Глава i. сенсационный дебют 2 страница

— Ах, милочка, какой он душка! — вся раскрасневшись от беспокойства, тихо сказала Гермина, кидаясь обнимать собственную старшую подругу. Та безрадостно улыбнулась.

— Попытайся позабыть об этом хоть до конца пьесы. не забывай лишь то, что тебе ещё два акта сыграть нужно.

— Ох, Оленька, чего мне опасаться? Моя роль мелочи, а твой успех уже решен.

Бельская нежно совершила рукой по блестящей красноватой головке собственной подруги.

— Все это так, Герми, но не забудь, что “вечер нужно хвалить, в то время, когда утро настанет”.

Распростившись с “директором” и интендантом драматической школы, Мейленом, британские путешественники медлительно возвращались на собственные места. Оба казались задумчивы.

— Да, занимательная особа, эта русская актриса! — увидел барон Джевид. — Умна и с характером! Такие смогут быть крайне полезны…

— Либо весьма страшны… — перебил лорд Дженнер. — Мне несравненно больше нравится вторая дебютантка. Это вправду дитя, тесто, из которого возможно вылепить все, что угодно.

— Либо ничего! — насмешливо засунул лорд Джевид. — Не забудь, что тесто владеет свойством расплываться, причём сглаживается всё, что на нем было написано.

— Всякое тесто возможно заключить в форму, — с оттенком досады отрезал Дженнер. — В то время как твоярусская Геро думается мне степной кобылицей, не очень-то легко поддающейся выездке.

— Ну, это ещё посмотрим, дружище! По крайней мере, она стоит того, дабы постараться. А для этого в первую очередь нужно залучить её в Америку.

— Что не так-то легко по окончании сегодняшнего успеха Геро. Ты видел, в каком восхищении его сиятельство “интендант”, да и печать расхвалит русскую дебютантку.

Барон Джевид пожал плечами.

— Печать в отечественных руках, да, помимо этого, мало ли задач, аналогичных данной, приходилось мне разрешать! Предоставь это дело мне, дружище.

— Как желаешь, я лишь прошу тебя не предпринимать ничего относительно Гермины, не предотвратив меня, — серьёзно увидел Дженнер.

— Эта девочка тебе нравится — тем лучше. В твоих руках она постоянно останется в отечественном распоряжении.

Тёмные брови лорда Дженнера мрачно сдвинулись, но он ничего не возразил.

В коридоре было через чур много народу, дабы продолжать интимный разговор. А до тех пор пока они дошли до собственной ложи, занавес уже встал для 4-го действия.

Кончилась пьеса. Умолкли последние рукоплескания. Выслушаны комплименты и последние поздравления.

Радостные, усталые и взволнованные, смыли дебютантки румяна и белила с прелестных свежих лиц и, переодевшись в простые чёрные платья, медлительно переступили за порог актёрской лестницы в новом Бург-театре.

За дверями их встретило громкое “браво” целой толпы поклонников, по обыкновению осаждающих выход артистов. Тут были и товарищи по консерватории, и газетные репортёры, и блестящие аристократы, представители военной и штатской “золотой” молодёжи, интересующейся той либо другой артисткой.

Среди восторженных приветствий Бельская села в заблаговременно нанятую коляску и усадила около себя Гермину, которую давала слово лично отвезти к матери, уехавшей до конца спектакля по какому-то неординарно “серьёзному делу”.

Лошади тронулись. Извозчик медлительно отправился среди расступившейся толпы. В коляску полетели цветы.

ГЛАВА III. Полное разочарование

Десять дней спустя в маленькой квартирке Бельской хорошенькая Гермина Розен рыдала, прильнув кудрявой головкой к плечу старшей подруги.

— Нет, нет, я не переживу этого разочарования! — твердила она. — По окончании всего, что было, по окончании для того чтобы невиданного успеха, как твой, по окончании формального обещания самого “интенданта” и внезапно… отказ! Отказ в третьем дебюте! Это неслыханное оскорбление!

И я не осознаю, как ты можешь оставаться спокойной, Ольга!?

— Приходить в отчаяние ни при каких обстоятельствах не нужно, в особенности в тех случаях, в то время, когда ничего страшного, в сущности, не случилось…

— Что ж, ты находишь естественным отказ в третьем дебюте по окончании твоего успеха в первых ролях? По окончании всего, что о тебе писал Шпейдель?

Ольга улыбнулась, но ухмылка вышла невесёлой.

— Врач Шпейдель был весьма хорош ко мне и расхвалил выше меры, но другие критики находят, что я не хватает верно говорю по-германски. Возможно, они и правы.

— Неправда! — вскрикнула Гермина. — Смешно просматривать подобные глупости! Да и не о тебе родной обращение, а и обо мне. Что ж, и у меня зарубежный выговор нашли, у венской-то уроженки?

Нет, все это — интрига! Марта Нессели недаром сидела как пришибленная, в то время, когда ты игралась Маргариту, а её обожатель недаром друг г-на “интенданта”.

Ольга Бельская задумалась на 60 секунд. Слово “интрига”, сказанное маленькой приятельницей, пробудило в ней смутное воспоминание… Но, необычное дело, ей припомнилась не хорошенькая актриса — в “коронных” ролях, в которых она начинала, а низкий худощавый господин, в идеальном фраке, со звездой на груди и с чисто еврейским типом умного, больного лица: Адольф Блауштейн, известный австрийский банкир, так усердно заботившийся за красавицей-консерваторкой на протяжении последнего ученического спектакля. Припомнился Ольге и прекрасный кружевной веер с алмазом-шифром, поднесённый ей этим архимиллионером, и нечайно сорвавшийся с её губ ответ: “я не продаюсь, барон… особенно жиду…”

(прототип: Адольфа Блауштайна — барон Альфред Соломон Ротшильд, 1844-1911)

Боже, какой злобой сверкнули впалые тёмные глаза иудейского банкира, не отыскавшего ответа на её полусознательную наглость, но смерившего её продолжительным злобным взором… Не в этом ли взоре следовало искать объяснения нарушения словесного условия, практически официально заключённого между дебютанткой и дирекцией венского придворного театра по окончании её сенсационного успеха в ролях Геро и Гретхен? Влияние жидовства громадно везде, в особенности же в Вене.

И, как знать, не были ли два британца, находившиеся при ещё более наглом ответе русской актрисы второму влиятельному иудею-банкиру, Альфреду Цвейфусу, — не были ли они агентами, исполнителями иудейской мести? Так как они были ей представлены самим графом Хохбергом, всемогущим “интендантом” королевско-императорских австрийских театров…

Но при таких условиях, чем же растолковать нарушение условия дирекции Бург-театра с Герминой Розен, которая ни на какую наглость не была способна, и к тому же сама была еврейкой, либо по меньшей степени, дочерью еврейки, близкой к отцу того самого Цвейфуса, которого так остроумно “обидела” красивая женщина дебютантка.

— Сообщи мне, Гермина, — нежданно обратилась Ольга к собственной юный подруге, нетерпеливо расхаживавшей по помещению. — Сообщи мне, не встречала ли ты ещё раз этих британцев, — не забываешь тех, которых граф Хохберг стал причиной нам в уборную на протяжении представления Геро?

Наряду с этим вопросе лёгкий прозрачный румянец на ласковом личике Гермины Розен сменился яркой краской, а её тёмные глазки заблестели.

— Само собой разумеется, видела — ответила она. — По крайней мере, одного из них, лорда Дженнера… Он приехал с визитом к мамаше по окончании моего дебюта, и представь себе для чего?.. Я кроме того удивилась, да и мама также.

Лорд Дженнер рекомендовал мне бросить неблагодарную Вену и отправиться в Америку, где актрис с этими талантами, как у нас с тобой, на руках носят и золотом засыпают…

Выражение удивления показалось на красивом задумчивом лице Ольги.

— Значит, и тебе предлагали ангажемент в Америку, как и мне? — задала вопрос она. — Необычно…

— Отчего же необычно, дорогая девушка? — нежданно раздался мужской голос за спиной молодых девушек.

Обе содрогнулись и обернулись навстречу двум старикам, со снежно-белыми кудрями и страно почтенными лицами.

Один из этих стариков носил министерские бакенбарды и элегантный яркий костюм, мало моложавый для его лет. Но к наружности известного агента все в далеком прошлом уже привыкли, нимало не удивляясь его пристрастию к коротеньким пиджачкам и розовым галстучкам. Подстать костюму, противоречащему возрасту, было и лицо Карла Закса, степенности и почтенности которого противоречили пронзительные глаза и лукавые, вызывающие какие конкретно угодно эмоции, лишь не уважения, подобающего 65-летнему старику.

Карл Закс был весьма популярен в артистических кругах Берлина и Вены и являлся желанным гостем в доме каждого актёра либо актрисы.

Спутник его был не меньше популярной личностью, не смотря на то, что по вторым обстоятельствам. Это был большой статный старик также лет 65-ти, с долгой окладистой серебристой бородой и хорошими голубыми глазами. Одет он был в долгий тёмный сюртук, с тёмным же галстуком.

Август Гроссе был также знаменитостью театрального мира, всем известным и всеми любимым провинциальным директором. Вся Германия знала и ценила этого умного и хорошего старика, заслужившего бесконечное уважение и тёплую признательность бесчисленных молодых актёров, которым он облегчал первые шаги на сцене, воспитывая их в собственной труппе и подготовляя для более больших сцен.

Юные девушки прекрасно знали обоих случайно встретившихся на лестнице стариков, и потому не особенно удивились их неожиданному появлению.

— Надеюсь, красивая мамзель Ольга забудет обиду мне моё появление из-за кулис в самую увлекательную 60 секунд… Вы были так углублены в ваши размышления, что не слыхали ни отечественного звонка, ни отечественных переговоров с вашей лучшей хозяйкой, указавшей нам путь ко мне, в царство таланта и красоты.

Театральный агент сказал напыщенным слогом человека, желающего казаться совсем вежливым и утонченным. Для артистов, имеющих дело с венским агентом, достаточно было того, что “директор” Закс был редким исключением среди остальных агентов (как правило иудеев), через чур открыто наблюдающих на актёров и особенно на актрис, обращающихся к ним, — как на живой товар. Карл Закс, напротив, щеголял отеческим отношением и вежливостью к своим клиенткам.

И за это обожали его, и юные артисты с радостью следовали его рекомендациям.

— Итак, вы находите, что приглашение в Америку вещь удачная? — задала вопрос Ольга, усадив собственных гостей, и придвинула к ним ящик с русскими папиросами.

— А из-за чего бы и не так, красивая Геро? — мягко и убедительно заговорил театральный агент, — Договор, предлагаемый вам дирекцией театра в Мильвоке, имел возможность бы соблазнить кроме того ветхую знаменитость, не только молодую начинающую артистку. В другом случае я не дал совет бы вам принять это предложение и не приехал бы сейчас повторит данный совет.

— А я отвечу вам сейчас то же , что ответила день назад, а также еще более решительно: нет, нет и нет… И понимаете из-за чего? — без шуток возразила Ольга. — Меня упрекают в неправильном выговоре, не так ли?.. Следовательно, я обязана исправить данный недочёт.

Но разве вероятно сделать это, живя между чужестранцами?

В Америке я могу лишь ещё хуже сломать собственный немецкий язык.

Театральный агент покачал головой.

— Вы через чур добросовестны, мамзель Ольга, — неодобрительно увидел он. — Если бы ваш выговор был вправду так силен, дабы помешать вам иметь успех, то вас, само собой разумеется, не приглашали бы в Мильвоке.

— При таких условиях кому же пригодилось устроить интригу, уничтожившую отечественный ангажемент в Бург-театре? — нежданно вымолвила Гермина Розен. — Не поразмыслите, что я о себе волнуюсь, господа. Моя мамаша всегда была против моего поступления в Бург-театр, где начинающим платят такое мелкое жалованье. Она уступила лишь моим просьбам, да рекомендациям Ольги.

Но сейчас, в то время, когда мой ангажемент расстроился, мамаша положительно ликует, взяв возможность принять предложение директора Яунера, что ставит новую феерию и приглашает для неё особую труппу. Я возмущаюсь за Ольгу, которая играется лучше всех ветхих венских актрис и которую кто-то не желает допустить на придворную сцену.

Ветхий провинциальный директор, до сих пор молчавший, нежданно обратился к Ольге:

— Вы рассуждаете совсем верно, мамзель Ольга. Я кроме этого не рекомендовал бы вам уезжать в Мильвоке, хотя бы вследствие того что вам, как иностранке, всё-таки необходимо больше времени и труда для подготовки каждой новой роли. В Америке же ставят новые пьесы чуть не каждый день, и большое количество, в случае если с двумя репетициями.

Исходя из этого вам, без сомнений, тяжело будет выдержать целый сезон, в особенности при неосуществимости заблаговременно подготовить роли, в малоизвестных пьесах.

Карл Закс сделал невольную мину.

— Вот это уж плохо, ветхий приятель, отбивать хлеб у рабочего человека, — шутливо увидел он. — Если вы станете мешать мне заключать договора, то мне нужно будет закрывать лавочку… А я был так не сомневается в согласии отечественной прелестной Геро, что заблаговременно написал проект договора, а также принес его с собой.

— Зря волновались, директор, — нормально увидела Ольга. — В случае если я отказалась от столь же лестного, как и удачного, предложения, то как раз вследствие того что предвидела те артистические трудности, существование которых подтвердил мне только что директор Гроссе.

— Но, при таких условиях, что же вы собираются предпринять, дорогая девушка? Дело идёт к лету, нужно же вам решиться на что-нибудь, не то, пожалуй, останетесь без ангажемента на будущую зиму. Хорошенькая Гермина опять вмешалась в беседу:

— А я рекомендую Ольге плюнуть на все важные театры и поступить к Яунеру совместно со мной. Во-первых, мы будем совместно и докажем неприятной дирекции Бург-театра, что в ней не нуждаемся и что публика нас ценит честнее, чем они. А, во-вторых, Яунер ставит дивную феерию, переделанную из сказки Андерсена “Воронье гнездо”. В том месте две главные женские роли, одна лучше второй.

Для одной он пригласил меня, а для второй, очень сильно драматической роли, он весьма бы желал заполучить Ольгу…

Он сам просил меня уладить это дело и убедить тебя переговорить с ним. Я, само собой разумеется, давала слово сделать, что могу, и буду вечно радостна, если ты согласишься. Право соглашайся, Ольга…

— Вам бы театральным агентом быть, дорогая девушка, — любезно увидел Закс. — Вы кого угодно убедите…

— Лишь не меня, — важным голосом перебила Ольга. — Ты не злись на меня и не огорчайся. Но затевать карьеру у Яунера, значит окончательно отказаться от важной сцены.

В случае если я бросила отчизну чтобы обучаться и сделаться настоящей важной актрисой, в случае если я имела терпение два года не прочесть ни одной русской книжки, не сообщить ни слова на родном языке, дабы приучиться кроме того думать по-германски, то, согласись, было бы как минимум нелогично бросать сейчас важное мастерство лишь вследствие того что кто-то либо что-то помешало моему успеху. Возможно мне, вправду, нужно ещё год обучаться по-германски…

Что ж, я так и сделаю и отправлюсь просить ангажемента не у Яунера, а вот у директора Гроссе. Его привела ко мне сейчас сама будущее. Возможно, он не откажется забрать меня в собственную труппу и заняться со мной так же, как он занимался со столькими вторыми певцами и начинающими актёрами, ставшими сейчас известными артистами.

Ветхий агент чуть не подскочил от удивления.

— Но разрешите, дорогая девушка… Мой ветхий приятель Гроссе простит меня. Он знает моё уважение к нему и моё доверие к его способе и его точке зрения.

Но для чего же вам тратить год либо два в мелком провинциальном театре, в каком-то Аугсбурге?..

— Лучше первенствоватьв деревне, чем вторым в Риме, сообщил Цезарь, а он был не глупей нас с вами, — радуясь, ответила Ольга. — В случае если директор Гроссе не откажет мне в рекомендациях, то я, само собой разумеется, выдержу сезон не хуже второй.

Умные, хорошие глаза ветхого директора засветились эйфорией.

— Рекомендации мои к вашим услугам, дорогая девушка. Поверьте, я душевно рад, тем более что артистки на ваши роли у меня ещё нет. Но я обязан подметить одно: бюджет моего театра очень ограничен.

Ольга Бельская радостно захохотала.

— Ну, это вопрос второстепенный. По счастью я имею возможность прожить безбедно два-три года, а также сделать себе необходимые костюмы. Исходя из этого назначайте мне содержание, какое сами желаете, дорогой директор.

Я заблаговременно на всё согласна…

ГЛАВА IV. В Берлине

Прошло три года…

Опять встречаем мы отечественных артисток, но уже в шикарном будуаре прелестного мелкого дома на одной из лучших улиц Берлина, огибающих известный муниципальный парк Тиргартен. В данной шикарной вилле живет Гермина Розен, “звезда” одного из бессчётных частных берлинских театров, сверкающая красотой, бриллиантами и нарядами более чем драматическим талантом.

Три года — время большое для юный девушки, и для юный артистки в особенности. За три года дама может многому обучиться, и ещё больше позабыть, не кроме и детски чистых увлечений дружбой и любовью.

Но, как это ни необычно, симпатия, связывавшая двух столь мало схожих учениц венской консерватории, однако сохранилась, не обращая внимания на трехлетнюю разлуку. И сейчас Бельскую, только что приехавшую в Берлин, встретила на вокзале Гермина Розен. С величайшим трудом удалось русской артистке отвоевать себе право поселиться в отеле “Бристоль”, а не в прелестном “апартаменте”, приготовленном для неё подругой в собственной шикарной квартире.

В виде вознаграждения Ольга давала слово приятельнице обедать у неё в тот же сутки и совершить совместно целый вечер.

Узкий, роскошно сервированный обед только что кончился.

Подруги перешли из прекрасной столовой, меблированной тёмным деревом с необычайным изобилием и бронзовыми инкрустациями серебра на двух громадных резных буфетах, и расположились в маленьком восьмиугольном будуаре хозяйки дома — прелестном уголке, сплошь затянутом палевым атласом с вышитыми по нем букетами пунцовых роз, любимых цветов Гермины (в этом сезоне, по крайней мере). Большие букеты таких же роз находились на камине и на столиках.

В открытое венецианское окно, задернутое шторой из настоящего венецианского кружева, доносился свежий весенний воздушное пространство, насыщенный запахом цветущей сирени. Окно будуара выходило в мелкий цветник, расположенный перед фасадом виллы “Гермины”. Затейливая золочёная решетка отделяла данный цветник от улицы.

— Ну, сейчас говори о собственном житье-бытье, Ольга, — заговорила хозяйка, усаживая собственную гостью на мягкую кушетку и придвигая к ней мелкую японскую чашечку с душистым кофе… — Так как мы не виделись целых три года… Я ежегодно сохраняла надежду тебя заметить, но ты, совершенно верно специально, скрывалась по различным захолустьям. Если бы я не знала Гроссе, и, основное, тебя, я бы Всевышний знает что поразмыслила.

Ну не хмурься, радость моя.

Лучше поведай мне, отчего ты так продолжительно оставалась в провинции, в Граце, в Аугсбурге, в Базеле вместо того, дабы получать Берлина, как это сделала я?..

Ольга Бельская пристально осмотрела прихотливую роскошь прелестного будуара и после этого перевела взор на его хозяйку, очаровательно “увлекательную” в красивом “домашнем” костюме из розового крепдешина, отделанного широкими валансьенскими кружевами. На прелестном бледном личике русской артистки мелькнула тень сожаления и по сей день же провалилась сквозь землю.

— В сущности, мне нечего тебе говорить. Трудилась я большое количество. И, думается, что трудилась не безтолку.

По крайней мере, сейчас вряд ли кто определит во мне иностранку.

В то время, когда мой ветхий директор празднично заявил мне это, то я решилась попытать счастья в Берлине, благо счастливый случай привел директора местного императорского театра в отечественный мелкий Базель. Разыскивая актрис, берлинский директор взглянул меня в двух либо трёх ролях, кстати, и в роли Геро, которую я сейчас играюсь, возможно, лучше, чем в Вене, и пригласил начинать весной на казенной сцене… Вот и вся моя история!..

Гермина Розен недоверчиво покачала головкой.

— Это история твоей рабочий жизни, Ольга. Но так как ты не только актриса, но и дама. Неужто тебе так-таки никто не пришолся по нраву за эти три года?

— Никто, — Ольга. — Да мне и некогда было думать о таких мелочах. Нужно было трудиться. Гермина всплеснула руками:

— Ольга… Воля твоя, но с твоей наружностью, — ты стала ещё прекраснее, чем в те годы… Кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — нормально ответила артистка. Гермина Розен чуть не вскрикнула.

— Тише, тише… Для Всевышнего не скажи этого никому. взглянуть на себя в зеркало. Ты нормально можешь рассказать о 20-ти, большое количество в 22-х годах, но никак не больше.

Мне вот всего лишь 18 лет по метрическому свидетельству, а я да и то по совету мамаши начинаю убавлять.

До тех пор пока оно думается лишним, но лет через 25 отличие выйдет заметная.

Ольга звучно засмеялась житейской мудрости собственной “маленькой” подруги.

— Я вижу, что ты многому обучилась, — нежно сказала Ольга, и в её звучном мягком голосе послышалось сожаление, — но, преклоняясь перед твоим дипломатическим мастерством, я однако попрошу тебя обо мне не тревожиться. Ты знаешь, я ни при каких обстоятельствах не умела обманывать, кроме того первого апреля, и уж, само собой разумеется, не стану обучаться сейчас из-за для того чтобы пустяка, как возраст. Для актрисы возраст не имеет значения.

Нам столько лет, сколько думается на сцене.

— Мню, как ты прекрасна на сцене! — вскрикнула Гермина с искренним восторгом.

— На сцене, надеюсь, ты меня не так долго осталось ждать заметишь. Я была сейчас в императорском театре и переговорила с директором. Мой первый дебют назначен спустя семь дней.

Я играюсь Гретхен, после этого Геро и “Дебору”. Заметишь, сделала ли я удачи… А до тех пор, поведай мне, как ты поживаешь?..

Ты весьма переменилась.

— К лучшему, сохраняю надежду? — радостно перебила Гермина.

— Да, само собой разумеется. Ты стала совсем красавицей, как и следовало ожидать, и “звездой” первой величины в твоем театре. Я в далеком прошлом уже просматриваю в берлинских газетах статьи о твоих удачах, о твоих уборных, алмазах.

— И т.д. — перебила Гермина с очаровательной гримаской. — Да, обо всём этом говорят больше, чем о моем таланте, что, но, и ясно. В тех ролях, которыми меня награждает мой неприятный директор, талант, в сущности, излишен. Сравнительно не так давно лишь я сто раз подряд сыграла королеву Каролину в “Госпожа Сан-Жен”…

Радостно, нечего сообщить?..

Ольга покачала головой.

— Ты видишь, как я была права, рекомендуя тебе не затевать карьеру у Яунера. Это выбило тебя из важных актрис.

— Но я имела большой успех в Вене, — перебила Гермина восторженным голосом. — Ах, Ольга, если бы ты знала, какой это был дивный сезон… Меня практически засыпали цветами… На руках выносили в карету…

И без того было с каждым днем весь год. Пьеса отечественная прошла ровно 365 раз. А в будущем году меня пригласил директор “Резиденц-театра”, давая слово все, что угодно, и само собой разумеется, надул, неприятный жид.

Его договора обязывают нас играть роли по выбору дирекции. Он, само собой разумеется, уверяет всех, что это “несложная формальность”, необходимая лишь для “мелких ролей”. А на деле выходит совсем в противном случае.

Я уже два раза разругалась с ним и желала уходить, да мамаша удерживает.

Она находит, что моё положение тут через чур выгодно.

Гермина запнулась, встретив вопросительный взор приятельницы. И, заметно колеблясь, выговорила, нечайно понижая голос:

— Не знаю, слыхала ли ты, что мне покровительствует принц Арнульф и… банкир Зонненштейн… Мамаша откладывает деньги в банк. Я же, по правде сообщить…

Гермина опять замялась, глядя в важные и грустные глаза Ольги. Неожиданно броский румянец разлился по ласковому личику хорошенькой актрисы и неожиданные слезы сверкнули в её тёмных глазах.

— Ты не делай выводы меня через чур строго, Оленька… Ты так как знаешь моё воспитание и… мою мамашу. Я появилась чтобы доставить ей зажиточную старость, и должна была выполнить то, к чему меня готовили с раннего детства.

Действительно, это не весьма радостно, в особенности, в то время, когда приходится любезничать с неприятным ветхим Зонненштейном.

Но… что ж делать? Тот, кого я имела возможность бы полюбить, для меня недостижим…

— Значит, ты обожаешь кого-нибудь? — с искренним участием задала вопрос Ольга.

— Как тебе сообщить. И да, и нет… Имеется на свете человек, — ты его видела в Вене, не забываешь, в сутки отечественного первого дебюта…

— Лорд Дженнер, — вскрикнула Ольга, неожиданно бледнея.

— Ага! и ты не забыла его, — увидела Герина. — Значит, он и на тебя произвёл чувство…

— Мне данный прекрасный британец, и особенно его пожилой друг, вгоняют в ужас…

— Ужас? — повторила Гермина с удивлением. — Из-за чего?..

— Обстоятельство не сумею тебе растолковать, но почему-то мне думается, что они имеют роковое влияние на мою судьбу. Три раза встретила я их на моей дороге, и любой раз, за данной встречей, меня постигала неудача… Разрыв с дирекцией Бург-театра ты, само собой разумеется, не забываешь…

То же самое произошло ровно через год, в то время, когда меня пригласил директор висбаденского театра, видевший меня в нескольких ролях.

Он отказался от собственного приглашения под каким-то нелепым предлогом по окончании того, как я заметила этих британцев сидящими в одной ложе с ним. Больше сообщу: последний сезон в Базеле я была весьма несчастна. В том самом городе, где весь год меня на руках носили, во вторим сезоне газеты принялись осуждать любой мой ход, каждое слово.

А публика, неизменно такая нежная и дорогая, стала холодна и равнодушна…

И всё это по окончании того, как эти британцы прожили в Базеле три дня проездом на протяжении известного базельского карнавала. Само собой разумеется, все это, возможно, и случай, но какое-то внутреннее чувство говорит мне: “Берегись этих британцев”…

Гермина звучно засмеялась.

— О, русское суеверие! Ах, милочка, возможно ли мнить подобные нелепости?! Эти британцы премилые люди и не смогут никому принести несчастья.

— Но и твой договор с Бург-театром расстроился, не обращая внимания на слово, данное директором.

Гермина сделала презрительную гримаску.

— Ах, милочка, для меня это было отнюдь не несчастьем, а скорей напротив. Яунер платил мне по 2000 гульденов в месяц, — для начинающей артистки жалованье невиданное. А, помимо этого, успех, которого словами не перескажешь…

Нет, милочка, тот, первый год, был приятнейшим годом моей жизни.

— А ты не виделась с этими британцами?

— Само собой разумеется, виделась, а также частенько… Особенно с лордом Дженнером. Он очень сильно за мной заботился, и я была бы не прочь отвечать на его любовь, если бы не… — Гермина запнулась, и броская краска покрыла её лицо.

— Значит, и с тобою произошло что-нибудь неприятное? — скоро перебила Ольга.

— Как тебе сообщить?.. — задумчиво ответила хозяйка. — Ну да, лорд Дженнер мне весьма нравился… Но именно к Январю, в то время, когда я уже практически решилась уехать с ним в Америку…

— А?.. Значит, он тебя кликал В том же направлении? — скоро задала вопрос Ольга.

— Ну да… Что же тут необычного? У него громадные плантации где-то около Флориды, на каком-то американском острове. Совсем конечно, что он желал увезти меня в том направлении, но ему помешали какие-то домашние события. Я не совсем прекрасно осознала, из-за чего именно он обязан был жениться на какой-то собственной испанской кузине, но осознала, что дробить любимого человека с его законной женой я не в состоянии…

Так мы и расстались…

Я была весьма зла и весьма несчастна. Но тут подвернулся мой принц, приехавший из Берлина с каким-то поручением от собственного дяди, императора. Он стал за мной заботиться, и назло моему лорду, что осмелился приехать в Вену со своей юный супругой, я дала согласие последовать за принцем в Берлин…

Он-то и устроил мне ангажемент в Резиденц-театре… В то время, когда же за мной начал ухаживать богатейший банкир Берлина, то мой лорд и подавно должен был взбеситься.

Это единственное, что меня утешает на данный момент. Если бы он женился, то не было бы дамы радостнее меня. Но его супруга… Я так как её видела. Он приезжал с ней в Берлин, а также к нам в театр привозил. Должно быть, похвастаться захотел.

Зря.

Ни красоты, ни благородства нет в данной испанской “грандессе”. Суха, темна… верней, желта как лимон… Рядом с ним она думается совсем негритенком.

— Знаю. Я видела его в Базеле с какой-то женщиной, лишь не знала, что это его супруга, — задумчиво сказала Ольга. — Они совместно прожили три дня в Базеле, а спустя семь дней я взяла предложение от Дренкера присоединиться к американскому турне, устраиваемому известной Гейстингер. Условия предлагались самые удачные, но не знаю из-за чего, у меня душа не лежит к Америке.