Эквивалентность и смысл. денотативное и сигнификативное значения

Понятие «суть», которое определяется как «внутреннее логическое содержание, значение чего-либо, постигаемое разумом»1, представляется пара расплывчатым. В действительности, в нем суть определяется через такие понятия, как логическое содержание и значение. Еще в конце XIX в. математик и немецкий логик Г. Фреге, один из основоположников логической семантики, внес предложение различать понятия «смысл» и «значение».

В соответствии с его концепции, символ именует предмет и высказывает суть. Значение оказывается конкретно связано с называнием, обозначением предмета (денотата), а суть — с информацией о нем, знаниями о предмете, зафиксированными в данном имени. В противном случае говоря, значение оказывается связанным с количеством понятия, а суть — с его содержанием.

Так, символы подлунный мир, голубая планета, белый свет именуют одинаковый предмет — почву, т.е. имеют одно да и то же значение, но их смыслы разны, поскольку они информируют различные знания о предмете. Такие высказывания (символы), как П.И. Чайковский, создатель оперы «Евгений Онегин», великий русский композитор, хозяин домика в Клину и т.п., относятся к одному денотату (обозначают одно да и то же лицо), т.е. имеют одно да и то же денотативное значение (одинаковый единичный предмет). Но их смыслы разны, поскольку во втором высказыва-

Словарь русского. Т. 4. С. 160.

нии устанавливается сообщение с другим объектом (творчеством), в третьем объект относится к классу, а в четвертом снова устанавливается сообщение с другим объектом, но уже по линии посессивности. Время от времени термин значение дополняется определением денотативное, что подчеркивает функцию символа по называнию, обозначению предмета. Денотативное значение в этом случае может противопоставляться не смыслу, а сигнификативному значению символа. Различение денотативного смысла и значения (сигнификативного значения) усложняет прекрасно узнаваемый семантический треугольник Огдена—Ричардса, превращая его в трапецию:

Д — денотат (образ предмета настоящей действительности, о котором идет обращение в высказываниях), 3 (1, 2, 3, 4) — внешняя (фонетическая либо графическая) оболочка символа, ДЗ — денотативное значение (единое для всех высказываний), С (1, 2, 3, 4) — смыслы (разные во всех высказываниях).

Различие сигнификативного и денотативного значений замечательно иллюстрируют наблюдения Р. Барта. Проанализировав подписи «Злая собака», «С опаской: Сторожевая» собака «и собака», замеченные им на воротах усадеб в мелком городе в юго-западной части Франции, Барт говорит, что все они несут одно да и то же сообщение: Не входите (если не желаете быть укушенными)1.

Добавим, что эти высказывания соотносятся с одной и той же предметной обстановкой, которой нетрудно отыскать аналогию в другом социуме, в другой культуре. В русской действительности этим высказываниям имело возможность бы соответствовать узуальное «С опаской: злая собака». Но суть этих выражений, продолжает Барт, «заключен в их различии: Злая собака звучит враждебно, С опаской: собака! — человеколюбиво, Сторожевая собака выглядит как несложная констатация факта.

Так, в одном и том же сообщении читаются три выбора, три вида личной вовлеченности, три образа мыслей либо, в случае если угодно, три вида мнимого, три личины собственности»2. Барт делает обобщение, представляющееся очень ответственным и для теории перевода: «Лингвистика, занимающаяся одними только сообщениями, имела возможность бы тут сообщить только самые элементарные и тривиальные вещи»3.

1 Барт Р. Избранные работы. поэтика и Семиотика. М., 1989. С. 535.

2 В том месте же.

3 В том месте же.

Неопределенность понятия «суть» вынудила германского исследователя Г. Егера отказаться от него, заменив понятием «коммуникативная значимость текста».Егер разглядывает коммуникативную значимость как главную категорию, снабжающую коммуникативную эквивалентность при переводе. «Коммуникативная эквивалентность, — пишет он, — является отношениеммежду текстами, появляющееся в том случае, в то время, когда при переходе от исходного текста к результирующему тексту (т.е. при перекодировании), а при межъязыкового общения — при переходе от оригинала (текста на языке источника Тия) к тексту на языке перевода (Тпя) коммуникативная значимость остается сохраненной, т.е. инвариантной»1.Посредством понятия инварианта Егер придает анализу переводческой эквивалентности громадную научную строгость, поскольку сравнение текста оригинала с текстом перевода приобретает некую третью промежуточную величину, то необходимое неспециализированное в сопоставляемых объектах, на основании которого легче распознать их различия и сходства.

Коммуникативная значимость, согласно точки зрения Егера, опирается на функциональную значимость языковых знаков, которая предстает как совокупность функций отдельных знаков. Эти функции выясняются связанными с тремя уровнями взаимоотношений: семантическим (отношение символа к обозначаемой им действительности), синтаксическим (отношение знаков друг к другу в речевой последовательности) и прагматическим (отношение символа с применяющими их коммуникантами).

В условиях настоящей коммуникации эти отношения оказываются иерархически подчиненными друг другу. Семантический уровень подчиняет себе синтаксический, и оба они подчинены прагматическому. Так, семиотическая модель переводческой эквивалентности выстраивается на трех уровнях: прагматическом, семантическом, синтаксическом.

В пределах семантического значения Егер предлагает различать сигнификативноеи денотативноезначения, первое из которых выясняется связанным с содержанием понятия, а второе — с количеством2. Сигнификативое и денотативное значения оказываются подуровнями семантического уровня, располагаясь кроме этого в иерархической последовательности: «Для трансляционной лингвистики, — пишет Егер, — на первом замысле несомненно должно находиться сигнификативное значение, но учет денотативного значения кроме этого представляется значительным, по крайней мере в плане синонимики»3. Этот вывод очень ответствен для теории пере-

1 Егер Г. Коммуникативная и функциональная эквивалентность // Вопросы
теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 138.

2 См.: В том месте же. С. 141 — 142.

3 В том месте же. С. 143.

вода, поскольку часто переводчики, стремясь осознать сообщения и их предметную соотнесенность, т.е. денотативное значение, не уделяют должного внимания тому, какую данные о предмете несет в себе символ исходного текста, т.е. сигнификативному значению.

Но возвратимся к категории смысла, которая оказывается тождественной сигнификативному значению. Суть, отражая кое-какие признаки предметов и объективные свойства, есть категорией объективной и свойствен языковому символу неизменно. Но он «как бы занимает промежуточное положение между значением (т.е. предметом) и понятием, имеющим субъективный темперамент»1.

В настоящей практике переводчик сталкивается как раз с определенным понятием, т.е. с тем субъективным смыслом,что вкладывает в создаваемую комбинацию знаков создатель исходного речевого произведения. Барт именовал данный суть «личной вовлеченностью».

Анализ этих субъективных смыслов высказывания, не всегда успешный, неполный, а время от времени и вызывающий большие сомнения, возможно отыскать в литературоведческих работах, прежде всего в работах тех исследователей, каковые постарались применить в литературоведении семиотические способы. Переводчик пробует расшифровать субъективные смыслы исходного текста, оперируя неспециализированными, т.е. объективными смыслами знаков. Но его интерпретация кроме этого субъективна.

Она подчинена его собственному когнитивному опыту, его умению осознать частное, субъективное через неспециализированное и объективное. Как раз исходя из этого одинаковый текст возможно осознан различными людьми по-различному, исходя из этого же в практике художественного перевода множественные переводы одного и того же произведения — простое дело. По данной же причине одинаковый перевод может вызывать диаметрально противоположные оценки критиков.

Переводчик, расшифровывая смыслы комбинаций знаков исходного текста, каковые он принял за единицу ориентирования, совершает как минимум три семасиологических операции, следуя от знаков к значениям:

1) определяет предметную соотнесенность символа (денотатив
ное значение);

2) уясняет неспециализированную, объективную данные о предмете
(суть, сигнификативное значение);

3) пробует распознать субъективный суть символа, ту информа
цию о предмете, которую хотел сказать конкретный создатель
конкретного речевого произведения.

1 Новиков Л.А. Семантика русского. М., 1982. С. 17.

Сигнификативное значение (сигнификат) символа в лингвистике довольно часто отождествляют с логической категорией понятия.Понятие кроме этого содержит публично осознанную объективную данные о предмете либо явлении. Следовательно, нобходимо выделить такую когнитивную категорию, которая соответствовала бы знанию о предмете конкретного индивида, строящего конкретное высказывание в конкретном речевом акте, т.е. ту, которая и формирует субъективный суть высказывания. Такая когнитивная категория возможно выяснена как концепт.

§ 5. концепт и Понятие

Говоря о понятии, его содержании и объёме, о логических операциях, совершаемых над понятием, мы оперировали категорией понятия как универсальной, не принимая в расчет того, что в сознании каждого конкретного человека большая часть понятий имеют и личный количество, и собственное содержание. Такие индивидуализированные понятия, которыми оперирует в собственной познавательной деятельности любой индивид, в теории, выстроенной средствами русского, комфортно назвать заимствованным термином концепт.Понятие отличается от концепта как раз собственной универсальностью.

Его количество включает в себя все мыслимое множество объектов, подпадающее под его содержание, а содержание фиксирует главные, сущностные показатели объектов, которыми владел данному классу. содержание и Объём концепта зависят от личного когнитивного опыта индивида и во многом определяются условиями судьбы, культурой и т.п.

Так, концепт лопата у пятилетнего ребенка будет различаться от одноименного концепта у землекопа, при том что понятие, лежащее в базе концепта, будет приблизительно однообразным (функциональный показатель — дабы копать; конструктивный — ручка да и то, чем копают). Ю. Найда выводит четыре уровня свойства понимания: свойство детей, жизненный опыт и чей словарь ограничены, свойство невеждах людей, не обладающих письменной речью, свойство среднеобразованного человека, вольно осознающего как устную, так и письменную обращение, свойство эксперта осознавать сообщения в рамках собственной профессии1.

Приведем ставший хрестоматийным пример понятия снег, перекочевавший в работы по теории перевода из книги Ладо. Понятие снега как природного явления известно многим народам северного полушария. Отношение же к этому явлению различно. В русском языке в обыденном сознании это понятие определяется

1 См.: Найда Ю. К науке переводить // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 115.

как «жёсткие осадки , выпадающие из туч в виде белых звездообразных кристалликов либо хлопьев, воображающих собой скопление таких кристалликов»1. Особое определение этого понятия добавит уточняющие показатели о заглавии кристалликов (снежинки), о их форме (шестиугольные пластинки и шестилучевые звездочки), об условиях существования явления (при температуре воздуха ниже 0°С).

Французский словарь предложит более строгое определение neige — Eau congelee dans les hautes regions de l’atmosphere, et qui tombe en flocons blancs et legers (вода, замерзшая в верхних слоях воздуха, выпадающая в виде белых легких хлопьев). Кроме того при сравнении этих определений уже видны кое-какие различия в содержании данных понятий. В случае если же попросить дать определение снега эскимоса, для которого снег есть одной из главных сред обитания, то он приведет еще больше дифференцирующих показателей данного объекта.

Более того, говоря о снеге, покрывающем почву, он не пременно выделит подмножества объектов и выяснит их дифференциальные показатели.

Обитатель экваториальной Африки, не видевший снега, т.е. не имевший соответствующего ощущения, будет иметь о снеге лишь абстрактное представление, созданное в следствии прочтённого или услышанного. Его концепт снега будет быть похожим понятие с нулевым количеством, оно составит как бы безлюдный класс, за которым не будет находиться реально воображаемая реальность.

В противном случае говоря, та часть языковых картин мира, которая демонстрирует внешнее подобие, т.е. представляется симметричной, есть в действительности неэквивалентной. Эта неэквивалентность отражает оппозиционеров неспециализированного и частного в когнитивной деятельности человека, различных уровней абстракции. Она обусловлена тем, что любой этнос имеет собственное представление о мире, об неспециализированных явлениях культуры во всех ее четырех сферах (материальной, духовной, организационной и поведенческой).

Обращение тут идет не только о том, что в одной этнической культуре смогут отсутствовать кое-какие элементы, имеющиеся в второй культуре, но и о том, что отношение к тем либо иным объектам, существующим в общечеловеческой культуре, возможно разным. Эти объекты смогут приводить к разным ассоциациям, т.е. по-различному сопоставляться с культурным опытом народа. Возвратимся к понятию снега.

Для южан снег — экзотика, редкое явление природы, время от времени пугающее и раздражающее, в то время, когда снег реально выпадает и на некое время останавливает жизнь в городах. Одновременно с этим снег — это знак Рождества. Для народов более северной части снег —

1 Словарь русского. Т. 4. С. 164.

простое явление, ожидаемое (психотерапевтическая готовность) и до-статочно легко переносимое в определенные периоды года. Для народов Крайнего Севера снег представляет собой одно из баз-ных жизненных средств.

Во всех трех случаях снег воздействует на жизненный уклад и делается предметом разнообразных ассоциаций, но ассоциации эти в разных культурах в зависимости от климатических условий неизменно разны. В случае если у южан снег — это бедствие, то у северных народов — или нейтральное, или хорошее явление, которое во многом облегчает, а время от времени и выручает жизнь (по снегу раскрываются санные пути, разрешающие двигаться по непроходимым дорогам, в другие сезоны снег защищает почву от мороза, выручая урожай, а соответственно и человека от голода). Чем большее место занимает снег в культуре того либо иного народа, тем более широкой и вариативной оказывается лексико-семантическая область, которая связана с этим явлением.

Эти различия в значениях самый четко проступают как раз в переводе, в то время, когда мы стараемся как возможно правильнее передать какое-либо понятие средствами иного языка.

Постараюсь проиллюстрировать это теоретическое рассуждение о различии концепта и структуры понятия примером, конкретно затрагивающим область перевода.

Приведу фрагмент из романа французского писателя М. Па-нёля, уроженца Марселя, замечательно опытного юг Франции, Прованс, «Слава моего отца» (La gloire de mon pere). В этом фрагменте речь заходит о деде рассказчика, искусном каменотесе, с громадным почтением относившемся к работе ветхих мастеров. Представим сперва русский перевод:

«Когда выдавался у него вольный сутки — а это бывало раз пять либо шесть в году, — он вывозил всю семью пообедать на травке в полусотне метрах от Пон дю Гара.

До тех пор пока бабушка готовила еду, а дети барахтались в реке, дедушка поднимался на настил моста, что-то измерял, разглядывал какие-то стыки, делал какие-то чертежи в разрезе, гладил камни» (пер. П. Баккаретти).

«Des qu’il avait un jour de liberte — c’est-a-dire cinq ou six fois par an — il emmenait toute la famille dejeuner sur l’herbe, a cinquante metres du pont du Gard.

Pendant que ma grand-mere preparait le repas, et que les enfants pataugeaient dans la riviere, il montait sur les tabliers du monument, prenait des mesures, examinait des joints, relevait des coupes, caressait des pierres».

‘ Словарь русского. Т. 4. С. 164,

В первом высказывании мы видим «чужое» словосочетание Пон дю Гар, по форме очевидно имя собственное, которое, с позиций логики, должно обозначать единичный объект и заключать в себе, так, единичное (личное) понятие. Данной формой, т.е. транскрипцией, переводчик, француз, южанин, прекрасно опытный обрисовываемую реальность, именует объект, малоизвестный русскому читателю.

Концепт французского переводчика, которому известно, о каком объекте настоящей действительности идет обращение, т.е. в его личный концепт, облеченный в форму pont du Garrd, симметричен единичному понятию, сформировавшемуся во французской культуре и обозначенному этим именем. Но русский читатель, незнакомый ни с этим единичным объектом, ни с понятием, заключенным в форме Пон дю Гар, неимеетвозможности более либо менее четко вывести из этого имени какой-либо концепт об объекте, по крайней мере из той фразы, в которой оно появляется.

Его концепт не имеет ни ясного содержания, ни очерченного количества, его возможно выяснить только через понятие большого универсального класса — «что-то, около чего возможно обедать на травке». Это «что-то» возможно селением, сооружением, рекой, горой, рощей, площадью и т.п. Символ Пон дю Гар оказывается для русского читателя столь же малозначимым, как и имена Пер ла Шез, Вьё-пон, Дюран и пр.

Потребуется достаточно глубокое знакомство с французской культурой, дабы эти имена вправду «заговорили», наполнившись значением, как заговорило на данный момент и стало конкретно соотноситься с конкретным объектом — собором Парижской Божией матери — имя Нотр-Дам благодаря широко известному мюзиклу. А ведь еще каких-нибудь 50 лет тому назад кроме того начинавшие изучать французский язык школьники либо студенты, не успевшие пробраться во французскую культуру, время от времени калькировали это имя: отечественная женщина из Парижа.

Читатель, встретив имя Пон дю Гар, считает, что в будущем контекст растолкует значение непонятного имени. Так и случается, но не сходу. Следующая фраза текста кроме этого мало что проясняет.

Мы видим только, что дети плескались в реке и что рядом был какой-то мост. За теми двумя фразами, что мы привели выше, направляться текст:

«По окончании еды он садился на траву впереди семьи, расположившейся за ним полукругом наоборот этого многовекового монумента, и до вечера смотрел на него.

Вот из-за чего, кроме того тридцать лет спустя, его дочери и сыновья при одном упоминании о Пон дю Гаре закатывали глаза и протяжно вздыхали». Читатель уже может выстроить логическую цепочку Пон дю Гармостмноговековой памятникПон дю

Гар. Он определит, что Пон дю Гар — это древний мост. Но о ка-кой реке идет обращение и чем примечателен данный мост, ему останется малоизвестным.

Более того, прагматическая сторона высказывания кроме этого изменяется, стирается.

Русский читатель, стараясь расшиф-ровать значение экзотического имени, отвлекается от той задачи, которую, на мой взор, старается решить тут создатель — привести к симпатии к персонажу, что, будучи мастером собственного дела, с восхищением и таким трепетом относится к творению древних мастеров и пытается воспитать эти эмоции в собственных детях. Обратившись к французскому тексту, мы видим, что в словосочетании pont du Gard именем собственным есть слово Gard.

Все словосочетание возможно переведено конструкцией, где одно имя именует класс предметов, а другие — видовой показатель, обозначенный именем реки: мост через Гар. Но переводчик не идет этим, казалось бы, в полной мере логичным методом, а предпочи- тает транскрипцию словосочетания, придавая всему заключенному в нем понятию вид единичного, отражающего единичный объект. В действительности, переводчику хорошо как мы знаем, что pont du Gard — вправду единичный объект.

Это неповторимое сооружение, акведук через реку Гар, выстроенный еще древними римлянами в виде трех ярусов аркад, длиной 273 м и высотой 49 м. Французы именуют его только Pont du Gard, исходя из этого переводчик и транскрибирует это имя — Пон дю Гар, не вспоминая над тем, что имя, известное каждому французу, возможно неизвестно русскому. Необходимо учесть, что перевод, сделанный П. Баккаретти, имеет учебный темперамент и рекомендован в основном для французских студентов, изучающих русский язык, которым данное имя должно быть известно. Возможно, это и выяснило выбор переводчика.

Для русского же читателя обстановка выясняется другой. Кроме того в случае если из второй фразы он осознает, что Пон дю Гар — это мост, у него не появится концепта, отражающего неповторимое сооружение. Вероятнее он ограничится неспециализированным понятием «мост», воображая себе в один раз ди Гар как «один объект из класса мостов».

Более того, трансформацией грамматической формы множественного числа на единственное при передаче понятия, заключенного в слове les tabliers (платформы трех ярусов моста) — настил моста, он в еще большей степени закрепляет за единичным объектом понятие неспециализированного класса, лишая его уникальности.

Данный пример показывает различие между референтоми денотатом— теми самыми объектами настоящей действительности, каковые отражаются в понятиях. В действительности, в любом речевом произведении именуется посредством символа не класс предметов, а какой-либо конкретный предмет этого класса. В противном случае говоря, де-

нотативное значение выясняется не таким несложным (соотнесенность с предметом), как это думается на первый взгляд. Для различения классов конкретных предметов и предметов, о которых идет обращение в конкретном тексте, в лингвистике и применяют референт и термины.