Iii. а может, стану я огнем 10 страница

В то время, когда к нам прилетел Клифтон на своем практически новеньком «Руперте», старуху Мэдокса закрыли брезентом, закрепили колышками и оставили на приколе в том месте, где она была, – в одном из укромных уголков между гранитными отрогами к северо?востоку от Увейната. Неспешно ее занесло песком, и никто из нас не считал, что мы встретимся с ней опять. Она стала еще одной жертвой пустыни.

Через пара месяцев, в то время, когда мы пролетали в том месте, над северо?восточной равниной, мы не смогли различить кроме того никаких очертаний.

К тому времени у нас уже был самолет Клифтона, на десять лет моложе.

– Итак, вы шли к запрятанному самолету…

– Да. Четверо дней. Я покинул человека в Каире и возвратился в пустыню. Везде шла война.

Внезапно все разбились на «группы»: берманны раздельно, багнольды раздельно, Слатин?Паша сам по себе… Раньше они неоднократно выручали друг друга от смерти, а на данный момент разделились на лагеря.

Я шел к Увейнату. Я пришел в том направлении в 12 часов дня и влез в одну из пещер на плато. Над колодцем называющиеся Айн?Дуа.

* * *

– Караваджо вычисляет, словно бы знает, кто вы, – сообщила Хана.

Больной ничего не ответил.

– Он говорит, что вы не британец. Он трудился на британскую разведку в окрестностях Каира и мало в Италии. До тех пор пока его не схватили.

Моя семья знала Караваджо еще до войны. Он был вором. Он верил в «перемещение вещей». Понимаете, среди воров бывают коллекционеры, как среди исследователей (но таких вы ненавидите), как среди мужчин, коллекционирующих собственные амурные победы, – так и среди дам.

Но Караваджо не таковой. Он был через чур любопытным и щедрым, дабы преуспеть в собственной профессии.

Добрая половина из тех вещей, каковые он воровал, не доходила до дома. Он считает, что вы не британец.

Она замечает, как нормально он слушает то, что она говорит; думается, словно бы и не слушает вовсе. Снова где?то путешествует. Совершенно верно так же, как Дюк Эллингтон[73]погружен в собственные мысли, в то время, когда играется «Одиночество».

Она замолчала.

Он дошел до небольшого колодца называющиеся Айн?Дуа. Сняв с себя всю одежду, он смочил ее в колодце, позже сам окунулся в том направлении с головой. Четверо дней путешествия по пустыне измучили его.

Развесив одежду на горах, он полез дальше, по валунам, оставляя за спиной пустыню, которая тогда, в первой половине 40-ых годов XX века, была ареной сражений, и обнаженным вошел в темноту пещеры.

Его окружали привычные наскальные картинки, каковые он отыскал пара лет назад. Жирафы. Домашние животные.

Мужчина в нарядном головном уборе с поднятыми руками.

Пара фигур, по позам которых возможно точно выяснить пловцов. Берманн был прав, в то время, когда утверждал, что на этом месте плескалось старое озеро.

Он прошел дальше в холодную темноту, в Пещеру Пловцов, где покинул ее. Она все еще была в том месте. Она отползла в угол, хорошо закутавшись в парашютный шелк. Он давал слово ей возвратиться.

Он также предпочел бы погибнуть в пещере, в ее уединении, в окружении пловцов, застывших в наскальных картинках. Берманн как?то сказал ему, что в азиатских садах возможно наблюдать на гора, и будет казаться, что это вода, а если ты наблюдаешь на неподвижную поверхность озера, то она покажется жёсткой, как будто бы гор.

Кэтрин выросла среди садов, дыша их мокрыми тенями, для нее были привычными понятия «решетка, увитая зеленью» либо «корабельная роща». Ее страсть к пустыне была временной. Она полюбила ее неприступность из?за него, потому что желала осознать, из-за чего ему так прекрасно в уединении среди раскаленных песков.

Она постоянно любила ливень, ванну в клубах пара, влагу, медлительно обволакивающую ее, ей нравилось наполовину высунуться из окна в ту ночь в Каире, пропитаться дождем, а позже, не вытираясь, одеться, дабы все еще ощущать на себе эту влагу. Совершенно верно так же она обожала домашние традиции, классические стихи и учтивые церемонии. Ей была ненавистна идея погибнуть тут вот так, незаметно.

Нить, которая связывала ее с предками, была осязаема, тогда как он стер из памяти и собственный путь к настоящему, и откуда он ведет. И он удивлялся, как она имела возможность полюбить его, не обращая внимания на все его отрицательные качества и полную безымянность.

Она лежала на пояснице, в позе, обычной для захоронений в средние века.

Я подошел к ней, обнаженный, совсем как тогда, в нашей комнате в Южном Каире, я желал раздеть ее, я желал обожать ее.

Что страшного в том, что я делал? Разве ты не прощаешь все тем, кого обожаешь? Ты прощаешь эгоизм, желание, обман , пока ты – обстоятельство, мотив, цель… Ты можешь заниматься сексом с дамой, у которой сломана рука либо у которой лихорадка.

Она высасывала кровь из моей раны на руке, а я делал то же, в то время, когда у нее была менструация. Имеется слова в европейских языках, каковые не так?то на другие без утрат, к примеру фелхомалия . Оно похоже на могильный сумрак, по причине того, что свидетельствует близость между мертвыми и живыми.[74]

Я забрал ее на руки, нарушив ее тонкий саван и сон из парашютного шелка.

Я вынес ее на солнце. Оделся. Моя одежда высохла и стала ломкой от жары.

Я опять забрал ее на руки. Сделал для нее сиденье из собственных рук. В то время, когда мы вышли на песок, я развернул ее так, что она наблюдала назад, через мое плечо.

Она была весьма легкой. Я не забываю, как носил ее на руках по помещению, а она оплеталась около меня и была похожа на веер, принявший человеческое обличье, – руки расставлены в стороны, пальцы раскрыты, как у морской звезды.

Так мы шли к северо?восточной равнине, где был запрятан самолет. Я знал дорогу без карты. У меня на пояснице громоздилась канистра с горючим, которую я забрал с собой и нес целый путь от опрокинувшегося грузовика. По причине того, что три года назад без горючего мы были бессильны…

* * *

– А что произошло три года назад?

– Она была ранена. Во второй половине 30-ых годов двадцатого века. Ее супруг погиб при крушении самолета.

Он собирался совершить суицид, прихватив с собой на тот свет и нас обоих. В то время мы уже не были любовниками.

Думаю, слухи о отечественной связи каким?то образом дошли до него.

– Она была очень сильно ранена, и вы не могли забрать ее с собой?

– Да. Единственной возможностью спасти ее было покинуть ее в том месте и пойти одному за помощью.

* * *

В пещере, по окончании всех этих месяцев разлуки, гнева и одиночества, они снова были совместно, снова говорили на языке любви, отметая границы, каковые сами воздвигли между собой, повинуясь законам общества, в каковые ни один из них не верил.

Тогда в ботаническом саду она ударилась виском о столбик ворот в ярости и порыве решительности. Она была через чур горда, дабы быть тайной любовницей. В ее мире не предусматривалось места для лжи. Он повернулся и покачал пальцем:

– Я еще не скучаю по тебе.

– Будешь.

За время их разлуки он ожесточился и стал свободным. Он избегал ее общества. Не выносил ее спокойного вида, в то время, когда она наблюдала на него. Звонил им, говорил по телефону с ее мужем и слышал в трубке ее отдаленный хохот.

В ней было то особенное очарование, которое завлекало многих. За это он также ее обожал.

Но сейчас он уже ничему не доверял.

Он заподозрил, что у нее появился второй любовник. Любой ее жест казался ему обещанием. в один раз в холле она схватила Раунделла за лацканы пиджака и потрясла его, со хохотом говоря что?то наряду с этим, а тот пробормотал что?то в ответ.

Он смотрел за ними в течение двух дней, дабы убедиться, что между ними ничего нет.

Он больше не верил в ее нежности и последние ласки. Он допускал лишь два варианта: либо она с ним, либо нет. Она была не с ним.

Если она передавала ему бокал с напитком, он не принимал его. В случае если за обедом она показывала на вазу, в которой плавала лилия из Нила, он умышленно отворачивался. У нее появились новые хорошие приятели, в круг которых не входили ее супруг и он.

И он имел возможность растолковать, из-за чего, потому что прекрасно знал людскую природу: в случае если дама расстается с любовником, она почти никогда не бывает опять так же близка с мужем.

Он приобрел узкую папиросную бумагу и вклеил пара страниц в «Истории», в том направлении, где были описания войн, каковые его совсем не интересовали. Он записал все доводы, каковые она имела возможность иметь против него, пробуя быть объективным, взглянуть на себя со стороны, заметить себя ее глазами.

* * *

В последних числахАвгуста, именно перед войной, он отправился в последний раз на плато Гильф?эль?Кебир, дабы свернуть базисный лагерь. Ее супруг должен был забрать его. Мужчина, которого они оба обожали – перед тем, как полюбили друг друга.

Клифтон прилетел в Увейнат вовремя, совершенно верно в назначенный сутки. Шум его самолета нарушил покой затерянного оазиса. Он летел так низко, что воздушной волной срывало листья с акаций. «Мотылек» скользил над выемками и впадинами местности, а он стоял на вершине огромного камня, обозначенного синим брезентом.

После этого самолет устремился к почва, направляясь прямо на него, и упал, врезавшись носом в песок метрах в полусотне от камня.

Из?под шасси выбивалась голубая полоса дыма. Огня не было.

Видно, ее супруг обезумел. Решил покончить сходу со всем треугольником. Убить себя. Убить ее.

И убить его – или подмяв его (в случае если удастся) обломками самолета, или тем, что сейчас не было выхода из пустыни.

Но она не погибла. Он вытащил ее из самолета, из его мертвой хватки, из последних объятий законного супруга.

* * *

– Из-за чего ты так ненавидел меня? – шепчет она ему в Пещере Пловцов, превозмогая боль от ранений. У нее сломано запястье, раздроблены ребра. – Ты вел себя безобразно. Именно тогда Джеффри и начал подозревать тебя.

Я до сих пор ненавижу это в тебе – уходить от настоящей судьбы в пустыню либо бары.

– Ты же покинула меня в парке Гроппи.

– По причине того, что ты не желал меня.

– По причине того, что ты заявила, что это убьет твоего мужа. Так как вот, так и произошло.

– Сперва ты убил меня, ты убил во мне все. Поцелуй меня, пожалуйста. Хватит защищаться.

Поцелуй меня и назови меня по имени.

Их тела встретились, вместе с их запахами, в сумасшедшем жажде забраться под эту узкую оболочку плоти языком либо зубами, как словно бы они имели возможность в том месте ухватиться за темперамент, за норов и на протяжении слияния выдернуть его прочь из души партнера раз и окончательно.

на данный момент ее руки не посыпаны тальком, а бедра не намочены розовой водой.

– Ты думаешь, что ты борец с предрассудками, но это не верно. Ты от того, что не можешь иметь, либо находишь замену. В случае если тебе что?то не удается, ты отворачиваешься и переключаешься на второе занятие.

Ты неисправим. какое количество дам у тебя было? Я ушла от тебя, потому что осознала, что не смогу тебя поменять.

Время от времени ты стоял в помещении таковой негромкий, таковой спокойный и молчал, как словно бы самым громадным предательством по отношению к себе было немного открыть еще один лучик, еще один уголочек собственного характера.

Мы говорили в Пещере Пловцов. Мы были на расстоянии всего двух градусов широты от Куфры, которая имела возможность дать нам безопасность.

Он замолкает и протягивает руку. Караваджо кладет в чёрную ладонь пилюлю морфия, и она исчезает во рту больного.

* * *

Я пересек пересохшее озеро и отправился к оазису Куфра, сгорая днем от жары, а ночью замерзая от холода. Геродота я покинул с ней, в пещере. А через три года, в сорок втором, я нес ее тело на руках, как будто бы доспехи рыцаря, к запрятанному самолету.

* * *

В пустыне средства к выживанию запрятаны под почвой – пещеры троглодитов, вода, которая скрывается в растении, оружие, самолет. На долготе 25, широте 23 я начал копать, разгребая брезент, и неспешно из песка показался самолет Мэдокса. Это происходило ночью, но кроме того в холоде я покрывался позже.

Я забрал керосиновый фонарь, поднес его к ней и присел рядом. Двое любовников в пустыне – под звездным либо лунным светом, я уже не помню. Где?то на большом растоянии была война.

Самолет неспешно вырастал из песка. У меня не было еды, и я обессилел. Брезент был таким тяжелым, что я не имел возможности его выкопать и просто разрезал его.

Утром, поспав часа два, я забрал ее на руки и посадил в кабину. Я завел мотор, и тот огласил пустыню своим рокотом. Мы тронулись, а после этого заскользили в небо.

С опозданием в три года.

* * *

Он молчит. Глаза наблюдают в одну точку.

Он сейчас видит самолет. Медлительно, с упрочнением машина отрывается от почвы, мотор пропускает обороты, как иголка стежки. По окончании стольких дней молчания тяжело терпеть данный шум.

Из ее блузки вылезла ветка акации. Сухая веточка. Сухие косточки.

Он наблюдает вниз и видит, что горючее смочило его колени.

Как высоко он над почвой? Как низко он в небе?

Шасси чуть не задевает вершину пальмы, он направляет самолет вверх, горючее разливается по сиденью, ее тело соскальзывает. Искра от замыкания попадает на ветку на ее колене, и та загорается. Он перетаскивает любимую обратно на сиденье рядом с собой.

Позже толкает обеими руками фонарь кабины, но тот никак не поддается.

Начинает бить его, наконец разбивает, и огонь и горючее расплываются около. Как низко он в небе? Она съеживается – прутики акации, листья, ветви, каковые в то время, когда?то были руками, обвивавшими его.

Она медлительно исчезает.

Он ощущает на языке вкус морфия. В чёрных озерах его глаз отражается Караваджо. Он болтается вверх и вниз, как ведро в колодце.

Он ощущает, что его лицо в крови.

Он летит на прогнившем от старости самолете, брезентовая обшивка крыльев распарывается на ветру. Они – мертвецы. Как на большом растоянии была та пальма? И как давно это было?

Он пробует извлечь ноги из разлитого огня, но они тяжелые. Он никак неимеетвозможности вылезти. Он внезапно состарился.

Он устал жить без нее. Он неимеетвозможности забыться в ее объятиях и доверить ей защищать его сон. У него никого не осталось.

Он измучен не пустыней, а одиночеством.

Уже нет Мэдокса. Дама, которую он обожал, превратилась в ветви и листья, а через разбитое стекло фонаря в кабину заглядывает зияющая пасть неба пустыни.

Он проскальзывает в ремни пропитанного бензином парашюта и вываливается вниз, но ветер быстро швыряет его тело назад. Позже ноги ощущают необычную свободу, и он висит в воздухе, броский, как ангел, не зная, из-за чего, пока не осознаёт, что горит.

* * *

Хана слышит голоса в помещении британского больного и останавливается в коридоре, прислушиваясь.

– Ну, как?

– Превосходно!

– А сейчас я попытаюсь.

– А, великолепно!

– Это самое прекрасное из изобретений. – Хорошая находка, юный человек.

* * *

Войдя, она видит, что британский больной и Кип передают друг другу банку сгущенки. Британец подносит банку ко рту и высасывает густую жидкость. Его лицо сияет, а Кип думается раздраженным, в то время, когда сгущенка не у него.

Кип, посмотрев на Хану, наклоняется над его постелью, щелкая пальцами несколько раз, забирая, наконец, банку из обгоревших рук.

– Мы нашли еще одну линии, которая нас сближает. Мы, выясняется, оба любим сгущенку. Я постоянно брал ее с собой в моих путешествиях по Египту, он – в Индии.

– Вы в то время, когда?нибудь пробовали бутерброды со сгущенкой? – задаёт вопросы сапер. Хана переводит взор с одного на другого. Кип заглядывает вовнутрь банки.

– Я принесу еще одну, – говорит он и исчезает.

Хана наблюдает на больного.

– Мы с Кипом, как незаконнорожденные, – появились в одной стране, а местом жительства выбрали другую. Всю жизнь пробуем или возвратиться обратно, или уехать из собственной страны насовсем. Не смотря на то, что Кип этого на данный момент не осознаёт.

Вот исходя из этого мы так прекрасно ладим.

В кухне Кип пробивает несколько дырок в свежей банке со сгущенкой своим ножом, что, как ему думается, будет сейчас употребляться лишь в мирных целях, и бежит по лестнице в помещение британца.

– Вы, возможно, выросли не в Англии, а где?то еще, – говорит он. – Британцы так не выпивают сгущенку.

– Вы забываете, юный человек, что я совершил пара лет в пустыне. И всему обучился в том месте. Все, что было у меня серьёзного в жизни, случилось в том месте, в пустыне.

Он радуется Хане.

– Один кормит меня морфием, второй – сгущенкой. Мы можем создать сбалансированную диету! – Он поворачивается к Кипу. – Как продолжительно вы занимаетесь разминированием?

– Пять лет. Сперва нас обучали в Лондоне, позже отечественное саперное подразделение обезвреживало неразорвавшиеся бомбы. Позже я был в Италии.

– А кто вас обучал?

– Один британец в Вулвиче. Его вычисляли необычным.

– Такие учителя – самые лучшие. Это не лорд ли Суффолк? Кстати, а мисс Морден в том месте также была?

– Да.

Они говорят между собой, забыв, что Хана также находится тут. Но ей хочется услышать что?нибудь о его преподаватель. Как он обрисует его?

– Кип, а какой он был?

– Он занимался научными изучениями. Он был начальником экспериментального подразделения. С ним всегда были мисс Морден, его секретарша, и господин Фред Хартс, его водитель.

Мисс Морден записывала все, что он сказал, в то время, когда обезвреживал бомбу, а господин Хартс подавал необходимые инструменты. Он был прекрасным человеком.

Их именовали «святой троицей», они ни при каких обстоятельствах не расставались, так и погибли совместно. В одна тысяча почти тысячу сорок первом году. В Эрите.

* * *

Она наблюдает на сапера, что стоит, прислонившись к стенке, одной ногой подпирая ее. На лице не отражаются ни скорбь, ни какие конкретно?или иные эмоции.

Ей это прекрасно знакомо. Кое-какие пострадавшие умирали у нее на руках. Она не забывает, как в Анжиари она поднимала еще живых воинов, каковые были уже изъедены червями.

В Кортоне она давала последнюю сигарету молодому парнишке, у которого оторвало руки. И не было возможности расслабляться. Она делаласобственный дело, а все собственные эмоции запрятала глубоко.

И весьма легко было сойти с ума, став служанками войны, одетыми в желто?кремовые халаты с костяными пуговицами.

Она наблюдает на Кипа, упершегося затылком в стенке, и осознаёт, из-за чего его лицо ничего не высказывает. Ей это прекрасно знакомо.