Глава xxiv. по ложным следам

Ольга легко и нормально поведала всё, что произошло с ней.

Умолчала она лишь о рукописи Менцерта, вместо которой упомянула пара раз об “Истории тайных обществ” — произведении Рудольфа Гроссе. Умолчала она кроме этого об именах лиц, которых определила по голосу, частично вследствие того что опасалась довериться неестественному полубредовому состоянию, в котором пребывала в квартире убитого, частично движимая необъяснимым эмоцией осторожности, внушавшим ей опасение, что, назвав имена британских аристократов, так продолжительно преследовавших её, она скажет собственный смертный решение суда.

В то время, когда Ольга закончила собственный долгий рассказ, оба юриста недоверчиво покачали головами.

— Простите, сударыня, — заговорил прокурор, — Уверяю вас, что вам удачнее сообщить правду. Это скорее побудит присяжных к снисхождению, чем эта долгая, запутанная и, простите, совсем немыслимая история. Согласитесь лучше…

— Я предпочитаю сказать правду хотя бы вследствие того что это единственное средство ни при каких обстоятельствах не сбиться и не запутаться в несоответствиях.

— Но так как ваше показание решительно ничем не подтверждается, — вторично вскрикнул прокурор.

— Кроме отечественного единогласия, — вмешался директор Гроссе.

— Но, подтверждение части её показаний вы отыщете и в духовном завещании Рудольфа. Согласитесь, что это не совсем обыкновенно: человек, срочно по окончании объяснения с любимой дамой и взяв её согласие быть его женой, отправляется делать завещание, начинающееся словами: “в виду возможности неожиданной и неожиданной смерти”.

— Значит вам известно содержание этого завещания? — удивлённо задал вопрос следователь.

— Само собой разумеется, — нормально ответил старик. — Рудольф отправил мне копию с него при собственном последнем письме.

прокурор и Следователь вторично переглянулись, после этого первый сказал медлительно и многозначительно:

— Мне весьма жаль, сударыня, что ваше объяснение не дало мне возможности срочно высвободить вас… хотя бы на поруки. По правде сообщить, я сохранял надежду на более радостный итог вашего показания. Сейчас же, не скрою, что ни я, ни господин прокурор не можем отнестись с доверием к вашим словам…

— Я и не прошу доверия, — нормально сказала Ольга. — Я прошу лишь проверить мои слова и поискать следов правонарушения на указанном мною пути.

Следователь насмешливо улыбнулся.

— Ваши указания так неизвестны и гадательны, что дают мало следов для розыска. Обвиняя масонов по большому счету и не высказывая подозрения ни на кого в частности, вы задаёте правосудию совсем неразрешимую задачу… Но, — быстро прибавил следователь, — само собой очевидно, что следствие сделает всё вероятное для раскрытия истины…

В этом имеете возможность быть уверены…

Ольгу опять увели в камеру.

Вторая добрая половина следствия позвала ещё больше беспокойств, чем первая.

И необычное дело: только поступила информация, что обвиняемая именует убийцами масонов, как германские бюргеры переименовали “дело Ольги Бельской”, в “масонское дело”.

Тщетно либерально-иудейская печать негодовала на “нелепую и постыдную клевету”, придуманную “умной авантюристкой”. Тщетно “великий мастер” Германии с негодованием отвергал “самую возможность совершения гнусного правонарушения”, в котором обвиняет масонов “искусная комедиантка”… Все это не успокаивало публичного мнения.

Но следственные власти были иного мнения.

Не только прокурор, но и министр юстиции открыто высказывал полное недоверие к объяснениям Ольги Бельской и отца убитого, именуя их “горячечным бредом”, не могущим стереть с лица земли фактических улик: кинжала в груди убитого и окровавленных сандалий, отысканных в номере Ольги Бельской. На желтой коже данной специально-театральной обуви светло показывалась запекшаяся кровь. Разумеется, в этих сандалиях актриса совершила убийство, не имев времени поменять их на современную обувь по окончании спектакля, в котором играла роль Иоанны д’Арк.

Но это предположение опровергло главное положение обвинения — двукратное посещение Ольгой квартиры убитого. Не совсем правдоподобно было, дабы дама гуляла по городу в исторических сандалиях. Но нашелся один из кельнеров гостиницы, утверждавший, что видел Ольгу Бельскую, возвращавшуюся в гостиницу откуда-то в 6 часов утра в четверг.

Как ни скоро проскользнула она мимо него, но он однако увидел, что она была обута в желтые сандалии, быстро оттеняющиеся от тёмного платья. Была ли обувь запачкана кровью либо грязью, он не увидел.

На вопрос как именно он имел возможность встретить Ольгу так рано, кельнер замялся ответом, но после этого согласился, что ночью ходил “поболтать” к одной из служанок, помещение которой находится в конце коридора, где жила актриса, причём “заболтался” он до восхода солнца и встретил Ольгу Бельскую тогда, в то время, когда пробирался обратно в мансарды под крышей, где помещалось большая часть мужской прислуги.

Обвинение торжествовало и полученные им “тяжёлые” сведения каким-то чудесным образом на данный момент же попали в либеральную печать.

Но через 14 дней обвинителей Ольги постигло разочарование. К следователю явилась женщина, горничная из гостиницы “Бристоль”, и продемонстрировала под присягой, подтвердив на очной ставке в глаза кельнеру, собственному любимому, что он совершил у неё в помещении всю ночь на четверг и ушел лишь в 7 часов утра, из-за чего и не имел возможности видеть госпожу Бельскую так рано.

— А тебе стыдно лгать, Ганс, в угоду Всевышний знает кому, — нежданно обратилась она к собственному любимому. — Такие деньги впрок не отправятся…

Тяжело представить себе сенсацию, произведённую этим показанием отельной горничной. Часть газет правого крыла заговорила о невиновности обвиняемой. Вторая часть тем усердней начала кричать о происках неприятелей масонства, желающих повредить ордену.

Заподозрен был кроме того старик, папа убитого, об отношениях которого к Ольге, прослужившей в его труппе два года, в далеком прошлом уже печатались самые гнусные клевета.

По обыкновению, новое подозрение следственных правительства немедля пробралось в иудейско-либеральную печать, которая заговорила о “предполагаемом аресте директора Гроссе”, возможно “не чуждого участия” в ужасной судьбе собственного несчастного сына.

Но на лицемерные соболезнования жидовско-либеральных газет, всеми способами защищавших альянс “свободных каменщиков” от возрастающего негодования публики, ответил таковой взрыв возмущения всей какое количество-нибудь свободной печати, что следователь не решился светло высказать собственных подозрений против отца убитого.

Одвременно с этим началась цепь таинственных происшествий, совсем взволновавших публичное вывод.

Неожиданно погибла юная горничная, уличившая кельнера Ганса во лжи. Погибла она от “разрыва сердца” по окончании того, как взбежала через чур скоро на пятый этаж. Публика не обратила особого внимания на эту смерть, совершившуюся на глазах полдесятка человек и растолковываемую в полной мере правдоподобно.

К тому же нашелся “видный” доктор-доктор наук из иудеев, заявивший, что женщина страдала “сердцебиениями” а также лечилась у него от “галлюцинаций и” нервной “бессонницы”. Именно поэтому заключению смерть бедной девушки прошла практически незаметно, и лишь в одной из газет, редактируемой известным германским антисемитом, открыто был поставлен вопрос: “за кем очередь?..”

Ответ на данный роковой вопрос оказался весьма не так долго осталось ждать. семь дней через три по окончании похорон несчастной горничной, так же нежданно и “скоропостижно” скончалась привратница того дома, где убит был Рудольф Гроссе.

Дама эта, болтливая и любопытная, но честная и добрая, в далеком прошлом уже настойчиво твердила, что между загадочной белой дамой, которую она видела в среду ночью, и Ольгой Бельской была “какая-то отличие”; позже дама припомнила, что видела, как вечером во вторник в квартиру доктора наук Гроссе входил его ветхий лакей, в отсутствие хозяина, вместе с каким-то “отлично одетым” господином, с виду “не похожим на немца”. Господина этого она имела возможность бы определить, если бы встретила его на улице, по причине того, что у него были весьма “ужасные глаза”, тёмные, “как будто бы уголья”, не смотря на то, что сам был “рыж бородой и головой”.

В тот сутки привратница не обратила внимания на это посещение, предположив, что господин “не похожий на немца”, желал дождаться возвращения доктора наук. Но после этого, в то время, когда доктор наук возвратился, привратнице именно было нужно подыматься по лестнице, дабы отнести письмо нотариусу Фриделю. Проходя мимо, она услыхала громкие голоса в передней доктора наук: два человека горячо спорили у самой двери.

— Отчего же вы не поведали всего этого раньше? — задал вопрос следователь.

На это привратница резонно ответила, что сами “господа судьи” всё время расспрашивали её лишь о женщине в белом, быстро останавливая любой раз, в то время, когда она начинала сказать о чём-либо втором.

Лишь с этого дня следственные власти принялись отыскивать ветхого слугу убитого, о котором до сих пор никто и не вспоминал. Ганс Ланге совершенно верно через почву провалился. Не удалось разыскать и посыльного, принёсшего Ольге Бельской письмо, приглашавшее её на квартиру убитого.

Наконец, подозрения против масонов шевельнулись и в душе следователя: три дня спустя, по окончании собственного второго многозначительного показания, бедная привратница разбилась насмерть, упав в пролёт лестницы соседнего шестиэтажного дома. Отправил её в том направлении нотариус иудей Фридель, прося отнести записку к собственному хорошему привычному, живущему в бельэтаже. Чего для встала несчастная дама на шестой этаж, к самому чердаку, и как имела возможность она упасть в пролёт лестницы, — осталось невыясненным.

Господин, взявший от неё записку, дал принесшей марку за труд и больше её не видал. На лестницу же в шестом этаже, не считая дверей на чердак, выходили лишь две квартирки. Одна была не занята и ремонтировалась, но по случаю воскресенья работ не было, в второй жил инженер-иудей, клиент нотариуса Фриделя.

Он не смотря на то, что и слышал на лестнице крик, но выбежал лишь тогда, в то время, когда несчастная дама лежала мёртвая на плитах площадки нижнего этажа.

Около неё лежала серебряная монета.

либеральная печать и Следственные власти высказали предположение, что уронив серебряную марку, привратница согнулась через перила, хотя взглянуть, куда она упала , но наряду с этим через чур перегнулась, утратила равновесие и слетела за монетой. Привратницу похоронили, но публика насторожилась.

После этого прессу облетело известие о покушении на судьбу подозреваемой артистки, сделанном одной из надзирательниц в “припадке неожиданного сумасшествия”. Произошло это в тюремном саду, на протяжении прогулки. Надзирательница, замечавшая за гуляющими, неожиданно вскрикнула и, выскочив из стеклянной будки, бросилась с ножом на “первую попавшуюся” заключённую, появлявшейся Ольгой Бельской.

— Ты убила моего малыша, — кричала безумная (ни при каких обстоятельствах не имевшая детей а также не бывшая замужем). Наряду с этим она схватила артистку за горло и замахнулась ножом.

По счастью, Ольга недаром обучалась фехтованию для роли Иоанны д’Арк. Сильная и ловкая юная дама, не смотря на то, что и застигнутая неожиданно, однако успела увернуться от удара и, удерживая правой рукой буянящую, оторвала у неё нож. На крик сбежались и безумного увезли в поликлинику.

Ольга отделалась только глубокими порезами рук.

В этом случае было нужно призадуматься и судебным влияниям, тем более, что дело осложнилось практически в один момент покушением на директора Гроссе. Старик возвращался вечером из далекого предместья от привычного актёра по железной дороге. На станции “Вестэнд” в купе, где директор сидел один, вошли три хулигана.

Оглушив старика ударом кастета по голове, они принялись расстёгивать его пальто, сюртук а также жилет, не обращая внимания на кошелёк и золотые часы, пребывавшие в карманах.

По счастью, в купе вошли два офицера. Хулиганы кинули собственную жертву и, выскочив в противоположную створку вагона, скрылись между деревьями чёрного Тиргартена.

Офицеры однако успели расслышать, как один из удиравших крикнул кому-то по-английски: “Спасайтесь!”.

Приведённый в эмоцию, Гроссе объявил, что его желали убить не для грабежа, а чтобы овладеть одной рукописью.

На предложение судебного следователя передать рукопись ему, директор ответил, что уже сжёг её, хотя избежать вторичного покушения. Следователь выразил сожаление в чересчур поспешном уничтожении рукописи, увидев, что судебные власти сумели бы охранить её от покушений. Ветхий директор засмеялся, напомнив господину следователю, что из десяти экземпляров рукописи произведения его сына, семь уже были стёрты с лица земли совсем необъяснимым образом, причём судебные власти были бессильными помешать этому загадочному исчезновению.

Вправду, какой-то “не добрый рок” преследовал “Историю тайных обществ” Рудольфа Гроссе. Ни в квартире убитого, ни в номере, занимаемом Ольгой Бельской, не было обнаружено исходников, каковые в том месте пребывали. Провалилась сквозь землю и рукопись, переданная самим доктором наук нотариусу вместе с завещанием, не смотря на то, что и была положена нотариусом в особенный несгораемый шкап.

Как именно имела возможность провалиться сквозь землю оттуда рукопись, никто не имел возможности растолковать. Ни мельчайших следов взлома не было.

Пропал и четвёртый экземпляр той же рукописи, отправленный по почте младшему брату убитого доктора наук, заканчивающему курс юристу, студенту лейпцигского университета. Но убитый собственноручно сделал посредством гектографа десять перечней собственного манускрипта и пропажа четырёх из них ещё не имела особого значения.

Но, в то время, когда вслед после этого два раза исчезали рукописи злосчастной книги из типографии, взявшейся её напечатать, то публичное вывод обеспокоилось: через чур уж необычна была “случайность”, повторяющаяся шесть раз подряд.

В первой типографии манускрипт провалился сквозь землю до начала комплекта, спустя не более получаса по окончании ухода директора Гроссе, принёсшего рукопись и заключившего условие с хозяином типографии. Данный последний вышел на 60 секунд из собственного кабинета и остановился у двери переговорить с наборщиком, требующим немедленного расчёта. Окончив разговор с наборщиком, типограф опять подошёл к собственной конторке, дабы запрятать в неё рукопись, о важности которой был предупреждён клиентом, но тетрадь провалилась сквозь землю бесследно.

Хозяин следующей типографии, предупреждённый клиентом о том, что вручаемая ему рукопись владеет необычным свойством улетучиваться, запрятал её в собственной спальне, выдавая наборщикам листки по счёту и любой вечер отбирая готовые оттиски, каковые и закрывал собственноручно в той же спальне.

Всё шло прекрасно в продолжении 14 дней. Собрано было уже больше половины книги. Как внезапно, глубокой ночью, загорелось в помещении, находящейся именно под спальней хозяина типографии, причём пламя перешел в верхний этаж так скоро, что дремлющие жители квартиры чуть успели спастись.

О спасении же манускрипта и думать было нечего.

При расследовании обстоятельства пожара оказалось, что он начался в незанятой квартире, в которой должен был начаться ремонт за счёт снявшего её жильца, из-за чего в ней и пребывало большое количество масляной краски, заготовленной для окраски дверей, полов и стен. В потолке же светло показывалось отверстие, разумеется умышленно прорубленное и обнажающее балки, на которых лежала настилка пола верхнего этажа. Из этого пламя и пробрался в спальню хозяина типографии.

Как и для чего было прорублено это роковое отверстие, осталось невыясненным, не смотря на то, что нанявший квартиру доктор-массажист (само собой разумеется иудей) растолковал, что он хотел повесить в данной комнате какие-то аппараты для шведской гимнастики, для которой требуются особенно прочные балки, в чем нельзя убедиться не сбив штукатурки на потолке.

Директору Гроссе затем уже тяжело было найти новую типографию для заколдованной рукописи, оставшейся уже лишь в трёх экземплярах.

Но однако нашелся смельчак, заявивший, что он ни в колдовство, ни в масонов не верит, и рукопись убитого учёного напечатает за самую недорогую цену, “в пику сатане, мешающему честным людям честно трудиться”.

Но этому храбрецу было нужно не так долго осталось ждать раскаяться в собственной похвальбе.

Он взял рукопись в субботу. Печатание должно было начаться в понедельник, но в ночь с воскресенья на понедельник в квартиру ветхого холостяка, живущего вдвоём со ветхим слугой, ворвались четыре грабителя, каковые оглушили обоих стариков ударами кастета по головам, а после этого очистили квартиру, унося всё, что было возможно, под носом у постового полицейского, каким-то чудесным образом ничего не видевшего. В числе похищенных вещей был и восьмой экземпляр роковой рукописи.

Затем директор Гроссе тщетно обегал целый Берлин, отыскивая типографию для собственной рукописи. Никто и слышать не желал о книге, “приносящей несчастье”.

Цель масонов, казалось, была достигнута.

Но тут вмешался студенты и университет, бывшие слушатели убитого историка. Берлинский философский факультет решил опубликовать книгу собственного покойного товарища на собственный счёт, печатая её в университетской типографии, а студенты постановили создать охрану, впредь до полного напечатания книги.

И так, в конце XIX века, берлинские бюргеры заметили необычайное зрелище: типографию, защищаемую десятком парней с револьверами, не считая двойного костюма полиции, командированной по приказанию самого императора к университетской типографии.

А одновременно с этим младший брат убитого доктора наук медлено уехал в Россию, где и сдал в одну из германских типографий рукопись собственного брата под другим заглавием и анонимно.

Благодаря всем этим предосторожностям, “История тайных обществ” была напечатана относительно благополучно.

О произведении историка заговорили ветхий и небольшой, дамы и мужчины, учёные и полуграмотные. У книгопродавцев отбоя не было от задающих вопросы, не так долго осталось ждать ли выйдет в свет известная “История тайных обществ”, так что четырёхтысячное издание было “расписано” по рукам ещё до выхода его в свет. Но самым превосходным наряду с этим было то, что люди, совсем непричастные к науке по большому счету, и к истории в частности: зубные доктора, юристы, шансонетные певицы, часовщики, торговцы ветхим платьем — записывались на 20, 40, кроме того и на 100 экземпляров “Истории тайных обществ”, внося деньги вперёд и требуя немедленной доставки сенсационной книги.

Благодаря подобным предварительным записям, из всего издания до настоящей публики дошло только пара сот экземпляров.

Масоны торжествовали.

Но тут показалось, так же нежданно, как и кстати, второе издание, напечатанное в Российской Федерации и лишь сброшюрованное в Берлине. Это было ожесточённым сюрпризом масонству, не успевшему принять мер против этого издания, которое и разошлось в семь дней, расплывшись по всей Германии и произведя на всех ошеломляющее чувство…

В первый раз раскрылось перед публикой существование огромного тайного общества, поставившего себе целью развращать все народы и портить все страны, для доставления глобального владычества одному народу — еврейскому.

Это первенствовалклич к борьбе с тайным обществом, первое печатное указание на масонскую опасность. Чувство было громадно везде, — начиная от дворца и заканчивая гимназическими скамейками.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: