. К данной же категории смогут быть отнесены и слова, обозначающие как производство различных звуков, так и связанные с этими звуками предметы, в случае если звуковые оболочки этих слов напоминают обозначаемые явления, к примеру, гавкать, мяукать, мычание, блеяние, кукушка, ревун и т.п.

Кое-какие слова, выстроенные на звукоподражаниях, напоминают собственной звуковой оболочкой друг друга в целом последовательности языков. Хорошим примером таковой межъязыковой аналогии звуковой формы есть слово кукушка: фр. — coucou; англ. — cuckoo; нем. — Kuckuck; ит. — cuculo; исп. — сисо, cucitilo.

Напоминают друг друга звуковой оболочкой и эквиваленты глагола мяукать в различных языках: фр. — miauler; англ. — to miaow; нем. — miauen; ит. — miagolare; исп. — maullar.

В случае если по-русски о звуках, издаваемых козами и овцами, мы говорим блеять, то по-германски об овцах говорят bloken, а о козах — meckern. Во французском языке для обозначения звуков, издаваемых этими животными, также будут употребляться два глагола: для блеяния овец скорее употребляется глагол beler, a для блеяния коз — chevroter.

В то время, когда мычат коровы и французские быки, французы говорят mugir. В этом глаголе, восходящем к латинскому mugire, в котором угадывается ономатопея, первый слог напоминает звуковую форму русского глагола. Но мычание быков и коров по-французски может обозначать и глагол, не имеющий в собственной базе звукоподражания, — beugler. О мычании германского крупного скота

говорят muhen и brullen. Мычание британских коров и бы-ковпередается глаголами to low, to bellow.

Но при всей вариативности форм слов, глаголов и имён, созданных в языках для обозначения звуков, издаваемых животными и людьми, их перевод на другие языки не воображает осо-бой сложности для перевода, поскольку эти формы зарегистрирова-ны в словарях. Переводчику принципиально важно лишь быть внимательным и попытаться не перепутать мычание британских коров и быков либо блеяние французских и германских овец и коз.

Сложнее обстоит дело, в то время, когда в тексте оригинала употребляются «чистые» звукоподражания, т.е. имитируются звуки, издаваемые животными либо людьми. Сложность состоит, во-первых, в том, что люди, говорящие на различных языках, по-различному воображают в графических формах звуки окружающего мира, т.е. ассоциируют их с различными буквенными комбинациями.

Во-вторых, информация о методах Отображения звуков окружающего мира тем либо иным языком в большинстве случаев не фиксируется ни словарями, ни какими-либо иными систематизированными источниками. Разглядим пример из повести Булгакова «Собачье сердце», которая начинается с ономатопеи. В первой главе данной повести ономатопея видится много раз.

Сравним формы, применяемые английским, французским и итальянским переводчиками для передачи этих звукоподражаний. Первые четыре строчки показывают, как обозначаются звуки, издаваемые собакой, а следующие пять — восклицания людей:

русский	британский	французский	итальянский
У-у-у-у-у-У-гу-гугу-уу!	ОО-ОО-WOO-WОО-hoo-oo!	Whouu, whouuu, whouhouhouhouuuuuu!	u-u-u-u-u-u-hu-hu-huu!…
У-у-у-у.у!	оо-оо-оо-оо-оо…	Whouhouhouuuu…	u-u-u-u-uh…
Р-р-р… гау-гау…	Gr-r-r… gruff… wuff…	Grr-grrr… Ouaou! Ouaou!	r-r-r… bau-bau…
Ф-р-р… гау…	Fr-r-r… Wuff!	Ffrrrr! — Ouaou!	R-r-r… bau!
Кугь, куть, куть!	Pup-pup-pup	Pstt, pstt	Ehi!
Фить-фить-фить!	Phew-phew-phew	Pstt, pstt	Ffih,ffih
Ай-яй-яй	Dear me, dear me…	Aieayeaye	Ahi-ahi-ahi…
А-га!	Ah, ah!	Aha!	Bene!
Ух…	ooh	—	Ah!

Приведенные примеры наглядно показывают различия в переводных предположениях обозначений звуков, издаваемых людьми и жи-

вотными. Переводчики абстрагируются от форм языка оригинала и выбирают в языках перевода формы, закрепленные за данными обстановками. Особенно наглядно это проявляется в методах подозвать собаку.

Они выясняются наболее вариативными.

Во всех переводах избраны привычные формы, с помошью которых подзывают псов в каждой из сравниваемых культур.

Очевидно, в сравниваемых языках возможно распознать множество аналогий в звукоподражаниях. Мы видим, что во всех языках вой собаки передается обозначением звука, близкого русскому [у]. В рычании везде присутствует обозначение звука, близкого русскому [р].

Но гавканье передается во всех языках особенными формами. Британская форма не имеет в собственной звуковой оболочке ничего общего с фонетической формой русского.

Французская форма мало напоминает русскую, а в итальянской звук [г] заменяется звуком [б].

Приведенные формы, различающиеся собственной звуковой структурой, соотносятся с одними и теми же предметными обстановками (вой, рычание, гавканье собаки, методы подозвать собаку, выражение сожаления, удовлетворения и т.п.). Переводчик, осознав суть этих форм и их соотнесенность с предметными обстановками, выбирает такие формы, каковые систематично употребляются для обозначения подобных обстановок в языке перевода.

В случае если перевод осуществляется на родной язык, то поиск соответствующих форм для передачи аналогичных звукоподражаний не вызывает особенных затруднений. Перевод на неродной язык может привести к, поскольку в большинстве случаев эти формы не фиксируются словарями.

Переводчику приходится функционировать в соответствии с так называемой денотативной модельюперевода: искать в самых разных источниках (книгах, кинофильмах, обращениях к информантам—носителям переводящего языка) описания подобных типических обстановок и необходимые формы их обозначения. Неспешно в сознании переводчика накапливается нужная информацию о формах описания тех либо иных предметных обстановок неродным языком.

Эти знания должны быть структурированы в некотором роде. Структурированное знание о обычных формах и предметных ситуациях их описания возможно выяснено термином фрейм.Данный термин стал широкоупотребительным по окончании выхода в свет в 1974 г. работы Марвина Минского «Фреймы для представления знания»1.

Фрейм — это структура данных для представления стереотипной обстановке. С каждым фреймом ассоциируется информация

1 Minsky M. A Framework for Representing Knowledge. Cambridge, 1974. В русском переводе работа вышла в 1979 г.

различных видов, а также культурологического замысла. Минский воображает фрейм в виде сети, складывающейся из связей и узлов между ними. Верхние уровни фрейма четко очерчены, поскольку образованы такими понятиями, каковые постоянно являются честными в отношении какой-либо определенной ситуации.

На низких уровнях имеется множество особенных вершин-терминалов, каковые нужно заполнить характерными примерами.

Так, в самом неспециализированном замысле фрейм определяется как иерархическая структура знаний о некоем стереотипном положении вещей — о ситуации, событии, факте, явлении, действии, каком-либо материальном либо нематериальном объекте. Объединение знаний в составе фрейма обусловлено тем, что они в совокупности обрисовывают некий обычный стереотипный комплект, с которым человеку приходится иметь дело в повседневной практике.

К примеру, при словах сутки рождения у каждого появляются определенные представления: гости, подарки, торжественный обед. Очевидно, таковой стереотип культурно обусловлен и зависит не только от языка. Сравнение стереотипов, свойственных культуре оригинала, с теми, каковые функционируют в культуре переводящего языка, показывает все типы оппозиций картин мира: обобщенной общечеловеческой и национально-этнической, общечеловеческой и личной, этнической и личной.

Переводчик, накапливая знания о чужой культуре, в большинстве случаев фиксирует их в сознании как раз в виде фреймов. Так, в отечественной ситуации фреймом будет собака, а его терминалами — вой, гавканье, рычание, методы подозвать собаку, и ошейник, конура, заглавия разных пород псов, частей тела и другое.

Понятие фрейма выясняется ответственным с дидактической точки зрения. Будущие и «действующие» переводчики, изучая зарубежный язык либо совершенствуясь в нем, должны всегда пополнять и структурировать собственные владения иностранным языком и стоящей за ним культуры как раз методом заполнения всех терминалов фрейма. Такое структурирование знаний окажет помощь переводчику осознать, какой информации ему недостает, и отыскать нехватающую данные перед тем, как она ему пригодится в переводе.

Эквиваленция употребляется часто при переводе идиоматических выражений, пословиц, поговорок. В действительности, фразеологические обороты, в большинстве случаев, содержат метафору, в которой в образной форме передается какая-либо мысль. Так, мысль безотносительной тишины, необыкновенной для мест скопления людей, в русской речевой практике довольно часто передается гиперболическим фразеологическим оборотом слышно, как муха пролетела. В испанском

языке в подобных обстановках употребляется фразеологизм с подобным смыслом oir el vuelo de un pajaro — слышать полет птицы. Эти фразеологические обороты различаются как структурной моделью (сложная глагольная конструкция в русском языке и именная в испанском), так и конкретным образом (муха в русском языке и птица в испанском).

Но эти различия в этом случае не значительны, поскольку в уникальном тексте фразеологический оборот синтагматически не связан, в противном случае говоря, образ, лежащий в базе перевода, нигде в тексте более не употребляется. Двуязычные фразеологические словари, и словари поговорок и пословиц предоставляют широкий материал, иллюстрирующий различия способов обозначения одной и той же ситуации, идеи, морали. Переводчики, в большинстве случаев, применяют как раз те обороты, каковые приняты в переводящем языке, независимо от того, как описывается обстановка, мысль, мораль в тексте оригинала. Приведем кое-какие примеры:

Apple polishing (англ.) — полировка яблок — угодничество То hang также ‘s axe (англ.) — повесить топор — отойти от дел То take the cake (англ.) — забрать пирожное — победить приз То spill the beans (англ.) — рассыпать бобы — проболтаться1 Manger Dieu (фр.) — имеется Всевышнего — причащаться Travaux d’Hercule (фр.) — труды Геракла — двенадцать подвигов Геракла, титанический труд

Cesar ou rien (фр.) — Пан либо пропал

Quand les poules auront des dents (фр.) — В то время, когда рак свистнет

Как возможно подметить, последняя русская поговорка В то время, когда рак свистнет, обозначающая идею неизвестного и немыслимого будущего, на французском языке возможно передана аналогом Quand les poules auront des dents {в то время, когда у кур будут зубы). «В переводе, — отмечали Вине и Дарбельне, — направляться придерживаться хороших форм, поскольку упрек в англицизмах, германизмах, испанизмах постоянно будет звучать в адрес тех, кто формирует инновации методом калькирования»2. Это предостережение очень принципиально важно для переводчика. В большинстве случаев переводчики и не стремятся выйти за пределы общепринятого в переводящем языке, не стесняясь применять прием эквиваленции.

В той же первой главе «Собачьего сердца» мы встречаем пара выражений, обозначающих различные эмоции: возмущение (Линия знает, что такое!), требование продолжения рассказа (Ну-у?), сожаление (Боже мой/). В любых ситуациях переводчики ис-

1 Британские примеры заимствованы из кн.: Крупнова В.Н. В творческой
лаборатории переводчика. М., 1976. С. 120 и потом.

2 Vinay. J.-R, Darbelnet J. Op. cit. P. 52.

пользуют формы, принятые в языке перевода для выражения этих эмоций и идей:

ит.: Che razza di roba! — Davve-e-ro? (в действительности!) — отличных показателей! англ.: / don’t know what the world’s coming to! — Well? — Good God! фр.: Qu’est-ce que c’est encore que cette histoire! — Quoi-oi? — Seigneur!

Но эквиваленция выясняется не всегда вероятной и не всегда желательной в переводе. Мы уже упоминали о том, что современная «мода» художественного перевода предписывает, дабы переводчики в основном следовали формам текста оригинала. Искушенному читателю уже не весьма интересно определить, о чем пишет создатель оригинала.

Ему весьма интересно выяснить, как это «звучит» на языке оригинала.

Но время от времени сам текст предписывает калькирование идиоматических выражений. Это происходит, например, при так называемой игры слов, являющейся одну из непростых обстановок перевода, в то время, когда обыгрывается один из компонентов идиоматического выражения методом восстановления его начального значения, потерянного в идиоме.

Эквиваленция может в некоей степени деформировать стилистическую окраску единицы перевода. Это происходит тогда, в то время, когда передается лишь денотативное значение какого-либо фрагмента текста, а его стилистическое значение остается невос-произведенным. В аналогичных случаях время от времени говорят о стилистической нейтрализации.Такая изменение выясняется очень страшной, поскольку она затрагивает уже прагматический уровень единицы перевода.

В действительности, выбор автором исходного сообщения определенной стилистической формы постоянно преследует цель оказания определенного действия на получателя сообщения, т.е. успехи определенного коммуникативного результата, реализации эстетической функции высказывания.

Механизм выбора переводчиком формы, которая обрисовывала бы подобную предметную обстановку и имела бы соответствующую стилистическую окраску, т.е. выбор самый точного эквивалента, возможно показать следующим примером.

Разглядим, как в тексте пародийно-юмористического романа французского писателя Сан-Антонио «История Франции, по Сан-Антонио»1 описывается наружность галла, старого предка французов. Для анализа механизма переводческого коммуникативного акта выберем, но, только те единицы, каковые не

1 San-Antonio. L’histoire de France vue par San-Antonio. Paris, 1970.

Сан-Антонио — псевдоним французского писателя Фредерика Дара (Frederic Dard), автора популярных детективных романов.

имеют словарных эквивалентов в двуязычных словарях либо имеют упрощенный эквивалент. Выделенные лексические единицы обозначают элементы портрета человека. Но портрета не простого, а юмористически окрашенного, данного в описании, стилизованном под просторечье:

Mais pour toujours, le Gaulois restera un grand costaud avec des lampions bleu-candide…

Начало высказывания не воображает особенной сложности для перевода, а соответственно и интереса для анализа. Его возможно перевести дословно, не нарушив наряду с этим нормы переводящего языка:

(1) Mais (2) pour (3) toujours, (4) le Gaulois (5) restera (6) un grand (7) costaud (8) avec…

(1) Ho (2) на (3) неизменно (4) галл (5) останется (6) высоким (7) детиной (8) с…

Обратимся к первому выделенному слову. Первая естественная операция на этапе декодирования, в случае если единица декодирования плохо известна переводчику, — обращение к двуязычному словарю. Для слова des lampions (мн. число слова lampion) во французско-русском словаре предлагаются следующие эквиваленты: плошка (для иллюминации), лампион, бумажный фонарик, цветной фонарик для иллюминации.

Образ галла предстает пара таинственным: с какими плошками для иллюминации ходили галлы? А возможно, они обожали цветные фонарики? За расшифровкой приходится обратиться к особым французским словарям.

В одном из них — словаре арго — обнаруживаем, что слово lampions обозначает глаза.

На этапе декодирования происходит идентификация трех типов: идеографическая (1) — глаза, образная (2) — бумажные шары либо плошки, которые содержат фитиль и масло для освещения, и стилистическая (3) — просторечье. Сперва идентифицируется неспециализированное нейтральное значение единицы, в котором устанавливается сообщение символа с окружающей средой (денотативное значение): lampions =yeux, т.е. обнаруживается самый нейтральный синоним, который связан с денотатом через понятие, содержание которого отражает, как мы знаем, не все, а только главные, сущностные особенности объекта.

После этого определяется образная база символа. Привлекает внимание значение sphere de papier plisse (бумажный шарик). Символ получает метафорическое значение: глаза, похожие на шары.

И, наконец, устанавливается место символа среди стилистических синонимов.

Слово lampions в значении yeux относится к сфере арго.

/. lampionyeux (идеографическая, денотативная идентификация);

//. lampionlanterne venitienne; cylindre ou sphere de papier plisse; godet utilise pour les illuminations (образная идентификация);

///. lampionargo (стилистическая идентификация).

На этапе декодирования формируется полное представление о единице, которой требуется отыскать эквивалентное обозначение в языке перевода на этапе реконструкции.

Реконструкция начинается с установления денотативной эквивалентности между нейтральным синонимом единицы исходного текста и соответствующим знаком переводящего языка. В нашем случае нейтральным синонимом текстовой единицы lampion выясняется слово yeux, a русским эквивалентом окончательного — слово глаза.

После этого определяется соответствующая стилистическая парадигма синонимов, к которой обязан относиться выбираемый символ. В этом случае арготическая окрашенность французского слова дает нам основания обратиться к парадигме просторечных и жаргонных синонимов слова глаза. Соответственно из неспециализированной синонимической парадигмы, складывающейся из 11 участников, исключаются все иные стилистические парадигмы (поэтические, официальные, интимные и др.).

Затем из стилистической парадигмы неотёсанных и просторечных синонимов выбирается символ, имеющий близкую образную базу: шары — сферическая форма и большой размер.

Очи (уст., поэт.)
Вежды (уст., поэт.)
Глаза нейтральное познание предмета

Глазоньки (несложен, и народно-поэт.) Глазенапы (несложен, и шутл.) Глазищи (несложен.) Гляделки (грубо, несложен.) Буркалы (грубо, несложен.) Зенки (грубо, несложен.) Шары (грубо, несложен.)

Выбор окончательного эквивалента на этапе реконструкции (Р) происходит в обратной последовательности если сравнивать с процессом идентификации единицы исходного текста на этапе декодирования (Д).

Д: образная стилистически окрашенная единицы ИТнейтральная (понятийная) единица ИТ + стилистические и образные Коннотации;

Р: эквивалентная нейтральная (понятийная) единица ТП + эквивалентные стилистические и образные коннотацииэквивалентная образная и стилистически окрашенная единица ТП.

Так, avec des lampions bleu-candide ~ с простодушно-светло синий шарами.

Очевидно, переводчик имел право выбрать и иную базу для образного сравнения, в частности плошку либо блюдце, тем более что в русском языке сравнительный оборот глаза, как блюдца в просторечном потреблении вероятен. Но ни плошка, ни блюдце не являются в русском языке метафорическими обозначениями глаз.

Варианты типа с плошками либо с блюдцами, каковые вероятнее стали бы понятны из контекста, являются окказиональные метафоры, созданные переводчиком в том месте, где создатель употребляет стертую метафору, просторечное клише. Более сложные конструкции, сравнительный оборот (с глазами, как плошки) либо другая, прямо-переносная конструкция (типа с блюдцами глаз) необоснованно утяжелили бы описание.

Данным примером мы продемонстрировали, как происходит переводческий поиск эквивалента, имеющего не только подобное предметное значение, но и близкое стилистическое значение. Но стилистическая эквиваленция как переводческий прием содержится не в сохранении стилистического значения, а в его нейтрализации в силу межъязыковой асимметрии.

Эта асимметрия особенно четко проявляется в тех случаях, в то время, когда исходное высказывание выстроено с применением просторечных, стилистически сниженных элементов. Возможно отыскать в памяти весьма узкое наблюдение одного из первых мастеров русского перевода В.А. Жуковского, что отмечал, что «все языки имеют между собой некое сходство в высоком и совсем хороши один от другого в несложном либо, лучше сообщить, в простонародном»1.

Стилистически маркированные элементы речи показывают на определенное отношение автора к обрисовываемой обстановке: пренебрежение, негодование, презрение, восторг. Они говорят о социальном положении, уровне образованности, эмоциональном состоянии самого автора речевых произведений, его отношении к литературным нормам и языку. Отыщем в памяти пародию на «народных» писателей у И. Ильфа и Е. Петрова: «Инда взопрели озимые, рассупонилось красное солнышко, рас-таддыкнуло собственные лучи по белу светушку…», и шокирующие тексты Э. Лимонова и пр.

В случае если мы говорим о переводе художественной литературы, то нужно отличать обращение персонажей, их реплики, внутренние

1 Жуковский В.А. О басне и баснях Крылова. 1809 // Русские писатели о переводе. Л., 1960.

С. 87.

монологи и пр. от речи автора литературного произведения. Ав-тор довольно часто стилизует обращение персонажей, чтобы сделать бо-лее полной их чёрта. Возвратимся к первой главе «Собачьего сердца». Она выстроена в виде внутренней речи бродячего пса.

Формы, каковые применяет Булгаков, изобилуют просторе-чием.

Переводчики как раз потому что языки очень сильно разнятся в несложном, довольно часто предпринимают стилистическую эквива-ленцию, или подыскивая в языке перевода формы, каковые иными средствами передают подобный объективный суть и имеют соответствующее стилистическое значение, или нейтрализуя стилистическую окраску и сохраняя только объективный суть тех либо иных единиц перевода. В последнем случае потеря стилистического компонента разрешает нам сказать уже скорее не о переводческой трансформации, а о деформации.

Приведем пара примеров.

«Какая гадина, и вдобавок пролетарий1.» — восклицает Шарик по поводу повара, обварившего его кипятком. В переводе на английский гадина заменяется экспрессивной формой swine (свинья, подлец), во французском — l’ordure (помойка, подлец), в итальянском — brutta carogna (падаль, подлец). Все эти формы основаны на иных образах, но способны передать соответствующее стилистическое значение.

Следующее изречение, относящееся к тому же мучите-лю, — жадная тварь в британском варианте представлено как the greedy, grudging beast (жадная, скупая скотина), во французском — rapiat (скупердяй, сквалыга). В противном случае говоря, сохранены и сема жадности, и стилистическая окраска сниженности, и эмоциональное значение неприязни. В итальянской версии употребляется выражение razza di porco (подобие свиньи), в котором отсутствует сема жадности.

«Какого именно лешего, спрашивается, носило его в кооператив Цент-рохоза?» — удивляется Шарик. Британский переводчик отходит от формы леший, имеющей сему лесной демон, которая может 5ыть передана в английском соответствующими формами, по причине того, что в английском вопрос о обстоятельствах необычного поступка кого-либо никак не связан с лесными демонами.

Исходя из этого в переводе на английский вместо лешего появляется недобрый ветер — «What ill wind, one wondered, was blowing him into the Cooperative of the Peoples Economy?» Наряду с этим просторечная окраска образа пара теряется. Во французской версии сохраняется сема дьявольских сил quel demon (какой демон, сатана), но теряется стилистическая окраска просторечия. В итальянском переводе осуществлена полная нейтрализация: экспрессивное русское выражение заменено несложным вопросом из-за чего (perche), исходя из этого итальянская версия перевода данного выражения представляется наименее успешной.

И, наконец, последний пример. Шарик преобразовывается в человека и начинает сказать, вспоминая прибаутки, узнаваемые его донору гипофиза Климу Чугункину. В какой-то момент он произносит долгую шутливую фразу: «Дай папиросочку, у тебя штаны в полосочку».

Суть шутки в рифмовке слов, каковые не смогут сочетаться в одном высказывании.

Денотативная обстановка — просьба дать папиросу. Конечно, в других языках фразеологические аналоги данной шутки вряд ли вероятны. Переводчик оказывается перед необходимостью конструирования некой рифмованной формы, в которой сталкивались бы несочетаемые в простой речи слова и которая соотносилась бы с подобной предметной обстановкой.

Французский переводчик находит успешное ответ: «D