Громкие слова, тихие слова 14 страница

Пламя принял образ Белой Дамы – до того узнаваемый, что Осс со страхом прижался к стенке подпола.

– Чушь! – Голос Орфея задрожал, как у обиженного ребенка, но он тут же овладел собой. – Ерунда! – Он заговорил увереннее, не смотря на то, что язык у него так же, как и прежде мало заплетался от выпитого вина. – Что бы он тебе в том месте ни наговорил – это сделал я!

– Он мне ничего не сказал. В этом не было необходимости. Он просто пришел в том направлении – и позвал.

– Но мысль была моя и слова написал я! Он был всего лишь моим орудием! – окончательные слова Орфей сказал с таковой гневом, как будто бы плевал Чудесному Языку в лицо.

– О да… твои слова! Коварные слова, если судить по тому, что я от него слышал. – Огненная фигурка Белой Дамы все еще плясала по ладони Сажерука. – Пожалуй, мне стоит прихватить их с собой – пускай Чудесный Язык почитает, какую роль ты ему отвел.

Орфей гордо выпрямился.

– Я написал это лишь для тебя! – обиженно вскрикнул он. – Мне необходимо было одно: дабы ты возвратился. Какое мне дело до этого переплетчика? Я так как должен был предложить Смерти выкуп!

Сажерук осторожно подул на огонек у себя на ладони.

– Да, я замечательно осознаю! – негромко сообщил он, огонек тем временем принял форму птицы, золотой птицы с красным пятном на груди. – Я очень многое начал понимать с того времени, как побывал на той стороне. И две вещи я знаю сейчас совершенно верно: во-первых, Смерть не подчиняется словам, а во-вторых, не ты, а Чудесный Язык отправился за мной к Белым Дамам.

– По причине того, что лишь он имел возможность их позвать! А что же мне было делать? – вскрикнул Орфей. – И позже, он сделал это лишь для собственной жены! Вовсе не для тебя!

– Ну что ж, хорошая обстоятельство. – Огненная птица на ладони Сажерука превратилась в пепел. – А что до слов… Его голос нравится мне куда больше, чем твой, пускай кроме того я много из-за него пострадал. Голос Чудесного Языка выполнен любви. А твой говорит лишь о себе.

Не говоря уж о том, что ты обожаешь просматривать слова, о которых никто не подозревал, либо, напротив, пропустить что-нибудь, что давал слово прочесть. Действительно, Фарид?

Фарид без звучно наблюдал на Орфея тяжелым от неприязни взором.

– Как бы то ни было, – продолжал Сажерук, выпустив из пепла на ладони язычок пламени, принявший форму маленького черепа, – я прихвачу эти слова с собой. И книгу также.

– Книгу? – Орфей отшатнулся, как словно бы пламя на ладони Сажерука превратился в змею.

– Да, ты так как похитил ее у Фарида – не забываешь? Твоей она от этого не стала, не смотря на то, что ты ею усердно пользуешься, как мне говорили. Многоцветные феи, пятнистые кобольды, единороги.

В замке, говорят, показались кроме того гномы. Для чего ты это делаешь? светло синий феи были тебе недостаточно хороши? Зяблик топчет гномов ногами, а единороги погибают не добрый смертью…

– Нет, нет! – Орфей сделал протестующий жест. – Ты не осознаёшь! У меня громадные замыслы! Я еще не закончил работу, но ты заметишь – история окажется прекрасная! Фенолио многое не применял, не обрисовал, я поменяю все это, усовершенствую…

Сажерук развернул руку ладонью вниз, и пламя закапало на пол.

– Ты говоришь совсем как Фенолио, но, мне думается, ты намного хуже. Данный мир прядет собственные нити сам. Вы оба лишь запутываете их, соединяете несоединимое, вместо того дабы дать усовершенствования тем, кто тут живет.

– Кому же, к примеру? – В голосе Орфея зазвучала неприязнь. – Перепелу? Он-то с каких пор стал тут своим?

Сажерук пожал плечами.

– Кто знает! Возможно, мы все живем сходу в нескольких историях. А сейчас принеси мне книгу.

Либо отправить за ней Фарида?

Орфей наблюдал на Сажерука с неприятной обидой отвергнутого любовника.

– Нет! – выговорил он наконец. – Она мне нужна. Книга останется у меня. Ты не имеешь права ее забирать.

Имей в виду, не только Фенолио может написать слова, от которых тебе не поздоровится. Я могу тебя…

– Слов я больше не опасаюсь, – нетерпеливо перебил его Сажерук. – Ни твоих, ни Фенолио. Они так как не смогли предписать мне, какой смертью погибнуть. Ты, думается, забыл об этом?

Он протянул руку – и в ней был пылающий факел.

– Сходи за книгой, – сообщил Сажерук, протягивая факел Фариду. – И возьми все, что он написал. Все до последнего листка.

Фарид кивнул.

Сажерук возвратился! Возвратился!

– Захватите перечень! – Голос у Сланца был тоненький, как его ножки и ручки. – Перечень, что я составил по его приказу. Список всех слов, использованных Фенолио. Я дошел уже до буквы К!

– А, это хорошая идея! Перечень. Благодарю тебя клянный человечек! – Сажерук улыбнулся.

Ухмылка его нисколько не изменилась. Фарид был весьма рад она не осталась у Белых Дам.

Он посадил Сланца на плечо и побежал к лестниц Пролаза прыгнул за ним.

Орфей постарался загородить ему дорогу, но факел закоптил ему очки и прожег шелковую рубаху. Осс был храбрее собственного хозяина, но Сажерук тихо сказал что-то – и от факела к Дуботрясу потянулись огненные руки. До тех пор пока он оправлялся от испуга, Фарид уже проскочил на лестницу и вихрем взлетел по ступеням вверх.

Сердце его было переполнено счастьем, на языке он ощущал сладкий вкус мести.

– Сланец! – закричал Орфей ему вслед. – Я разобью тебя вдребезги, так что по осколкам кроме того цвета твоего будет не определить!

Стеклянный человечек судорожно вцепился в плечо Фарида, но не развернул головы.

– А тебя, жалкий лгунишка, погонщик верблюдов, – Орфей захлебывался словами, – я пошлю в историю, полную кошмаров. Я напишу ее специально для тебя!

От данной угрозы Фарид на мгновение замер, но тут раздался голос Сажерука:

– Думай, кому угрожаешь, Орфей. В случае если с мальчиком что-то произойдёт либо если он внезапно провалится сквозь землю, как имело возможность произойти сейчас, я опять приду к тебе к себе домой. А я без огня не хожу, ты знаешь.

– Для тебя! – донесся до Фарида исступленный крик Орфея. – Я все делал для тебя – и вот твоя признательность?

В то время, когда Халцедон осознал, что Сланец и Фарид ищут в кабинете хозяина, он осыпал обоих отборной бранью.

Но Сланец, не обращая внимания на старшего брата, сосредоточенно помогал Фариду собрать любой клочок, исписанный почерком Орфея. Книгу они также прихватили. Халцедон кидался песком и заточенными перьями, призывал на голову Сланца все ужасные заболевания, какие конкретно лишь бывают у стеклянных человечков, а также героически ринулся за последним листком, лежавшим на рабочем столе Орфея, но Фарид его.

– Предатель! – кричал Халцедон вслед брату, в то время, когда Фарид закрывал за собой дверь кабинета. – Надеюсь, ты разобьешься вдребезги, в небольшую крошку!

Но Сланец проигнорировал эти крики, как и угрозы Орфея.

Сажерук уже ожидал у входной двери.

– Где они? – встревоженно задал вопрос Фарид, подбегая к нему.

Ни Орфея, ни Осса не было видно, но он слышал их возбужденные голоса.

– В подполе, – сообщил Сажерук. – Я обронил мало огня на лестнице. Мы успеем добраться до леса, пока он погаснет.

Фарид кивнул. На лестницу высунулась служанка. Но это была не Брианна.

– Моей дочери тут нет, – сообщил Сажерук, как будто бы прочел его мысли. – Не пологаю, что она когда-нибудь возвратится в данный дом. Она у Роксаны.

– Она же меня ненавидит! – пробормотал Фарид. – Из-за чего она мне помогла?

Сажерук открыл дверь, и куницы метнулись на улицу.

– Возможно, Орфей ей нравится еще меньше, чем ты, – сообщил он.

Пламя Коптемаза

Жизнь – ускользающая тень, фигляр, Что час кривляется на сцене

И окончательно смолкает; это – повесть, Поведанная дураком, где большое количество

И шума, и страстей, но смысла нет.

Уильям Шекспир. Макбет[17]

Фенолио был радостен. Да, радостен, кроме того не обращая внимания на то, что Иво и Деспина обязательно желали вытащить его на рыночную площадь, где Коптемаз давал представление. Глашатаи уже пара дней кричали об этом на всех углах, а Минерва, само собой разумеется, не желала отпускать детей одних.

Зяблик приказал соорудить на площади помост, дабы любой имел возможность насладиться посредственными фокусами придворного огнеглотателя.

Возможно, наместник с Коптемазом желали отвлечь народ от возвращения Огненного Танцора? Как бы то ни было, кроме того Коптемаз не имел возможности сломать Фенолио настроение. Ни разу еще у него не было так легко на сердце с того времени, как он отправился вместе с Козимо ко Дворцу Ночи.

О том, что произошло тогда, он на данный момент не желал вспоминать. Эта глава закончена. Его история приняла новый оборот, и все благодаря кому? Ему, Фенолио!

Так как именно он, и никто второй, ввел в игру Перепела, покинувшего в дураках Зяблика и Свистуна и вернувшего Огненного Танцора из царства мертвых.

Какой прекрасный персонаж! Как нелепо смотрелись рядом c ним выдумки Сырной Головы: дурные многоцветные феи, мертвые единороги, гномы с отливающими синевой волосами. Даров Орфея хватает лишь на подобную безвкусицу, но он, Фенолио, способен создавать Чёрного мужчин – Принца и настоящих Перепела.

Другими словами, само собой разумеется, необходимо признать, что кровь и плоть Перепел получил только благодаря Мортимеру. И все же сначала было слово, и это слово, правильнее, множество слов, написал Фенолио.

– Иво! Деспина! Да куда же они подевались?

Легче удержать многоцветных фей, чем этих ребят! Он же им сообщил: на большом растоянии вперед не удирать! Вся улица была запружена детьми.

Они слетались на площадь, как осы на мед, дабы забыть на час-второй обо всем, что данный мир взвалил на их хрупкие детские плечи.

Невесело быть ребенком в эти мрачные времена. Мальчики через чур рано преобразовывались в мужчин, а девочки изнемогали под бременем материнской печали.

Минерва не сходу дала согласие отпустить Иво и Деспину. Через чур много было в городе воинов. Да и работы в доме куры не клюют.

Но Фенолио все же уговорил ее, не смотря на то, что ему заблаговременно становилось дурно при мысли о вони, без которой не обходятся представления Коптемаза. В сутки, в то время, когда он так радостен, детям также должно быть радостно. А он, глядя на глупое кривляние Коптемаза, помечтает о том, что скоро огненные фокусы на основной площади Омбры будет показывать Сажерук.

Либо о том, как Перепел въедет в Омбру и прогонит Зяблика за ворота, как шелудивого пса, а Свистуну оторвет серебряный шнобель. А позже они с Тёмным Принцем устроят тут царство справедливости, настоящее народовластие… Не смотря на то, что это вряд ли. Для народовластия данный мир, пожалуй, еще не созрел.

Ну да хорошо, все равно это будет великолепно и волнующе, и он, Фенолио, поставил вехи на спасительном пути в тот сутки, в то время, когда сочинил первую песню о Перепеле. Так что в ко счете он сделал все верно! Козимо – это, возможно, была неточность.

Но иначе, без мрачных моментов история делается неинтересной.

– Ну где же ты, Чернильный Шелкопряд! – Иво терпеливо махал ему.

Мальчишка, видно, считает, что старик также способен угрем проскальзывать через это месиво детских тел. Деспина посмотрела назад и весело закивала, заметив Фенолио, Но ее маленькая головка тут же опять провалилась сквозь землю в толпе.

– Иво! – крикнул Фенолио. – Иво, присматривай за сестренкой, линия подери!

Господи, он и не знал, как много в Омбре детей! Те что постарше, тащили за собой сестёр и маленьких братьев. Фенолио был единственным мужчиной в толпе, да и матерей тут было мало.

Большая часть детей, вероятнее, сбежало без спросу – из лавок и мастерских, от работы по дому либо в хлеву. Кое-какие – совсем оборванные – пришли кроме того с ближних деревень. Тоненькие голоса разносились по площади, как птичий щебет.

У Коптемаза, возможно, ни при каких обстоятельствах еще не было таких благодарных зрителей.

Он стоял на помосте в черно-красном костюме Огнеглотателя, но костюм данный был сшит не из ветхих лоскутов, как у других комедиантов, а из узкого бархата, как и положено княжескому фавориту. Всегда радующееся лицо Коптемаза было близко смазано жиром, защищающим от ожогов, но пламя однако так довольно часто кусал собственного незадачливого поклонника за щеки, что его лицо стала похожа на кожаную маску, какие конкретно шил Баптиста. Да, Коптемаз и по сей день радовался, глядя на море мелких лиц, так жадно теснившихся к помосту, как будто бы он имел возможность избавить их от всех скорбей, от голода, от неизбывной печали матерей и тоски по погибшим отцам.

Фенолио заметил Иво в переднем последовательности, но где же Деспина? А, вот она, рядом со старшим братом. Она возбужденно помахала ему, и он помахал в ответ, пристроившись рядом с дамами у стенки одного из домов. Он слышал, как они шептались о Перепеле и о том, что уж он-то защитит их детей, раз сумел привести из царства Смерти Огненного Танцора.

Да, над Омброй опять взошло солнце.

Надежда возвратилась – и он, Фенолио, дал ей имя. Перепел…

Коптемаз снял плащ, таковой тяжелый и дорогой, что на эти средства, без сомнений, возможно было семь дней кормить всех собравшихся на площадь детей. К нему на помост вскарабкался кобольд, нагруженный свертками с порошком алхимиков, что данный бездарь скармливал пламени, дабы оно ему подчинялось. Коптемаз все еще опасался огня.

Это было заметно. Похоже, он опасался его сейчас кроме того больше, чем прежде. Фенолио с неприязнью замечал начало представления.

Пламя брызгался и шипел, изрыгая ядовито-зеленый дым, от которого дети кашляли. Языки пламени сжимались в угрожающие кулаки, преобразовывались в когти, в оскаленные пасти… Да, Коптемаз кое-чему обучился.

Он сейчас не пробовал жонглировать двумя-тремя факелами и запускать пламя на такую жалкую высоту, что всем нечайно вспоминался Сажерук. Пламя, с которым игрался Коптемаз, казалось совсем второй стихией. Это был чёрный брат огня, жаркое чудовище, но дети с зачарованным испугом наблюдали на броское злое зрелище, вздрагивали, в то время, когда красные когти тянулись в их сторону и облегченно вздыхали, в то время, когда они обращались в дымное облако, не смотря на то, что пары разъедали им глаза и щипали шнобель. Правда ли то, что говорили, словно бы эти пары затуманивали мозг, так что зрители видели больше, чем имеется в действительности? На меня, по крайней мере, не действует, – думал Фенолио, протирая слезящиеся глаза. – Я вижу жалкие фокусы – и ниче больше!

От слез у него потекло из носу. Он отвернулся, что бы высморкаться и прочистить глаза от дыма и копоти и заметил, как по улице, ведущей к замку, мчится парень – постарше, чем дети на площади, приблизительно для того чтобы возраста, как безусые воины Виоланты. Но он был без оружия.

Лицо его показалось Фенолио необычно привычным.

Где он его видел?

– Люк! – кричал парень. – Беги! Бегите все!

Он споткнулся, упал и чуть успел отползти в ворота ближайшего дома, дабы его не задавил конем скачущий следом наездник.

Это был Свистун. Он придержал коня, и за его спиной показалась дюжина латников. Воины стекались на площадь отовсюду – с улицы улицы и Кузнецов Мясников, из каждого переулка – размеренной рысью, на высоких лошадях, закованных в броню, как и их наездники.

А дети, все еще ничего не подозревая, наблюдали на Коптемаза. Зачарованные огнем, они не слышали окликов и криков юноши матерей. В то время, когда кое-какие стали оборачиваться, было уже поздно.

Латники оттеснили с площади рыдающих дам. Воины окружили детей металлическим кольцом.

Как со страхом содрогнулись мелкие зрители! Как неожиданно завороженное любопытство превратилось в ужас! И как они плакали! Фенолио ни при каких обстоятельствах не забудет этого плача.

Он беспомощно стоял в том месте, вжимаясь спиной в стенке, рядом с несчастными матерями. Пять латников направили на них копья. Всего пять – больше и не требуется было, дабы маленькая кучка людей не смела пошевелиться.

Одна дама, действительно, не выдержала и рванулась бежать, но латник задавил ее конем. А позже около помоста сжалось кольцо клинков, и Коптемаз по символу Свистуна загасил собственный пламя и с ухмылкой поклонился плачущим детям.

Они погнали их в замок, как отару ягнят. Пара малышей от страха ринулись под ноги лошадям. Они остались лежать на мостовой, как будто бы поломанные игрушки.

Фенолио звучно кликал по именам Иво и Деспину, но его голос сливался с плачем и криками дам. В то время, когда латники отъехали от матерей, Фенолио вместе с ними ринулся к окровавленным мелким телам, всматривался в побелевшие лица, с кошмаром ожидая, что на данный момент определит в одном из них Иво либо Деспину. Нет, детей Минервы среди них не было, и все же застывшие личики казались Фенолио привычными – немыслимо юные для смерти, для ужаса и боли.

Рядом показались две Белые Дамы – придуманные им ангелы смерти. Матери припали к детям, зажимая им уши от белого шепота. Трое детей погибли – два мальчика и девочка.

Они появились в стране смерти, не ждя Белых Дам.

Рядом с погибшим мальчиком стоял на коленях тот самый парень, что бежал по улице, выкрикивая запоздалое предупреждение. Застывшим от неприязни взором он наблюдал на помост, но Коптемаз уже провалился сквозь землю, как будто бы растворился в ядовитом дыму, висевшем над площадью. И лишь кобольд все еще стоял в том месте, как будто бы оглушенный, и наблюдал на склонившихся над детьми дам.

А позже медлительно, словно бы выпав из времени, начал собирать оставшиеся от представления безлюдные свертки.

Пара дам ринулись за детьми и солдатами. Остальные находились на коленях, отирая раненым малышам кровь с лица и с опаской ощупывая мелкие тела.

Фенолио не имел возможности больше на это наблюдать. Он повернулся и, шатаясь, побрел к дому Минервы. К нему попадались дамы, выбежавшие на шум.

А вот и Минерва – запыхавшаяся, растрепанная. Он пробормотал что-то неразборчивое, махнул рукой в сторону замка, и она побежала дальше, за вторыми дамами.

Прекрасная погода – солнце пригревает, как словно бы до зимы еще далеко.

Он так как ни при каких обстоятельствах уже не сможет забыть данный плач.

Необычно, что ноги все же донесли его вверх по лестнице, не смотря на то, что он так страшно отяжелел от скопившихся в слез.

– Розенкварц!

Он нагнулся над рабочим столом, зашарил по нему, ища пергамент, бумагу, не имеет значения что – только бы на этом возможно было писать.

– Розенкварц! Да куда ж ты запропастился?

Стеклянный человечек высунулся из гнезда, свитого многоцветными феями Орфея. Какого именно черта пригодилось ему в том месте, наверху? Он что, решил посворачивать шеи этим нелепым созданиям?

– Если ты желаешь опять отправить меня к Орфею, так кроме того не думай! – раздался сверху сварливый голосок. – Данный гад Халцедон вытолкнул из окна стеклянного человечка, которого Орфей взял на работу вместо его брата! Тот разбился вдребезги, так что его останки приняли за осколки винной бутылки!

– Да не желаю я тебя никуда отправлять! – ответил Фенолио сдавленным от рыданий голосом. – Очини мне перо и приготовь чернила, лишь поживее!

Данный плач!

Фенолио не легко опустился на стул и закрыл лицо руками. Слезы просачивались сквозь пальцы и капали на письменный стол. Он, думается, ни при каких обстоятельствах так не рыдал, кроме того в юные годы.

Кроме того по окончании смерти Козимо глаза у него оставались сухими.

А на данный момент… Иво! Деспина!

Он слышал, как стеклянный человечек соскочил на его кровать. Разве я не запретил ему прыгать из гнезд на тюфяк? – мелькнуло у него в голове. – Хорошо, не все ли равняется? Ну, разобьется – его дело, в итоге.

Ах, ну что же это – беда без финиша и без края. Необходимо положить этому конец, в противном случае его старое сердце в самом деле разобьется.

Он слышал, как Розенкварц торопливо взбирается по ножке стола.

– Вот! – сказал стеклянный человечек неуверено, протягивая хозяину очиненное перо.

Фенолио рукавом отер слезы с лица и дрожащими пальцами забрал перо.

Стеклянный человечек положил перед ним лист бумаги и стал быстро размешивать чернила.

– Где дети? – задал вопрос он. – Ты наподобие планировал с ними на рынок?

Опять слеза. Она упала на чистый страницу, и бумага жадно всосала ее. Да, такая она и имеется, эта проклятая история, – горько поразмыслил Фенолио. – Она питается слезами! А возможно, то, что случилось на рынке, написал Орфей? Говорят, с того времени как у него побывал Сажерук, он по большому счету не выходит из дому и швыряет бутылки из окна.

Кто знает, возможно, он в неистовстве и написал слова, стоившие судьбы нескольким детям?

Прекрати, Фенолио, не думай на данный момент об Орфее! Пиши собственный! Ну из-за чего данный лист таковой пустой?

Да идите же, идите ко мне, проклятые слова!

Так как это дети! Дети, вы осознаёте, это что может значить? Их необходимо спасти…

– Фенолио! – Розенкварц встревоженно взглянуть на него. – Где Иво и Деспина? Что произошло?

Но Фенолио лишь опять закрыл лицо руками. Где они, слова, каковые отомкнут захлопнувшиеся за детьми ворота замка, переломают копья латникам и изжарят Коптемаза на его собственном огне?

О том, что случилось, Розенкварц определил от Миневы, в то время, когда она возвратилась от замка, – одна, без детей. Свистун в том месте опять произнес речь.

– Он заявил, что ему надоело ожидать, – говорила Минерва тусклым голосом. – Он дает нам семь дней. За это время мы должны доставить ему Перепела. А вдруг нет, он забирает отечественных детей на рудники.

И она отправилась вниз, на пустую кухню, где на столе, возможно, еще находились миски, из которых ели собственный ланч Иво и Деспина.

А Фенолио так и сидел перед безлюдным страницей, на котором показывались следы его слез. Час за часом, всю ночь напролет.

Ответ Перепела

– Я желаю приносить пользу, – начал было

Гомер, но д-р Кедр продолжал, как не слыша:

– Тогда не прячь голову в песок. Не вороти

носа. Тебе это непозволительно.

Джон Ирвинг. Правила Дома сидра[18]

Реза сидела весьма бледная и старательно выводила слова самым прекрасным своим почерком. Как в те прежние времена, в то время, когда она, переодевшись мужчиной, получала писанием на рыночной площади Омбры. Чернила ей размешивал бывший стеклянный человечек Орфея.

Сажерук забрал Сланца с собой к разбойникам.

И Фарида.

Ответ Перепела. – Мо стоял рядом с Резой, пока она писала. – Через три дня он даст себя в руки Виоланты, вдовы Козимо и матери законного наследника Омбры. В обмен Свистун обязан отпустить коварно похищенных детей Омбры и дать им охранную грамоту на все времена с печатью собственного господина. Только по исполнении этого условия Перепел готов будет приступить к спасению Безлюдной Книги, которую он переплел для Змееглава во Дворце Ночи.

Мегги видела, как рука матери то и дело замирает… Разбойники находились кругом и следили за ней. Дама, могущая писать… Никто из них не обладал этим мастерством, не считая Баптисты. Кроме того Тёмный Принц не умел писать.

Все они отговаривали Мо от его решения, кроме того Дориа, что пробовал предотвратить Омбры и видел собственными глазами, как их уводили и как погиб наряду с этим его лучший приятель Люк.

Только один человек и не думал отговаривать Мо – Сажерук.

Казалось, он ни при каких обстоятельствах и не уходил, не смотря на то, что на его лице сейчас не было шрамов. Та же таинственная ухмылка, та же непоседливость. Только что он был тут – и вот снова провалился сквозь землю.

Как призрак. Мегги все время ловила себя на данной мысли и одновременно с этим ощущала, что в Сажеруке на данный момент больше жизни, чем когда-либо, больше, чем во всех остальных.

Мо взглянуть в ее сторону, но Мегги не была уверена, что он ее видит. С того времени как он возвратился от Белых Дам, он совсем стал Перепелом.

Как он может дать себя в их руки! Свистун убьет его!

Реза дописала письмо. Она наблюдала на Мо, как словно бы еще сохраняла надежду, что он на данный момент кинет пергамент в пламя. Но он забрал у нее из рук перо и поставил под смертельными словами собственный символ: перо, скрещенное с клинком – наподобие креста, которым подписывались крестьяне, не могшие написать собственного имени.

Нет.

Нет!

Реза повесила голову. Из-за чего она молчит? Из-за чего не плачет в этом случае – так как ее слезы, возможно, подействовали бы на него?

Либо она выплакала их все в ту нескончаемую ночь среди могил, в то время, когда они зря ожидали его возвращения? Либо, возможно, Реза знает, какое обещание дал Мо Белым Дамам, дабы они отпустили его и Сажерука? Нельзя исключать, что мне не так долго осталось ждать нужно будет уйти. Это было все, что он сообщил Мегги, а на ее испуганный вопрос: Уйти?

Куда? – он ответил лишь: Не переживай так. Не имеет значения куда – я так как побывал в гостях у Смерти и возвратился живым. Страшнее уже не будет, согласись…

Нужно было не отставать от него, расспрашивать дальше, но Мегги была так радостна, что не утратила его окончательно, так неописуемо радостна…

– Ты сумасшедший, я неизменно это сказал!

Хват был пьян. Лицо у него побагровело, а неотёсанный голос так быстро порвал тишину, что стеклянный человечек с перепугу выронил перо, которое дал ему Мо.

– Дать себя в руки змеиного отродья и сохранять надежду, что Виоланта защитит тебя от Свистуна! Он тебе скоро продемонстрирует, кто в том месте хозяин. Но кроме того в случае если Свистун тебя не убьет, ты что, вправду веришь, что дочь его хозяина окажет помощь тебе вписать слова в проклятую книгу?

Ты, видно, покинул разум в царстве мертвых! Уродина реализует тебя за трон Омбры!

А детей Свистун все равно пошлёт в рудники.

Раздался одобрительный шум: многие разбойники были согласны с Хватом. Но тут Тёмный Принц поднялся рядом с Мо, и наступила мертвая тишина.

– А ты, Хват, как планируешь вызволить детей из замка? – нормально задал вопрос Принц. – Меня также не радует идея, что Перепел добровольно отправится в Омбру, но если он не даст себя в их руки, что тогда? Я не смог дать ему ответа на данный вопрос, а ведь я, можешь мне поверить, ни о чем втором не думаю с того самого дня, как Коптемаз устроил представление на рыночной площади. Штурмовать замок?

Для этого у нас через чур мало людей. Ждать в засаде, пока детей повезут через Непроходимую Чащу? Как ты думаешь, сколько латников будет их сопровождать?

Пятьдесят?

Сто? Во какое количество детских судеб, по твоему расчету, обойдется это освобождение?

Тёмный Принц осмотрел находившихся около разбойников. Многие опустили головы. Но Хват с вызовом наблюдал ему в глаза, упрямо выставив подбородок.

Шрам у него на шее был красен, как свежая рана.

– Я задаю вопросы тебя еще раз, Хват, – негромко сказ Тёмный Принц. – какое количество детей погибнет при таком налете? Удастся ли нам спасти хоть одного?

Хват не ответил. Он неотрывно наблюдал на Принц Позже плюнул, повернулся и отправился прочь. За ним последовал Гекко и еще дюжина вторых.

Реза без звучно забрала подписанный пергамент и начала складывать, дабы Сланец имел возможность его запечатать. Ее застывшее лицо было лишено выражения, как мраморный лик Козимо Красивого в склепе Омбры, но руки дрожали так, что Баптиста, поглядев на это, подошел и сложил письмо за нее.

Три дня. Столько Мо пробыл у Белых Дам. Три нескончаемых дня, каковые Мегги провела в уверенности, что ее папа безвозвратно погиб по вине Фарида и матери.

За эти три дня она не обменялась с обоими ни единым словом. Она отталкивала Резу, в то время, когда та доходила к ней, а один раз накричала на нее.

– Мегги, из-за чего ты так наблюдаешь на маму? – задал вопрос ее Мо в первоначальный же сутки по возвращении. – Из-за чего?

По причине того, что из-за нее тебя забрали Белые Дамы, – желала она ответить – и промолчала. Она знала, что не права, и все же отчуждение между ней и Резой не проходило. И Фарида она также не забыла обиду.

Он стоял рядом с Сажеруком и, в отличие от всех остальных, нисколько не смотрелся подавленным. Само собой разумеется, какое Фариду дело до того, что ее папа не так долго осталось ждать окажется в руках Свистуна? Сажерук возвратился.

Больше его нет ничего, что интересовало.

И без того будет неизменно.

Сланец капнул расплавленным воском на пергамент, и Мо приложил к воску печать, которую вырезал для книги с картинками Резы. Голова единорога. Печать переплетчика на обещании разбойника.

Мо дал письмо Сажеруку, обменялся несколькими словами с Чёрным Принцем и Резой и подошел к Мегги.

В то время, когда она была маленькая, ростом ему по локоть, она, в случае если что-то ее пугало, прятала голову ему под руку. Но это было в далеком прошлом.

Мо, как выглядит Смерть? – задала вопрос она отца, в то время, когда он возвратился. – Ты правда ее видел? Похоже, воспоминание не вызывало у него страха, но взор его сходу унесся в такие дальние дали… Она есть в различных образах, но у нее женский голос…

Женский голос? – с большим удивлением переспросила Мегги. – Необычно, что Фенолио не придумал чего-нибудь, дабы не отдавать такую ключевую роль даме! Мо засмеялся: Не думаю, Мегги, дабы роль Смерти написал Фенолио.

Она не подняла глаз, в то время, когда он подошел.

– Мегги! – Он забрал ее за подбородок, так что ей пришлось-таки на него посмотреть. – Ну не смотри так хмуро! Прошу тебя!

За его спиной Тёмный Принц отвел в сторону Баптисту и Дориа. Мегги догадывалась, какие конкретно он дает указания. Принц отправляет их в Омбру с вестью для отчаявшихся матерей – Перепел не кинет похищенных детей в беде. Да, кинет он лишь собственную родную дочь, – думала Мегги и не сомневалась, что Мо просматривает упрек в ее глазах.

Он без звучно забрал ее за руку и потянул за собой – прочь от палаток, от разбойников, от Резы, все еще находившейся у костра. Мегги заметила невнимательно, что мать стирает чернила с пальцев – Сланец следил за ней с глубоким состраданием на стеклянном личике, – стирает и стирает без финиша, как будто бы желает стереть и те слова, что перед тем написала.

Мо остановился под дубом, ветви которого накрывали лагерь, как сводчатый потолок. Он забрал руку Мегги и совершил по ней указательным пальцем, как будто бы удивляясь, какая она стала громадная. Не смотря на то, что руки у были так же, как и прежде значительно меньше, чем у него, девичьи руки…

– Свистун тебя убьет.

– Нет, не убьет. А вдруг постарается, я сумею ему продемонстрировать, каким острым не редкость нож переплетчика. Баптиста сошьет мне новый потайной карман – и, честное слово, я с наслаждением опробую лезвие на этом детоубийце.

Лицо его потемнело от неприязни. Перепел.

– Нож не окажет помощь. Он тебя все равно убьет.