Громкие слова, тихие слова 30 страница

Пишет ли эту историю кто-то еще?

Возможно, где-то среди холмов, каковые Фенолио так ясно обрисовал, засел еще один писака, что и столкнул его в руку гиганта? А возможно, злодей затаился в другом мире, не Чернильном, как он сам в ту пору, в то время, когда писал Чернильное сердце?

Вот еще! Чем бы ты тогда был, Фенолио? – думал он с смутным беспокойством и раздражением, как неизменно, в то время, когда задавался этим вопросом. Нет, он не висит на веревочках, как глупая кукла, с которой Баптиста время от времени выступал на ярмарках (не смотря на то, что марионетка имела с ним явное сходство). Нет, нет, нет!

Фенолио не подчиняется нитям – ни слов, ни судьбы. Он предпочитал держать собственную жизнь в собственных руках и сопротивлялся любому вмешательству, не смотря на то, что признавал, что сам обожает быть кукловодом.

Нечего гадать! Его история из повиновения. Никто ее не писал. Она сама себя пишет!

И сейчас вот ей пришла в голову эта глупая шутка с гигантом.

Фенолио опять взглянул вниз, не смотря на то, что желудок от этого переворачивался. Да, вправду высоко, но разве может это его испугать, по окончании того как он упал с дерева, как переспелый фрукт? Вид Тёмного Принца вызывал куда больше тревоги.

Он лежал во второй руке гиганта, как настоящая мёртвая кукла.

Позорище какое! Все старания сохранить ему жизнь – слова, ягоды в снегу, заботы Роксаны, – все впустую! Проклятье.

Фенолио выругался так звучно, что гигант поднес его к глазам. Этого еще не хватало!

А вдруг ему улыбнуться? Весьма интересно, а говорить с ним возможно? Уж если ты, Фенолио, не знаешь ответа, то кто же его знает, дырявая твоя голова?

Гигант остановился, пристально разглядывая Фенолио. Наряду с этим он легко немного открыл горсть, и Фенолио воспользовался возможностью расправить собственные ветхие кости.

Слова, опять необходимы слова, и, как неизменно, единственно верные. Пожалуй, не так уж не хорошо быть немым и по большому счету обходиться без слов!

– Мм! – Да, Фенолио, прекрасное начало, ничего не сообщишь! – Как тебя кличут? – Значительно лучше!

Гигант подул ему в лицо и что-то сообщил. Да, он, без сомнений, произносил слова, но Фенолио их не осознавал! Как же так оказалось?

Как он на него наблюдает! Совершенно верно таковой вид был у старшего внука Фенолио, в то время, когда он нашёл на кухне громадного тёмного жука. Мальчонке было весьма интересно и мало боязно. А позже жук начал дёргать ножками, и Пиппо со страхом бросил его на пол и растоптал.

Так что не шевели ногами и руками, в один раз! Не дергайся, как бы не болели твои ветхие кости.

Эти пальцы! Любой длиной со всю его руку.

Но гигант тем временем утратил к нему интерес. Он с явной тревогой осматривал другую собственную добычу. Позже потряс Тёмного Принца, как остановившиеся часы, убедился, что тот все равно не шевелится, и не легко набрался воздуха. Позже опустился на колени – страно легко для таковой громады, – безрадосно взглянуть в чёрное лицо и аккуратно положил Принца под дерево, на мягкий мох.

В точности так поступали внуки Фенолио с мертвыми птичками, которых отнимали у кошки.

И с тем же выражением они хоронили трупики на грядке с розами.

Гигант не стал сооружать для Тёмного Принца крест из веток, как делал Пиппо для каждой мертвой зверюшки. Зарыть его он также не пробовал. Он просто присыпал его опавшей листвой, крайне осторожно, как будто бы опасался разбудить.

Позже выпрямился, взглянуть на Фенолио, как бы хотя убедиться, что хоть данный до тех пор пока дышит, и отправился дальше шагами, в каждом из которых умещалось десять человечьих шагов, быть может, и больше. Куда?

На большом растоянии, Фенолио, подальше от людей!

Он почувствовал, что огромные пальцы опять крепче сомкнулись около него, в этот самый момент – Фенолио не поверил своим ушам – гигант замурлыкал песенку, ту самую, которой Роксана убаюкивала детей по вечерам. Значит, гиганты поют человечьи песни? Как бы то ни было, он был очевидно весьма доволен собой и миром, не обращая внимания на сломавшуюся чернолицую игрушку.

Возможно, воображает себе, как вручит сыну либо дочке необычное создание, которое само упало ему в руку. Фенолио содрогнулся.

А вдруг дитя вздумает поотрывать ему ножки и ручки, как малыши время от времени делают с насекомыми?

Дурак ты! – поразмыслил он. – Зарвавшийся ветхий дурак! Права Лореданша! Что тебя отличает, так это мания величия.

Как ты имел возможность поразмыслить, что имеется слова, талантливые совладать с гигантом? Ход, второй… Прощай, Омбра!

По всей видимости, он так ни при каких обстоятельствах и не определит, что сталось с детьми… и с Мортимером.

Фенолио закрыл глаза. И внезапно ему послышались тоненькие, но весьма настырные голоса внуков: Дед, изобрази нам покойника! Пожалуйста! Это не тяжело.

какое количество раз он ложился на диван и не шевелился, сколько они ни тыкали пальчиками ему в пузо и в щеки.

Покойник имеется покойник.

Фенолио негромко застонал, расслабил все мускулы и сделал стеклянный взор.

Имеется! Гигант остановился и огорченно уставился на него. Дыши неглубоко, Фенолио, а лучше совсем не дьппи.

Действительно, тогда твоя глупая ветхая голова, возможно, лопнет.

Гигант подул ему в лицо. Фенолио чуть не чихнул. Но внуки также так делали, он привык.

Действительно, у них рты были мельче и дыхание не такое пахучее. Негромко, Фенолио!

Негромко.

На огромном лице выразилось разочарование. Из широкой груди опять вырвался тяжелый вздох. Гигант с опаской потрогал Фенолио указательным пальцем, пробормотал пара непонятных слов и опустился на колени.

У Фенолио закружилась голова от стремительного спуска, но он настойчиво изображал покойника. Гигант неуверенно огляделся, как будто бы из-за деревьев имел возможность показаться кто-нибудь, талантливый починить игрушку. С серого неба полетели редкие хлопья – опять похолодало – и опустились на руки гиганту.

Эти руки были зелеными, как мох, серыми, как кора деревьев, и побелели, в то время, когда снег отправился гуще. Гигант со вздохом пробормотал что-то. Он очевидно был разочарован.

Позже он положил Фенолио на мох так же с опаской, как прежде Тёмного Принца, на всякий случай еще раз ткнул его пальцем – не шевелись, Фенолио! – и высыпал ему в лицо горсть сухих листьев заодно с мокрицами и другими многоногими лесными обитателями, каковые ринулись искать укрытия в одежде Фенолио. Играем в покойника! Пиппо вот в один раз посадил тебе на шнобель гусеницу, а ты все равно не шевельнулся, к громадному его разочарованию.

Да, он не шевельнул ни одним мускулом, кроме того в то время, когда у него по щеке поползло что-то мохнатое. Он ожидал, дабы шаги удалились, дабы почва под ним прекратила вибрировать, как барабан. И вот призванный им ассистент удалился, кинул их… Что сейчас делать?

Все стихло. Шум неспешно замер далеко. Фенолио стряхнул с лица сухую листву и со стоном выпрямился. На ногах как словно кто-то сидел, но они его поддержали. Лишь куда их направить, Фенолио? Ну само собой разумеется, по следам гиганта!

Так как они в конце концо приведут тебя обратно к гнездам.

Уж эти следы, возможно, кроме того ты сможешь найти.

Ага. Вот первый отпечаток огромной стопы до чего же болят ребра! Нет ли в том месте переломов?

Ну что ж при таких условиях придется обратиться с просьбой о помощи к Роксане.

Приятная возможность, кстати.

Действительно, его ожидает и кое-что второе: острый язык сеньоры Лоредан. Да, она уж отыщет что сообщить об опыте с гигантом. И Зяблик…

Фенолио нечайно ускорил ход, не обращая внимания на боль в ребрах. Что, в случае если в том месте всех уже постаскивали с дерева? И Лореданшу, и детей, Мегги, и Минерву, Роксану и всех остальных… Ах, из-за чего он не написал легко, что Зяблик и все его люди умерли от чумы?

В этом-то и неприятность с сочинительством, что дорог так вечно большое количество. Откуда определить, какой из них верный? Согласись уж, Фенолио, гигант был легко значительно занимательнее.

Не говоря уж о том, что чуму, нужно думать, высота не остановила бы.

На мгновение он замер, прислушиваясь, не идет ли чудище обратно. Чудище, Фенолио? А что данный гигант тебе сделал?

Откусил голову, оторвал ногу? Вот как раз!

И с Тёмным Принцем вышел легко несчастный случай. Где же то место, где он его положил? Деревья все однообразные, а от одного следа гиганта до другого возможно заблудиться, таковой широкий у него ход.

Фенолио взглянуть на небо.

На лоб ему падали снежинки. Уже темнеет! Этого еще не хватало!

Ему тут же вспомнились все создания, которыми он населил ночь в нашем мире. Ни с одним из них ему не хотелось видеться.

Чу! Что это? Шаги! Он отошёл за ближайшее дерево.

– Чернильный Шелкопряд!

Кто-то шел к нему. Баптиста? Фенолио страшно был рад, заметив рябое лицо.

на данный момент оно казалось ему самым красивым на свете.

– Ты жив! – весело вскрикнул Баптиста. – Мы уж думали, гигант тебя сожрал.

– Тёмный Принц… – Фенолио сам удивлялся, как болело у него сердце за темнокожего атамана.

Баптиста потянул его за собой.

– Я знаю. Медведь его отыскал.

– Он?..

Баптиста улыбнулся:

– Нет, он живехонек, как и ты. Действительно, я не уверен, что у него все кости целы. Похоже, Смерти он просто не по вкусу – вначале яд, позже гигант, – возможно, он через чур тёмный для Белых Дам!

Но на данный момент нам нужно спешить назад, к гнездам. Я опасаюсь, как бы Зяблик не возвратился.

Собственного зятя он опасается точно не меньше, чем великана!

Тёмный Принц сидел под деревом, где его положил гигант, целый в страницах, которыми тот так заботливо его присыпал. Медведь ласково облизывал ему лицо. Живой!

Фенолио со злобой утер стекавшую по щеке слезу. Он и правда чуть не ринулся ему на шею!

– Чернильный Шелкопряд! Как ты от него удрал? – В голосе Принца слышалась боль, и Баптиста мягко удержал его от попытки подняться на ноги.

– Я пример с тебя, Принц! – хрипло ответил Фенолио. – Гигант очевидно интересуется лишь живыми игрушками.

– На отечественное счастье! – ответил Принц и прикрыл глаза. Он заслуживает лучшей доли, – поразмыслил Фенолио. – Лучшей, чем вечная борьба и вечная боль.

В зарослях послышался шорох. Фенолио испугано содрогнулся, но это были двое разбойников и Фарид с самодельными носилками. парень кивнул Фенолио, но было заметно, что он не так рад его видеть, как все остальные.

Да, Фарид через чур много знал о Фенолио и той роли, которую он игрался в нашем мире. Не наблюдай на меня с таким упреком, – со злобой думал старик. – Что нам еще было делать?

Мегги также считала, что это хорошая идея (не смотря на то, что, в случае если быть совсем честным, она высказывала сомнения).

– Одного не осознаю, откуда внезапно данный гигант взялся! – сообщил Баптиста. – Уже в моем детстве гиганты были практически сказкой. Я не знаю ни одного комедианта, не считая Сажерука, что видел бы хоть одного собственными глазами. Ну а Огненный Танцор постоянно забирался в горы намного дальше, чем любой из нас.

Фарид без звучно повернулся к Фенолио спиной и срезал еще пара веток для носилок. Медведь очевидно желал нести хозяина на собственной мохнатой пояснице. Баптиста еле уговорилего отойти, в то время, когда они подымали Тёмного Принца на носилки.

Лишь негромкие слова хозяина подействовали на зверя, и он безрадосно потрусил рядом.

Ну а ты чего ожидаешь, Фенолио? Иди за ними! – думал старик, с большим трудом поспевая за Баптистой на болевших ногах. Тебя никто нести не планирует. И молись – не имеет значения кому, – дабы Зяблик еще не возвратился!

Свет

Все это были, но, не более как обычные, порожденные ночью страхи, фантомы блуждающего во тьме воображения.

Вашингтон Ирвинг. Легенда о сонной лощине[36]

Пламя был везде. Он бежал на протяжении стенку, захватывал язычками крышу, выползал из-под каждого камня и нес с собой столько света, как будто бы само солнце взошло в затемненном замке, обжигая его опухшую плоть.

Змееглав кричал на Свистуна, пока не охрип. Он бил его кулаками в костлявую грудь и чуть не вогнал серебряный шнобель в здоровую плоть герольда, приводившую к бешеной зависти у его повелителя.

Огненный Танцор снова возвратился из мертвых, а Перепел сбежал из ямы, не смотря на то, что тесть Змееглава постоянно утверждал, что живым из этого подземелья не выходит никто.

– Улетел! – шептались воины. – Улетел из клетки и сейчас бродит по замку, как голодный волк. Он убьет нас всех.

Тех двоих, что защищали яму, Змееглав передал Пальчику для примерного наказания, но Перепел убил еще шестерых, и с каждым отысканным трупом ропот становился громче. Воины разбегались, удирали по мосту, по подземному туннелю – прочь от проклятого замка, где хозяйничают Огненный Танцор и Перепел. Кое-какие попрыгали в озеро – и больше их никто не видел.

Оставшиеся дрожали, как стайка запуганых детей, а расписные стенки пылали, и свет прожигал Змееглаву мозг и опалял кожу.

– Приведи ко мне Четвероглазого! – закричал он, и Пальчик втолкнул к нему Орфея. Якопо протиснулся в дверь вместе с ними, как червячок, выползший из влажная почва. – Погаси пламя! – Как же у него болело горло! Как словно бы искры пробрались и в том направлении. – Погаси срочно и отдай Перепела на место, не то я вырежу тебе льстивый язык!

Так вот для чего ты убедил меня бросить его в яму!

Дабы дать ему возможность улететь!

Светло-голубые глаза расплывались за стеклами – такие же носила сейчас его дочь, – а льстивый голос звучал, как умащенный драгоценным маслом. Не смотря на то, что в нем светло слышался ужас.

– Я сказал Свистуну, что необходимо поставить в том месте не двух часовых, а больше! – Коварная маленькая гадюка, намного умнее Среброносого, может делать невинный вид, непроницаемый кроме того для него… – Еще час-второй – и Перепел сам умолял бы вас о дозволении переплести книгу. Спросите часовых. Они слышали, как он корчился внизу, как будто бы червь на крючке, стонал и рыдал…

– Часовые мертвы. Я дал их Пальчику и приказал казнить так, дабы крики разносились по всему замку.

Пальчик исправил тёмные перчатки.

– Четвероглазый говорит правду. Часовые без финиша говорили, как не хорошо было Перепелу в яме. Они слышали, как он вскрикивает и стонет, и пара раз контролировали, жив ли он еще.

Желал бы я знать, как ты этого добился. – Ястребиный взор на мгновение остановился на Орфее. – Как бы то ни было, Перепел все время шептал какое-то имя.

Змееглав прижал руки к пылающим глазам.

– Какое имя? Моей дочери?

– Нет. Второе, – ответил Пальчик.

– Реза. Так кличут его жену, ваше величество. – Орфей улыбнулся ему.

Змееглав не имел возможности выяснить, льстивая это ухмылка либо самодовольная.

Свистун кинул на Орфея исполненный неприязни взор.

– Его супруга не так долго осталось ждать будет в руках моих людей. И дочь также.

– И что толку сейчас от этого? – Змееглав с силой прижал к глазам кулаки, но пламя все равно пробивался под веки.

Боль резала его на куски, на вонючие ломти, а тот, кто причинил ему эти страдания, опять его одурачил. Мне нужна книга! – думал он. Книга, которая исцелит его плоть, висящую на костях, как лохмотья, – вонючие, нечистые, сырые лохмотья.

Перепел.

– Двоих из тех, кто пробовал убегать, отведи на мост, дабы всем было видно, – еле выговорилон. – А ты спусти на них собственного пса. Он у тебя, возможно, проголодался.

Воины, пожираемые кошмаром, орали нечеловеческими голосами, а Змееглав воображал, что это крики Перепела. Переплетчик задолжал ему большое количество криков.

Орфей с ухмылкой прислушивался, а позже ночной кошмар возвратился к нему, как верный пес, и, пыхтя, слился с его тенью. Кроме того Змееглаву стало не по себе от его черноты. А Орфей самодовольно исправил очки.

Круглые стекла отливали желтизной в отблесках пламени.

Четвероглазый.

– Я верну Перепела, – сообщил он, и Змееглав почувствовал, что уверенные интонации бархатного голоса против воли успокаивают его. – Он никуда от вас не делся, не смотря на то, что на данный момент думается в противном случае. Я связал его невидимыми цепями, выкованными моим тёмным мастерством, и, куда бы он ни отправился, эти цепи впиваются в него и причиняют боль. Он знает, что боль насылаю я и что она не кончится, пока я жив.

Исходя из этого он обязательно постарается меня убить. Велите Пальчику защищать мою помещение – и Перепел сам придет к нему в руки. Неприятность не в нем.

Неприятность – Огненный Танцор.

Змееглава поразила неприязнь на бледном лице. Таковой силы неприязнь направляться в большинстве случаев только за одним эмоцией – любовью.

– Да, он опять возвратился из мертвых. – Неприязнь обволакивала каждое слово Орфея, так что кроме того его поворотливый язык спотыкался от данной тяжести. – И ведет себя как хозяин этого замка. Но следуйте моим рекомендациям – и пламя Сажерука не так долго осталось ждать погаснет.

– Каким рекомендациям?

Змееглав почувствовал тяжелый взор застекленных глаз.

– Отправьте Пальчика к вашей дочери. Пускай бросит ее в яму за то, что она помогла Перепелу бежать. Это прекратит глупые беседы о чудесах, сеющие панику среди воинов.

А ее красавицу-служанку велите закрыть в клетку, где Перепел сидел до этого. И сообщите Пальчику, дабы очень с ней не церемонился.

Пламя отражался в стеклах очков, и Змееглав на мгновение почувствовал ни при каких обстоятельствах не испытанное чувство – ужас перед вторым человеком. Увлекательное чувство! Легкое щекотание в затылке, тяжесть в желудке…

– Именно это я и планировал сделать, – сообщил он и прочел в ярких глазах Орфея знание о том, что это неправда. Придется его убить, – поразмыслил Змееглав. – Когда будет переплетена книга.

Никому не разрешено быть умнее владыки. И уж тем более – хозяину для того чтобы страшного пса.

Стал видимым

Тщетно. Мозг питался собственными запасами и трудился усиленно, фантазия, изощренная страхом, корчилась и металась, как живое существо от сильной боли, плясала подобно некрасивой марионетке на подмостках, скалила зубы из-под изменяющейся маски.

Оскар Уайльд.

Портрет Дориана Грея[37]

– Тебе необходимо уходить! Тут тебя поймают! – твердил Сажерук, но Мо лишь головой качал.

– Я обязан отыскать Пустую Книгу.

– Я ее отыщу. И впишу три слова – так кроме того я могу писать!

– Нет! Уговор был второй. Что, если она все равно заберет Мегги? Я переплел книгу, я обязан и стереть с лица земли ее.

А позже, твоей смерти Змееглав хочет не меньше, чем моей.

– Я опять ускользну из тела.

– Ты и в прошедший-то раз чудесным образом попал обратно.

Как близки они сейчас стали! Как две стороны одной монеты, два вида одного и того же человека.

– О каком уговоре обращение?

Оба взглянуть на Резу, очевидно не радуясь ее присутствию. Мо был весьма бледен, но глаза у него потемнели от бешенства, а рука опять и опять прикасалась к ветхой ране. Что с ним произвели в данной страшной яме?

В комнате, где они скрывались, пыль лежала сугрбами, как снег. Штукатурка на потолке покрылась плесенью и местами отваливалась. Озерный замок был болен.

Быть может, он был уже при смерти, но на его стенках ягнята так же, как и прежде дремали рядом с волками, грезя о мире, которого нет.

В комнате было два узких окна. На дворе внизу стояло засохшее дерево.

Стенки, оборонные ходы, башни, мосты… Каменная ловушка. Резе захотелось вернуть себе крылья. Кожа у нее чесалась, как будто бы из-под нее рвались наружу перья.

– Мо, что за уговор?

Она поднялась между мужчинами, требуя, дабы они допустили ее в собственную неспециализированную тайну.

В то время, когда Мо растолковал, она расплакалась. Смерть отыщет его везде, останется он либо бежит. Он попался в ловушку из чернил и камня.

И их дочь также.

Он обнял жену, но мысли его были на большом растоянии. Он все еще был в яме, утопая в страхе и ненависти. Сердце у него колотилось так бешено, что Реза испугалась, как бы оно не выскочило из груди.

– Я убью его, – сказал он, пока она плакала у него на плече. – В далеком прошлом нужно было от него избавиться. А позже отправлюсь искать книгу.

Она додумалась, о ком он говорит. Орфей. Мо оттолкнул ее и взялся за клинок.

Меч был целый в крови, он насухо стёр его рукавом.

На нем так же, как и прежде был тёмный костюм переплетчика, не смотря на то, что в далеком прошлом он уже принадлежал к второму цеху.

Мо решительно шагнул к двери, но Сажерук преградил ему путь.

– Куда ты? – задал вопрос он. – Да, Орфей прочёл слова, но ты воплощаешь их в судьбу!

Он взмахнул рукой, и пламя написал в воздухе слова, ужасные слова – и все они говорили о Перепеле.

Мо протянул руку, как будто бы хотя стереть их, но они опалили ему пальцы – и прожгли сердце.

– Орфей ожидает, что ты к нему придешь! – сообщил Сажерук. – Он желает поднести тебя Змееглаву на чернильном блюде. Не поддавайся! Просматривать слова, каковые руководят твоей судьбой, не очень приятно.

Я это знаю лучше, чем кто бы то ни было. Но те слова, что я прочел в свое время, не сбылись. У них столько власти, сколько ты им дашь. К Орфею отправлюсь я, а не ты.

Убивать я не могу, не обучился этому кроме того в гостях у Смерти. Но я могу выкрасть у него книги, из которых он берет слова.

А в то время, когда к тебе возвратится здравый разум, мы совместно найдем Пустую Книгу.

– А вдруг воины отыщут Мо? – Реза не сводила глаз с огненных букв, просматривая их опять и опять.

Сажерук совершил рукой по выцветшей стенной росписи, и волк, изображенный в том месте, зашевелился.

– Я оставляю вам сторожевого пса, не для того чтобы неистового, как у Орфея, но в случае если придут воины, он подымет вой и задержит их на некое время, пока вы поищете себе второе укрытие. Пламя научил людей Змееглава шарахаться от каждой тени.

Волк с пылающей шерстью спрыгнул со стенки и удалился из комнаты за Сажеруком. Но слова остались, и Реза прочла их еще раз:

В то время, когда Перепел отказался повиноваться Змееглаву, только один человек знал, что делать, – чужеземец, прибывший из далеких государств. Он осознавал, что сломать Перепела может только один человек – сам Перепел. Он разбудил все, что Перепел скрывал от самого себя: ужас, делавший его бесстрашным, и гнев, делавшую непобедимым.

Он приказал кинуть Перепела во мрак, дабы тот боролся в яме с самим собой – с болью, которая так же, как и прежде жила в нем, незабытая, неисцеленная, испуганно, что породили в нем оковы и застенки, с гневом, которую посеял ужас. Он рисовал в его сердце ужасные картины…

Дальше Реза не стала читать. Это было через чур страшно. Но окончательные слова пламя окончательно выжег в ее памяти:

И личный мрак сломал Перепела, и он начал умолять Змееглава о дозволении переплести новую книгу, еще прекраснее первой. А в то время, когда Серебряный князь взял книгу в собственные руки, он казнил переплетчика самой ужасной, самой медленной из всех смертей, и комедианты запели последнюю песню о Перепеле.

Мо повернулся к словам спиной. Он стоял среди сугробов пыли, скопившейся тут за много лет, и наблюдал на собственные руки, как будто бы не знал, подчиняются они еще ему либо лишь словам, горевшим позади.

– Мо! – Реза поцеловала его. Она знала: то, что она на данный момент сделает, ему не понравится. Он взглянуть на нее отсутствующим взором.

Глаза его были полны мрака. – Я отправлюсь на поиски Безлюдной Книги.

Я ее отыщу и впишу за тебя три слова. Дабы Змееглав погиб прежде, чем сбудутся слова Орфея, – прибавила она про себя, – и прежде, чем имя, данное тебе Фенолио, тебя убьет.

Он еще не понял суть ее слов, а она уже клала в рот семена. Мо желал выбить их из ее руки, но крупинки были уже под языком.

– Реза, нет!

Она пролетела через огненные буквы. Их жар опалил ей грудь.

– Реза!

Нет уж, в этом случае ожидать придется ему. Оставайся тут, – думала она. – Прошу тебя, Мо!