Iii. а может, стану я огнем 4 страница

Она говорит в темноте, не видя лица собеседника, тень листвы покрывает его, как будто бы вуаль богатой дамы.

– Ты обожаешь дам, правда? Ты постоянно любил их.

– Отчего же «обожал»? Я и по сей день их обожаю.

– на данный момент такое думается неважным среди войны и всех этих кошмаров кругом.

Он кивает, и вуаль из листьев сбегает с его лица.

– Ты был похож на одного из тех живописцев на отечественной улице, каковые трудились по ночам, и лишь в их окнах горел свет всю ночь напролет. Либо на копателя червей – эти люди, привязав к лодыжкам ветхие кофейные банки и одев на голову шлем с фонарем, ходят по муниципальным паркам. не забываешь, как?то ты забрал меня в одно из таких мест, в кафе, где они реализовывают накопанных червей. «Это похоже на биржу», – сообщил ты.

В том месте цены на червей падали и росли – пять центов, десять центов… В том месте люди разорялись либо становились богачами. не забываешь?

– Да.

– Отправимся в дом, делается холодно.

– А ты знаешь, что великие воры рождаются с указательным и средним пальцами однообразной длины? Тогда им не приходится лезть глубоко в карман. Самое большее –полтора сантиметра!

Они идут по аллее к дому.

– Кто сделал это с тобой?

– Они позвали одну медсестру. Они пологали, что так будут более яркие ощущения. Они приковали мои запястья наручниками к ножкам стола.

В то время, когда отрезали громадные пальцы, мои кисти легко выскользнули из наручников, как во сне.

Но мужчина, что позвал медсестру, он был у них за старшего, он был еще тот гад… Рануччо Томмазони. А она была в том месте случайно, ничего обо мне не знала: ни кто я, ни откуда, ни того, что я имел возможность для того чтобы совершить.

Войдя в дом, они услышали крик британского больного. Забыв о Караваджо, Хана ринулась вверх по ступеням. Караваджо видел, как мелькали в темноте ее белые теннисные ботинки.

Крик наполнял коридоры. Караваджо зашел на кухню, отломил кусок хлеба и отправился вверх за Ханой. Крик стал еще более неистовым.

Войдя в помещение, Караваджо заметил, что британец уставился на собаку, а та стояла, как вкопанная, оглушенная его криком. Хана обернулась к Караваджо и улыбнулась.

– Я не видела псов уже сто лет. Ни одной за все время войны.

Она присела и обняла ее, вдыхая запах шерсти и горных луговых трав. Она подтолкнула собаку к Караваджо, что протянул ей кусок хлеба. Британец заметил Караваджо, и у него отвисла челюсть.

На секунду ему показалось, что собака, которую Хана прикрывала собственной спиной, внезапно превратилась в человека.

Караваджо забрал собаку на руки и вышел из помещения.

* * *

– Я поразмыслил, – сообщил британский больной, – что в данной комнате, должно быть, жил Полициано.[17]Возможно, вилла принадлежала ему. У той стенки был древний фонтан. Это известная помещение.

Они все планировали тут.

– Это был госпиталь, – негромко сообщила она. – А до этого – монастырь . А позже ко мне пришли войска.

– Думаю, это была вилла Брусколи. Полициано – протеже самого Лоренцо.[18]Я говорю приблизительно о 1483 годе. Во Флоренции, в церкви Святой Троицы висит картина, где изображена семья Медичи, а Полициано в красном плаще – на переднем замысле.

злодей и Гений в одном лице, что сам пробился в высшее общество.

Было уже за полночь, и у него опять наступил период бодрствования.

Она кроме того счастлива этому, ей легко нужно забыться и перенестись на данный момент куда?нибудь из этого, по причине того, что перед глазами все еще находились руки Караваджо с отрезанными пальцами. Караваджо, возможно, кормит бродячую собаку на кухне виллы Брусколи, если она вправду так именовалась.

– Жизнь тогда была полна кровавых распрей. политика и Кинжалы, треуголки, турнюры, накрахмаленные парики и чулки. Шелковые парики! Само собой разумеется, Савонарола[19]появился чуть позднее, и начались сожжения произведений искусства на кострах. Полициано перевел Гомера.

Он написал великую поэму о Симонетте Веспуччи.

Вам что?нибудь говорит это имя?

– Нет, – с ухмылкой ответила Хана.

– Ее портреты были развешаны по всей Флоренции. Она погибла от чахотки, в то время, когда ей было двадцать три года. Он сделал ее известной, написав «Стансы о турнире», а после этого Боттичелли[20]перенес кое-какие сюжеты на холст.

Леонардо[21]тоже писал картины на эти сюжеты. не сильный просматривал ежедневно лекции: по утрам два часа на латыни, а днем два часа на греческом. У него был приятель Пико делла Мирандола,[22]видный публичный деятель, но сумасброд, что внезапно перешел в лагерь Савонаролы.

«У меня было такое прозвище в юные годы. Пико .»

– Да, я уверен: эти стенки очень многое повидали. Данный фонтан в стенке. Тут бывали Пико, и Лоренцо, и Полициано, и юный Микеланджело.[23]Они держали в руках новый и старый мир .

В библиотеке тут хранились четыре последние книги Цицерона. Они открыли новые виды животных – жирафа, носорога, дронта. Тосканелли составил карты мира, основанные на рассказах купцов.

Они сидели тут, в данной комнате, спорили по ночам, а за ними безмолвно замечал Платон, вырезанный из мрамора.

И вот пришел Савонарола, и на улицах раздался его крик: «Покайтесь! Идет потоп!» И все было сметено – свободная воля, желание быть изысканным, слава, право поклоняться Платону, как Всевышнему. И по всей Италии запылали костры инквизиции – горели парики, книги, шкуры зверей, карты.

Через четыреста лет были вскрыты могилы. И что вы думаете? Кости Пико сохранились целыми, а кости Полициано раскрошились в пыль.

Британец перелистывал страницы собственной книги и просматривал записи на вклеенных страницах, она слушала – о великих картах и открытиях, каковые погибли в огне, о статуе Платона, которую также сожгли, ее мрамор расслаивался от жары, и большой лоб мудреца рассекали трещины мудрости, как правильные выстрелы в равнине, где на бугре, поросшем травой, стоял Полициано, ожидая собственной участи, и Пико, что в мыслях следил за всем этим из собственной последней обители, где он отыскал вечное блаженство и спасение души.

* * *

Караваджо налил собаке воды в миску. Ветхая дворняга, пережившая войну.

Он сел за стол с графином вина, что дали Хане монахи из монастыря. Это был дом Ханы, и он двигался в нем с опаской, стараясь ничего не задеть и не сломать. Он подмечал мелкие букетики полевых цветов, каковые она дарила себе и расставляла в помещениях.

Кроме того в заросшем саду он натыкался на мелкие квадратики выстриженной травы. Если бы он был помоложе, ему бы все это понравилось.

Но он уже не молод. Примечательно, что она думает о нем? С его ранами, утратой душевного равновесия, щетиной на щеках и седыми завитками на шее?

Он ни при каких обстоятельствах прежде не чувствовал собственного возраста. Другие становились старше, но лишь не он. Он ощущал, что ему не достаточно мудрости для собственного возраста.

Он присел, замечая, как выпивает собака, а позже, поднимаясь, неудобно схватился за стол, дабы не утратить равновесие, и нечаянно опрокинул графин с вином.

– Ну, тебя кличут Дэвид Караваджо, не так ли?

Они приковали его наручниками к толстым ножкам дубового стола. В какой?то момент он поднял его, как будто бы обнимая, кровь потоком хлестала из его левой кисти, и постарался бежать, но упал. Дама выронила из рук нож, отказываясь продолжать.

Ящик стола выдвинулся и упал ему на грудь, все содержимое вывалилось на пол, и он поразмыслил, что в том месте возможно пистолет, что пришелся бы ему на данный момент весьма кстати. Тогда Рануччо Томмазони дотянулся бритву и подошел к нему.

– Ага, значит, Караваджо?

Он был еще не до конца уверен.

В то время, когда он лежал под столом, кровь из кистей заливала его лицо. Он пришел в себя, скинул наручник с ножки стола, отбросил стул, дабы заглушить боль, а после этого согнулся налево, дабы скинуть второй наручник. Все заляпано кровью.

Его руки превратились в ненужные обрубки.

Позднее, в течение многих месяцев, он ловил себя на том, что наблюдает на громадные пальцы рук людей, как словно бы питает зависть к им. И по окончании данной зверской ампутации он начал ощущать собственный возраст, как словно бы в ту ночь, в то время, когда он был прикован наручниками к столу, в него влили раствор, что состарил его.

Он взглянуть на собаку, на стол, залитый вином. И отыскал в памяти: два охранника, дама, Томмазони и телефоны, каковые звонили и звонили, отрывая Томмазони от его занятия. Тогда ему приходилось отложить бритву, и, сказав едким шепотом: «Простите», – он хватал окровавленной рукой трубку и слушал.

Он полагал, что ничего не сообщил им, никого не выдал.

Но они отпустили его, так что, быть может, он совершил ошибку.

Он побрел по Виа ди Санто Спирито в одно местечко, адрес которого был глубоко запрятан в его памяти. Он прошел мимо церкви, выстроенной Брунеллески,[24]к библиотеке германского университета, где, он знал, будет ожидать собственный человек, что сможет оказать ему помощь. В этот самый момент внезапно до него дошло, из-за чего его отпустили.

Они будут смотреть за ним и выйдут на связных.

Он скоро свернул на боковую улицу и отправился, не оглядываясь. Он желал, дабы на улице на данный момент укладывали асфальт, дабы он имел возможность остановить кровь и подержать руки над котлом со смолой, дабы тёмный дым окутал их. Он дошел до моста Святой Троицы.

Его поразило, что никого нет около, не было перемещения. Стояла тишина. Раньше, в то время, когда он шел по тем улицам, запрятав руки в карманы, набухшие от крови, он видел большое количество танков и джипов.

Он сел на ровную балюстраду моста, после этого лег навзничь.

В этот самый момент раздался взрыв. Мост был заминирован. Его подбросило вверх, а после этого вниз, как словно бы наступил финиш света.

Он открыл глаза и заметил прямо перед собой огромную голову. Он сделал вдох, и его легкие наполнились водой.

Он осознал, что был в реке Арно, и в толще ее воды перед ним маячила чья?то бородатая голова. Он для чего?то попытался дотянуться до нее, но не смог. В реку вливался пламя.

В то время, когда он выплыл на поверхность, вся река была объята пламенем.

* * *

Вечером, в то время, когда он поведал, наконец, всю собственную историю Хане, она предположила:

– Они прекратили пытать тебя, по причине того, что пришли союзники. Немцы спешно удирали из города, взрывая за собой мосты.

– Не знаю. Возможно, я им что?то сообщил? Чья это была голова?

Тогда, в помещении, где меня пытали, всегда звонил телефон. Мой мучитель отрывался от меня, наступала тишина, все замирали, слушая, как он говорит с кем?то по телефону.

С кем он сказал? И чья это была голова?

– Они драпали, Дэвид.

* * *

Она открывает книгу «Последний из могикан» на последней, чистой странице и начинает писать.

На вилле показался еще один обитатель, которого кличут Дэвид Караваджо. Он приятель моего отца. Он мне постоянно нравился.

Он старше меня, думаю, ему лет сорок пять. Он уже не таковой, как раньше, утратил уверенность в себе. Необычно, но я ощущаю, что меня делает неравнодушной приятель моего отца.

Она закрывает книгу, спускается в библиотеку и прячет книгу на одной из верхних полок.

Британец уснул. Она слышала его тяжелое, прерывистое дыхание – он постоянно дышал ртом, в то время, когда дремал и в то время, когда бодрствовал. Она поднялась со стула, подошла к нему и с опаской извлекла из его рук, сложенных на груди, зажженную свечу.

Подойдя к окну, она задула ее, так, дабы дым вылетел в окно.

Ей не нравилось, в то время, когда он лежал в таковой позе, с зажженной свечой в руках, как будто бы мертвый, не подмечая, как воск стекал прямо на запястья. Казалось, что он уже приготовился к смертной казни, и это была главная репетиция с настоящими декорациями.

Она стояла у окна, схватив себя за волосы, как будто бы пробовала оторвать их. В темноте, даже в том случае, если вскрыть вену, кровь будет тёмной.

Ей внезапно захотелось вырваться из данной помещения. Ее охватило чувство клаустрофобии, беспокойство. Громадными шагами она прошла по коридору, спустилась по ступеням и была на террасе, после этого подняла голову и взглянула вверх, как бы стараясь различить в окне фигуру девушки, от которой она только что убежала.

Она возвратилась к дому, толкнула тяжелую, разбухшую от жидкости дверь и вошла в библиотеку.

В дальнем финише помещения сорвала доски с двустворчатых дверей и открыла их, впуская ночной прохладный воздушное пространство. Она не знала, где на данный момент Караваджо. По ночам он в большинстве случаев исчезал куда?нибудь, возвращаясь под утро.

И сейчас его нигде не было видно.

Резким рывком она стащила серую простыню, которой был накрыт рояль, и отправилась в второй угол помещения, волоча за собой простыню, как будто бы саван либо сеть с уловом.

Кругом темнота. Вдалеке послышались раскаты грома.

Она стояла перед роялем. Глядя прямо перед собой, она опустила руки на начала и клавиши играться, для начала лишь аккорды, понемногу вдыхая жизнь в инструмент. Она делала паузу по окончании каждого аккорда, встряхивая руки, как будто бы доставала их из воды, дабы взглянуть, что она поймала, после этого продолжала, составляя аккорды в мелодию – неторопливо, медлительно, еще медленнее.

Она наблюдала на клавиши и не сходу увидела, как двое мужчин в военной форме проскользнули через двустворчатую дверь, положили автоматы на край рояля и остановились перед ней. Звуки аккордов переполняли помещение.

Выбирая клавиши, нажимая босой ногой на бронзовую педаль, она игралась песню, которой научила ее мать. Тогда она тренировалась на кухонном столе, на стене, пока поднималась в собственную помещение, на спинке кровати, перед тем как заснуть. У них не было собственного пианино.

По воскресеньям она ходила в Публичный Центр и игралась в том месте, а всю неделю тренировалась дома. Мать рисовала ноты мелом на кухонном столе, а позже вытирала.

Не смотря на то, что она жила на вилле уже три месяца и видела, что тут имеется рояль, она в первый раз играла на нем. В Канаде, дабы пианино не рассохлось, вовнутрь ставили полный стакан воды, а через месяц вы открывали крышку и обнаруживали, что вода испарилась. Папа сказал ей, словно бы воду выпили гномы, каковые обожают пропустить глоток?второй, но не в барах, а лишь в пианино, роялях, клавикордах, клавесинах и фисгармониях.

Она ни при каких обстоятельствах не верила в это, но сперва считала, что воду выпивают мышки.

Ливневой дождь с грозой, наверное, снова пришел в равнину на всю ночь. Сверкнула молния, и в полосе света она заметила, что один из воинов был сикх.[25]Она прекратила играться, улыбнулась, почувствовав облегчение и удивление в один момент; вспышка молнии за их поясницами была таковой маленькой, что Хана увидела лишь тюрбан на его голове и влажные автоматы.

Верхнюю крышку от рояля уже давно сняли и применяли в качестве операционного стола, еще в то время, когда тут был госпиталь, исходя из этого они положили автоматы на край углубления для клавиатуры. Британский больной точно выяснил бы вид их оружия. Вот досада.

Ее окружали лишь чужестранцы. Ни одного настоящего итальянца. Амурная интрига на вилле. Что поразмыслил бы Полициано, заметив эту живую картину 1945 года: двое мужчин и дама за роялем, война практически закончена, на рояле лежат автоматы, каковые блещут мокрым блеском, в то время, когда в помещение заглядывает молния и скользит по их железной глади, а удары грома будоражат равнину каждые полминуты, сплетаясь со звуками рояля… «В то время, когда я приглашаю собственную сладенькую к чаю…»

– Вы понимаете слова?

Они не шелохнулись. Она прекратила играться аккорды и пустилась выстраивать сложные лабиринты, акробатические пирамиды из того, что осталось в памяти, перебивая джазовыми фрагментами простенькие фразы незатейливой мелодии.

В то время, когда я приглашаю собственную сладенькую к чаю,

Все юноши мне питают зависть к – друзья и чужие.

Исходя из этого мы ни при каких обстоятельствах

Не ходим парою в том направлении.

Где пялятся, и ерзают, и лезут на глаза,

В то время, когда я приглашаю собственную сладенькую к чаю.

Их одежда промокла полностью, но они, казалось, забыли об этом, слушая ее, замечая при вспышках молний, как ее руки двигаются по клавишам, заполняя помещение звуками, то помогая, то противодействуя грому. У нее было такое важное лицо, что они осознавали: она не тут, а где?то на большом растоянии, видит мать, которая отрывает полосу газеты, смачивает ее и стирает со стола нарисованные мелом ноты. А позже она шла на воскресное занятие в Публичный Центр, где играла на пианино, а ноги еще не добывали до педалей, если она сидела, исходя из этого она предпочитала играться стоя, нажимая ножкой в летней сандалии на педаль в такт метроному.

А сейчас тяжело было остановиться. Ей хотелось петь эту песню опять и опять. Перед ней поднимались места, куда они ходили с отцом, поляны в ландышах.

Она подняла голову и кивнула им в знак того, что на данный момент закончит играться.

Караваджо не находился наряду с этим. Возвратившись, он заметил на кухне Хану и двух солдат. Они делали бутерброды.

III. Быть может, стану я огнем

Италия волновалась последнюю средневековую войну в 1943 и 1944 годах.[26]Немало крови было пролито на данной почва, большое количество настрадалась она от опустошительных нашествий. Но по?прошлому разрывают ее на части чужие армейские орды. Грозно громоздящимся на скалистых высотах городам?крепостям, много повидавшим за собственную историю, начиная с восьмого века, было нужно опять испытать атаки и осады.

Среди развороченных скал шел нескончаемый поток раненых, кровоточили изрубленные виноградники, а в глубокой колее от танковых гусениц возможно было отыскать копьё свидетелей и окровавленный – топор катастрофы, разыгравшихся на данной многострадальной почва большое количество сотен лет назад. И без того везде – в Монтерчи, Нортоне, Урбино, Ареццо, Сансеполькро, Анжиари. И на побережьях.

Британцы, американцы, индусы, канадцы и австралийцы продвигались на север под тёмным небом, потемневшим от дыма взрывов. В то время, когда армии соединились у Сансеполькро, города, известного собственными арбалетами, некоторым воинам удалось раздобыть их, и по ночам они тайно пускали из них стрелы через стенки осажденного города. Генерал?генерал-фельдмаршал Кессельринг[27]всерьез подумывал о том, что нужно будет лить кипящее масло с зубчатых стен.

Ученые мужи из оксфордских колледжей, занимающиеся средневековьем, были разысканы, собраны и привезены ко мне, в Умбрию[28]. Их средний возраст был около шестидесяти, и, расквартированные вместе с воинами, они никак не могли привыкнуть к армейским командам и, услышав команду «Воздушное пространство!», стояли , забывая о том, что аэроплан уже давно изобретен и может нести опасность.

Далекие от настоящего мира, они жили в собственном, средневековом, принимая заглавия местностей и городов на этом театре боевых действий с позиций их художественной и исторической ценности. В Монтерчи, к примеру, их больше интресовало то, что в часовне, рядом с муниципальным кладбищем находится известная «Мадонна дель Парто» кисти Пьеро делла Франческа, чем то, что тут будет сражение.

На протяжении весенних дождей, в то время, когда, наконец, данный укрепленный город, ведущий собственную биографию с тринадцатого века, был забран, под высоким куполом церкви разместились на ночлег воины, и они дремали у кафедры из камня, в том месте, где изображен Геркулес, убивающий Гидру. У воинов были неприятности с водой, многие умирали от других болезней и тифа.

В готической церкви Ареццо, разглядывая в полевые бинокли фрески кисти Пьеро делла Франческа[29]на потолке, воины видели у персонажей лица обычных людей: царица Савская, разговаривающая с царем Соломоном, а рядом – мертвый Адам с веточкой древа познания Добра и Зла во рту. Через много лет царица осознает, что мост через Силоам был выстроен из ветвей этого священного дерева. Неизменно шли дожди и было холодно.

Во всем царил хаос, и лишь на этих полотнах все подчинялось вечным правилам: наказание, жертвоприношение и послушание. Восьмая армия форсировала реки, где были уничтожены мосты. в первых рядах шли саперы, каковые под постоянным огнем соперника спускались по веревочным лестницам к воде и переплывали реки либо переходили их вброд.

Бывало, что палатки и еду смывало водой, а кто?то рядом, обвязанный проводами, внезапно исчезал в брызгах от взрыва.

в один раз, переплыв реку, они пробовали выбраться из воды.

Вцепившись руками в вязкую илистую стенке скалистого берега, они повисли в том месте, хотя только одного – дабы ил затвердел и удержал их.

Прислонившись щекой к нечистому илу, юный сапер?сикх вспоминал лицо царицы Савской и воображал, что прикасается на данный момент к ее ласковой щеке. Лишь такое желание имело возможность согреть его в холодной воде. Он снял бы вуаль с ее волос и положил бы руку ей на грудь.

Ему также пришлось нелегко и безрадостно, как умному царю и провинившейся царице, которых он видел на фресках в Ареццо 14 дней назад.

Он висел над водой, вцепившись пальцами в нечистый, илистый берег. За ночи и дни войны, в то время, когда они делали распоряжения, они утратили собственную индивидуальность, это узкое понятие осталось жить лишь в книгах либо на фресках. И неизвестно, кому было тяжелее под куполом той церкви.

Он потянулся вперед, дабы прикоснуться к ее хрупкой шее.

Он влюбился в ее потупленный взор, взор дамы, которая в один раз познает святость мостов.

По ночам, лежа в гамаке, он протягивает вперед руки, не ожидая обещаний либо ответов, заключая временный контракт с той царицей, чье лицо было нарисовано на фреске, которое он неимеетвозможности забыть. А она забудет его и ни при каких обстоятельствах не отыщет в памяти о его существовании. Кто он для нее? Какой?то сикх, прилепившийся к веревочной лестнице и мокнущий под дождем, возводя мост, по которому пройдут войска.

Но он запомнил эту ее лицо и фреску.

И в то время, когда через месяц, вынеся все тяготы боев и оставшись в живых, батальоны вышли к Адриатике, заняв прибрежный город Каттолика, а инженерные подразделения очистили полосу берега от мин и воины смогли раздеться и выкупаться в море, сикх разыскал одного доктора наук, эксперта по истории средних столетий, что в то время, когда?то дружески отнесся к нему – и поделился американскими консервами, и в ответ на его доброту дал обещание продемонстрировать ему что-то увлекательное.

Сапер выкатил надел и трофейный мотоцикл на руку повязку мрачно?малинового цвета. Старик сел позади, прочно обхватив его за плечи, и они отправились в обратном направлении, через города Урбино, Анжиари, каковые казались на данный момент такими мирными и спокойными, на протяжении по извилистому гребню горной гряды, которая, как будто бы хребет, проходила по Италии с севера на юг, и спустились по ее западному склону до Ареццо. Площадь ночью была безлюдна.

Сапер поставил мотоцикл перед церковью. Он помог доктору наук слезть, собрал собственный оборудование, и они вошли в церковь. Тут было мрачно и холодно.

Звук его ботинок гулко отдавался в просторном зале. Он опять вдохнул дерева и запах камня. Он зажег осветительный патрон и подвесил блоки тали к колоннам над нефом, после этого выстрелом вогнал рым с продетой в него веревкой в древесную балку под потолком.

Доктор наук с удивлением следил за ним, иногда всматриваясь вверх, в темноту. Юный сапер обошел около старика, обвязал его веревкой около талии и по плечам, приладил к его груди мелкий зажженный патрон, а сам, грохоча ботинками, побежал по ступеням наверх, где был второй финиш веревки. Схватившись за веревку, он спрыгнул вниз, в темноту, наряду с этим старик взлетел вверх.

Сапер, коснувшись пола, начал медлительно натягивать веревку, так что доктор наук смог разглядывать фрески с расстояния менее метра. Осветительный патрон создавал около его головы сияние, подобное нимбу. Все еще держа н натягивая веревку, сапер медлительно шел вперед, пока доктор наук не был перед фреской «Бегство императора Максентия».

Через пять мин. он опустил доктора наук, позже зажег еще один патрон и сам встал вверх, под купол, к синеве нарисованного неба и золотым звездам, каковые запомнил раз и окончательно с того самого момента, в то время, когда встретился с ними в полевой бинокль. Посмотрев вниз, сапер заметил усталого доктора наук на скамейке. на данный момент он почувствовал не высоту, а глубину церковного строения, ее прозрачность, темноту и пустоту колодца.

Осветительный патрон брызгал искрами, как будто бы чудесная палочка. Он подтянулся к лицу собственной царицы, Царицы Печали, и, протянув коричневую руку, заметил, как она мелка на фоне ее огромной шеи.

* * *

Сикх устанавливает палатку в глубине сада, на том месте, где, по жёсткому убеждению Ханы, в то время, когда?то росла лаванда. Она отыскала в том месте сухие листья, растерла их в ладонях и выяснила по запаху, что это лаванда. Иногда, по окончании дождя, она слышит не сильный запах лаванды, исходящий от почвы.

Сперва он совсем не бывает в доме. Лишь проходит мимо, отправляясь по своим делам на обезвреживание очередной бомбы либо минного поля. Неизменно вежлив.

Легкий кивок головы. Хана наблюдает, как он моется над тазиком с дождевой водой, бережно поставленным на солнечные часы. Водопровод, что в мирное время употреблялся для полива грядок с рассадой, не работает.

Она видит обнаженное коричневое тело, в то время, когда он льет на себя воду. Днем ей заметны лишь его руки в военном рубахе с маленькими рукавами и автомат, с которым он не расстается кроме того на данный момент, в то время, когда боевые действия для них уже, думается, закончились.

Время от времени он принимает разные позы с автоматом, очевидно наслаждаясь собой: то мало опустит его, то развернёт локтем, повесив его на плечи. Почувствовав, что она следит за ним, сикх?сапер быстро оборачивается. Он еще не избавился от собственной бдительности, останавливается перед всем, что думается ему странным, зная, что женщина следит за ним, и как будто бы заявляя жителям виллы, что он обеспечит им безопасность.

Его самоуверенность действует успокаивающе не только на нее, но и на всех в этом доме, кроме того на Караваджо, не смотря на то, что дядюшка Дэвид довольно часто ворчит по поводу того, что сапер всегда напевает американские песенки из вестернов, каковые выучил за три года войны. Второй сапер, что показался тогда, в грозу, вместе с ним, Харди, расквартирован где?то ближе к городу, но она видела, что трудятся они совместно, время от времени заходят и сад со собственными миноискателями.

Собака привязалась к Караваджо. Юный сапер время от времени бегает с ней по аллее, но дальше этого его вежливость не идет. Он не кормит собаку, будучи уверенным, что она сама обязана отыскать себе пропитание.

В случае если у него появляется что?нибудь, он съедает это сам.

Ночью он время от времени спит у парапета, выходящего на равнину, заползая в палатку, лишь в то время, когда идет ливень.

Он, со своей стороны, видит, как Караваджо бродит по ночам, и несколько раз идет за ним на расстоянии. Но в один раз Караваджо останавливает его и говорит: «Не смотри за мной». Сикх начинает отрицать это, но пожилой мужчина успокаивает его, приложив руку к его губам, и он осознаёт, что Караваджо видел его и в позапрошлую ночь.

В любом случае, слежка была легко остатком привычек, которым его научила война. Совершенно верно таким же, как и желание на данный момент, к примеру, метко пальнуть из автомата по цели. Иногда он целится в шнобель скульптуры в саду либо в одного из коричневых ястребов, парящих в небе над равниной.

В душе он все еще мальчишка. Он с жадностью набрасывается на еду, а позже так же порывисто вскакивает, дабы почистить и убрать тарелку, разрешая себе лишь полчаса на завтрак.

Она замечала его за работой в саду, в то время, когда он шел со своим миноискателем между деревьями, с опаской и медлительно, как будто бы кот, подбирающийся к добыче. В то время, когда он выпивает чай, сидя наоборот нее за столом, она обращает внимание на загорелую кожу его запястья, на котором позвякивает узкий браслет – «кара».

Он ни при каких обстоятельствах не говорит об опасности, которая подстерегает его на каждом шагу. Иногда, услышав грохот взрыва, они с Караваджо выскакивают из дома, наряду с этим у нее замирает сердце от страха. Время от времени она подбегает к окну, подмечает, что Караваджо уже на улице, и совместно они видят сапера, что трудится на террасе, увитой зеленью.

Он через чур занят, дабы повернуться к ним, но знает, что они видят его, и просто машет им рукой в знак того, что с ним все в порядке.

в один раз Караваджо зашел в библиотеку и заметил сапера высоко под потолком, где в углу, над бордюром, он нашёл умело устроенную очередную мину?ловушку и уже перерезал проволочку взрывателя, – у Караваджо была опытная привычка сходу охватывать взором всю помещение, от пола до потолка, – а юный сапер, не сводя взора со бомбы, вытянул ладонь и щелкнул пальцами, останавливая Караваджо, давая предупреждение его об опасности и давая символ выйти из помещения.

Он все время что?то мурлычет либо насвистывает, в особенности в то время, когда лежит на парапете, глядя в небо на проплывающие тучи. «Кто это свистит?» – как?то задаёт вопросы британский больной. Он еще не знает, что у них появился еще один обитатель, и не видел его.

Сикх неизменно шумно входит на кажущуюся пустой виллу. Лишь он один из всех ее жителей носит военную форму. Рано утром он появляется из палатки, опрятный, ботинки начищены до блеска, тюрбан симметрично сидит на голове, пуговицы и пряжки сверкают, и отправляется на работу.

В то время, когда его миноискатель обнаруживает монету, юный сапер на время рад забыть об опасностях и звучно смеётся. Думается, он бессознательно наслаждается своим телом, собственной подтянутостью, в то время, когда наклоняется, дабы поднять упавший кусок хлеба, проводя по траве костяшками пальцев, либо в то время, когда рассеянно крутит своим автоматом, как будто бы огромной булавой, шагая в деревню по дороге, обсаженной кипарисами, дабы встретиться с другими саперами.

В компании, собравшейся на вилле, он думается временным гостем, как будто бы оторвавшаяся звезда на краю Галактики. Для него это похоже на отпуск по окончании войны, грязи, мостов и рек. Он входит в дом, в случае если лишь его приглашают, ощущая себя тут случайным гостем, как в ту ночь, в то время, когда, услышав робкие звуки рояля, он прошел по аллее под кипарисами и пробрался в библиотеку.

В ту ночь, в то время, когда была ужасная гроза, он зашел на виллу не из любопытства, дабы взглянуть, кто играется, а по причине того, что замечательно воображал, какая опасность угрожает пианисту. При отступлении немцы начиняли все около взрывчаткой, и музыкальные инструменты были любимым местом, где ставились так именуемые карандашные мины. Возвратившись к себе, ничего не подозревающая хозяйка открывала пианино, и ей отрывало кисти рук.

Либо пробовали заводить дедушкины высокие неожиданная вспышка – и напольные часы с грохотом разворачивала полстены и убивала всех, кто стоял рядом.