Громкие слова, тихие слова 23 страница

Мужская одежда. Реза похитила ее у дремлющего Эльфогона: брюки и долгую теплую рубаху. Он, возможно, весьма гордился этим запасным костюмом: мало у кого из разбойников было больше одежды, не считая той, что была на них надета.

Но в ближайшее время рубашка и штаны будут ей нужнее, чем Эльфогону.

Прошло много лет с того времени, как Чернильный мир вынудил Резу переодеться мужчиной, и все же память об этом сходу возвратилась, когда она влезла в неотёсанные брюки, так четко, как будто бы это было день назад. Она отыскала в памяти, как исцарапала кожу на голове, обрезая ножом волосы, и как у нее болело горло от постоянных стараний сказать низким голосом. на данный момент она волосы наверх.

Реза не планировала выдавать себя за мужчину, по лесу и горным тропам было намного эргономичнее в штанах, чем в платье, а ей нужно будет пройти большое количество миль по распутью, раз она собралась на поиски Мо.

Давай слово мне! – Он ни при каких обстоятельствах и ни о чем так ее не просил. – Давай слово, что вы останетесь в укрытии, дабы ни произошло, какие конкретно бы вести до вас ни дошли. А вдруг все отправится не так (красивый метод сообщить: в случае если я погибну!), пускай Мегги постарается вчитать вас обратно.

Обратно. Куда? В дом Элинор, где любой угол напоминал о нем, а в саду ждала его мастерская?

Не говоря уж о том, что Элинор сейчас также по эту сторону букв. Но об этом Мо не знал, как и о том, что она сожгла слова Орфея.

Нет. Без него нет никакого обратно. В случае если Мо суждено умереть в Чернильном мире, то и она погибнет тут – в надежде на то, что Белые Дамы отведут их в одно да и то же место.

Мрачные мысли, Реза! – поразмыслила она и положила руку на пузо. Прошло много лет с того времени, как в том месте в подрастала Мегги, но пальцы Резы еще не забывали продолжительные дни, в то время, когда она зря прикладывала ладони к животу, и тот момент, в то время, когда внезапно почувствовала под пальцами шевеление мелкого тела. С данной минутой нет ничего, что могло сравниться, и она не имела возможности дождаться, в то время, когда дитя заворочается под сердцем и маленькие пятки начнут колотить ее изнутри.

Это должно быть уже не так долго осталось ждать.

Если бы лишь не беспокоиться так за отца этого ребенка!

– Отправимся! Давай его разыщем и предотвратим, что за ним гонятся Хват и Сорока! – шепнула она нерожденному ребенку. – Мы продолжительно не вмешивались. Но на данный момент пора функционировать, не смотря на то, что Фенолио и не написал нам роли.

О ее замыслах знала лишь Роксана. Ни Элинор, ни Мегги она ничего не сообщила. Они бы обязательно увязались за ней. Но она обязана идти одна, не смотря на то, что Мегги опять на нее разозлится.

Дочь так и не забыла обиду ей до конца поездку к Орфею и ночь на кладбище.

Мегги непросто прощает, в то время, когда речь заходит о ее отце. Лишь ему самому она прощает все.

Реза извлекла из-под одеяла книгу Фенолио. Она попросила Баптисту сшить для нее кожаный чехол, само собой разумеется не упомянув о том, что сам он родом с этих страниц. Необычная книга, – увидел он. – Какой писец вывел такие некрасивые буквы? И что за переплет? Кожа, что ли, у мастера кончилась?

Сажерук, возможно, не одобрил бы ее намерений. Ее страшно прикоснулось, что он дал ей книгу. Но сейчас ответ за ней, и она сделает то, что вычисляет верным.

Реза взглянуть на дочь. Мегги дремала неподалеку от Фарида, но по другую сторону на расстоянии вытянутой руки дремал Дориа, повернувшись лицом в ее сторону. Рядом с ним лежал бывший стеклянный человечек Орфея, ладонь парня накрывала его, как одеяло.

Во сне Мегги казалась совсем ребенком. Резе хотелось нагнуться и отбросить ей волосы со лба. Ей все еще больно было думать о продолжительных годах, каковые она провела в разлуке с дочерью.

Поторопись, Реза! Уже светает.

Не так долго осталось ждать все они проснутся и не отпустят тебя.

Элинор что-то пробормотала во сне, в то время, когда Реза проскользнула мимо нее, а дозорный у входа в пещеру обернулся, в то время, когда она зашла за каменную стенку, которую соорудил Фенолио, как будто бы хотя отгородиться от созданного им мира. стеклянный человечек и Старик храпели взапуски, как цикада и медведь. Маленькие пальчики Розенкварца были испачканы чернилами, а листок, около которого он дремал, целый покрыт свеженаписанными словами, но практически все они были зачеркнуты.

Реза положила книгу около винного меха, к которому Фенолио так же, как и прежде довольно часто прикладывался, не смотря на то, что Элинор непрерывно пилила его за это. Письмо для Фенолио она положила между страниц так, дабы оно тор. чало из кожаного чехла как будто бы белая рука, на которую нереально не обратить внимания.

Фенолио. – Она продолжительно подбирала верные слова, и не была уверена, что это ей удалось. – Я возвращаю Чернильное сердце тому, кто его написал. Мoжет быть, твоя книга посоветует тебе, как обязана кончиться эта история, и нашепчет слова, каковые защитят отца Мегги. А я до тех пор пока попытаюсь на собственный лад приложить упрочнения, дабы песня о Перепеле не закончилась безрадосно.

Реза.

Снаружи небо окрашивалось розовым. Утро было холодное. Перед входом стоял на часах Деревяга. Он подозрительно взглянул ей вслед, в то время, когда она свернула на север. Возможно, он ее и не определил в мужской одежде. Мало хлеба, мех с водой, компас и нож, что принесла в данный мир Элинор, – вот и все, что Реза забрала с собой.

Ей было не впервой выкручиваться в одиночку в нашем мире.

Но опоздала она на большом растоянии отойти, как за ее спиной послышались тяжелые шаги.

– Реза! – Силач сказал обиженно, как ребенок, заметивший, что старшая сестра удирает из дому. – Куда ты собралась?

Как словно бы он и без того не осознал.

– Тебе запрещено за ним. Я давал слово ему, что присмотрю за тобой – за тобой и за твоей дочерью.

Он прочно держал ее, а уж в случае если Силач держал прочно, вырваться было нереально.

– Разреши войти! – крикнула она. – Он не знает про Хвата! Я обязана пойти к нему! А ты присматривай за Мегги.

– О ней позаботится Дориа. Он еще ни на одну девушку так не наблюдал! И Баптиста также в том месте. – Он все еще удерживал Резу. – Путь до Озерного замка продолжительный.

Весьма продолжительный и весьма страшный.

– Я знаю. Роксана мне сказала.

– И что? Она поведала тебе о ночных кошмарах? О красноголовиках и тёмных эльфах?

– Их хватало и в крепости Каприкорна. А любой из поджигателей был значительно хуже. Так что иди обратно!

Я сумею сама за собой присмотреть.

– Это уж совершенно верно. Ты и с Хватом, и со Свистуном можешь побороться! – Безотлагательно он забрал у нее из рук мешок. – Перепел убьет меня, в то время, когда тебя заметит.

Перепел. Что, в случае если в Озерном замке она отыщет не супруга, а лишь Перепела? Мо, возможно, осознал бы, что она не имела возможности в противном случае, но не Перепел.

– Отправимся.

Силач зашагал рядом. Упрямства в нем было не меньше, чем силы. Сам Тёмный Принц не имел возможности его переубедить, в случае если уж он решил, а Реза кроме того и не пробовала.

Отлично будет иметь для того чтобы спутника.

Она нечасто бродила одна по чернильным лесам и не обожала вспоминать об этом.

– Силач, – задала вопрос она, в то время, когда они уже на большом растоянии отошли от пещеры, где дремала ее дочь. – Тебе нравилась сорока, которая прибилась к Гекко?

– Это была не сорока, – ответил он. – У нее был голос дамы. Но я промолчал, по причине того, что остальные снова заявили бы меня безумным.

Ожидание

Мы будем скитаться мыслью

И в конце скитаний придем

В том направлении, откуда мы вышли, И заметим собственный край в первый раз.

Томас Элиот.

Литтл Гиддинг[27]

Озерный замок напоминал ракушку, закрывшуюся от мира. Ни одно окно не наблюдало на окрестные горы, ни одно – на озеро, омывавшее чёрные стенки. Для того, кто вошел в ворота, существовал отныне лишь сам замок: его узкие чёрные дворы, крытые мостики между башнями, стенки, расписанные видениями, совсем непохожими на мир за пределами глухих стен.

Тут были холмы и сады, населенные единорогами, павлинами и драконами, а над ними – всегда голубое небо, по которому плыли белые облака. Эти росписи были везде – в жилых помещениях, в коридорах, на стенах, разделявших дворы. Их было видно из каждого окна (в замка окон было большое количество).

Обманчивые пейзажи несуществующего мира.

Но от мокрого дыхания озера краска начала облупляться: казалось, кто-то пробовал тут и в том месте стереть со стенку нарисованную неправда.

Лишь с башен, каковые возвышались над стенками, крышами и эркерами, возможно было заметить мир, вправду окружавший замок: окрестные горы и огромное озеро. Мортимера сразу же потянуло на самый верх, на окруженные зубцами площадки, где он имел возможность ощутить над собой небо и смотреть на мир, так зачаровавший его, что он погружался в него все глубже и глубже, не смотря на то, что, быть может, его горы и леса были не настоящее стенной росписи. Но Виоланта ничего не желала видеть, не считая покоев, где когда-то игралась ее мать.

Она ходила по Озерному замку, как будто бы наконец-то попала к себе, задумчиво проводила пальцем по запылившейся мебели, осматривала глиняную посуду, покрытую паутиной, и подолгу рассматривала росписи, как будто бы они говорили ей о матери.

– В данной комнате ее сёстры и мать занимались с преподавателем. Видишь? За этими пюпитрами они писали.

Преподаватель был страшный.

А тут была бабушкина спальня. Тут держали псов, а тут голубей, каковые носили почту.

Чем продолжительнее Мо ходил с ней по замку, тем больше ему казалось, что именно этот нарисованный мир и желали видеть близорукие глаза Виоланты. По всей видимости, она ощущала себя комфортнее в мире, напоминавшем миниатюры Бальбулуса, придуманном, покорном ее воле, вечном и неизменном, привычным в каждой подробности.

Понравилось бы Мегги, – задавал вопросы он себя, – видеть из окна нарисованных единорогов, всегда зеленеющие бугры и неизменно одинаковые облака? Нет, – отвечал Мо с уверенностью. – Мегги сходу встала бы на башни, как и я.

– А говорила вам мать, была ли она тут по-настоящему радостна? – Мо не имел возможности утаить от Виоланты нотки сомнения, и девическая мягкость, так преображавшая ее лицо, сходу провалилась сквозь землю. На него опять наблюдала дочь Змееглава.

– Очевидно. Она была весьма радостна. До тех пор пока мой папа не выпросил ее у деда себе в жены и не увез во Дворец Ночи! – Она наблюдала на него с вызовом, как словно бы имела возможность взором принудить его поверить и полюбит данный замок.

Было только одно место, где замок внезапно раскрывался внешнему миру. Мо нашёл его, бродя в одиночестве в отыскивании закоулка, где возможно было бы не ощущать себя опять пленником, хоть и в замечательно расписанной темнице. Дневной свет ослепил его в первую 60 секунд, в то время, когда в западном крыле он зашел внезапно в зал с таким числом окон, что стенки казалась каменным кружевом.

На потолке плясали солнечные блики, отраженные водой озера, а горы, казалось, выстроились около специально для того, чтобы покрасоваться в каждом из бесчисленных окон. Раскрывавшийся вид был так прекрасен, что Мо задохнулся от восхищения, не смотря на то, что это была глаза и мрачная красота нечайно искали на чёрных склонах следы людской присутствия. Мо наполнил легкие холодным воздухом, врывавшимся в окна, и повернулся к югу, в том направлении, где далеко за горами лежала Омбра.

И лишь тут он увидел, что несколько тут. На одном из окон сидел Сажерук. Ветер трепал его волосы, лицо он подставил холодному зимнему солнцу.

– Комедианты именуют его Зал тысячи окон, – сообщил Сажерук не оборачиваясь, и Мо задал вопрос себя, сколько времени он уже тут сидит. – Говорят, что у ее сестёр и матери Виоланты испортилось зрение от того, что папа не разрешал им наблюдать вдаль, из страха перед тем, что ожидает их в далеком мире. У них стали болеть глаза от дневного света, а также росписи на стенах собственных покоев они уже различали не хорошо.

Цирюльник, что забрел как-то в замок вместе с комедиантами, сообщил деду Виоланты, что его дочери ослепнут, если он не разрешит им хотя бы время от времени наблюдать на настоящий мир. И тогда Соляной князь – так его прозвали, по причине того, что он разбогател на торговле солью, – приказал выполнить эти окна и приказал дочерям по часу в сутки наблюдать в них. Но целый данный час комедиант у них за спиной должен был говорить девочкам об кошмарах этого мира, о жестокости и людском бессердечии, о заразных волчьем голоде и болезнях, дабы им не вздумалось уйти в том направлении и покинуть отца.

– Необычная история, – сообщил Мо. Подойдя к Сажеруку, он почувствовал его тоску по Роксане мучительно, как будто бы собственную.

– Да, сейчас это всего лишь история, – сообщил Сажерук. – Но все вправду так и было, тут, на этом самом месте.

Он негромко подул в прохладный воздушное пространство, и пламя нарисовало три девические фигурки. Сестры находились, прижавшись друг к другу, и наблюдали вдаль, где горы были светло синий, как тоска и мечта по ней.

Говорят, что они пара раз пробовали бежать с комедиантами, которых папа время от времени допускал в замок, дабы определить новости о вторых дворах. Но дальше первых деревьев им уйти не получалось. Их ловили и возвращали обратно, а комедиантов Соляной князь приказал привязывать вон в том месте, – Сажерук продемонстрировал на гора у озера, – а девочки находились у окна (огненные фигурки проделывали все то, о чем говорил Сажерук), дрожа от страха и холода, пока не приходили гиганты и не уносили комедиантов с собой.

Мо не имел возможности оторвать глаз от огненных девушек. Пламя рисовало их одиночество и страх не меньше ясно, чем кисть Бальбулуса. Нет, мать Виоланты не была радостна в этом замке, что бы она ни говорила дочери.

– Что он тут делает?

У них за спиной внезапно выросла Виоланта в сопровождении Брианны и Туллио.

Сажерук щелкнул пальцами, и пламя утратило человеческие очертания. Сейчас оно вилось около окна, как будто бы растение.

– Не опасайтесь. На камне останется мало сажи, вот и все. Но до тех пор пока, – он взглянуть на Брианну, зачарованно смотревшую в пламя, – прекрасно оказалось, правда?

Да, оказалось вправду красиво. Пламя обвило оконную раму красными золотыми плодами и листьями. Туллио нечайно шагнул поближе, но Виоланта грубо потянула его назад.

– Убери это, Огненный Танцор! – крикнула она. – Сию 60 секунд!

Сажерук, пожав плечами, повиновался. Бешенство Виоланты не произвел на него никакого впечатления, что пугало дочь Змееглава. Мо видел это по ее глазам.

– Было вправду прекрасно, вы не находите? – задал вопрос он, проводя пальцем по испачканному сажей подоконнику. Ему все еще казалось, что он видит трех сестер, смотрящих в окна.

– Пламя не бывает прекрасным! – неуважительно ответила Виоланта. – Ты когда-нибудь видел, как погибает в огне человек? Люди горят продолжительно.

Она очевидно знала, о чем говорит. какое количество ей было лет, в то время, когда она в первый раз заметила казнимого на костре? А на виселице?

какое количество мрака может вынести ребенок, перед тем как данный мрак поселится в нем окончательно?

– Отправимся со мной, Перепел. – Виоланта сильно повернулась. – Я желаю продемонстрировать тебе кое-что. Тебе одному! Брианна, принеси воды и смой сажу.

Брианна поспешила прочь, украдкой посмотрев на отца. Сажерук на мгновение удержал Мо.

– Берегись ее! – шепнул он. – Княжеские дочки питают слабость к разбойникам и комедиантам.

– Перепел! – В голосе Виол анты звучало нетерпение. – Ты идешь?

Сажерук изобразил на нечистом полу огненное сердце.

Виоланта стояла на чёрной лестнице, как словно бы сбежала от тысячи окон. Возможно, она обожала полумрак, по причине того, что все еще ощущала на щеке родинку, за которую взяла собственный ожесточённое прозвище. Мегги слышала в юные годы совсем другие обращения: лапушка, сладкая, солнышко… Она выросла в уверенности, что от одного взора на нее отцовское сердце переполняется любовью.

Мать Виоланты, возможно, так же лелеяла собственную дочурку, но все остальные наблюдали на девочку с отвращением либо, в лучшем случае, с сочувствием. Куда прятался ребенок, каким была когда-то Виоланта, от неодобрительных взоров, куда он скрывался от нескончаемой боли? Научила ли она собственный сердце ненавидеть всех, кого обожают за прекрасное лицо? Бедная дочь Змееглава, – поразмыслил Мо, заметив, как она стоит на чёрной лестнице, с таким одиночеством в сумрачном сердце… Нет, Сажерук ошибается.

Виоланта никого и ничего не обожает, кроме того саму себя.

Она торопливо спускалась по лестнице, как будто бы удирая от собственной тени. Она постоянно ходила весьма быстро, подбирая долгие платья, как будто бы при каждом шаге проклинала одежду, которую вынуждены были носить дамы в нашем мире.

– Отправимся, мне необходимо продемонстрировать тебе кое-что. Мать говорила, что библиотека в этом замке находится в северном крыле, около росписи с единорогами. Не знаю уж, в то время, когда и из-за чего ее перенесли в второе место, но вот взгляни сам… Тут размещался караул, это помещение писца, это женские покои… – шептала она, проходя по коридору. – Мост в северную башню, мост в южную башню, птичий двор, собачий двор… – Виоланта и в действительности ориентировалась в замке, как словно бы прожила тут много лет.

какое количество времени она совершила за книгами, дабы все это разузнать? Шум озера донесся до Мо, в то время, когда они проходили по двору с безлюдными клетками – огромным и украшенными так искусно, как будто бы решетка должна была заменить птицам деревья. Мо слышал мерные удары воды о камни, но на стенах были изображены вязы и дубы, на ветвях которых сидели целые стан птиц: воробьи, жаворонки, дикие голуби, соловьи и рядом с ними соколы, малиновки и клесты, дятлы и колибри, уткнувшиеся клювом в громадные красные цветы.

Рядом с перепелом сидела сойка.

– Моя ее сёстры и мать обожали птиц. Исходя из этого дедушка не только приказал рисовать их на стенах, но и брал живых птиц из самых отдаленных государств и сажал ко мне. На зиму клетки накрывали тканью, но мама заползала под нее.

Время от времени она часами просиживала с птицами, пока ее не обнаружили няньки. А позже ей продолжительно вычесывали перья из волос.

Виоланта шла все так же скоро. Ворота, еще один двор. Тут находились собачьи вольеры, на круговой стенке были изображены сцены охоты, а все звуки перекрывал шум волн, далекий и одновременно с этим совсем близкий. Само собой разумеется, мать Виоланты обожала птиц, – поразмыслил Мо. – Она грезила о крыльях.

Возможно, они с сестрами лишь и думали о том, дабы вырваться и улететь, и исходя из этого просиживали часами в птичьих клетках, покрываясь перьями.

Идея о трех одиноких девушках тяжестью ложилась на сердце, и все же Мо весьма хотелось продемонстрировать Мегги и клетки, и росписи с птицами, драконами и единорогами, и Зал тысячи окон, а также Неприступный мост, что при взоре сверху как будто бы плыл по поверхности озера. Ты еще поведаешь Мегги обо всем этом, – твердо сообщил он себе, как словно бы эти слова имели возможность стать правдой, в случае если повторять их с полной уверенностью.

Еще лестница, еще один крытый мост, как будто бы висячий подземный ход между башнями. Дверь, перед которой остановилась Виоланта, была из тёмного мореного дуба, как все двери в замке. Дерево вздулось, и Виоланте было нужно надавить плечом, дабы она открылась.

– Это плохо! – сообщила она, и была права.

Мо вначале мало что имел возможность рассмотреть в долгой узкой помещении. воздух и Свет поступали через два маленьких окна. Но он бы и вслепую почуял, что случилось.

Книги были свалены у мокрых стен, как дрова, и холодный воздушное пространство так пах плесенью, что Мо зажал рот и нос.

– Ты лишь взгляни! – Виоланта со слезами на глазах протянула ему первую попавшуюся книгу. – И без того со всеми!

Мо забрал томик у нее из рук и постарался открыть, но страницы слиплись в тёмный, затхло пахнущий комок. Плесень покрывала обрез, как будто бы пена. Доски переплета сгнили.

Это был труп книги, и Мо охватила дурнота при мысли о том, на какую судьбу он обрек страницы, каковые переплел для Змееглава. Неужто Безлюдная Книга на данный момент в таком же ужасном состоянии? Вряд ли, в противном случае Змееглав был бы уже мертв, а Белые Дамы не протягивали бы руки за Мегги.

– Солидную часть я уже пересмотрела. Одна не лучше второй. Как имело возможность такое произойти?

Мо положил погибшую книгу к остальным.

– Где бы ни помещалась библиотека изначально, в этом замке, опасаюсь, по большому счету нет места, надёжного для книг. Ваш дедушка пробовал забыть об озере, омывающем стенки снаружи, но оно от этого некуда не убежало. Воздушное пространство тут такой влажный, что пергамент отсыревает и гниет.

Разумеется, не зная, как спасти книги, их перенесли ко мне в надежде, что тут суше, чем в библиотеке. Роковая неточность! Они стоили, возможно, целое состояние.

Виоланта сжала губы и совершила рукой по гнилому переплету, как будто бы последний раз гладила погибшую зверушку.

– Мать говорила мне о библиотеке больше, чем обо всем остальном замке! Кое-какие книги она, к счастью, забрала с собой во Дворец Ночи, и солидную часть я позже привезла в Омбру. Когда я в том месте была я начала умолять свекра забрать другое.

Так как замок к этому времени уже много лет стоял закинутый.

Но кто же слушает восьмилетнюю девочку? Забудь об замке и этих книгах, где они стоят, – отвечал он намой просьбы. – Озерный замок – не то место, куда я стану отправлять людей, кроме того для самых распрекрасных книг на свете. Ты разве не слыхала о рыбах, которых развел в озере твой дедушка, и о вечном тумане? Не говоря уж о гигантах.

Не смотря на то, что гиганты к этому времени в далеком прошлом ушли из этих гор!

Он был так глуп! Прожорливый, невежественный дурак! – Бешенство вытеснил скорбь из голоса Виоланты.

Мо обвел глазами помещение. Идея о том, какие конкретно сокровища прятались некогда под этими прогнившими переплетами, мучила его посильнее, чем невыносимый запах.

– Ты для этих книг ничего не можешь сделать, как я осознаю?

– Нет. С плесенью нереально бороться. Не смотря на то, что вы говорили, что ваш папа отыскал средство. Вы не понимаете какое?

– Знаю. Но тебе оно не понравится. – Виоланта забрала еще одну книгу. Она раскрывалась, но страницы рассыпались от прикосновения. – Он приказал окунуть Пустую Книгу в кровь фей.

Говорят, если бы это не подействовало, он планировал повторить опыт с людской кровью.

Мо как будто бы заметил собственными глазами, как всасывают кровь безлюдные страницы, каковые он переплел во Дворце Ночи.

– Омерзительно! – сообщил он.

Виоланту очевидно позабавило, что он приходит в кошмар от столь невинной жестокости.

– Папа, говорят, смешал кровь фей с кровью огненных эльфов, дабы она скорее просыхала, – спокойным голосом продолжала она. – У них кровь весьма тёплая – ты слыхал об этом? Тёплая, как жидкий пламя.

– Правда? – Отвращение душило Мо. – Надеюсь, вы не планируете опробовать данный рецепт тут. Эти книги все равно уже не спасти, поверьте.

– Я верю.

Показалось ему либо в ее голосе звучало разочарование?

Он отвернулся. Ему не хотелось больше наблюдать на мертвые книги. И уж тем более думать о пропитанных кровью страницах.

Выходя, он заметил Сажерука, прислонившегося к расписанной стенке коридора.

– У нас гости, Чудесный Язык, – сообщил он. – Но не те, которых мы ожидали.

– Чудесный Язык? – На пороге показалась Виоланта. – Из-за чего ты его так именуешь?

– О, это продолжительная история! – Сажерук улыбнулся ей, но ответной ухмылки не дождался. – Поверьте, это имя подходит ему не меньше, чем то, которым вы его именуете. А носит он его намного продолжительнее.

– Вот как? – Виоланта наблюдала на него с откровенной неприязнью. – В царстве мертвых его также так кличут?

Сажерук отвернулся и совершил пальцем по изображению золотого пересмешника на розовом кусте.

– Нет. В царстве смерти нет имен. В том месте все равны. князья и Комедианты. Вы в свое время также это определите.

Лицо Виоланты застыло. Сейчас она была весьма похожа на отца.

– Мой супруг также возвратился в один раз из царства мертвых. Но он не говорил, что комедианты в том месте в таковой чести.

– А он вам по большому счету что-нибудь говорил? – ответил Сажерук. – Я имел возможность бы очень многое поведать о вашем муже. К примеру, что видел его в царстве мертвых два раза. Но на данный момент, мне думается, вам необходимо выйти к гостю.

Он себя не очень-то прекрасно ощущает.

– Кто это?

Сажерук изобразил в воздухе огненную кисточку.

– Бальбулус? – Виоланта изумленно взглянуть на него.

– Да, – ответил Сажерук. – Свистун изобразил на его теле бешенство вашего отца.

Ветхие и новые хозяева

– Нет неприятностей, – вскрикнул Удод Ноо.

– Всякой стоящей истории маленькая встряска лишь идет на пользу!

Салман Рушди. море и Гарун историй[28]

Ох, как же у него болел зад! Казалось, сидеть он уже ни при каких обстоятельствах не сможет. Проклятое седло!

Одно дело – горделиво проехать на коне по улицам Омбры, ловя завистливые взоры, и совсем второе – в непроглядной тьме направляться верхом за каретой Змееглава по ухабистым дорогам, чуть не разламывая шею на каждом шагу.

Да, новый хозяин Орфея путешествовал лишь ночью. Чуть брезжил восход солнца, он приказывал разбить тёмный шатер и прятался в нем от дневного света, а с закатом опять втискивал собственный разлагающееся тело в находившуюся наготове карету. Ее везли две лошади, тёмные, как бархат, которым был обит экипаж.

Орфей на протяжении первого привала тайком посмотрел вовнутрь. На подушках был вышит серебром герб Змееглава, и смотрелись они куда мягче, чем седло, в котором он совершил столько часов. Да, от таковой кареты он бы также не отказался, но ему приходилось ехать позади вместе с Якопо, мерзким пащенком Виоланты, что непрерывно просил другими словами, то выпивать и без того по-собачьи обожал Свистуна, что носил жестяной шнобель поверх настоящего.

Орфей не уставал удивляться, что Свистуна с ними не было. Само собой разумеется, Среброносый потерял Перепела. Возможно, Змееглав в наказание послал его во Дворец Ночи. Но из-за чего, во имя всего святого, хозяин забрал с собой все только полсотни латников?

Орфей пересчитал два раза, но больше их от этого не стало.

Вычисляет Змееглав, что этого достаточно против недорослей Виоланты, либо все еще доверяет собственной дочери? В случае если правильно последнее, значит, Серебряный князь намного глупее, чем о нем говорят, либо, возможно, разложение уже затронуло его мозг – тогда имело возможность оказаться, что Мортимер опять восторжествует, а он, Орфей, сделал неверную ставку. Ужасная идея, исходя из этого Орфей приложив все возможные усилия гнал ее от себя.

Тяжелая карета двигалась так медлительно, что Осс пешком поспевал за лошадьми. Цербера было нужно покинуть в Омбре. Змееглав также думал, что собаки – привилегия знати… Да, пора переписать правила этого мира!

– Ползем как улитки! – пробурчал у него над ухом один из латников. Эти треклятые юноши пахнули, как словно бы желали сравняться со своим повелителем! – Вот заметите, в то время, когда мы доберемся до этого проклятого замка, окажется, что Перепел снова улетел.

Чурбаны в доспехах! Они так и не осознали, что Перепел явился в замок Омбры с определенным замыслом и что замысел данный еще не выполнен.

Ну вот. Наконец-то привал. Какое облегчение для его несчастных костей!

Небо было черно как деготь, но Пальчик, по всей видимости, нашёл фею, которая, не обращая внимания на мороз, уже отплясывала призывающий утро танец.

Пальчик…

Новый телохранитель Змееглава имел возможность напугать кого угодно. Он был таковой худой, словно бы уже побывал в гостях у Смерти, а на горле носил татуировку с чешуйчатым змеем, что извивался как живой, в то время, когда Пальчик сказал. Наблюдать на это было страшно.

К счастью, сказал телохранитель мало. Прозвище он взял не за рост – он был кроме того повыше Орфея. В нашем мире, думается, не было человека, кто знал сказку о мальчике-с-пальчик.

Говорят, его прозвали так за очень ожесточённые штуки, каковые умел вытворять пальцами.

В Чернильном сердце Орфей о нем не просматривал – по всей видимости, это был один из тех персонажей, про которых Фенолио утверждал, что его история плодит их сама, как комариное болото. Пальчик наряжался по-крестьянски, но клинок у него был лучше, чем у Свистуна. Говорили кроме этого, что он лишен обоняния, как и Среброносый, и исходя из этого эти двое, в отличие от всех остальных, имели возможность пребывать рядом со Змееглавом, не испытывая тошноты.

Да уж, им возможно позавидовать, – думал Орфей, со вздохом облегчения слезая с коня.

– Почисти его! – недовольно кинул он Оссу. – А позже расставь мне палатку, лишь поживее.

Личный телохранитель начал казаться Орфею неосуществимым увальнем, с того времени как он заметил Пальчика.

Палатка у Орфея была маленькая – он не имел возможности в ней находиться в полный рост – и такая узкая, что Орфей любой раз чуть не опрокидывал ее, ворочаясь с боку на бок. Но он опоздал вычитать что-нибудь получше, не смотря на то, что обыскал все собственные книги в отыскивании более эргономичного варианта. Собственные книги… другими словами те, что сравнительно не так давно перешли в его собственность.

Прошлый обладатель – библиотека замка Омбры. Никто не остановил Орфея, в то время, когда он выносил их оттуда.

Книги.

В какое возбуждение он пришел, появлявшись в библиотеке Жирного Герцога! Он был уверен, что отыщет в том месте хотя бы одну книгу Фенолио. На первом же пюпитре лежали песни о Перепеле.

У Орфея дрожали пальцы, в то время, когда он снимал переплет с цепи (замки открылись легко – что-что, а это он умел). Сейчас ты в моих руках, Мортимер! – думал он. – Сейчас я смогу лепить тебя, как из пластилина! Ты сам не будешь знать, кто ты и что ты, в то время, когда я возьму на язык твое разбойничье прозвище… Какое же болезненное разочарование он испытал, в то время, когда прочел первые фразы! Не хорошо срифмованные, убого звучащие строчки!

Нет, эти песни писал не Фенолио! А где же его произведения? Виоланта забрала их с собой, дурак! – обругал он сам себя. – Вообще-то ты имел возможность бы заблаговременно об этом додуматься!

От этого разочарования он до сих пор не отошел. Но кто заявил, что оживать в нашем мире смогут лишь слова ветхого пьяницы? В итоге, все книги – родственницы между собой.

Разве не состоят они из одних и тех же букв, лишь расположенных в различном порядке?

Из этого возможно вывести, что в любой книге некоторым образом находятся все остальные.

Как бы то ни было, страницы, каковые Орфею удалось прочесть за нескончаемые часы в седле, не особенно воодушевляли. В нашем мире, по всей видимости, не было рассказчиков, по-настоящему обладавших своим мастерством, – по крайней мере, в библиотеке Жирного Герцога. Прекрасным почерком выведенная скучища, суконная дребедень!

А персонажи! Кроме того его язык не сможет их оживить.