Грушницкий, максим максимыч и другие

Сюжет повести «Княжна Мери» развертывается через Печорина и противостояние Грушницкого в их притязаниях на внимание княжны Мери. В амурном треугольнике (Грушницкий, Мери, Печорин) Грушницкий играется сперва роль первого любовника, но после этого оттесняется на второй план и перестает быть соперником Печорина в любви. Его незначительность как человека, узнаваемая Печорину сначала повествования, делается очевидной и княжне Мери.

Из соперника и приятеля Грушницкий преобразовывается во неприятеля Печорина и неинтересного, надоедливого собеседника Мери. Познание характера Грушницкого не проходит бесследно ни для Печорина, ни для княжны и кончается катастрофой: убит Грушницкий, загружена в духовную драму Мери. Печорин находится на распутье и вовсе не торжествует победу.

В случае если темперамент Печорина остается неизменным, то Грушницкий претерпевает эволюцию: в недалеком и неумелом лже?романтике обнажается небольшая, подлая и злобная натура. Грушницкий не независим в собственных мыслях, эмоциях и в поведении. Он легко подпадает под влияние внешних событий – то моды, то людей, становясь игрушкой в руках драгунского капитана либо Печорина, осуществившего замысел дискредитации мнимого романтика.Грушницкий, максим максимыч и другие

Так в романе появляется еще одна оппозиция – романтизм фальшивый и романтизм подлинный, странность надуманная и странность настоящая, исключительность иллюзорная и исключительность настоящая.

Грушницкий представляет собой не только тип антигероя и антипода Печорина, но и его «кривое зеркало». Он занят лишь собой и не знает людей; он предельно самолюбив и самоуверен, по причине того, что неимеетвозможности взглянуть на себя критически и лишен рефлексии. Он «вписан» в стереотипное поведение «света».

Все это совместно образует устойчивую совокупность линия. Подчиняясь точке зрения «света» и будучи не сильный натурой, Грушницкий напускает на себя ужасную таинственность, словно бы принадлежит к избранным существам, не осознан и не может быть осознан обычными смертными, жизнь его во всех ее проявлениях якобы образовывает тайну между ним и небесами.

Симуляция «страданий» содержится и в том, что юнкерство (т. е. маленький доофицерский срок работы) Грушницкий маскирует под разжалование, незаконно вызывая к себе сочувствие и жалость. Приезд на Кавказ, как догадывается Печорин, стал следствием фанатизма. Персонаж везде желает казаться не тем, что он имеется, и пробует стать выше в собственных собственных и в чужих глазах.

Маски (от мрачного разочарованного романтика до обреченного на героизм «несложного» кавказца), надеваемые Грушницким, прекрасно узнаваемы и могут только на миг ввести окружающих в заблуждение. Грушницкий – обычный недалекий небольшой. Его позерство легко разгадывается, и он делается неинтересным и терпящим крушение.

Согласиться с поражением Грушницкий неимеетвозможности, но сознание ущербности толкает его к сближению с вызывающей большие сомнения компанией, благодаря которой он собирается отомстить обидчикам. Тем самым он падает жертвой не только интриг Печорина, но и собственного характера.

В последних эпизодах в Грушницком очень многое изменяется: он оставляет романтическое позерство, освобождается от зависимости перед драгунским его шайкой и капитаном. Но он неимеетвозможности преодолеть слабость условности и своего характера светского этикета.

Смерть Грушницкого бросает тень на Печорина: стоило ли использовать столько упрочнений, дабы доказать ничтожность фанатичного романтика, маска которого скрывала лицо не сильный, обыкновенного и тщеславного человека.

Одно из основных лиц романа – Максим Максимыч, штабс?капитан кавказской работы. Он делает в повествовании самостоятельного персонажа и функцию рассказчика, противопоставленного Печорину.

Максим Максимыч в отличие от вторых храбрецов выведен в нескольких повестях («Белла», «Максим Максимыч», «Фаталист»). Он настоящий «кавказец» не в пример Печорину, другим офицерам и Грушницкому, только волею случая занесенным на Кавказ. Он помогает тут неизменно и прекрасно знает местные обычаи, нравы, психологию горцев.

У Максима Максимыча нет ни пристрастия к Кавказу, ни пренебрежения к горским народам. Он отдает должное коренным обитателям, не смотря на то, что многие их черты ему не по душе. Словом, он лишен романтического отношения к чуждому ему краю и трезво принимает быт и природу кавказских племен.

Но это не означает, что он только прозаичен и лишен поэтического эмоции: его восхищает то, что достойно восхищения.

Взор на Кавказ Максима Максимыча обусловлен тем, что он принадлежит к второму социально?культурному историческому укладу – русскому патриархальному быту. Горцы ему более понятны, чем рефлектирующие соотечественники типа Печорина, по причине того, что Максим Максимыч – цельная и «несложная» натура. У него добрая душа и золотое сердце.

Он склонен прощать пороки и людские слабости, смиряться перед судьбой, более всего ценить душевное самообладание и избегать приключений. В делах работы он исповедует ясные и безыскусственные убеждения. На первом месте стоит для него долг, но с подчиненными он не чинится и ведет себя по?приятельски.

начальник и Командир в нем побеждаютлишь тогда, в то время, когда подчиненные, по его разумению, совершают плохие поступки. Сам Максим Максимыч свято верит в дружбу и готов оказать уважение любому человеку.

Кавказ предстает в наивном описании Максима Максимыча страной, населенной «дикими» народами со своим жизненным укладом, и это описание контрастно романтическим представлениям. Роль Максима Максимыча как рассказчика и персонажа пребывает в том, дабы снять ореол романтической экзотики с изображения Кавказа и посмотреть на него глазами «несложного», не наделенного особенным интеллектом наблюдателя, не искушенного в словесном мастерстве.

Простодушная позиция свойственна Максиму Максимычу и в описании приключений Печорина. Интеллектуальный храбрец оценивается человеком обычным, не привыкшим рассуждать, а принимающим судьбу как должное. Не смотря на то, что Максим Максимыч возможно и обидчив, и строг, и решителен, и сметлив, и жалостлив, но все?таки он лишен личностного самосознания и не выделился из того патриархального мира, в котором сложился.

С таковой точки зрения Печорин и Вулич кажутся ему «необычными». Максим Максимыч не обожает метафизических прений, он действует по закону здравого смысла, четко различая непорядочность и порядочность, не осознавая сложности современных ему людей и мотивы их поведения. Ему неясно, из-за чего Печорин скучает, но он твердо знает, что с Бэлой тот поступил плохо и неблагородно.

Уязвляет самолюбие Максима Максимыча и та холодная встреча, какой наградил его Печорин. По понятиям ветхого штабс?капитана, люди, прослужившие совместно, становятся чуть ли не родными. Печорин не желал обидеть Максима Максимыча, тем более, что и обижать?то было не за что, легко он ничего не имел возможности сообщить собственному сослуживцу и ни при каких обстоятельствах не считал его приятелем.

Благодаря Максиму Максимычу обнаружились не сильный и сильные стороны печоринского типа: разрыв с патриархально?народным сознанием, одиночество, потерянность молодого поколения интеллектуалов. Максим Максимыч также оказывается одиноким и обреченным. Мир Максима Максимыча ограничен, целостность его достигнута за счет неразвитости эмоции личности.

Максим Максимыч как художественный образ и человеческий тип весьма понравился Николаю и Белинскому I. Оба заметили в нем здоровое народное начало. Но Белинский не считал Максима Максимыча «храбрецом отечественного времени». Николай I, прочтя первую часть романа, совершил ошибку и заключил, что Лермонтов имел в виду в качестве главного действующего лица ветхого штабс?капитана.

Позже, познакомившись со второй частью, император испытал настоящую досаду из?за того, что Максим Максимыч отодвинут с переднего замысла повествования и вместо него выдвинут Печорин. Для понимания смысла романа такое перемещение значимо: точка зрения Максима Максимыча на Печорина – только одна из вероятных, но не единственная, и исходя из этого в его взоре на Печорина заключена лишь часть правды.

Из женских характеров велики Вера, Белла, «ундина», но громаднейшее внимание Лермонтов уделил княжне Мери, назвав ее именем громадную повесть.

Имя Мери образовано, как сообщено в романе, на английский манер (следовательно, по?русски княжну кличут Мария). Темперамент Мери обрисован в романе детально и выписан шепетильно. Мери в романе – страдательное лицо.

Она подвергается жёстким жизненным опробованиям, и именно на ней Печорин ставит собственный ожесточённый опыт разоблачения Грушницкого.

Не для Мери осуществляется опыт, но женщина вовлечена в него силою игры Печорина, потому, что имела несчастье обратить заинтересованный взгляд на лже?романтика и лже?храбреца. В один момент в романе во всей остроте решается неприятность любви – настоящей и мнимой.

Сюжет повести, на котором лежит отпечаток мелодраматичности, основан на амурном треугольнике. Избавляясь от волокитства Грушницкого, что, но, искренно уверен, что обожает княжну. Мери влюбляется в Печорина, но и это чувство оказывается иллюзорным: в случае если Грушницкий – не жених, то влюбленность Печорина мнимая сначала. Притворная любовь Печорина уничтожает притворную любовь Грушницкого.

Любовь Мери к Печорину остается безответно.

Обиженная и униженная, она перерастает в неприязнь. Мери, так, ошибается два раза. Она живет в неестественном, условном мире, где господствуют приличия, закрывающие, маскирующие настоящие подлинные страсти и мотивы поведения.

Чистая и наивная душа княжны помещена в несвойственное ей окружение, где страсти и эгоистические интересы прикрыты разными масками.

Мери угрожает не только Печорин, но и «водяное общество». Так, некая толстая женщина чувствует себя задетой Мери («Уж ее нужно проучить…»), и эту угрозу берется выполнить ее кавалер, драгунский капитан. Печорин разрушает его план и выручает Мери от клеветы драгунского его шайки и капитана.

Небольшой эпизод на танцах (приглашение со стороны пьяного господина во фраке) кроме этого выдает хрупкость словно бы бы устойчивого положения княжны в «свете» и по большому счету в мире.

Не обращая внимания на достаток, на связи, на принадлежность к титулованной фамилии, Мери всегда подстерегают опасности.

Беда Мери содержится в том, что она не отличает маску от лица, не смотря на то, что и ощущает отличие между непосредственным светским этикетом и душевным порывом. Видя мучения раненого Грушницкого, уронившего стакан, «она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, выполненным невыразимой прелести; позже плохо покраснела, посмотрела назад на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, думается, в тот же час же успокоилась».

Замечая за княжной Мери, Печорин угадывает в неискушенном судьбой существе противоборство двух побуждений – естественности, яркой чистоты, соблюдения и нравственной свежести светских приличий. Наглый лорнет Печорина рассердил княжну, но сама Мери также наблюдает через стекло на толстую женщину.

Поведение Мери думается Печорину столь же неестественным, как и привычное ему поведение столичных и иных столичных женщин. Исходя из этого в его взоре на Мери преобладает ирония. Храбрец решается доказать Мери, как ошибается она, принимая волокитство за любовь, как неглубоко делает выводы о людях, примеряя к ним обманчивые светские маски.

Видя в Грушницком разжалованного офицера, страдающего и несчастного, княжна проникается к нему сочувствием. Безлюдная банальность его речей вызывает ее интерес.

Печорин, глазами которого читатель изучает княжну, не отличает Мери от вторых светских девушек: ему известны все изгибы их чувств и мыслей. Но Мери не вмещается в те рамки, в каковые заключил ее Печорин. Она показывает и отзывчивость, и благородство, осознаёт, что совершила ошибку в Грушницком.

Мери с доверием относится к людям и не предполагает коварства и интриги со стороны Печорина.

Храбрец помог Мери рассмотреть позёрство и фальшивость юнкера, рядящегося в тогу мрачного героя романа, но и сам влюбил в себя княжну, не ощущая к ней влечения. Мери опять одурачена, и на этот раз человеком вправду «ужасным» и незаурядным, опытным тонкости женской психологии, но не подозревающим, что имеет дело не с ветреной светской кокеткой, а с вправду хорошим любви человеком.

Следовательно, одурачена не только княжна, но нежданно для него обманулся и Печорин: он принял Мери за простую светскую девушку, ему открылась глубокая натура. По мере того, как храбрец пленяет княжну и ставит на ней собственный опыт, исчезает ирония его рассказа. Жеманство, кокетство, притворство – все ушло прочь, и Печорин отдает себе отчет в том, что поступил с Мери жестоко.

Опыт Печорина удался: он добился любви Мери, развенчав Грушницкого, кроме того защитил ее честь от клеветы. Но итог «забавного» развлечения («я над вами смеялся») драматичен, вовсе не весел, но и не лишен хорошего значения. Человечески Мери выросла.

Читатель осознаёт, что власть светских законов кроме того над людьми «света» относительна, не безотносительна. Мери нужно будет учиться обожать человечество, по причине того, что она обманулась не в одном только ничтожном Грушницком, но и в непохожем на него Печорине. Тут неподалеку до мизантропии, до скептического отношения и человеконенавистничества к любви, к красивому и возвышенному.

Неприязнь, замещающая чувство любви, может касаться не только конкретного случая, а стать принципом, нормой поведения. Создатель оставляет Мери на распутье, и читатель не знает, сломлена она либо отыщет силы преодолеть «урок» Печорина. Всеразрушающее отрицание судьбы, ее ярких сторон не искупает того трезвого критического, независимого восприятия бытия, что привнес Печорин в судьбу Мери.

Остальным действующим лицам отведена в романе более скромная роль. Это относится в первую очередь мрачного офицера и доктора Вернера Вулича.

Вернер – собственного рода обособившаяся от Печорина его мыслящая часть, ставшая независимой. Вулич не имеет с Печориным точек соприкосновения, не считая любви к опытам и презрения к собственной судьбе.

Вернер – врач, друг Печорина, необычная разновидность «печоринского» типа, значительная для понимания всего его героя и романа. Подобно Печорину, он поэт и «эгоист», изучивший «все живые струны сердца человеческого». Вернер низкого мнения о людях и человечестве собственного времени, но совершенное начало в нем не заглохло, он не охладел к страданиям людей («плакал над умирающим воином»), быстро ощущает их добрые наклонности и порядочность.

В нем имеется внутренняя, душевная красота, он ценит ее в других. Вернер «мелок ростом и худ и не сильный как ребенок, одна нога у него меньше второй, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна…». В этом отношении Вернер – антипод Печорина.

В нем все дисгармонично: развитый ум, телесное безобразие и – чувство красоты, уродливость.

Видимое преобладание духа над телом дает представление о необычности, странности врача.

Хороший по натуре, он заслужил прозвище Мефистофель, по причине того, что наделен острым злым языком и критическим зрением. Дар предвидения оказывает помощь ему осознать, какую интригу задумал Печорин, ощутить, что Грушницкий падет жертвой. Философско?метафизические беседы Вернера и Печорина покупают темперамент словесной дуэли, где оба друга хороши друг друга.

В отличие от Печорина Вернер – созерцатель. Он лишен внутренней активности. Холодная порядочность – вот принцип его поведения.

Потом этого нравственные нормы на него не распространяются. Он даёт предупреждение Печорина о слухах, распускаемых Грушницким, о заговоре, о подготавливающемся правонарушении, но избегает и опасается персональной ответственности: по окончании смерти Грушницкого он отходит в сторону, как словно бы не имел к дуэльной истории косвенного отношения, и всю вину молчаливо возлагает на Печорина, не подавая ему при посещении руки.

В тот момент, в то время, когда Печорин особенно нуждался в душевной помощи, Вернер умышленно отказал в ней. Но внутренне он ощущал себя не на высоте положения и хотел, дабы Печорин первым протянул руку. Врач готовьсяответить душевным порывом, но Печорин осознал, что Вернер желал уйти от персональной ответственности и расценил поведение врача как нравственную трусость и измену.

Вулич – поручик?бретер, с которым Печорин встретился в казачьей станице, один из храбрецов «Фаталиста». По собственной натуре Вулич замкнут, отчаянно храбр. Он предстает в повести страстным игроком не только в карты, но и в более широком смысле, расценивая жизнь как роковую игру человека со смертью.

В то время, когда среди офицеров заходит спор о том, имеется либо нет предопределение, т. е. подвластны люди некой высшей силе, управляющей их судьбами, либо они являются полновластными хозяевами собственной жизни, потому, что владеют рассудком, волей и на них самих лежит ответственность за их поступки, Вулич вызывается на себе проверить сущность спора. Печорин отрицает предопределение, Вулич признает его. Пистолет, приставленный Вуличем ко лбу, обязан решить спор.

Выстрела не последовало.

Подтверждение в пользу предопределения как словно бы получено, но Печорина не покидают сомнения: «Правильно… лишь не осознаю сейчас…» Вулич, но, в данный сутки погибает, но в противном случае. Следовательно, итог спора снова неясен. Идея движется от сомнения к сомнению, а не от незнания через сомнение к истине.

Вулич чужд сомнений. Его свободная воля является подтверждением идеи фатализма. Храбрость и бретерство Вулича проистекают от того, что на судьбу, среди них и на собственную, он наблюдает как на роковую игру, лишенную цели и смысла. Заключенное им пари вздорно, капризно. Оно выдает желание Вулича выделиться среди вторых, подтвердить вывод о нем, как об особом человеке.

Убедительных моральных аргументов для поставленного опыта у Вулича нет. Его смерть кроме этого случайна и нелепа.

кожный покров – антипод Печорина, что переводит отвлеченный метафизический спор и историю Вулича в конкретный философский и социально?психотерапевтический замысел. Храбрость Вулича лежит по ту сторону добра и зла: она не разрешает какой?или нравственной задачи, стоящей перед душой. Фатализм Печорина несложнее, но он держится на настоящем знании, исключающем «обман эмоций либо промах рассудка».

Но в пределах судьбы человеку не дано знать, что его ожидает. Печорину дано только сомнение, не мешающее решительности характера и разрешающее сделать сознательный выбор в пользу хороша либо зла.

Фатализм Вулича противоположен и наивному «народному» фатализму Максима Максимыча («Но, видно, уж так у него на роду было написано…»), означающему смиренное принятие судьбы, которое уживается и со случайностью, и с нравственной серьезностью человека за собственные мысли и поступки.

По окончании «Храбреца отечественного времени» Лермонтов написал очерк «Кавказец» и незаконченную фантастическую повесть «Штосс». Оба произведения говорят о том, что Лермонтов угадывал тенденции русской литературы, предвосхищая художественные идеи «натуральной школы». Ко мне относятся в первую очередь «физиологичность» описаний Санкт-Петербурга в «Штоссе» и типов кавказцев в очерке «Кавказец».

В поэзии Лермонтов завершил развитие русского романтизма, доведя его художественные идеи до предела, досказав их и исчерпав хорошее содержание, в них заключенное. Лирическое творчество поэта совсем решило проблему жанрового мышления, потому, что главной формой был лирический монолог, в котором смешение жанров происходило в зависимости от смены состояний, переживаний, настроений лирического «я», высказываемых интонациями, и не было обусловлено темой, стилем либо жанром.

Наоборот, те либо иные жанровые и стилевые традиции были пользуются спросом благодаря вспышки тех либо иных чувств. Лермонтов вольно оперировал стилями и различными жанрами по мере их необходимости для содержательных целей. Это означало, что мышление стилями укрепилось в лирике и стало фактом.

От жанровой совокупности русская лирика перешла к свободным формам лирического высказывания, в которых жанровые традиции не сковывали эмоции автора, появлялись конечно и непринужденно.

Поэмы Лермонтова кроме этого подвели линии под жанром романтической поэмы в ее основных разновидностях и показали кризис этого жанра, следствием чего было появление «иронических» поэм, в которых намечены иные, родные к реалистическим, стилевые искания, организации развития сюжета и тенденции темы.

Проза Лермонтова конкретно предшествовала «натуральной школе» и предварила ее жанрово?стилистические изюминки. Романом «Храбрец отечественного времени» Лермонтов открыл широкую дорогу русскому философско?психотерапевтическому роману, соединив роман с интригой и роман мысли, в центре которого изображена личность, разбирающая и познающая себя. «В прозе, – по словам А. А. Ахматовой, – он опередил сам себя на целое столетие».

Главные понятия

Романтизм, реализм, романтическая лирика, романтические «двоемирие», лирический храбрец, лирический монолог, элегия, романс, послание, лирический рассказ, гражданская ода, идиллия, баллада, романтическая драма, автобиографизм, символика, романтическая поэма, «бегство» (романтического храбреца), «отчуждение» (романтического храбреца), романтический конфликт, цикл повестей, психотерапевтический роман, философский роман.

задания и Вопросы для самоконтроля

1. Дайте периодизацию творчества Лермонтова и коротко охарактеризуйте любой период с указанием написанных произведений.

2. Пафос творчества и главные идейно?художественные устремления.

3. Раскройте темы, мотивы, проблематику ранней лирики. Романтическое двоемирие ранней лирики.

4. Своеобразие ранней лирики: типологическое и личное в ней.

5. Байронизм ранней лирики. Мотивы индивидуали

Герой нашего времени. Максим Максимыч — М.Ю. Лермонтов. Аудиокнига.


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: