Iii. а может, стану я огнем 8 страница

– Поцелуй меня. Я так обожаю твои губы. Твои зубы.

И позднее, в то время, когда он повернулся к открытому входу в палатку, она звучно шепчет, но лишь сама слышит данный шепот: «Нужно задать вопрос Караваджо. Как?то папа сообщил мне, что Караваджо неизменно в кого?то влюблен. Не просто влюблен, а всегда умирает от любви. Неизменно не в себе. Неизменно радостен.

Кип!

Ты слышишь меня? Я так радостна с тобой. Я желаю постоянно быть с тобой».

* * *

Больше всего ей хотелось бы плыть с ним по реке. В плавании необходимо было выполнять определенные правила, практически как в огромном зале на балу. Но он по?второму принимал реки.

Он молчаливо входил в Моро, натягивал связку верёвок, привязанных к раскладному мосту, скрепленные болтами металлические панели скользили за ним в воду, как будто бы живое существо, а небо озарялось вспышками от взрывов, и кто?то рядом с ним тонул на самой середине реки.

И саперы опять ныряли в воду, дабы подхватить потерянные блоки, ловя и скрепляя их крюками, в воде и холодной грязи, под непрекращающимся огнем.

Ночами они стонали и кричали друг на друга, дабы не сойти с ума. Их одежда разбухала от холодной воды, а мост медлительно растягивался над их головами. А через два дня – новая река, новый мост.

Практически на каждой реке, которуюим приходилось форсировать, был уничтожен мост, как словно бы ее наименование было вытерто, как словно бы на небе не было звезд, а в зданиях – дверей.Iii. а может, стану я огнем 8 страница

Подразделения саперов входили в реку, обвязавшись канатами, тянули тросы на плечах, закручивали гаечными ключами промасленные болты, дабы меньше скрежетал металл, а позже по этим собранным мостам маршировали войска, проезжала техника, а саперы все еще находились внизу, в воде.

Исходя из этого довольно часто артобстрел либо бомбежка заставали их на середине реки. Взрывы освещали берега, заросшие тиной, раздирали на части железо и сталь, выбрасывали осколки на камни. И нет ничего, что могло обезопасисть их – река была похожа на узкий шелк, вспарываемый металлом.

Он все это пережил. И он знал, как скоро заснуть, в отличие от нее, у которой были собственные реки для воспоминаний.

Да, Караваджо сможет растолковать ей, как утонуть в любви. Кроме того как утонуть в осмотрительной любви.

– Кип, я желаю продемонстрировать тебе реку Скутаматта, – сообщила она. – Я желаю продемонстрировать тебе озеро Дымное. Дама, которую обожал мой папа, живет на озерах и плавает на каноэ лучше, чем управляет автомобилем. Мне не достаточно грома, что вырубает электричество.

Я желаю познакомить тебя с Кларой, королевой каноэ, последней, кто остался в отечественной семье. Мой папа пожертвовал ею для войны.

* * *

Хана не раздумывая, не останавливаясь, идет ночью к его палатке. Она прекрасно знает дорогу. Деревья просеивают через листву лунный свет, как словно бы она попала в лучи круглого зеркального шара в танцевальном зале.

Она влезает к нему в палатку, прикладывает ухо к его груди и слушает, как бьется его сердце, подобно тому, как он слушает тиканье часового механизма в мине.

Все дремлют, не считая нее.

IV. Южный Каир, 1930?1938

В течение сотен лет по окончании Геродота западный мир практически не проявлял интереса к пустыне. Это продолжается до начала двадцатого века. С 425 года до Рождества все европейцы отводят от нее взор.

Полное молчание.

Девятнадцатое столетие стало веком искателей рек. А после этого, в 1920?х годах, пришел запоздалый, но, казалось бы, весёлый и приятный постскриптум истории этого потаенного уголка земной суши. Исследователи?энтузиасты организовывали экспедиции на собственные индивидуальные средства, а после этого воображали результаты в Королевское географическое общество в Лондоне, в Кенсингтон?Гор.[52]Это были усталые люди, опаленные солнцем пустыни, каковые, как будто бы моряки Конрада,[53]чувствовали себя не в собственной тарелке в городских такси и не осознавали плоского юмора водителей автобусов.

Направляясь на очередное совещание участников Географического общества из пригородов в Найтсбридж,[54]они довольно часто теряются в поездах, не смогут отыскать билет, в мыслях путешествуя но ветхим картам, никогда не расстаются со собственными портфелями, где сохраняются их записи, планировавшие продолжительно и мучительно. Эти романтики неизведанных земель, находящиеся в собствености к национальностям и разным странам, едут в Лондон в шесть часов вечера, в то время, когда «все обычные люди» разъезжаются из Лондона по зданиям.

Но это именно то время, в то время, когда возможно уединиться. Прибыв в Кенсингтон?Гор и пообедав в «Лайонз Корнер Хаус», они входят в строение Географического общества и садятся где?нибудь на галерке в лекционном зале, рядом с огромным каноэ племени маори, еще раз просматривая собственные записи. А в восемь часов начинается обсуждение.

Тут просматривают лекции раз в 14 дней. Кто?то выступает, кто?то благодарит. В большинстве случаев последний оратор подтверждает либо определяет практическую значимость взятых результатов, время от времени делает мягкие критические замечания, но без развязности, без наглых слов и представляющегося неуместным пыла.

Все признают, что главные докладчики очень близки к фактам, а также о самых рискованных фирмах говорят нормально.

«Мое путешествие по Ливийской пустыне от Сокума на Средиземном море до Эль?Обейда в Судане проходило по одному из сухопутных дорог, что представляется увлекательным с географической точки зрения…»

Людей, каковые собрались в этом зале с дубовыми стенками, ни при каких обстоятельствах не интересует, сколько лет и средств ушло на подготовку, осуществление и финансирование той либо другой экспедиции. Несколько дней назад лектор привел факт исчезновения тридцати человек во льдах Антарктики. И о аналогичных же утратах от чрезмерной жары и песчаных бурь сообщалось без особенной помпы, достаточно сдержанно.

Все денежные затруднения и человеческие факторы остаются «за кадром», лежат по другую сторону принятых рамок и не подвергаются тут дискуссиям, по большей части касающимся поверхности Почвы, которая «представляется увлекательной с географической точки зрения».

«Вероятно ли применять в этом районе другие впадины, не считая обширно обсуждавшейся Вади?Райан, в связи с ирригацией либо мелиоративным дренажом дельты Нила?»

«Правда ли, что артезианские скважины в оазисах неспешно исчезают?»

«Где возможно искать загадочную Зерзуру?»

«Остались ли еще нетронутые изучениями „потерянные“ оазисы?»

«Где находятся черепаховые болота, о которых сообщается у Птолемея?»

Джон Белл, директор Университета изучений пустыни в Египте, задавал эти вопросы еще во второй половине 20-ых годов XX века. К 1930 году сообщения в газетах стали еще сдержаннее:

«Мне бы хотелось добавить пара слов по некоторым вопросам, поднятым в занимательном дискуссии доисторической географии оазиса Харга…»

К середине тридцатых годов Зерзура нашлась экспедицией графа Ладислава Алмаши.[55]

Во второй половине 30-ых годов двадцатого века великое десятилетие экспедиций в Ливийской пустыне завершилось, а данный громадный и безмолвный кусок почвы стал театром боевых действий.

* * *

Лежа в беседке из зелени над головой, обгоревший больной видит сцены из дальнего прошлого. Как будто бы рыцарь в Равенне, мраморное надгробие которого думается живым, практически прозрачным, а он наблюдает вдаль, приподнявшись на своем ложе из камня. Он видит долгожданный ливень в Африке, жизнь в Каире, ночи и тогдашние дни.

Хана сидит у его постели и путешествует вместе с ним, как будто бы преданный оруженосец.

* * *

В первой половине 30-ых годов двадцатого века мы начали картографировать солидную часть плато Гильф?эль?Кебир, не оставляя поиски затерянного оазиса, что именовался Зерзура. Город Акаций.

В отечественной группе, складывавшейся из европейцев?«пустынников», было пара человек. Джон Белл, что видел Гильф еще в 1917. Кемаль эль Дин. Багнольд, что отыскал южный путь к Песчаному Морю.

Мэдокс, одержимый изучениями пустыни. Его Высочество Васфи Бей. Фотограф Каспариус, геолог врач Кадар и Берманн.

Гильф?эль?Кебир – огромное плато, расстилающееся в Ливийской пустыне, «размером со Швейцарию», как обожал сказать Мэдокс, – было отечественным сердцем.

Плато медлительно и медлено понижалось к северу, а его откосы обрывались к западу и востоку. Оно выступало из пустыни в шестистах километрах к западу от Нила.

Древние египтяне, возможно, думали, что к западу от городов?оазисов уже нет ничего. В том месте мир для них кончался, по причине того, что в пустыне не было воды. Но на огромных просторах пустынь вас постоянно окружает забытая история.

Племена тебу и сенуси бродили в то время, когда?то тут, и у них были колодцы, местонахождение которых хранилось в тайне.

Ходили слухи о плодородных почвах, раскинувшихся где?то в недрах данной пустыни. Арабские писатели тринадцатого столетия упоминали о Зерзуре: «Оазис Мелких Птичек», «Город Акаций». В «Книге о затерянных сокровищах» («Китаб аль Кануш») Зерзуру именуют белым городом, «белым, как голубь».

взглянуть на карту Ливийской пустыни, и вы заметите имена этих исследователей. Кемаль эль Дин в 1925 году фактически один организовал первую современную громадную экспедицию. Багнольд в 1930–1932 годах.

Алмаши – Мэдокс в 1931–1937 годах. Именно севернее тропика Рака.[56]

в течении межвоенного периода мы были маленькой кучкой неутомимых исследователей, каковые составляли карты и совершали все новые и новые набега в пустыню. Мы планировали в Дахле либо Куфре,[57]как словно бы это были бары либо кафе.

Багнольд именовал нас «оазисным клубом». Мы не злились на него, по причине того, что отлично и в далеком прошлом знали друг друга, знали отечественные слабости и сильные стороны. И мы прощали Багнольду кое-какие вольности за то, что он так здорово обрисовал дюны:

«Складки гофрированного песка напоминают волнистую поверхность верхнего неба у собаки».

В этом был целый Багнольд, любознательность которого вынудила его кроме того вложить руку в пасть собаки.

* * *

1930 год. Отечественная первая экспедиция, в то время, когда мы двигались из Джагбуба на юг в пустыню, где еще оставались племена зувайя и маджабра. Семь дней до Эль?Таджа. Мэдокс, Берманн и еще четверо.

Пара верблюдов, собака и лошадь.

Мы стартовали, напутствуемые ветхой шуткой: «Песчаная буря в начале путешествия приносит успех».

За первый сутки мы прошли на юг около тридцати километров, перед тем как разбили лагерь. Утром уже в пять мы были на ногах, выбрались из палаток. Было через чур холодно.

Мы сели около костра, а за поясницами стояла темнота. Над нами висели последние звезды. До рассветбыло еще часа два.

Мы передавали друг другу чашки с горячим чаем, спасаясь от холода.

Рядом полусонные верблюды вяло жевали финики, прямо с косточками. Мы позавтракали и выпили еще по три стакана тёплого чая.

А через пара часов неизвестно откуда на нас налетела песчаная буря, нарушив прозрачную чистоту утра. Легкий освежающий ветерок неспешно усиливался. Мы взглянули под ноги и заметили, что поверхность пустыни изменяется.

Передайте мне книгу… вот тут. Вот как замечательно обрисовал такие бури Гассанейн Бей:

«Думается, что под почвой проложены паровые трубы с тысячами отверстий, через каковые вырываются тоненькие струйки дыма. Песок поднимается вверх вихревыми струйками. Ветер улучшается, и дюйм за дюймом вся почва преобразовывается в поток вихрей. Думается, что вся поверхность пустыни поднимается, подчиняясь какой?то внутренней силе.

Большие камешки больно ударяют о голени, колени, бедра. А небольшие песчинки забивают волосы и лицо.

Небо темнеет, практически ничего не видно, вся вселенная в песке».

Нам необходимо было двигаться. В этом – единственное спасение. Если вы останавливались, то преобразовывались в пленников песка, и он засыпал вас, как любой неподвижный предмет. Вы имели возможность провалиться сквозь землю окончательно. Такие бури длятся другой раз по пять часов. Позднее, в то время, когда у нас уже были грузовики, мы все равно не останавливались, а двигались , кроме того ничего не видя перед собой. Но хуже всего, в случае если песчаная буря пришла ночью.

в один раз севернее Куфры с нами такое произошло.

В три часа ночи. Ветер оторвал крюки, к каким были прикреплены палатки, и мы покатились вместе с палатками, погружаясь в песок, как будто бы тонущий корабль в воду, тяжелея, задыхаясь, пока нас не спас погонщик верблюдов.

За девять дней экспедиции мы пережили три бури. Мы заблудились и не смогли отыскать маленькие поселки, в которых собирались пополнить запасы продуктов. Лошадь провалилась сквозь землю. Три верблюда погибли.

В последние два дня у нас не осталось еды – лишь чай. Последними ниточками, связывающими нас с миром, были позвякивание закопченного чайника, стакан и длинная ложка, что передавали из рук в руки в утренней темноте. На третий сутки мы прекратили говорить между собой.

Все, что имело тогда значение, – это тепло костра и стакана коричневой жидкости.

По чистой случайности мы наткнулись в пустыне на город Эль?Тадж. Я шел по рынку, по улице, где реализовывали часы, а дальше – барометры, мимо палаток с винтовками, лотков, где реализовывали итальянский другие консервы и томатный соус из Бенгази,[58]миткаль из Египта, украшения из страусовых перьев, зубные доктора предлагали собственные услуги, а торговцы – книги. Мы все еще не могли сказать, любой из нас был загружён в собственный мир.

И в данный мир, новый для нас, мы входили медлительно, с большим трудом, как будто бы утопленники, возвратившиеся к судьбе. На главной площади Эль?Таджа мы уселись и ели баранину, рис, пироги «бадави», выпивали молоко со взбитым миндалем. Все это по окончании однообразных церемоний продолжительного ожидания трех чашек чая, приправленного мятой.

Как?то в первой половине 30-ых годов двадцатого века я путешествовал с караваном бедуинов, и мне заявили, что в пустыне имеется еще один исследователь. Им был Фенелон?Барнес, что составлял каталог окаменевших деревьев. Я отыскал его лагерь, но его самого в том месте не было – ушел в однодневную экспедицию.

Я вошел в его палатку и осмотрелся: связки карт, домашние фотографии, каковые он постоянно возил с собой, и другое.

Уже выходя, я увидел вверху зеркало, прикрепленное гвоздиками к стенке из шкур, в котором отражалась постель. В том месте, под одеялами, кто?то лежал, может, собака. Я откинул одеяло и заметил мелкую арабскую девочку, которая дремала в том месте, связанная.

* * *

К 1932 году Багнольд закончил собственные экспедиции, а Мэдокс и другие были разбросаны по всей пустыне. Кто искал пропавшую армию Камбиза,[59]кто – Зерзуру. 1932, 1933 и 1934 годы.

Мы не видели друг друга месяцами.

Лишь бедуины и мы в окрестностях Дороги Сорока Дней. Я видел многие племена пустыни. Это самые прекрасные люди, которых я в то время, когда?или встречал. Им было безразлично, какой мы национальности – немцы либо британцы, венгры либо африканцы. Скоро и нам это стало безразлично. Мне сделалось ненавистно самое понятие нации.

Постоянное осознавание, чувство собственной и чужой национальной принадлежности разрушает человека.

Мэдокс погиб лишь из?за этого.

Пустыню нельзя затребовать или завладеть ею – она как будто бы кусок ткани, уносимый ветрами, и его нельзя прижать и удержать камнями, и ему давали много названий еще задолго перед тем, как выстроили Кентербери,[60]задолго перед тем, как войны и перемирия прошли по Востоку и всей Европе. Эти караваны, эти необычные разобщенные культуры и ритуалы не покинули по окончании себя ничего, кроме того тлеющего уголька от костра.

Каждому из нас, кроме того тем, у кого в Европе были семьи и дети, хотелось скинуть с себя оболочку собственной национальности, как будто бы ненужное обмундирование. Это было священное место. Мы растворялись в нем. Лишь песок и огонь.

Мы покидали гавани оазисов.

Те места, куда приходила вода… Айн… Вир… Вади… Фоггара… Хоттара… Шадуф… Какие конкретно красивые заглавия, не идущие ни в какое сравнение с моим собственным именем. Стереть имена! Стереть национальности!

Это был дух пустыни, этому она учила нас.

Но все же были и такие, кто желал покинуть собственный след и увековечить собственный имя. В этом перeсохшем речном русле. Либо на этом бугре, покрытом большой песчаной галькой.

Небольшие всплески тщеславия на этом куске почвы, к северо?западу от Судана, южнее Киренаики. Фенелон?Барнес, к примеру, захотел, дабы открытые им ископаемые деревья носили его имя. Он кроме того желал назвать своим именем одно из племен и весь год вел переговоры. Но его обскакал Баухан, имя которого было присвоено определенному виду барханов.

Меня же не покидало желание стереть, стереть собственный имя и нацию, к которой я принадлежу.

К тому времени, как началась война, я провел в пустыне уже десять лет, и мне не воображало никакого труда проскальзывать через границы, не принадлежать никому, никакой нации.

1933 либо 1934? Я забыл, какой это был год. Мэдокс, Каспариус, Берманн, я, два водителя?суданца и повар.

Мы путешествуем уже в грузовиках марки «Форд?А» с древесными кузовами и в первый раз используем большие шины с малым давлением на землю. Они прекрасно идут по песку, но мы рискуем, потому что не знаем, как они поведут себя на острых скалах и камнях.

Мы выезжаем из Харги[61]22 марта. Мы с Берманном вычислили, что именно там, где видятся три высохших русла рек, о которых писал Вильямсон еще во второй половине 30-ых годов девятнадцатого века, и находится Зерзура.

На юго?западе от Гильф?эль?Кебира поднимаются три отдельных гранитных массива – Джебель?Аркану, Джебель?Увейнат и Джебель?Киссу.[62]Они находятся километрах в двадцати пяти друг от друга. В некоторых ущельях имеется вода, не смотря на то, что в колодцах Джебель?Аркану она неприятная, и выпивать ее возможно лишь при острой необходимости. Вильямсон писал, что Зерзура находится в том месте, где пересекаются русла трех рек, но не называл конкретного места, и это считалось выдумкой.

Не смотря на то, что кроме того один оазис с дождевой водой на этих возвышенностях, напоминающих формой кратер вулкана, имел возможность бы дать разгадку того, как Камбиз и его армия смогли пересечь такую пустыню, как отряды из племени сенуси имели возможность выполнять набеги на протяжении Великой войны, как могучие чернокожие люди с юга бродили тут, в то время, когда у них не было запасов воды и еды… Пустыня – мир, где цивилизация существовала столетиями, где сплетались и разбегались дорог и тысячи тропинок.

В Абу?Балласе мы находим кувшины в форме хороших греческих амфор. Геродот говорит о таких кувшинах.

* * *

В крепости Эль?Джоф мы с Берманном говорим со необычным стариком, похожим на змею. Мы сидим в каменном зале, где в то время, когда?то была библиотека великого шейха сенуси. Старик принадлежит к племени тебу, он проводник караванов и говорит по?арабски с выговором.

Позднее Берманн сообщит, цитируя Геродота: «Подобно ужасному крику летучих мышей».

Мы разговариваем с ним ночь и целый день, но он ничего нам не выдаст. Вероучение сенуси, их самая основная теория предписывает ни за что не раскрывать секреты пустыни инопланетянам.

В Вади?эль?Мелик нам на глаза попадаются птицы малоизвестного вида.

* * *

Пятого мая я забираюсь на гора и достигаю плато Увейнат иначе, новым маршрутом. Я оказываюсь в широкой равнине на месте бывшей реки, где растут акации.

* * *

Были времена, в то время, когда картографы предпочитали именовать открытые ими места не собственными именами, а именами собственных возлюбленных. Вот встречаешь в пустыне караван и купающуюся девушку, которая прикрывается узкой тканью из муслина… Какой?то старый арабский поэт заметил эту девушку, ее плечи, похожие на два голубиных крыла, и назвал оазис ее именем. На нее льется вода, она заворачивается в прозрачную ткань, а ветхий поэт замечает и, черпая воодушевление в этом зрелище, обрисовывает город Зерзуру.

Так человек в пустыне может попасть в историю, как будто бы в случайно найденный колодец, и в его затененной прохладе бороться с соблазном ни при каких обстоятельствах не покидать это укрытие. Моим самым громадным жаждой было остаться тут, среди акаций.

Я шел по земле, о которой не было возможности заявить, что тут не ступала нога человека; скорее напротив, я шел по земле, где за многие столетия перебывало столько людей, эти деревья видели столько событий – армии четырнадцатого века, караваны тебу, набеги сенуси в 1915 году. А между этими событиями тут ничего не было. В то время, когда продолжительно не случалось дождей, акации увядали, русла рек пересыхали… до тех пор пока вода опять не оказалась тут через пятьдесят либо сто лет.

исчезновения и Спорадические приходы, как легенды и слухи в истории.

В пустыне вода, как сокровище, ты несешь ее, как имя собственной возлюбленной, в ладонях, подносишь к губам… и выпиваешь вакуум… Дама в Каире выскальзывает из кровати и перегибается через окно, подставляя дождю собственный обнаженное белое тело…

* * *

Хана наклоняется вперед, ощущая, что он начинает бредить, замечая за ним, не говоря ни слова. Кто она, эта дама?

Край света не в том месте, где обозначены точки на картах, за каковые борются колонисты, расширяя собственные сферы влияния. С одной стороны – слуги, и рабы, и периоды власти, и переписка с Географическим обществом. С другой – белый человек в первый раз переходит через великую реку, в первый раз видит гору, которая стояла тут столетиями.

В то время, когда мы молоды, мы не наблюдаем в зеркало. Это приходит с возрастом, в то время, когда у тебя уже имеется имя, собственная история, интерес к тому, что твоя жизнь значит для будущего, что ты покинешь «миру и городу». Мы становимся тщеславными со претензиями и своими именами на право принимать во внимание первыми, иметь самую сильную армию, быть самым умным торговцем.

В то время, когда Нарцисс состарился, он настойчиво попросил изваять собственный портрет из камня.

А нам было Примечательно, что мы имели возможность означать в прошлом. Мы плыли в прошлое. Мы были молоды.

Мы знали, что деньги и власть – преходящие вещи.

Мы засыпали с книгой Геродота.

«По причине того, что города, каковые были великими раньше, на данный момент стали мелкими, а те, каковые числятся великими в мое время, были мелкими еще раньше… Счастье человека ни при каких обстоятельствах не ожидает на одном месте.»

* * *

Во второй половине 30-ых годов двадцатого века юный человек по имени Джеффри Клифтон встретил в Оксфорде приятеля, что поведал ему, чем мы занимаемся. Он связался со мной, на следующий сутки женился и через 14 дней прилетел с женой в Каир.

Дело в том, что нам приходилось путешествовать на громадные расстояния и исходя из этого требовался самолет. А Клифтон был богат, умел летать, и самое основное – у него был личный самолет. Модель «Мотылек».

Спортивная.

Так эта пара вошла в отечественный мир, где нас было четверо – принц Кемаль эль Дин, Белл, Алмаши и Мэдокс. Мы все были еще во власти завораживающего заглавия Гильф?эль?Кебир. Где?то в том месте, на Гильфе, пряталась Зерзура, чье наименование появляется в ветхих арабских хрониках еще в тринадцатом столетии.

Клифтон встретил нас в Эль?Джофе, к северу от Увейната. Он сидел в собственном двухместном самолете, а мы шли ему навстречу из базисного лагеря. Он поднялся в кабине и налил себе из фляжки.

Рядом сидела его супруга.

– Я назову это место «Деревенский клуб Вир Мессаха», – заявил он.

Я следил за дружелюбной неуверенностью, которая сквозила в лице его жены, за гривой ее волос, в то время, когда она стянула с головы кожаный шлем.

Они были молоды и чуть ли не годились нам в дети. Они вылезли из самолета и поздоровались с нами.

Это был 1936 год, начало отечественной истории…

Они спрыгнули с крыла «Мотылька». Клифтон подошел к нам, протягивая флягу, и мы попеременно отхлебнули теплый коньяк. Он был из тех, кто обожает церемонии.

Он назвал собственный самолет «Медвежонок Руперт».

Не думаю, дабы ему так уж очень сильно нравилась пустыня, но он испытывал благоговение перед отечественной сплоченной группой, участником которой также желал стать, – как разбитной студент?выпускник, испытывающий благоговейный трепет в праздничной тишине библиотек. Мы не ожидали, что он прибудет ко мне прямо с женой, но, как мне думается, отреагировали на это достаточно культурно. Она стояла в том месте, а песок оседал в гриве ее волос.

Как принимала нас эта юная пара? У каждого из нас к тому времени уже было имя в истории изучений пустыни. Мы уже написали много трудов о строении барханов и дюн, об новом и исчезновении появлении оазисов, о затерянной культуре пустынь.

Казалось, нас интересовало лишь то, что не покупалось и не продавалось, и это вряд ли было ясно во внешнем мире. Мы говорили о географических широтах либо о событии, которое случилось семьсот лет назад. Нас занимали теоремы изучений.

Очень любопытной считалась информация о том, что Абд?эль?Мелик?Ибрагим?эль?Зувайя, живший в оазисе Зук и разводивший верблюдов, первенствовалчеловеком среди этих племен, что знал понятие «фотография».

Клифтоны переживали последние дни собственного медового месяца. Они остались в лагере, а я отправился с проводником в Куфру, где совершил большое количество времени, пробуя проверить мои теории, каковые до тех пор пока держал в секрете от остальных. Через трое дней я возвратился в базисный лагерь в Эль?Джоф.

Мы сидели у костра. Клифтоны, Мэдокс, Белл и я. В случае если мало отклониться назад, ты пропадаешь в темноте. Кэтрин Клифтон начала что?то читать, и моя голова словно бы выкатилась из круга света, создаваемого пламенем.

Черты ее лица были хорошими. Ее родители, без сомнений, принадлежали к числу влиятельных и известных «законной» истории людей. Мне не нравилась поэзия, пока я не услышал, как эта дама просматривает стихи.

И тут, в пустыне, она решила отыскать в памяти собственные университетские годы и поведать нам о них, обрисовывая звезды, – как Адам ласково обучал собственную единственную даму, используя красивые сравнения.

…Нет, не напрасно

Глубокой ночью тысячи светил,

Никем не созерцаемые,

льют Сиянье дружное. Не полагай,

Что в случае если б вовсе не было людей,

Никто бы не дивился небесам,

Не восхвалял бы Господа. Равняется –

Мы дремлем ли, бодрствуем, – во всем, везде

Созданий бестелесных мириады,

Незримые для нас; они дела

Господни созерцают и Ему

И днем и ночью воздают хвалы.

Часто эхо из глубин дубрав,

С холмов отзывчивых доносит к нам

Праздничные звуки голосов

Небесных, прославляющих Творца, –

Отдельных либо слитых в дивный хор,

И оглашающих поочередно

Полночный воздушное пространство!..[63]

В ту ночь я влюбился в голос. Лишь в голос. Я ничего не желал слышать, не считая него. Я поднялся и отошел.

* * *

Я воображал ее ивой. Какой бы она была зимний период, в моем возрасте? Я наблюдал на нее – неизменно! – глазами Адама.

Я видел, как она неудобно вылезала из самолета, как наклонялась к огню, дабы подбросить ветку, как она выпивала из фляги, отставив локоть в мою сторону.

Через пара месяцев мы вальсировали совместно на одной из вечеринок в Каире. Не смотря на то, что она мало выпила, ее лицо оставалось неприступным. Кроме того на данный момент мне думается, что именно такое лицо раскрывало ее сущность, то самое лицо, которое было у нее тогда, в то время, когда мы оба чуть?чуть опьянели, но еще не стали любовниками.

Все эти долгие годы я пробовал разобраться, что она желала сообщить мне таким взором. Сперва мне казалось, словно бы это презрение. Сейчас я пологаю, что она изучала меня.

Она была неопытна, а во мне ее что?то удивляло. А я вел себя так, как в большинстве случаев веду себя в барах, но в этом случае не учел, что компания совсем вторая. Я забыл, что она моложе меня.

Она изучала меня. Так легко. А я смотрел за ее застывшим взором, как будто бы пробовал уловить момент, в то время, когда она выдаст себя.

Дайте мне карту, и я выстрою вам город. Дайте мне карандаш, и я нарисую вам помещение в Южном Каире, карты пустынь на стене. С нами всегда была пустыня.

Я просыпался, поднимал глаза и видел карту древних поселений на протяжении средиземноморского побережья – Газала, Тобрук, Мерса?Матрух, а к югу нарисованные карандашом пересохшие русла рек – вади – и окружающие их желтые тени, в каковые мы вторгались, пробуя затеряться в них.

«Моя задача пребывает в том, дабы коротко обрисовать пара экспедиций, предпринятых на плато Гильф?эль?Кебир. Врач Берманн мало позднее пригласит нас в пустыню в таком виде, в каком она существовала тысячи лет назад…»

Вот так начинал Мэдокс собственный доклад в Кенсингтон?Гор. Но в протоколах совещаний Географического общества вы не отыщете нарушения правил; в том месте не фиксируются амурные сцены. Отечественная помещение ни при каких обстоятельствах не покажется в подробных отчетах, требующих тщательного описания каждого холмика, каждого исторического события.

* * *

На улице в Каире, где продаются завезенные ко мне из?за границ экзотические живые существа, вас смогут не очень приятно поразить говорящие попугаи. Эти птицы лают и свистят в рядах, создавая шум, как будто бы на оживленном проспекте большого города. Я знал, какие конкретно племена привезли их в мелких клетках?паланкинах, каким шелковым методом либо верблюжьей тропой они прошли через пустыню.

Путешествие в сорок дней, по окончании того как птиц словят либо похитят, как будто бы цветы, в экваториальных садах и поместят в клетки, и они вступят в реку, имя которой – торговля. Это было похоже на средневековые смотрины невест.

Мы находились среди них. Я показывал ей город, что она не знала. Все было для нее новым.

Она забрала меня за запястье.

– Если бы я дала тебе собственную жизнь, ты бы не принял ее. Правда?

Жертвы Большого террора и репрессии 30-х годов XX века. Кадры из архива


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

  • Iii. а может, стану я огнем 2 страница

    Пыльные бури бывают трех видов. Вихрь. Столб. Стенки. В первом случае не видно горизонта. Во втором вас окружают «вальсирующие джинны». В третьем перед…

  • Iii. а может, стану я огнем 9 страница

    Я ничего не ответил. V. Кэтрин В то время, когда он в первый раз приснился ей, она застонала и проснулась. Уставившись на простыню, она сидела с открытым…

  • Барнаул, 2006 год, февраль 1 страница

    — Будь в тени! — В тени они будут искать прежде всего. — Тогда где необходимо быть? — На виду у всех. На солнце… Х/ф «Грабеж». «Волчий Клуб». Краткая…

  • Iii. а может, стану я огнем 10 страница

    В то время, когда к нам прилетел Клифтон на своем практически новеньком «Руперте», старуху Мэдокса закрыли брезентом, закрепили колышками и оставили на…

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: