I. писец ана приходит в танис 4 страница

Таусерт перевела взор на Сети, внимательно замечая за ним. Сидя сбоку от него на полу с разложенным на коленях папирусом, я также внимательно смотрел за ним и увидел, что губы его побелели, а на лице показалось напряженное, необычное выражение.

– Я слышал приказ фараона, – сообщил он негромким голосом, склонив голову, и остановился.

– Желаешь что?нибудь добавить? – быстро задал вопрос фараон.

– Лишь одно, о фараон. Что, не смотря на то, что данный брак продиктован заинтересованностями страны, он касается дамы, которая приходится мне сводной сестрой и привыкла обожать меня, как родственника. Исходя из этого я желал бы услышать из ее уст, желает ли она забрать меня в мужья.

Все взгляды обратились к Таусерт, которая ответила холодным тоном:

– В этом деле, принц, как и во всех других делах, воля фараона – моя воля.

– Слыхал? – сообщил нетерпеливо Мернептах. – И потому, что в отечественном роду всегда был обычай заключать браки между родственниками, из-за чего бы это не было и ее жаждой? Да и за кого еще ей выходить замуж? Аменмес уже женат.

Остается лишь Саптах, ее брат, что моложе ее.

– Я также, – пробормотал Сети, – на два продолжительных года. Но, к счастью, Таусерт его не слышала.

– Нет, папа мой, – решительно возразила она, – ни при каких обстоятельствах калека не будет мне мужем.

Как бы в ответ на ее слова, из чёрного дальнего угла выступил юный человек – вельможа маленького роста со яркими, как у Сети, волосами и острым умным лицом, напомнившим мне лицо шакала (его и в действительности прозвали за глаза Анубисом, по имени всевышнего с головой шакала [19]). Ковыляя, он приблизился к прикоснусь. Он был очевидно разгневан, потому что его щеки и мелкие глазки пылали.

– Обязан ли я слушать, фараон, – сообщил он узким голосом, – как моя двоюродная сестра публично попрекает меня моей хромотой, которой меня наградила нянька, уронив грудным ребенком?

– Значит, его нянька уронила и его деда, по причине того, что у него также одна нога была меньше второй, – тихо сказал ветхий Бакенхонсу, – могу это подтверждать, потому что видел его нагишом, в то время, когда он лежал еще в колыбели.

– По всей видимости, так, Саптах, разве что ты зажмешь уши, – ответил фараон.

– Она говорит, что не выйдет за меня, – продолжал Саптах, – не смотря на то, что я с детства был ее рабом и не думал ни об одной второй даме.

– По собственной воле – ни при каких обстоятельствах! – вскрикнула Таусерт. – Молю тебя, Саптах, иди и стань рабом каждый дамы.

– Но вот вам мое слово: придет время, когда она выйдет за меня замуж, потому что принц Сети не будет жить всегда.

– Откуда ты знаешь, Саптах? – задал вопрос Сети. – Главный жрец поведает тебе другую историю.

Кое?кто из присутствующих отвернулся, дабы запрятать невольную усмешку. И но в данный сутки устами Саптаха сказал некоторый всевышний, перевоплотив его на миг в пророка; потому что через год она вправду стала его женой, только бы удержаться на троне в смутную пору, в то время, когда Египет не потерпел бы, дабы дама одна руководила страной.

Но фараон не радовался, как кое-какие из придворных. Наоборот, он рассердился.

– Уймись, Саптах! – сообщил он. – Кто ты таковой, что смеешь пререкаться в моем присутствии и сказать о смерти царей и о том, что ты женишься на принцессе? Еще одно такое слово, и ты отправишься в изгнание. А сейчас слушайте все.

Я практически склоняюсь к тому, дабы заявить мою дочь, царственную принцессу, единственной наследницей трона, потому что вижу в ней больше мудрости и силы, чем в ком?или втором из моего рода.

– В случае если такова воля фараона, пускай будет, как желает фараон, – смиренно сообщил Сети. – Я в полной мере сознаю, что недостоин столь большого положения, и клянусь всеми всевышними, что моя возлюбленная сестра не отыщет более верного подданного, чем я.

– Ты желаешь сообщить, Сети, – прервала его Таусерт, – что ты охотнее откажешься от собственного права на двойную корону, чем женишься на мне? Воистину, я польщена. Сети, кто бы из нас ни царствовал, я не выйду за тебя замуж.

– Какие конкретно слова я слышу! – вскричал Мернептах. – Имеется ли в этом государстве хоть один, кто посмеет сообщить, словно бы возможно ослушаться приказа фараона? Запишите, писцы, а вы, госслужащие, заявите народу от Фив до самого моря, что через три дня ровно в 12 часов дня в храме Хатхор в этом городе царский наследник и принц Сети Мернептах, Любимец Ра, женится на царственной принцессе Египта, Лилии любви, Любимице Хатхор, Таусерт, что приходится дочерью мне – всевышнему.

– Жизнь! Кровь! Сила! – вскричал целый двор.

После этого какой?то влиятельный сановник подвел принца Сети к прикоснусь, а второй подвел к нему принцессу Таусерт, так что оба были рядом, вернее – лицом друг к другу. По древнему обычаю принесли золотую чашу и наполнили ее красным вином – оно напомнило мне кровь. Таусерт забрала чашу и, опустившись на колени, передала ее принцу, что отпил из нее и вернул ее принцессе, дабы она кроме этого отпила вина в знак праздничного обручения.

Не та ли сцена выгравирована на широких браслетах из золота, каковые потом Сети надевал, сидя на троне, – те же самые браслеты, каковые я еще позднее надел собственными руками на запястья мертвой Таусерт.

Позже Сети протянул руку, и Таусерт коснулась ее губами, а он, согнувшись, поцеловал ее в лоб. Наконец фараон, спустившись на последнюю ступень трона, дотронулся скипетром вначале до головы принца, позже до головы принцессы, благословляя их обоих от собственного имени, от имени собственного Ка, либо двойника, и от имени духов и Ка всех предков, цариц и царей Кемета, утверждая так их право наследовать ему по окончании того, как он отойдет в лоно всевышних.

Завершив обряд, он празднично удалился, сопровождаемый толпой придворных, тогда как его телохранители шли в первых рядах и сзади него. Он опирался на руку принцессы Таусерт, которую обожал больше всех на свете.

Некое время спустя я стоял наедине с принцем в его комнате, в которой встретился с ним в первый раз.

– Вот все и кончено, – сказал он радостным тоном, – и сообщу тебе, Ана, что я совсем радостен. Тебе в то время, когда?нибудь случалось дрожать от холода на берегу реки в зимнее утро, опасаясь зайти в воду, а позже, в то время, когда ты наконец входил, не испытывал ли ты наслаждения, ощущая, что ледяная вода освежает тебя и тебе уже не холодно, а жарко?

– Да, принц. Вот в то время, когда выходишь из воды и дует ветер и нет солнца – тогда тебе еще холоднее, чем было сначала.

– Правильно, Ана. И исходя из этого не нужно выходить из воды. Необходимо оставаться в том месте, пока не утонешь либо до тех пор пока тебя не сожрет крокодил.

Но сообщи, я прекрасно держался?

– Ветхий Бакенхонсу Сообщил мне. принц, что он находился при многих царских обручениях – думается, он упомянул одиннадцать – и не помнит ни одного, которое прошло бы с тактом и таким достоинством. Он сообщил кроме этого, что то, как ты поцеловал в лоб ее высочество, было совершенством, как и все твое поведение по окончании первого твоего возражения.

– И таким бы оно и осталось, Ана, если бы меня не вынудили делать что-то большее, чем поцеловать ее в лоб, – так как к этому я привык с детства. О, Ана, – добавил он практически со стоном, – ты уже становишься таким же придворным, как все они, придворным, что неимеетвозможности сообщить правду. Но, я так как также не могу, так для чего же упрекать тебя?

Поведай мне еще раз о твоей женитьбе, Ана, о том, как все началось и чем кончилось.

V. Пророчество

Не знаю, виделся ли опять принц Сети с Таусерт до свадьбы, потому что он ни при каких обстоятельствах не сказал со мной на эту тему. Да меня и не было в том месте наряду с этим событии: мне было разрешено возвратиться в Мемфис, дабы устроить собственные дела и реализовать дом, потому, что я был назначен личным писцом его высочества. Так прошло целых четырнадцать дней по окончании обряда обручения, перед тем как я опять был перед входом во дворец принца.

Меня сопровождал слуга, что вел осла, нагруженного всеми другим имуществом и моими рукописями, которое перешло ко мне от моих предков. Прием, оказанный мне в этом случае, был совсем иным, нежели при первом моем появлении. Опоздал я подняться на ступени, как показался ветхий камергер Памбаса, сбежав вниз мне навстречу с таковой поспешностью, что его борода и белые одежды пришли в некий беспорядок.

– Привет тебе, высокоученый писец, высокочтимый Ана, – проговорил он, задыхаясь. – Весьма рад видеть тебя, потому что его высочество любой час задаёт вопросы, не возвратился ли ты, и бранит меня за то, что тебя ещё нет. Воистину, задержись ты в пути еще на один сутки, он отправил бы меня на поиски, – я и без того выслушал много резких слов за то, что не отправил с тобой охрану, – как словно бы визирь Нехези оплатил бы хоть одного стражника без особого приказа фараона. О, светлейший Ана, удели мне хоть частицу чар, которыми ты, без сомнений, завоевал любовь отечественного царственного господина, и я прекрасно заплачу тебе за это.

– С наслаждением, Памбаса. Вот секрет! Пиши лучшие рассказы, чем пишу я, вместо того, дабы пересказывать их, и он полюбит тебя больше, чем меня.

Но сообщи – как прошла свадьба? Я слышал, что все было великолепно.

– Великолепно? Как словно бы всевышний Осирис опять венчался с богиней Исидой в небесных чертогах. Его высочество, жених, был одет так же, как всевышний, – да, в священных украшениях и одеждах Амона.

А процессия! А пир, что устроил фараон! Принц был так переполнен эйфорией и всем этим великолепием, что еще до конца торжества я увидел, что он сидит с закрытыми глазами, ослепленный блеском: золота и бриллиантов и красотой собственной невесты.

Он сам мне сообщил об этом, дабы я не поразмыслил, словно бы он спит. А позже раздавали подарки, каждому из нас соответственно положению. Я взял… Ну, это не имеет значение.

И знаешь, Ана, я не забыл и про тебя.

Зная, что все кончится еще до твоего возвращения, я шепнул твое имя на ухо его высочеству, предложив сохранить для тебя твой презент.

– В действительности, Памбаса? И что он сообщил?

– Заявил, что даст тебе его сам. В то время, когда же я удивился, ничего не видя у него в руках, он добавил: «Вот он», – и продемонстрировал на кольцо маленькой сокровище с гравированной надписью «Любимец Тота и Царя». Мне думается, он просто хочет снять его, дабы надеть второе, значительно прекраснее, которое подарила ему ее высочество.

Тем временем рабы разгрузили и увели осла. Мы прошли через передний зал, где как всегда было большое количество людей, во внутренние покои дворца.

– Ко мне, – сообщил Памбаса. – Мне приказано совершить тебя к принцу, где бы он ни был, а он на данный момент сидит с ее высочеством в переднем зале, где они принимали поздравления посланцев из дальних городов. Последние отбыли с полчаса назад.

– Но вначале я обязан переодеться, почтеннейший Памбаса, – начал было я.

– Нет, нет, приказано безотлагательно, я не смею ослушаться. Входи же, – и он эффектно, но учтиво отдернул дорогой занавес.

– Клянусь Амоном, – услышал я усталый возглас и сходу определил голос принца, – еще какие конкретно?нибудь сановники либо жрецы. Приготовься, сестра, приготовься!

– Прошу тебя, Сети, – ответил второй голос, голос Таусерт, – приучись именовать меня надлежащим именем. Я так как уже не сестра тебе, к тому же я сводная сестра.

– Прошу прощения, – сообщил Сети. – Приготовься, Царственная Супруга, приготовься!

Сейчас занавес был полностью открыт, но я стоял, не решаясь переступить порог, пыльный с дороги, растерянный и, сообщить по правде, легко дрожащий от страха перед ее высочеством. Мне видна была прекрасная помещение, полная света, в центре ее на одном из двух поставленных рядом стульев, украшенных резьбой и золотом, сидела в пышном одеянии ее высочество, безупречно красивая и спокойная. Она сосредоточенно разглядывала раскрашенный свиток, покинутый, разумеется, последними посланцами, потому что другие подобные свитки были бережно сложены на столе.

Второй стул был свободен, потому что принц беспокойно ходил взад и вперед по помещению; его нарядный костюм был в некоем беспорядке, золотая повязка с уреем сдвинулась со лба, по причине того, что принц имел привычку растрепать в задумчивости волосы. Потому, что я стоял в тени занавеса, где Памбаса меня покинул, меня не видели, и разговор длился.

– Я?то готова, супруг мой. А вот ты, забудь обиду меня, выглядишь не так, как должно. Из-за чего ты отослал писцов и приближенных перед тем, как церемония закончилась?

– По причине того, что они утомили меня, – сообщил Сети, – собственными постоянными поклонами, формальностями и восхвалениями.

– Не вижу в них ничего особого. А сейчас нужно будет вернуть их обратно.

– Кто в том месте? Входите! – крикнул принц. Тогда я вошел и простерся перед ним ниц.

– Как! – вскрикнул он. – Это Ана! Возвратился из Мемфиса! Подойди поближе, Ана, и тысячу раз вам очень рады.

Знаешь, я так как принял тебя за какого именно?нибудь жреца либо правителя какого именно?нибудь нома [20], о котором я ни при каких обстоятельствах не слышал.

– Ана! Какой Ана? – задала вопрос принцесса. – Ах да, тот самый писец. Сходу видно, что он возвратился из Мемфиса, – и она окинула взором мою пыльную одежду.

– Царственная принцесса, – пробормотал я в замешательстве, – не брани меня за то, что я предстаю перед тобой в таком виде. Памбаса привел меня ко мне против моей воли по приказу принца.

– Это правильно? Сообщи, Сети, данный человек принес ответственные вести из Мемфиса, раз ты так торопился его заметить?

– Да, Таусерт, по крайней мере так мне думается. Твои записи в порядке и при тебе, Ана?

– В полном порядке, принц, – ответил я, не смотря на то, что и не знал, о каких записях он говорит, разве что о моих исходниках.

– При таких условиях, мой господин, я не буду мешать тебе заниматься вестями из Мемфиса и его записями, – сообщила принцесса.

– Да, да. Мы должны поболтать о них, Таусерт. И о миссии в страну Гошен, куда Ана отправляется со мной на следующий день.

– на следующий день! Но так как лишь этим утром ты заявил, что выезжаешь через три дня.

– В действительности, сестра – другими словами, супруга? Значит, я просто не был уверен, успеет ли Ана возвратиться из Мемфиса. Так как он обязан сопровождать меня в моей колеснице.

– Писец – в твоей колеснице? Право же, было бы уместнее, дабы с тобой ехал твой двоюродный брат Аменмес.

– К Сету Аменмеса! – вскрикнул он. – Как словно бы ты не знаешь, Таусерт, что мне неприятен данный человек с его умной, но безлюдной болтовней.

– Вот как! Прискорбно слышать. По причине того, что, уж если ты кого?то ненавидишь, ты не можешь этого скрыть, а Аменмес возможно страшным неприятелем.

Ну, хорошо, если не Аменмес (которого я, кстати сообщить, ненавижу), другими словами еще Саптах.

– Благодарю покорно. Я не сяду в одну колесницу с шакалом.

– С шакалом! Я не обожаю Саптаха, но назвать отпрыска царской крови шакалом! Ну, наконец, имеется визирь Нехези либо глава эскорта – забыла его имя.

– Не думаешь ли ты, Таусерт, что я жажду побеседовать об экономике с этим ветхим финансовым мешком либо слушать хвастливые рассказы полуобразованного нубийского мясника о подвигах, которых он не совершал?

– Не знаю, супруг мой. Но о чем ты будешь сказать с этим Аной? О стихах и о всяких глупостях, я думаю. Либо, возможно, о Мерапи, Луне Израиля, которую, как я осознаю, вы оба вычисляете красавицей.

Ну, в общем, делай как желаешь. Ты сказал, что я не должна сопровождать тебя в данной поездке, – я, твоя юная супруга, а сейчас, выясняется, ты желаешь забрать вместо меня какого именно?то сочинителя рассказов, которого подобрал всего недавно, – твоего близнеца в всевышнем Ра!

Радостного пути, мой господин! – И она встала со стула, оправляя обеими руками собственные пышные одежды. Сейчас рассердился Сети.

– Таусерт, – сообщил он, топнув ногой, – тебе не следовало сказать такие слова. Ты замечательно знаешь, что я не беру тебя с собой вследствие того что поездка возможно страшной. Более того, так желает фараон.

Она обернулась и сообщила с холодной учтивостью:

– Ну, тогда забудь обиду, и благодарю за милую заботу о моей безопасности. Я не знала, что эта миссия возможно страшной. Так ты последи, Сети, дабы с писцом Аной не произошло ничего нехорошего.

С этими словами она поклонилась и провалилась сквозь землю за занавесом.

– Ана, – сообщил Сети, – сосчитай, в противном случае у меня не окажется так скоро, сколько мин. осталось до четырех часов завтрашнего утра, в то время, когда я велю подать мою колесницу? И еще: ты не знаешь, возможно ли уехать через Сирию? А вдруг нет, то через пустыню в Фивы и вниз по Нилу весной?

– О мой принц, мой принц! – сообщил я. – Молю тебя, отпусти меня совсем. Разреши мне куда угодно уйти, только бы подальше от языка ее высочества.

– Необычно, как одинаково мы обо всем думаем, кроме того о Мерапи и о языках царственных дам. Слушай мой приказ: никуда ты не уйдешь. В случае если поднимется вопрос об уходе, то первыми уйдут другие.

Больше того, ты и не можешь уйти, ты обязан остаться и нести собственный бремя, как я несу собственный.

Отыщи в памяти разбитую чашу, Ана.

– Я не забываю, мой принц, но лучше бы меня высекли розгами, чем такими словами, как те, что я обязан выслушивать.

Но в эту же ночь, по окончании того как я покинул принца, мне суждено было выслушать более приятные слова от той же самой изменчивой, а возможно – весьма умной царственной женщины. Она отправила за мной, и я отправился, мучаемый страхом. Я застал ее одну в маленькой комнате; действительно, в другом финише помещения сидела ветхая придворная женщина, но она была очевидно глухая, что, быть может, и было обстоятельством, из-за чего выбор пал на нее.

Таусерт весьма учтиво пригласила меня сесть против нее и обратилась ко мне со следующими словами – не знаю, сказала ли она перед этим с принцем либо нет.

– Писец Ана, прошу забыть обиду меня, в случае если сейчас, от усталости либо в раздражении, я сообщила тебе и про тебя то, о чем на данный момент жалею. Я знаю, поскольку ты, в ком течет добропорядочная кровь Кемета, не разгласишь то, что слышал в этих стенках.

– Я скорее разрешу отрезать себе язык, – сообщил я.

– По всей видимости, писец Ана, мой повелитель?принц проникся громадной к тебе любовью. Как и из-за чего это внезапно произошло – так как ты не дама – мне неясно, но я точно знаю, что раз это так, значит в тебе имеется что?то такое, за что возможно обожать тебя, потому что я ни при каких обстоятельствах не видела, дабы принц проявлял столь глубокое уважение к человеку, что бы не был добропорядочным и хорошим.

При таком положении вещей совсем ясно, что ты станешь любимцем его высочества, человеком, которому поверяют собственные думы, и что он будет высказывать тебе самые сокровенные мысли, возможно кроме того такие, каковые он скрывает от советников фараона а также от меня. Другими словами, ты станешь влиятельным человеком в стране, возможно кроме того самым могущественным – по окончании фараона – не смотря на то, что с виду останешься лишь личным писцом.

Не стану притворяться, словно бы мне этого хотелось бы, – я бы желала, дабы у моего мужа был лишь один настоящий советчик – я сама. Но видя, как обстоят дела, я склоняю голову и надеюсь, что это все к лучшему. В случае если в то время, когда?нибудь, поддавшись ревности, я сообщу тебе что?нибудь резкое, как сейчас, прошу тебя заблаговременно забыть обиду меня за то, что еще не произошло.

Прошу тебя, писец Ана, попытайся приложить максимумальные усилия, дабы благотворно оказывать влияние на принца, – так как он так легко идет за теми, кого обожает. И прошу вас, – ты так как умный и вдумчивый, – вникни в национальные дела и в интересы отечественного царственного дома, дабы направлять принца по верному пути, если он обратится к тебе за советом. А вдруг потребуется, приходи ко мне, и я растолкую все, что тебе покажется непонятным.

– Я сделаю все, что в моих силах, о принцесса, – не смотря на то, что кто я таковой, дабы прокладывать дорогу, по которой должны ступать цари? И позже, я пологаю, что при всей мягкости его натуры принц таковой человек, что, в конечном счете, неизменно сам выбирает собственный путь.

– Возможно, ты и прав, Ана. По крайней мере, благодарю тебя. И поверь, что во мне ты постоянно найдёшь не неприятеля, а приятеля, не смотря на то, что по вспыльчивости собственной натуры я не всегда владею собой, и это имело возможность бы навести тебя на иные мысли, а сейчас я сообщу тебе еще одну вещь, лишь пускай это будет между нами.

Я знаю, что принц обожает меня скорее как приятеля и сестру, чем как жену, и что сам он ни при каких обстоятельствах бы не поразмыслил жениться на мне – что, возможно, и конечно. Знаю да и то, что в его судьбы будут и другие дамы, не смотря на то, что вероятно их будет меньше, чем у многих царей, по причине того, что понравиться ему достаточно тяжело. Я не жалуюсь, потому что таков обычай нашей страны.

Я опасаюсь лишь одного – что какая?нибудь дама прекратит быть его игрушкой, завладеет его сердцем и всецело подчинит его себе. В этом, Ана, я прошу твоей помощи, как и в других делах, потому что я желала бы во всех отношениях, а не только по имени быть владычицей Кемета.

– О принцесса, как же я могу сообщить принцу – «Обожай ту либо другую даму только так – и не больше»? И из-за чего ты опасаешься того, чего нет и вероятно никогда не произойдет?

– Я и сама не знаю, как ты это сообщишь ему, писец, но все?таки прошу тебя – сообщи, в случае если сможешь. А из-за чего я опасаюсь? По причине того, что мне думается, словно бы на меня падет холодная тень какой?то дамы и воздвигнет тёмную стенке между его высочеством и мной.

– Это всего лишь мнительность, о принцесса.

– Возможно. Надеюсь, что так. И все же думаю в противном случае. О, Ана, неужто ты, изучивший женщин и сердца мужчин, не можешь осознать мое положение?

В замужестве я не могу сохранять надежду, что меня будут обожать как вторых дам, – я супруга и все же не супруга. Я вижу, ты думаешь: для чего же тогда ты вышла замуж? Что ж, я уже столько тебе поведала, что сообщу и об этом.

Во?первых, по причине того, что принц совсем не таковой, как другие мужчины, и по?собственному выше их, – да, намного выше любого, за кого я, наследная принцесса Египта, имела возможность бы выйти замуж. Во?вторых, в случае если мне не суждено быть любимой, что мне остается, не считая честолюбия? По крайней мере, я желала бы стать великой царицей и вызволить мою страну из пучины бед, в которую она погрузилась, и написать собственный имя в книгах истории, а это я имела возможность бы сделать, лишь забрав в мужья наследника фараона, как велит мне мой долг.

Она задумалась и позже добавила:

– Ну вот, я раскрыла тебе все мои мысли. Как это мудро, знают одни всевышние и продемонстрирует время.

– О принцесса, – сообщил я, – благодарю тебя за доверие. Попытаюсь оказать помощь тебе, в случае если смогу, но я смущен. Я, скромный человек, не смотря на то, что и добропорядочной крови, что еще совсем сравнительно не так давно был всего лишь учёным и писцом, мечтатель, познавший горе потерь, неожиданно волей случая либо божественным велением вознесен до дружбы наследника Египта и, думается, завоевал кроме того твое доверие.

Как мне вести себя в этом новом положении, к которому я воистину ни при каких обстоятельствах не стремился?

– Не знаю, у меня самой достаточно огорчений и сложностей. Но без сомнений, божественное веление, о котором ты говоришь, предопределило да и то, чем все это кончится. А до тех пор пока желаю сделать тебе презент.

Сообщи, писец, ты в то время, когда?нибудь обладал каким?нибудь оружием, не считая пера?

– Да, принцесса, еще мальчиком я обучился обладать клинком. Помимо этого, не смотря на то, что я и не обожаю кровопролития и войн, пара лет назад я сражался в великой битве против дикарей, в то время, когда фараон призвал парней Мемфиса выполнить собственный долг. В честном поединке я убил двоих собственными руками, не смотря на то, что один из них чуть меня не прикончил. – И я продемонстрировал шрам, что просвечивал через мои седые волосы в том месте, куда угодило вражеское копье.

– Это прекрасно. Я больше обожаю солдат, чем марателей папируса. Подойдя к шкафу из раскрашенных камней, она дотянулась из него необычную рубаху, сплетенную из медных колец, и кинжал, также из латуни, с золотой рукояткой, которая заканчивалась изображением львиной головы, и подала их мне, говоря:

– Это трофеи, каковые мой дедушка, Рамсес Великий, захватил, сражаясь в юности с принцем Хитой, – он убил Хиту собственными руками в той самой битве в Сирии, о которой твой дедушка сочинил стихи. Носи эту кольчугу, которую не пробьет ни одно копье, под собственной одеждой.

А этим кинжалом опояшешься, в то время, когда вы окажетесь среди израильтян, – я им не верю. Я и принцу дала такую же кольчугу. Вмени себе в обязанность следить, дабы он носил ее днем и ночью.

Пускай твоей обязанностью будет кроме этого защищать его при необходимости этим кинжалом. А сейчас прощай.

– Пускай все всевышние прогонят меня из Полей Иалу [21], в случае если я обману твое доверие, – ответил я и удалился, дивясь обороту событий и сохраняя надежду хоть мало поспать. Но вышло так, что эта возможность представилась мне только спустя некое время.

Потому что, пройдя по коридору за одной из служанок, кого я заметил в конце его, как не Памбасу, что поджидал меня, дабы сказать, что принцу нужно мое присутствие. Я задал вопрос, вероятно ли это, поскольку он сам отослал меня на ночь. Памбаса ответил, что знает лишь одно: ему приказано совершить меня в помещение принца, ту самую, где я в первый раз встретился с ним высочество.

В том направлении я и явился и отыскал в том месте принца, что грелся у очага, потому что ночь была холодная. При виде нас он приказал Памбасе отослать прочь всех слуг, позже, увидев у меня в руках кинжал и бронзовую кольчугу, правильнее маленький клинок, сообщил:

– Ты был у принцессы, не правда ли, и она имела с тобой продолжительный разговор. Догадываюсь, о чем, я так как знаю ее повадки с самого детства. Она приказала тебе смотреть за мной, подлинная действительно, включая душу и тело и все, что исходит от души, – о, и другое. Она дала тебе эти сирийские трофеи, дабы ты их носил, в то время, когда мы будем среди израильтян, – она и мне их вручила, она такая осмотрительная и предусмотрительная!

А сейчас слушай, Ана.

Мне весьма жаль лишать тебя отдыха, поскольку ты устал с дороги и от всех этих бесед, но нас ожидает ветхий Бакенхонсу, которого ты знаешь, а с ним великий волшебник Ки, по?моему, ты его еще не видел. Это человек необычных знаний, и в некоем смысле в нем имеется кроме того что?то нечеловеческое. По крайней мере он совершает необычные акты волшебства, и временами думается, что его взгляду открыты и будущее и прошлое, – не смотря на то, что кто знает, верно ли он их видит, поскольку мы не знаем ни того ни другого.

без сомнений, он несет – либо считает, что несет, – мне какую?то весть, ниспосланную небом, и я поразмыслил, что ты также захочешь ее услышать.

– Весьма желаю, принц, в случае если я этого хорош и в случае если защитишь меня от бешенства этого чародея, – его я опасаюсь.

– Время от времени бешенство переходит в доверие, Ана. Разве ты только что не испытал этого при с ее высочеством? Я же сказал тебе, что это может произойти.

Тише. Они идут.

Садись и приготовь собственные вощеные дощечки, дабы записать то, что они сообщат.

Занавеси раздвинулись, и вошел старый Бакенхонсу, опираясь на собственный посох, а за ним второй человек, сам Ки, в белом одеянии и с бритой головой, потому что он был наследственным жрецом храма Амона в Фивах и посвящен в таинства Исиды. Помимо этого, он занимал должность керхеба, либо главного волшебника Кемета. На первый взгляд в этом человеке не было ничего необыкновенного.

Наоборот, по наружности его легко было бы принять за пожилого торговца; он был тучен и невысокого роста, с ожиревшим и радующимся лицом. Но на этом радостном лице весьма необычными казались его глаза, скорее серые, чем тёмные. Тогда как лицо как будто бы радовалось, эти глаза наблюдали в вакуум, в ничто, как наблюдают глаза статуи.

Они и в действительности напоминали глаза либо, скорее, глазницы каменной статуи – так глубоко они были посажены.

Я лично могу лишь заявить, что они вызывали во мне благоговейный кошмар, и я сделал вывод, что кем бы Ки ни был, по крайней мере он не шарлатан.

Эта необычная пара поклонилась принцу и по его символу любой сел – Бакенхонсу на стул, поскольку ему тяжело было бы позже подняться, а Ки, что был моложе, – на пол в позе писца.

– Ну, что я тебе сказал, Бакенхонсу? – сказал Ки звучным глубоким голосом, завершив фразу необычным смешком.