Я чувствую присутствие безмолвной воды
И ощущаю, как звезды, слепые днем.
Стоят без движений над моей головой,
окутанные светом.
Я отдыхаю в возвышенной отрешенности мира – и наступает освобождение.
Уэнделл Берри. Покой дикого мира
– Забудь обиду меня! – Реза по-настоящему раскаивалась.
Забудь обиду меня. Всего два слова. Она повторяла их неустанно, но Мо слышал да и то, что стояло за словами: Реза опять ощущала себя пленницей.
Крепость Каприкорна, деревня поджигателей, застенок Дворца Ночи – колония за колонией!
А сейчас ее держит и не производит книга – та самая, что в один раз уже захватила ее в плен. А в то время, когда она наконец вырвалась, я привел ее обратно, – думал Мо.
– Ты также меня забудь обиду, – твердил он в ответ и осознавал, что супруга ожидает совсем других слов. Хорошо, Реза, давай возвратимся. Дорогу мы уж как-нибудь найдём! Но этого он сообщить не имел возможности, и между ними повисало молчание, какого именно не бывало и в те дни, в то время, когда Реза была немой.
Утром они наконец улеглись, измученные пережитым страхом и тем, чего не могли друг другу сообщить. Реза скоро уснула, и, глядя на лицо дремлющей, Мо вспоминал много лет, в то время, когда грезил как раз об этом. Но и эта идея не принесла облегчения.
В итоге он покинул Резу досматривать сны и вышел из палатки.
Мо прошел мимо часовых, поддразнивших его за красильную вонь, так и не выветрившуюся из одежды, и отправился не разбирая дороги по оврагу, как будто бы ожидал, что Чернильный мир нашепчет ему, как он обязан поступить, необходимо лишь повнимательнее прислушаться.
Как он желает поступить, он и без того знал…
Мо присел у озерка, которое было когда-то великаньим следом, и стал следить за стрекозами, носившимися над загрязненной водой. В нашем мире они были похожи на мелких крылатых драконов, и Мо обожал смотреть за полетом этих необычных существ и воображать себе, какого именно роста должен был быть гигант, покинувший таковой след. Недавно они с Мегги разулись и ступили в такое озерко, дабы измерить глубину.
Мо улыбнулся наряду с этим воспоминании, не смотря на то, что настроение у него было нерадостное. Он еще ощущал в глубине собственного существа дрожь, порождаемую убийством. Весьма интересно, Тёмный Принц также чувствует ее по окончании стольких лет разбойничьей судьбе?
Сутки занимался медлительно, как словно бы к чернилам понемногу подмешивали молоко. Мо не знал, сколько времени он просидел так, ожидая, дабы мир Фенолио посоветовал ему, как быть дальше. Привычный голос вывел его из задумчивости.
– Ты не должен сидеть тут один! – сообщила Мегги, опускаясь рядом с ним на покрытую инеем траву. – Это страшно, ты через чур на большом растоянии ушел от часов.
– А ты? Как строгий папа, я обязан бы запретить тебе кроме того на ход выходить без меня за пределы лагеря!
Она снисходительно улыбнулась и обхватила руками колени.
– Ерунда. У меня неизменно с собой нож. Фарид научил меня с ним обращаться.
Мегги казалась совсем взрослой. Какой он дурак, что все время пробует ее опекать.
– Ты помирился с Резой?
Он смутился под ее озабоченным взором. Как несложнее все было, в то время, когда их было лишь двое.
– Да, само собой разумеется.
Мо вытянул палец, и на него села стрекоза, как будто бы отлитая из бирюзового стекла.
– Что она говорит? – Мегги вопросительно посмотрела на него. – Она ходила к обоим, да? И к Фенолио, и к Орфею?
– Да. Но, она утвержает, что ни с тем ни с другим ей не удалось договориться.
Стрекоза изогнула стройное тело, покрытое маленькими чешуйками.
– Еще бы! А чего она ожидала? Фенолио больше не пишет, а услуги Орфея ей не по карману. – Мегги неуважительно наморщила лоб.
Мо с ухмылкой совершил по нему ладонью:
– Не хмурься, в противном случае морщинки останутся – тебе, пожалуй, еще рановато…
Как он обожал ее лицо! Больше всего на свете. И ему хотелось, дабы оно светилось счастьем.
Это было самое громадное его желание.
– Сообщи мне одну вещь, Мегги, лишь честно. (Так как у нее не все возможно прочесть на лице, как у него!) – Ты также желаешь возвратиться?
Она опустила голову и заправила волосы за уши.
– Мегги! – окликнул он.
Она не подняла глаз.
– Не знаю, – сообщила она наконец. – Возможно. Я так устала опасаться. Опасаться за тебя, за Фарида, за Тёмного Принца, за Баптисту, за Силача. – Мегги подняла голову и посмотрела ему в глаза: – Ты так как знаешь Фенолио обожает грустные истории.
Возможно, от этого и все беды. Легко сюжет таковой…
Грустная история. Да. Но кто ее придумывает? По крайней мере, не Фенолио. Мо посмотрел на собственные пальцы. Они покрылись инеем.
Холодным и белым.
Как Белые Дамы… Время от времени их шепот будил его среди ночи. Иногда он опять ощущал у сердца их холодные пальцы – и бывало… Да, бывало, что ему хотелось опять свидеться с ними.
Мо поднял глаза к деревьям, подальше от белизны. Солнце уже пробивалось через утренний туман, а на ветвях, уже практически обнажённых, вспыхивали бледным золотом последние листья.
– А Фарид? Из-за него не следует остаться?
Мегги повесила голову. Она весьма старалась сказать равнодушным тоном.
– Фариду все равно, тут я либо нет. Он думает лишь о Сажеруке. С того времени как Сажерук погиб, стало еще хуже.
Бедняжка Мегги. Влюбилась не в того. Но сердцу не прикажешь…
Мегги приложив все возможные усилия крепилась, скрывая грусть. Шутливым тоном она задала вопрос:
– Как ты думаешь, Мо, Элинор по нам скучает?
– По тебе и твоей маме – еще как. Про себя я не так уверен.
Он изобразил голос Элинор: Мортимер! Ты снова поставил Диккенса не на место. И с каких пор переплетчику необходимо растолковывать, что с бутербродом в библиотеку не заходят?
Мегги засмеялась. Уже что-то. Рассмешить ее становилось с каждым днем все тяжелее.
Но в следующую секунду ее лицо опять стало важным.
– Я весьма скучаю по Элинор. По ее дому, библиотеке и кафе на озере, куда она меня водила имеется мороженое. Я скучаю по твоей мастерской, по тем дням, в то время, когда ты отвозил меня утром в школу и по дороге изображал в лицах, как Элинор ругается с Дариусом, и вдобавок по подружкам, каковые обожали приходить ко мне к себе домой, по причине того, что ты их постоянно смешил… Как здорово было бы поведать им все, что с нами тут было, не смотря на то, что они, само собой разумеется, ни за что не поверят. Действительно, я имела возможность бы прихватить в подтверждение стеклянного человечка…
На мгновение она как будто бы унеслась далеко-далеко, как словно бы слова – не Фенолио либо Орфея, а ее личные – вернули ее в дом Элинор. И все же они так же, как и прежде сидели у озерца в буграх над Омброй, и в волосы Мегги залетела фея и без того дерзко дернула за них, что Мегги вскрикнула, а Мо скорее прогнал мелкую нахалку. Это была многоцветная фея, творение Орфея, и Мо казалось, что на маленьком личике запечатлелась толика злобы ее создателя.
Со радостным хихиканьем она понесла золотистую добычу в гнездо, отливавшее всеми цветами радуги, как и она сама. В отличие от синекожих фей, создания Орфея, наверное, не планировали впадать в зимнюю спячку. Силач говорил кроме того, что многоцветные крадут у светло синий запасы, пока те дремлют в собственных гнездах.
На ресницах Мегги повисла слеза. Возможно, фея весьма уж больно дернула ее за волосы. А возможно, дело было не в этом.
Мо ласково стер слезу кончиком пальца.
– Значит, так оно и имеется. Ты желаешь возвратиться.
– Нет! Говорю же тебе, я не знаю. – Какой несчастный у нее взор! – Что станется с Фенолио, в случае если мы заберём и уйдем? Что поразмыслят Тёмный Принц, Силач и Баптиста?
Что с ними будет?
И с Минервой, с ее детьми, с Роксаной… и с Фаридом?
– И действительно, что с ними будет? – отозвался Мо. – Как повернется без меня вся эта история? Свистун заберет детей, по причине того, что кроме того материнское отчаяние не окажет помощь найти Перепела. Тёмный Принц, само собой разумеется, постарается спасти детей, он станет настоящим действующим лицом данной повести и сыграет собственную роль прекрасно.
Но он геройствует уже давно, он устал и у него через чур мало людей.
Исходя из этого в итоге латники убьют его и всю его шайку: Баптисту, Силача, Дориа, Гекко и Хвата, – не смотря на то, что двух последних не особенно жалко. А позже Свистун, возможно, прогонит Зяблика ко всем линиям и будет некое время сам править Омброй. Орфей будет вычитывать ему единорогов либо невиданное оружие… Да, скорее последнее.
Фенолио с горя сопьется окончательно и погибнет. А Змееглав будет бессмертен и станет в итоге властителем над мертвыми.
Да, финиш, возможно, будет таковой. Как ты думаешь?
Мегги взглянуть на него. Ее волосы отливали золотом в лучах утреннего солнца. Для того чтобы цвета были волосы у Резы, в то время, когда он в первый раз встретился с ней в доме Элинор.
– Возможно, – ответила она негромко. – Но будет ли финиш вторым, в случае если Перепел останется тут? Разве может он в одиночку совладать с таким числом неприятелей?
– Перепел!
Лягушки со страхом попрыгали в воду от раскатистого крика: через кусты к озерку топал Силач.
Мо встал.
– Может, не следует кричать это имя на целый лес? – увидел он тихо.
Силач посмотрел назад с таким испугом, как словно бы латники уже стояли за деревьями.
– Забудь обиду, – пробормотал он. – С утра у меня голова по большому счету не хорошо варит, и вдобавок по окончании вчерашней выпивки… В том месте данный мальчишка. Ну, ты знаешь, что у Орфея трудится и в которого Мегги… – Силач запнулся, поймав взор Мегги. – Ну вот, что ни сообщу, все глупость выходит! – застонал он, закрывая ладонями круглое лицо. – Целая глупость! Но я не специально, легко у меня так получается!
– Фарид. Его кличут Фарид. Где он? – Лицо Мегги озарилось эйфорией, не смотря на то, что она и старалась не подать виду.
– Ну да, Фарид. Необычное имя. Как словно бы из песни, правда? Он в лагере и желает поболтать с твоим отцом.
Ухмылка Мегги погасла так же мгновенно, как показалась. Мо обнял ее за плечи, но от амурной печали отцовские объятия не оказывают помощь. Проклятый мальчишка!
– Он прямо не в себе, осел еле на ногах держится – мальчишка его чуть не загнал. Перебудил целый лагерь. Где Перепел? Мне необходимо с ним поболтать! Больше от него ничего не добьешься.
– Перепел! – таковой печали в голосе Мегги Мо еще не слыхал. – Я ему тысячу раз сказала не именовать тебя так. Вот дурак!
Влюбилась не в того. Но сердцу так как не прикажешь!
Злые слова
О Господи! – взмолился он из самой глубины сердца.
– Дай мне возможность вырваться из этого!
Джон Ирвинг. Правила Дома сидра[13]
– Дариус! – Элинор опротивел личный голос. Он звучал отвратительно – брюзгливо, раздраженно, нетерпеливо. Помой-му раньше он таким не был…
Дариус разронял книги, каковые стопкой нес в библиотеку, а пес поднял голову с ковра, что Элинор намерено приобрела, дабы предохранить собственный полезный паркет от липкой собачьей слюны. Не говоря уж о том, сколько раз она скользила и падала на данной слюне.
– Где Диккенс, которого мы приобрели несколько дней назад? какое количество времени тебе необходимо, линия побери, дабы поставить книгу на место? Я что, плачу тебе за то, дабы ты рассиживался в моем кресле и просматривал?
Признавайся, в то время, когда я ухожу к себе, ты лишь этим и занимаешься.
О Элинор! Как она ненавидела себя на данный момент за слова, вылетавшие изо рта, – ядовитые, неприятные брызги слюны ее несчастного сердца!
Дариус опустил голову, как неизменно, в то время, когда не желал продемонстрировать, как больно она его обидела.
– Диккенс стоит на месте, Элинор, – ответил он мягко.
От данной кротости она лишь посильнее заводилась.
С Мортимером свободно возможно было поссориться, а уж Мегги была настоящая маленькая воительница. А Дариус! Кроме того Реза дала бы ей на данный момент отпор, хоть и имела возможность разъясняться лишь символами.
Трус лупоглазый! Из-за чего он ее не обругает? Из-за чего не бросит ей под ноги все эти книги, каковые он так ласково прижимает к собственной цыплячьей груди, как будто бы защищая от нее?
– На месте? – повторила она. – Ты думаешь, я уже и просматривать разучилась?
Как встревоженно вытаращился на нее глупый пес! А позже тихо зарычал и опять уронил голову на ковер.
Дариус поставил стопку книг на ближайшую витрину, подошел к полке, где Диккенс занимал собственный законное место между Дефо и Дюма (очень много места, нужно признать – страно, как по большому счету возможно столько написать), и уверенным перемещением вытащил необходимый экземпляр.
без звучно вручив его Элинор, он принялся расставлять книги, с которыми пришел.
До чего же довольно глупо! Сейчас она выглядит полной дурой. Элинор терпеть не могла ощущать себя дурой.
Это было еще хуже, чем печалиться.
– Она вся пыльная!
Прекрати, Элинор! Но она не имела возможности остановиться. Ее несло.
– В то время, когда ты последний раз стирал пыль с книг? Я что, еще и этим обязана сама заниматься?
Дариус так и стоял к ней спиной. Он принимал оскорбления без звучно и без движений, как незаслуженные побои.
– В чем дело? Ты что, уже не только заикаешься, а совсем сказать разучился? Я время от времени удивляюсь, для чего тебе по большому счету язык.
Лучше бы Мортола прихватила тебя, а не Резу – она и немая была разговорчивее, чем ты.
Дариус поставил на полку последнюю книгу исправил соседнюю и решительным шагом, держась весьма прямо, направился к двери.
– Дариус! Возвратись!
Он кроме того не посмотрел назад.
Ах, линия! Элинор побежала за ним, зажав в руке Диккенса, что, нужно признать, был не таким уж пыльным. Честно говоря, он был совсем чистым. А как же в противном случае, Элинор! – поразмыслила она. – Ты разве не знаешь, с каким усердием Дариус по пятницам и вторникам очищает книги от мельчайшей пылинки? Их уборщица систематично потешалась над тоненькой кисточкой, которой он это делает.
– Дариус, для всего святого, ну что ты тут изображаешь!
Ответа не было.
Цербер обогнал ее на лестнице и сейчас с высунутым языком ждал на верхней ступени.
– Дариус!
Да где же он, к слюням собачьим!
Его помещение размешалась рядом с бывшим кабинетом Мортимера. Дверь была открыта, а в постели лежал громадный чемодан, что она приобрела ему для первой их совместной поездки. С Дариусом отлично было ездить за книгами (не говоря уж о том, что он удержал ее от множества глупых приобретений).
– Что?.. – Ее язык внезапно как будто бы одеревенел. – Что ты делаешь, тысяча линий?
Что он делает? Как словно бы не видно. Он укладывает в чемодан собственный небогатый гардероб.
– Дариус!
Он положил в постель портрет Мегги, подаренный Резой, записную книжку, переплетенную Мортимером, и закладку, которую смастерила ему Мегги из перепелиных перьев.
– Халат… – сообщил он с запинкой, укладывая в чемодан фотографию своих родителей, которая неизменно стояла около его кровати. – Ты не возражаешь, в случае если я его также заберу?
– Не задавай дурных вопросов! С чего мне возражать? Это же презент, линия подери! Но куда ты все это заберёшь?
Цербер зашел в помещение и побежал к ночному столику, где у Дариуса неизменно лежало в коробке печенье.
– Не знаю еще…
Он сложил халат так же бережно, как остальные вещи (халат был ему страшно велик, но откуда ей, спрашивается, разбираться в размерах мужской одежды?), положил сверху рисунок, закладку и записную книжку и захлопнул крышку. Очевидно, застежки не хотели закрываться. Руки у Дариуса были на уникальность неловкие.
– А ну вынимай все это обратно! на данный момент же! Прекрати дурить!
Но Дариус лишь покачал головой.
– О Господи, ну не можешь же ты покинуть меня одну!
Элинор сама испугалась отчаяния, раздавшегося в ее голосе.
– Ты и со мной одна, Элинор, – глухо ответил Дариус. – Ты так страдаешь! Я не могу больше этого выносить!
Глупый пес прекратил обнюхивать ночной столик и устремил печальный взор на Элинор. Он прав, – говорили мокрые собачьи глаза.
В противном случае она без него не знает! Она сама себе стала невыносима. Неужто она и раньше была таковой, перед тем как у нее поселились Мегги, Мортимер и Реза? Возможно.
Но тогда она общалась лишь с книгами, а они не жаловались.
Не смотря на то, что, в случае если честно, с книгами она ни при каких обстоятельствах не бывала так неотёсанна, как с Дариусом.
– Ну что ж, уезжай на здоровье! – Голос у нее предательски задрожал. – Бросай меня в полном одиночестве. Ты прав. Что тебе наблюдать, как я с каждым днем становлюсь невыносимее, без толку ожидая чуда которое вернет мне их?
Возможно, чем помирать так продолжительно и мучительно, лучше застрелиться либо утопиться в озере.
Писатели довольно часто так делают – и в книжках эт также весьма хорошо смотрится.
Как он взглянуть на нее собственными дальнозоркими глазами (нет, в далеком прошлом нужно было приобрести ему другие очки – эти выглядят легко плохо)! Позже открыл чемодан и уставился на собственный жалкий скарб. Вынул закладку – презент Мегги – и погладил перышки.
Мегги наклеила перья перепела на полосу светло-желтого картона. Оказалось прекрасно.
Дариус откашлялся. Трижды.
– Хорошо, – еле выговорилон наконец. – Ты взяла верх, Элинор. Я попытаюсь. Принеси мне листок.
В противном случае ты и правда в один прекрасный день застрелишься.
Что? Что он говорит? Сердце у Элинор забилось с неистовой скоростью, как словно бы желало опередить ее на пути в Чернильный мир – к феям, стеклянным человечкам и тем, кого она обожала куда больше, чем все книги, совместно забранные.
– Другими словами ты?..
Дариус устало кивнул, как будто бы солдат, утомленный нескончаемыми боями.
– Да, – сообщил он. – Да, Элинор.
– на данный момент принесу!
Элинор вихрем выбежала из помещения. Все, что свинцом лежало на сердце, превращая ее в медлительную старая женщина, провалилось сквозь землю! Провалилось сквозь землю мгновенно, бесследно.
Дариус окликнул ее:
– Погоди, Элинор! Нужно, возможно, прихватить записные книжки Мегги и различные необходимые вещи, к примеру… зажигалку, что ли.
– И нож! – добавила Элинор.
Так как в том месте, куда они планировали, был Баста, а она поклялась, что, в то время, когда они встретятся в следующий раз, у нее также будет нож.
Элинор чуть не слетела с лестницы, так она спешила обратно в библиотеку. Цербер бежал за ней, не легко дыша от возбуждения. Неужто он осознавал своим собачьим сердцем, что они планируют в тот мир, в котором провалился сквозь землю его прошлый хозяин?
Он постарается! Он постарается! Элинор больше ни о чем не имела возможности думать.
Она не вспоминала потерянный голос Резы, негнущуюся ногу Коккереля и покалеченное лицо Плосконоса. Все будет прекрасно! – думала она, дрожащими руками вынимая из витрины листок Орфея. – Каприкорна тут нет, опасаться Дариусу некого.
Он прочтет превосходно! О Господи, Элинор, ты их заметишь!
Клюнул
Если бы Джим умел просматривать, он бы, предположительно
сходу увидел одну необычную вещь…
Но просматривать он не умел.
Михаэль Энде.
Джим Пуговка и чертова дюжина
Гнома, размером в два раза больше стеклянного человечка и ни за что не мохнатого, как Туллио, нет – с алебастрово-белой кожей, кривыми и большой головой ногами. Ну что ж, Зяблик, по крайней мере, неизменно совершенно верно знает, чего желает, не смотря на то, что заказов от него начало поступать значительно меньше, с того времени как в Омбре показался Свистун.
Орфей именно обдумывал, какую придать гному шевелюру – рыжую, как у лисы, либо белую, как у зайца-альбиноса, – но тут к нему постучался Осс и, дождавшись ответа, просунул голову в дверь. Осс совсем не умел вести себя за столом и редко мылся, но постучаться он не забывал ни при каких обстоятельствах.
– Вам снова письмо, хозяин!
А приятно все же, в то время, когда тебя так именуют! Хозяин…
Осс вошел, склонил лысую голову (он время от времени перебарщивал с выражением раболепия) и протянул Орфею запечатанную бумагу. Бумага? Необычно.
В большинстве случаев местная знать присылала заказы на пергаменте.
Печать также была Орфею незнакома. Но в любом случае это уже третий заказ за сутки. Дела идут.
Приезд Свистуна ничего в этом не поменял. Данный мир легко создан для него, Орфея! Разве не осознал он этого сходу, еще тогда, в то время, когда в первый раз открыл книгу Фенолио потными руками школьника?
Тут за искусные выдумки его не сажали в колонию как авантюриста и мошенника, тут ценили его талант; и вся Омбра кланялась, в то время, когда разряженный в прах и пух придворный поэт проходил по рыночной площади.
– От кого письмо?
Осс пожал до забавного широкими плечами.
– Не знаю, хозяин. Мне передал его Фарид.
– Фарид? – Орфей быстро встал. – Что же ты сходу не сообщил?
И быстро выхватил письмо из толстых пальцев Осса.
Орфей (очевидно, он не разорился на дорогой либо уважаемый – Перепел не лжет кроме того по мелочам!), Фарид поведал мне, какой платы ты требуешь за слова, о которых просила моя супруга. Я согласен на сделку.
Орфей перечел эти слова три, четыре, пять раз – да, так и написано, тёмным по белому.
Я согласен на сделку.
Переплетчик заглотил наживку! Неужто все выяснилось так легко?
А почему бы и нет? Храбрецы умом не отличаются, Орфей неизменно это сказал. Перепел попался в ловушку – осталось лишь ее захлопнуть.
Для этого необходимы перо, язык и… чернила.
– Уходи. Мне необходимо побыть одному! – сообщил он Оссу, находившемуся рядом и кидавшему со скуки орешки в стеклянных человечков. – И прихвати с собой Сланца!
Орфей знал за собой привычку произносить фразы вслух на протяжении работы. Исходя из этого стеклянного человечка необходимо было удалить. Сланец через чур довольно часто сидел на плече у Фарида, а о том, что планировал на данный момент писать Орфей, мальчишке не следовало знать ни за что.
Само собой разумеется, данный юный дурак хотел возвращения Сажерука еще посильнее, чем сам Орфей, но вряд ли он дал согласие бы пожертвовать отцом собственной любимой.
Нет. Фарид боготворил Перепела, как и все остальные.
Халцедон злорадно взглянуть на брата, в то время, когда Осс неуклюжими пальцами снял Сланца с рабочего стола.
– Пергамент! – приказал Орфей, когда дверь за ними закрылась.
Халцедон быстро разложил на столе новый лист.
Но Орфей отошел к окну и посмотрел на бугры, откуда пришло, по всей видимости, письмо Перепела. Чудесный Язык, Перепел – прекрасных имен ему надавали! Что ж, Мортимер, само собой разумеется, отважнее и добропорядочнее, чем сам Орфей, но сообразительностью данный образчик добродетели не имел возможности с ним тягаться, по причине того, что добродетель оглупляет.
Сообщи благодарю его жене, Орфей! – думал он, шагая взад-вперед по помещению (он неизменно так делал, в то время, когда придумывал). – В случае если б она так не опасалась его утратить, ты бы, возможно, продолжительно еще искал подходящую наживку.
О, это будет великолепно! Это будет величайший его успех! Единороги, гномы, многоцветные феи… Хорошо, само собой разумеется, но какая это ерунда если сравнивать с тем, что он совершит сейчас!
Он воскресит Огненного Танцора. Орфей. Сейчас он оправдает это имя. Но он будет умнее, чем легендарный певец.
Он не отправится сам в царство мертвых, он отправит в том направлении другого и позаботится о том, дабы тот не возвратился.
– в один раз, слышишь ты меня в собственной холодной стране? – шептал Орфей, пока Халцедон усердно размешивал чернила. – Я поймал наживку, за которую тебя отпустят к себе, прекрасную наживку в серо-коричневых перьях.
Тихо напевая, как неизменно, в то время, когда он был доволен собой, Орфей опять забрал в руки письмо Мортимера. Что он в том месте еще пишет?
Все совершится, как ты того требуешь (ах ты господи, он пишет в праздничном стиле, как разбойники ветхих времен!): я постараюсь позвать Белых Дам, а ты за это напишешь слова, каковые перенесут моих дочь и жену обратно в дом Элинор. Но обо мне в том месте должно быть сообщено только одно: что я последую за ними позднее.
Ничего себе! Что бы это означало?
Орфей с удивлением опустил письмо. Мортимер желает остаться тут? Из-за чего?
По причине того, что добропорядочное сердце не разрешает ему сбежать по окончании угрозы Свистуна?
Либо ему играться в разбойника?
– Ну, как бы то ни было, добропорядочный Перепел, – негромко сообщил Орфей (ах, как он обожал звук собственного голоса!), – все совершится мало не так, как ты себе воображаешь. Дело в том, что у Орфея имеется на тебя собственные виды!
Смелый дурак! Он что, не просматривал до конца ни одной истории о добропорядочных разбойниках? О Робин Гуде, о Ринальдо Ринальдини, о Гансе-живодере?
Не редкость у таких историй хороший финиш?
Так откуда же он возьмется для Перепела? Нет уж, ему осталось сыграть всего одну роль: наживки на крючке, вкусной, сочной – и обреченной на верную смерть.
А я напишу о нем последнюю песню! – думал Орфей, расхаживая взад-вперед по кабинету танцующей походкой, как будто бы необходимые слова уже щекотали ему пятки. – Послушайте, люди, необычную историю о Перепеле, что возвратил Огненного Танцора из царства мертвых, но сам – увы! – наряду с этим погиб. Пробирает до слез, как смерть Робин Гуда из-за предательницы монахини, либо одинокая смерть Ринальдо в горах. Да, храбрец обязан уходить достойно… Кроме того у Фенолио финал не мог быть иным.
А, это еще не финиш… Что он в том месте еще пишет, добропорядочный из разбойников? В то время, когда ты напишешь необходимые слова, вывесь в окне светло синий платок (до чего романтично! Мысль, хорошая Робин Гуда! Похоже и в действительности неспешно перевоплощается в nepcoнажа Фенолио), и ночью я буду ожидать тебя на Кладбище комедиантов.
Фарид знает, как в том направлении пройти. Приходи один, можешь захватить одного слугу, но не больше.
Я знаю, что ты в дружбе с новым наместником и выйду к тебе только в том случае, если буду уверен что с тобой нет его людей. Мортимер. (Наблюдай-ка он подписывается своим прошлым именем! Кого он желает этим одурачить?)
Приходи один! – Само собой разумеется, я приду один, – думал Орфей. – Слова, каковые я отправлю вперед себя, ты все равно заметить не сможешь.
Он свернул письмо и положил в коробку стола.
– Все готово, Халцедон? Дюжина очинённых перьев, чернила, размешанные в шестьдесят пять перемещений, лист наилучшего пергамента?
– Дюжина. Шестьдесят пять. Наилучший, – подтвердил стеклянный человечек.
– А перечень где? – Орфей разглядывал собственные обкусанные ногти. Он их сейчас держал по утрам в ванночке с розовой водой, но от этого они, увы, становились лишь вкуснее. – Твой бестолковый братец загадил собственными следами букву В.
Перечень. Алфавитный список всех слов, употребленных Фенолио в Чернильном сердце. Орфей совсем сравнительно не так давно приказал Сланцу составить таковой словарик (у Халцедона был неразборчивый почерк), но стеклянный человечек успел дойти, к сожалению, лишь до буквы Д.
Исходя из этого Орфею при сомнений так же, как и прежде приходилось листать книгу Фенолио. Это отнимало довольно много времени, но что сделаешь – результаты подтверждали правильность избранного способа.
– Лежит рядом! – с готовностью отрапортовал Халцедон.
Превосходно! Слова уже пошли – Орфей ощущал их приближение, похожее на щекотание в мозгу. Схватив перо, он чуть успевал макать его в чернила.
Сажерук.
У Орфея до сих пор наворачивались слезы при воспоминании о мертвом Сажеруке в шахте. Хуже ему, пожалуй, ничего не случалось пережить.
А как мучила его память об обещании, данном Роксане у мертвого тела (не смотря на то, что она ему не поверила): Я отыщу слова, пьяняще-сладкие, как запах лилии, слова, каковые одурманят Смерть и вынудят ее разжать холодные пальцы, которыми она держит горячее сердце Сажерука. С самого собственного прихода в данный мир он искал такие слова, не смотря на то, что Фарид и Фенолио пологали, что он придумывает одних лишь разноцветных фей и носорогов. Но уже по окончании первых напрасных попыток ему открылась неприятная истина – что одним благозвучием не обойдешься, что запах лилии не вернет Сажерука и что Смерть требует ощутимой платы: крови и человеческой плоти.
Как он раньше не додумался сделать приманкой Мортимера – человека, что собственной безлюдной книгой сделал Смерть посмешищем!
Как прекрасно, что его не будет, – думал Орфей. – В нашем мире достаточно одного чудесного языка – моего. И в то время, когда я скормлю Мортимера Смерти, а Фенолио утопит остатки разума в вине, эту историю дальше буду говорить я один, и, уж само собой разумеется, в ней найдется почетное место для на данный момент и хорошая роль для меня.
– Да, позови мне Белых Дам, Мортимер! – шептал Орфей, прекрасным почерком заполняя пергамент. – Ты ни при каких обстоятельствах не определишь, что я успел нашептать этим бледным женщинам. Смотрите, кого я вам привел! Перепела. Отведите его к собственной холодной владычице с сердечным приветом от Орфея, а мне за это дайте Огнеглотателя.
Ах, Орфей, Орфей, что бы о тебе ни говорили, дураком тебя никто не назовет.
Негромко смеясь, он обмакнул перо в чернила – и содрогнулся, в то время, когда за его спиной отворилась дверь. Вошел Фарид. Проклятье, куда подевался Осс?
– Чего тебе нужно? – со злобой задал вопрос он мальчика. – какое количество раз тебе сказать, необходимо стучаться, перед тем как входить. В следующий раз я брошу чернильницу в твою тупую голову. Принеси мне вина!
Наилучшего, какое у нас имеется!
Как парнишка на него взглянул! Он меня ненавидит… – поразмыслил Орфей.
Эта идея ему понравилась. По его опыту, неприязнь вызывают только имеющие власть, в частности ее он и получал в нашем мире.
Власть.
Кладбище комедиантов
Он садится на бугре и поет. Это чудесные
песни, они так сильны, что смогут воскрешать
мертвых. Он начинает негромко и с опаской, позже пение делается все более громким и
требовательным, пока торф не вскрывается, а в
холодной почва не появляются трещины.
Тур Oгe Брингсверд. Дикие всевышние
Кладбище комедиантов лежало на бугре над закинутой деревней. Карандрелла. Наименование сохранилось, хотя здесь в далеком прошлом никто не жил.
Из-за чего и куда ушли обитатели, уже забылось: одни говорили о чуме, другие – о голоде, третьи – о двух враждующих семействах, в итоге перерезавших друг друга. Какая бы из этих историй ни была правдой, в книге Фенолио о ней не упоминалось, как и о кладбище, на котором Бродячий Народ погребал собственных мертвецов рядом с могилами обитателей Карандреллы, так что они остались соседями на все времена.
ТИХИЕ СЛОВА ЛЮБВИ САРА ДЖИО || Обзор книги
Удивительные статьи:
- Основные элементы подготовки 11 страница
- Глава 11 ангелы и другие вестники богов
- Русы средней азии и южной сибири 3 страница
Похожие статьи, которые вам понравятся:
-
Громкие слова, тихие слова 22 страница
Разве мы с тобой не привычны? – задавали вопросы их глаза. – Разве не твой голос всегда выручал человека что уже два раза принадлежал нам? Мегги только…
-
Громкие слова, тихие слова 15 страница
Как довольно глупо звучат ее слова – как будто бы детское упрямство. Но она так опасается за него. – Погибло трое детей, Мегги. Попроси Дориа, пускай он…
-
Громкие слова, тихие слова 17 страница
Мо еще раз обернулся, проезжая между стражниками, как будто бы почувствовал, что дочь и жена, не обращая внимания на его запрет, стоят в данной толпе, –…
-
Громкие слова, тихие слова 1 страница
Корнелия Функе Чернильная смерть «Корнелия Функе Чернильная смерть»: Machaon; 2012; ISBN 978-5-389-02912-5, 978-3-7915-0476-6 Перевод: Мария Сокольская…