Ii. ситуация в современном мире 1 страница

a…n Отечественная исторически новая обстановка, в первый раз имеющая важное значение, являет собой настоящее единство людей на Земле. Благодаря техвозможностям современных средств сообщения отечественная планета стала единой целостностью, всецело дешёвой человеку. a…n

Вся прошлая история представляется рядом разбросанных, свободных друг от друга попыток, множеством разных истоков людских возможностей. Сейчас задачей и проблемой стал мир в целом. Тем самым происходит полное преобразование истории.

Решающим есть сейчас следующее: ничто не пребывало бы вне сферы происходящих событий. Мир замкнулся.

Земной шар стал единым. Обнаруживаются возможности и новые опасности. Все значительные неприятности стали глобальными проблемами, обстановка – обстановкой всего человечества. a…n

Веса становятся решающим причиной в происходящих событиях. По сравнению с нашим временем вся прошлая история думается довольно стабильной. Раньше главную массу населения составляло крестьянство, жизненные устои которого мало изменялись кроме того при политических трагедиях. a…n Изменение социальных условий шло медлительно и затрагивало отдельные слои и группы, сохраняя общее состояние, принимаемое как незыблемое.

Сознание людей, даже в том случае, если их ожидала голодная смерть, оставалось относительно защищенным в неизменяющихся структур. Люди терпели, покорялись и жили во всеозаряющей религиозной вере.

В наши дни все стало иным. Социальные условия находятся в неудержимом перемещении, и оно стало сейчас осознаваться. Население земного шара вырывается из исконных форм сознания и традиционных устоев.

Уверенность в собственной защищенности делается все не сильный. Веса становятся более однородными. Все обучаются просматривать и писать.

Без этого они не могли бы получить знание, высказать собственную волю, вынудить принимать во внимание с собой.

Веса становятся решающим причиной. Отдельный человек, действительно, сейчас более беззащитен, чем когда-либо, но в качестве участника массы, составляющей «мы», он как словно бы обретает волю.

Но эта воля неимеетвозможности появиться в неизвестной массы. Ее пробуждает и направляет пропаганда. Весам необходимы представления и лозунги. Им должно быть сообщено, чего они желают.

Но для восприятия того, что им говорят, земля должна быть подготовлена.

Госдеятель, живописец, поэт обязан обращаться к силам массы, если он желает оказывать какое-либо влияние. a…n Для ведущих деятелей общества характерно, на какие конкретно влечения, страсти и оценочные суждения они ориентируются. На этих ведущих деятелей, со своей стороны, оказывает обратное воздействие то, что они пробуждают в весах. Это определяет, какими они сами должны быть и становиться, реагируя на это действие. a…n

Массу направляться отличать от народа. Народ структурирован, поймёт себя в собственных жизненных устоях, в традициях и своём мышлении. Народ – это что-то субстанциальное и aкачественноеn, в его сообществе имеется некая воздух, человек из народа владеет личными чертами характера кроме этого благодаря силе народа, которая помогает ему базой.

Масса, наоборот, не структурирована, не владеет самосознанием, однородна и aколичественнаn, она лишена каких-либо отличительных особенностей, традиций, земли – она безлюдна. Масса есть объектом внушения и пропаганды, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания.

Веса появляются в том месте, где люди лишены собственного настоящего мира, почвы и корней, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми. Все это случилось сейчас в следствии технического развития и достигает все большей интенсивности в следующих собственных показателях: сузившийся горизонт, жизнь со дня на сутки, без действенных воспоминаний, принудительный тщетный труд, развлечения, как заполнения досуга, жизнь как постоянная нервная взвинченность, обманчивая видимость любви, верности, доверия; предательство, в особенности в молодости, а из этого неизбежный цинизм – так как тот, кто совершил предательство, теряет уважение к самому себе. Путь ведет через отчаяние в упорства и обличье бодрости к безразличию и забвению, к состоянию совместного существования людей в качестве песчинок, каковые смогут быть любым образом применены, введены в воздействие, перемещены и использованы количественно и по исчисляемым, определяемым тестами показателям.

Отдельный человек олицетворяет собой в один момент народ и массу. Но он совсем по-различному чувствует себя в том и втором состоянии. Обстановка заставляет его быть массой, человек же прилагает все усилия, дабы сохранить сообщение с народом.

Для наглядности укажем следующее: в качестве массы я стремлюсь к универсальному, к моде, к кино, к сегодняшнему дню; в качестве народа я желаю быть незаменяемой личностью, мне нужен живой театр, необходимо присутствие исторического; в качестве массы я в упоении хлопаю в ладоши звезде у дирижерского пульта; в качестве народа – познаю в глубине интимных переживаний возносящуюся над обыденной судьбой музыку; в качестве массы я мыслю числами, аккумулирую, нивелирую; в качестве народа – использую шкалу членений и ценностей. a…n

Но масса не есть что-то окончательное. Она являет собой форму существования в стадии распада людской бытия. Любой отдельный человек остается в ней человеком. Вопрос содержится в том, в какой степени действенными окажутся коренящиеся в сфере лично-интимного (довольно часто пренебрежительно именуемым Сейчас «частным») импульсы, талантливые в конечном счете привести к восстановлению бытия человека из недр массового бытия. a…n

Но быть может, что и в самих весах создадутся предпосылки для борения и разумного труда настоящего духа, труда, что находит собственный выражение в постепенных преобразованиях условий судьбы. a…n aСкрытый в весах разумn тогда сделает вероятным установление в будущем упорядоченного существования, свободного творчества и свободы. Мир достиг бы вершины собственной истории, в случае если в самих весах осуществилось бы то, что раньше ограничивалось кругом аристократии. Это воспитание, дисциплина мышления и жизненного уклада отдельного человека, свойство обучаться, приобщаться к духовной судьбы, думать и взвешивать, обнаружить исторически разумное в самых острых исторических коллизиях. a…n

На данный момент основная опасность пребывает в следующем: в случае если вся предшествующая история со всеми ее событиями только в малом степени затрагивала субстанцию людской природы, то сейчас как словно бы сама эта субстанция пришла в перемещение, и опасность угрожает ей самой в ее сокровенных глубинах. Зыбкость во всем вынудила человека ответить на вопрос: что сделает он сейчас на базе науки и техники со своим существованием, черпая силы в истоках собственной сущности? Наряду с этим ситуациязаставляет идти одним непреложным методом с весами.

Распадение классических сокровищ. Прежде религии были связаны со всей совокупностью социальных условий. Они помогали главной религии, а религия, со своей стороны, давала им оправдание. Жизнь каждого дня шла в русле религии.

Она была само собой разумеющейся, неизменно свойственной людской жизни воздухом. Сейчас религия стала делом выбора. Ее сохраняют в мире, что уже не проникнут ею.

Дело не только в том, что верования и различные религии сосуществуют, и самый данный факт ставит под вопрос непреложность их истин, религия, как таковая, стала особенной сферой, выделенной из общей судьбы людей. Классические религии теряли собственную убедительность для все большего числа людей, каковые прекратили верить практически во все религиозные догматы, а также в учение об откровении с его претензией на исключительность в обладании безотносительной истиной. Нехристианская в собственной сущности жизнь большинства христиан является неопровержимым тому доказательством. Жизнь христианина в ее зримости и непреложной истине, возможно, практически еще существует Сейчас, но не как массовое явление. a…n

Растущее неверие отечественной эры завершилось нигилизмом. Ницше был пророком. Он первым встретился с ним во всем его пагубном значении, нашёл во всех его проявлениях, сам претерпел его, став жертвой собственного времени и стараясь напряжением всех собственных сил преодолеть его, – но зря.

Нигилизм, бессильный сначала в собственных отдельных проявлениях, делается со временем господствующим типом мышления. На данный момент представляется кроме того вероятным, что все наследие прошлого будет утеряно, что историяот Гомера до Гете будет предана забвению. Это звучит как предвидение, угрожающее человечеству смертью. a…n

ИЗ КНИГИ З. ФРЕЙДАБУДУЩЕЕ ОДНОЙ ИЛЛЮЗИИ

aЗигмунд Фрейд (1856 – 1939) – австрийский психолог, психиатр, создатель теории психоанализа. «Будущее одной иллюзии» (нем. Die Zukunft einer Illusion) – одна из поздних работ Зигмунда Фрейда, опубликованная им во второй половине 20-ых годов XX века, посвящена анализу феномена культуры в целом, и сущности религии и проблеме происхождения. Текст печатается по изданию: Сумерки всевышних / Сост. и общ. ред А. А. Яковлева.– М.: Политиздат, 1989.– С. 94 – 142.n

a…nЧеловеческая культура – я имею в виду все то, в чем людская судьба возвысилась над собственными биологическими событиями и чем она отличается от судьбы животных, причем я пренебрегаю различением между цивилизацией и культурой, – обнаруживает перед наблюдателем, как мы знаем, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми умения и знания, разрешающие им овладеть силами природы и забрать у нее блага для удовлетворения людских потребностей, а во-вторых, все университеты, нужные для упорядочения людских взаимоотношений и особенно – для дележа добываемых благ.

Оба эти направления культуры связаны между собой, во-первых, потому, что на взаимоотношения людей оказывает глубокое влияние мера удовлетворения влечений, позволяемая наличными благами, во-вторых, потому, что отдельный человек сам может вступать в отношения с другим по поводу того либо иного блага, в то время, когда второй применяет его рабочую силу либо делает его сексуальным объектом, а в-третьих, потому, что любой отдельный индивид виртуально есть неприятелем культуры, которая однако обязана оставаться делом всего людской коллектива. Любопытно, что, как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они однако чувствуют жертвы, требуемые от них культурой для возможности совместной судьбе, как гнетущий груз.

Культура обязана исходя из этого защищать себя от одиночек, и ее университеты, учреждения и заповеди ставят себя на работу данной задаче; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и всегда поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей все то, что помогает производству и покорению природы благ. Создания человека легко разрушимы, а наука и техника, выстроенные им, смогут быть применены и для его уничтожения.

Так создается чувство, что культура имеется что-то навязанное противящемуся практически всем меньшинством, которое ухитрилось завладеть средствами насилия и власти. Конечно напрашивается предположение, что все неприятности коренятся не в самом существе культуры, а позваны несовершенством ее форм, как они складывались до этого дня. Нетрудно найти эти ее недочёты.

В случае если в деле покорения природы человечество шло методом постоянного прогресса и вправе ожидать еще большего в будущем, то тяжело констатировать подобный прогресс в деле упорядочения людских взаимоотношений, и, возможно, во все эры, как снова же и сейчас, многие люди задавались вопросом, заслуживает ли по большому счету защиты эта часть приобретений культуры. Хочется думать, что должно же быть вероятным какое-то переупорядочение людской общества, по окончании которого иссякнут источники неудовлетворенности культурой, культура откажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и удовольствию ими.

Это был бы золотой век, спрашивается лишь, достижимо ли подобное состояние. Похоже, скорее, что любая культура вынуждена строиться на запрете и принуждении влечений; неизвестно еще кроме того, будет ли по окончании отмены принуждения большая часть людских индивидов готово поддерживать ту интенсивность труда, которая нужна чтобы получить прирост жизненных благ. Нужно, по-моему, принимать во внимание с тем фактом, что у всех людей имеют место деструктивные, другими словами антиобщественные и антикультурные, тенденции и что у солидного числа лиц они достаточно сильны, дабы выяснить собою их поведение в людской обществе.

Этому психотерапевтическому факту в собственности определяющее значение при оценке людской культуры. В случае если сначала еще возможно было думать, что основное в ней – это покорение природы для получения жизненных благ и что угрожающие ей опасности устранимы целесообразным распределением благ среди людей, то сейчас центр тяжести переместился, по-видимому, с материального на душевное.

Решающим оказывается, удастся ли и как удастся уменьшить тяжесть налагаемой на людей обязанности жертвовать собственными влечениями, примирить их с неизбежным минимумом таковой жертвы и чем-то ее компенсировать. Как нельзя обойтись добровольно к культурной работе, так же нельзя обойтись и без господства меньшинства над весами, по причине того, что массы косны и недальновидны, они не обожают отказываться от влечений, не слушают доводов в пользу неизбежности для того чтобы отказа, и личные представители массы поощряют друг в друге распущенность и вседозволенность.

Только благодаря влиянию образцовых индивидов, признаваемых ими в качестве собственных вождей, они позволяют склонить себя к самоотречению и напряжённому труду, от чего зависит существование культуры. Все это прекрасно, в случае если вождями становятся личности с незаурядным пониманием жизненной необходимости, сумевшие добиться господства над собственными влечениями.

Но для них существует опасность, что, не хотя утрачивать собственного влияния, они начнут уступать массе больше, чем та им, и потому представляется нужным, дабы они были свободны от массы как распорядители средств власти. Другими словами, люди владеют двумя распространенными особенностями, важными за то, что университеты культуры смогут поддерживаться только известной мерой насилия, в частности люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, аргументы разума бессильны против их страстей.

Я знаю, что возможно возразить против этих мыслей. Мне сообщат, что обрисованные тут черты людской массы, призванные доказать неизбежность принуждения для культурной деятельности, сами только следствие ущербности культурных университетов, по вине которых люди стали злыми, мстительными, замкнутыми.

Новые поколения, вежливые с любовью и приученные высоко ценить идея, заблаговременно приобщенные к благодеяниям культуры, по-иному и отнесутся к ней, заметят в ней собственный интимнейшее достояние, добровольно принесут ей жертвы, трудясь и отказываясь от удовлетворения собственных влечений нужным для ее поддержания образом. Они смогут обойтись добровольно и будут мало чем различаться от своих вождей. А вдруг ни одна культура до сих пор не обладала людскими весами для того чтобы качества, то обстоятельство тут в том, что ни одной культуре до тех пор пока еще не получалось создать порядок, при котором человек формировался бы в нужном направлении, причем с самого детства.

Возможно сомневаться, мыслимо ли по большому счету либо по крайней мере на данный момент, при современном состоянии овладения природой, достигнуть аналогичной реструкуризации культуры; возможно задать вопрос, где забрать много компетентных, надежных и благородных вождей, призванных выступить в качестве воспитателей будущих поколений; возможно испугаться ужасных размеров принуждения, которое неизбежно потребуется с целью проведения этих намерений в судьбу. Нереально оспаривать величие этого замысла, его значимость для будущего людской культуры.

Он, без сомнений, покоится на понимании того психотерапевтического события, что человек наделен многообразнейшими задатками влечений, которым ранние детские переживания придают окончательную направленность. Пределы людской воспитуемости ставят, но, границы действенности аналогичного преобразования культуры. Остается только предпологать, погасит ли и в какой мере другая культурная среда оба названных выше особенности людских весов, так очень сильно затрудняющих управление обществом.

Соответствующий опыт еще не осуществлен. По всей видимости, определенный процент человечества – из-за больных задатков либо чрезмерной силы влечений – окончательно останется асоциальным, но если бы удалось сегодняшнее враждебное культуре большая часть перевоплотить в меньшинство, то было бы достигнуто многое, пожалуй, кроме того все, чего возможно достигнуть.

Мне не хотелось бы создавать впечатления, словно бы я забрел через чур на большом растоянии в сторону от предначертанного пути моего изучения. Желаю исходя из этого со всей определенностью заверить читателя, что вовсе не собираюсь оценивать огромный опыт над культурой, что на данный момент ставится в широкой стране между Азией и Европой.

Я не владею ни профзнаниями, ни свойствами, разрешающими делать выводы о его осуществимости, разбирать целесообразность используемых способов либо измерять ширину неизбежной пропасти между исполнением и намерением. То, что в том месте готовится, не поддается из-за собственной незавершенности рассмотрению, для которого предоставляет материал отечественная в далеком прошлом устоявшаяся культура.

Мы незаметно скользнули из экономической в психотерапевтическую сферу. Сначала мы склонялись к тому, дабы усматривать культурное достаток в совокупности наличных благ и социальных университетов для их распределения.

С осознанием того, что любая культура покоится на принуждении к труду и на отказе от влечений, а потому неизбежно приводит к сопротивлению со стороны объектов собственных императивов, стало ясно, что сами блага, средства их получения и порядок их распределения не смогут главенствоватьлибо единственным содержанием культуры. Потому что им угрожает бунт и разрушительная страсть участников культуры.

Рядом с благами сейчас выступают средства, талантливые помогать защите культуры, – средства принуждения и другие, призванные примирить людей с нею и вознаградить их за принесенные жертвы. Эти средства второго рода возможно охарактеризовать как психотерапевтический арсенал культуры.

Для единообразия метода выражения будем именовать тот факт, что какое-то влечение не может быть удовлетворено, отказом, установление, предписывающее данный отказ, – запретом, а состояние, вводимое при помощи запрета, – лишением. Следующим шагом будет различение между лишениями, каковые затрагивают всех, и такими, каковые касаются лишь отдельных групп, классов либо легко одиночек.

Первые – старейшие: с запретами, предписывавшими эти лишения, культура начала малоизвестное число тысячелетий назад собственный отход от первобытного животного состояния. К собственному удивлению, мы поняли, что они все еще действуют, все еще составляют ядро враждебных эмоций к культуре. Страдающие от них импульсивные жажды заново рождаются с каждым ребенком; существует целый разряд людей, невротики, каковые уже и на эти отказы реагируют асоциальностью.

Речь заходит об импульсивных жаждах инцеста, кровожадности и каннибализма. Звучит пара необычно, в то время, когда эти импульсивные жажды, в осуждении которых все люди, по-видимому, единодушны, ставятся на одну доску с другими, об удовлетворении которых либо об отказе от которых в отечественной культуре ведется столь оживленный спор, но психологически приравнивание одних к вторым оправданно.

Отношение культуры к этим старейшим импульсивным жаждам никоим образом не одинаково; только каннибализм представляется всеми отвергнутым и, для неаналитичного рассмотрения, в полной мере преодоленным; силу инцестных жажд мы еще можем ощутить за соответствующим запретом; а убийство отечественной культурой при определенных условиях до сих пор практикуется, кроме того предписывается. Быть может, еще предстоят фазы развития, на которых удовлетворение и других, сейчас в полной мере допустимых, жажд будет казаться таким же неприемлемым, как на данный момент каннибализм.

Уже в этих старейших отречениях дает о себе знать один психотерапевтический фактор, сохраняющий значение и для всех последующих. Неверно, что людская психика с старейших времен не развивалась и, в отличие от прогресса науки и техники, сейчас все еще такая же, как в начале истории. Мы можем тут привести один пример этого психологического прогресса.

Отечественное развитие идет в том направлении, что внешнее принуждение неспешно уходит вовнутрь, и особенная психологическая инстанция, человеческое сверх-Я, включает его в число собственных заповедей. Любой ребенок демонстрирует нам процесс аналогичного превращения, благодаря ему приобщаясь к нравственности и социальности. Это усиление сверх-Я имеется в высшей степени полезное психотерапевтическое приобретение культуры.

Личности, в которых оно случилось, делаются из соперников культуры ее носителями. Чем больше их число в том либо другом культурном регионе, тем обеспеченнее эта культура, тем скорее она сможет обойтись без средств внешнего принуждения. Мера интериоризации, но, весьма разна для отдельных запретов.

В отношении упомянутых выше старейших требований культуры интериоризация, в случае если покинуть в стороне досадные случаи неврозов, наверное, в значительной степени достигнута.

Обстановка изменяется, в то время, когда мы обращаемся к вторым импульсивным жаждам. С тревогой и изумлением мы обнаруживаем тут, что большое число людей повинуется соответствующим культурным запретам только под давлением внешнего принуждения, другими словами лишь в том месте, где нарушение запрета угрожает наказанием, и лишь , пока угроза настояща. Это относится и тех так называемых требований культуры, каковые в равной мере обращены ко всем.

По большей части с фактами нравственной ненадежности людей мы сталкиваемся в данной сфере. Вечно многие культурные люди, каковые отшатнулись бы в кошмаре от убийства либо инцеста, не отказывают себе в удовлетворении собственной жадности, собственной агрессивности, собственных сексуальных страстей, не упускают случая навредить вторым ложью, обманом, клеветой, в случае если смогут наряду с этим остаться безнаказанными, и это длится без трансформации в течении многих культурных эр.

В отношении ограничений, касающихся только определенных классов общества, мы сталкиваемся с примитивной и в полной мере недвусмысленной обстановкой. Как и следовало ожидать, обойденные классы питают зависть к привилегиям элиты и готовы на все, дабы отделаться от собственной дополнительной доли лишения. В то время, когда это нереально, в данной культуры пускает корни устойчивая неудовлетворенность, которая может привести к страшным мятежам.

В случае если культура не в силах совладать с положением, в то время, когда удовлетворенность определенного числа ее представителей имеет собственной предпосылкой угнетение вторых, вероятно большинства, а это имеет место во всех современных культурах, то угнетенные понятным образом проникаются острой враждебностью к культуре, которую они поддерживают своим трудом, но к благам которой они причастны в через чур малой мере. Интериоризации культурных запретов при таких условиях ожидать от угнетенных не приходится, они, напротив, не расположены признавать эти запреты, стремятся уничтожить саму культуру, отменить при возможности самые ее предпосылки.

Враждебность этих классов культуре так очевидна, что благодаря ей теряется из виду более скрытная враждебность лучше обеспеченных публичных слоев. Нечего и сказать, что культура, оставляющая столь много участников неудовлетворенными и толкающая их на бунт, не имеет возможностей на долгое существование и не заслуживает его.

Мера интериоризации предписаний культуры – популярно и ненаучно выражаясь, нравственный уровень ее участников, – не единственное духовное благо, которое нужно принимать в расчет при оценке культуры. У нее имеется и второе достаток – творения и идеалы мастерства, другими словами виды удовлетворения, доставляемые теми и другими.

Мы через чур склонны причислять совершенства той либо другой культуры – другими словами ее оценку того, что нужно считать высшим и самоё престижным достижением – к ее психотерапевтическому достоянию. При первом приближении думается, словно бы этими совершенствами определяются удачи культуры; настоящая зависимость возможно, но, другой: совершенства формируются по окончании первых удач, которым содействует сотрудничество внутренних задатков с внешними событиями, и эти первые удачи фиксируются в совершенстве, кличущем к их повторению.

Удовлетворение, которое идеал дарит участникам культуры, имеет тем самым нарциссическую природу, оно покоится на гордос