Как же было все на самом деле? 2 страница

И данный наглый жидок настойчиво попросил на совещании Государственной думы запретить книгу великого Даля. Фракции от еврейских партий – яблока правых и Союза сил – поддержали требование Вульфа усилить жидофашизм в Российской Федерации и забрать под президента и защиту правительства жидов-кровососов, каковые добывали кровь из христианских детей. Дико, но факт.

Но, к раздражению жидов, 252 депутата из 385 присутствующих кроме того отказались голосовать по этому вопросу. А на выборах в государственную думу в декабре 2003 г. еврейские партии потерпели позорное поражение. Русский народ все же понемногу умнеет.

Анатолий Глазунов
(приложение к новому изданию работы В.И. Даля Записка о ритуальных убийства, М. 2007, издательство Русская мысль)

+ + +

От редакции РИ

В 2002 г. Государственной дума приняла Закон о противодействии экстремистской деятельности, что был устрожен в 2006 году, в то время, когда по инициативе участников президентской Общественной палаты раввина Б. главы и Лазара Столичной коллегии юристов Г. Резника начали кроме этого составлять перечни запрещенной литературы. Были возбуждены десятки уголовных дел против русских патриотов по ст. 282 (возбуждение неприязни или неприязни).

В Москве закрылись узнаваемые книготорговые точки по распространению патриотической литературы. Однако мы готовим к печати новое издание изучения В.И. Даля с приложениями (а также данной статьей А.Я.

Глазунова), потому что тема ритуальных убийств стала в Российской Федерации действительностью отечественных дней (Красноярское дело, Истринское дело) и мы не можем бездействовать. Само собой разумеется, в области распространения информации на данный момент лидирует довольно вольный интернет, но подготавливаются кроме этого карательные законы и по отношению к нему. Исходя из этого мы рекомендуем отечественным читателям скачивать из него как возможно больше информации и создавать электронные библиотеки.

И покупать отечественные книги, каковые смогут стать библиографической уникальностью.

Для справок: nikolay_rus45@mail.ru

[1] П. Мельников (Андрей Печерский). Критико-библиографический очерк. – Полн. Собр. Соч. В. Даля. Т. 1. СПб., 1897.

С. ХХХVII – XXXVIII.

[2] Гессен Ю. Кровавый Навет. М. 1912. С. 16-17.
[3] Писал ли В. И. Даль о кровавом навете? // Голос прошлого. СПб., 1914. № 1. С. 327-331. Записка о ритуальных убийствах (приписываемая В. И. Далю) и ее источники. СПб., 1914.

С. 1-31.
[4] Русский Архив. СПБ., 1910. Т. 2. № 8. С. 497.
[5] Записка о ритуальных убийствах…. С. 31.
[6] Даль В. И. Письма. 1913. Т. 2. С. 300 и Даль В. И. Письма. 1913. Т. 3. С. 225.
[7] Из бумаг В. М. Лазаревского: 1. Мое знакомство с Далем, 2. Переписка с Далем // Русский Архив. 1894. № 8. С. 549.
[8] Мельников П. И. Критико-биографический очерк. С. LIV.
[9] В том месте же. С. LV.

САРАТОВСКОЕ ДЕЛО 1853 г.

Член Госдумы Г. Г. Замысловский

(«Умученные от жидов»)
Харьков. 1911 г.

Брошюра Умученные от жидов Г.Г. Замысловского, которую мы перепечатываем, была издана в Харькове в 1911 г., сходу став библиографической уникальностью. На сегодня она не утратила собственной публично-научной ценности.

В ней детально описывается один из безспорных, судебно доказанных случаев хасидских ритуальных убийств, в то время, когда виновные были изобличены и были заслужено наказаны.

Замысловский Г. Г. Служил прокурором Виленского суда, а после этого Виленской судебной палаты. Стал в III Думу от Виленской губернии. В Думе был старшим товарищем секретаря и участником президиума.

С 1912 г. член IV Госдумы. Входил в основной совет «Альянса русского народа» (1905-1917 гг.). На суде по делу Бейлиса (1913 г.) был поверенным гражданской истицы — матери Андрюши Ющинского. – Ред. РИ

ГЛАВА I

В первых числах Декабря 1852 года в г. Саратове сын цехового Шерстобитова, Феофан 10 лет, ушел утром в школу, а к себе не возвращался. В январе 1853 г. кроме этого загадочно и провалился сквозь землю в том же Саратове второй мальчик – 11-летний сын национального крестьянина, Михаил Маслов.

Но предлогу их исчезновения саратовскою «градскою» полициею было произведено «расследование», которое «ничего не нашло» и делу, казалось, суждено было подвергнуться забвению так, как «остались безгласными» случаи исчезновения мальчиков в той же местности за предшествующие годы.

Только потом, в то время, когда события развернулись обширно и грозно, о незаконных действиях самой «градской» полициею г. Саратова было произведено особенное расследование, которое открыло так много, что этими открытиями совсем исключается возможность удивляться, из-за чего сама градская полиция раскрывала раньше так мало дел.

4 марта 1853 года совсем случайно, на Волге, неподалеку от берега, был обнаружено тело Маслова, а через некое время, в то время, когда Волга уже вскрылась, на Беклемишевом острове, против Саратова, в тальнике, также случайно – нашли труп Шерстобитова. Стоило этим трупам лежать на аршин правее либо на аршин левее – и половодье, по всей видимости, совсем бы стёрло с лица земли следы правонарушения.

Показатели насильственной смерти обоих мальчиков были несомненны. У Маслова а голове нашли две раны – одна нанесенная тупым, вторая – острым оружием. На шее рубцы и вдавление от шерстяного кушака.

На нравом плече часть кожи вырезана кругообразно. Ясные следы обрезания. На ногах и руках светло синий пятна.

Доктор, создававший вскрытие, определил, что смерть последовала от удара тупым орудием по голове – так сильного, что теменная и височная кости дали трещину от одного уха до другого. Затем удара, но еще до наступления смерти, шею мальчика давили кушаком. Обрезание, соответствующее иудейскому обряду, и вырезание кожи на плече учинены при жизни, но незадолго до смерти.

светло синий пятна на ногах и руках – либо от тугих перевязок, либо от того, что мальчика весьма прочно держали руками – также незадолго до смерти.

Труп Шерстобитова успел сгнить так, что изучить повреждения на его теле уже не представилось вероятным – но следы произведенного и над ним обрезания, соответствующего иудейскому обряду – были установлены в полной мере определенно. На виске найдено громадное красно-багряное пятно, а большой кровоподтек, ему соответствовавший, свидетельствовал о прижизненном его происхождении и о том, что мощный удар, нанесенный по виску, если не повлек смерти ребенка, то, по крайней мере, ошеломил и лишил сознания.

В случае если, но, результаты судебно-вскрытия и медицинского осмотра Шерстобитова страдали невольно пробелами, то следственный материал обогатился двумя очень серьёзными находками, появлявшимися около трупа – это были: солдатская фуражка, но, без номера, и солдатские же подтяжки, сцепленные петля в петлю, помогавшие, по-видимому, для переноса на них трупа, не смотря на то, что есть вероятность, что Шерстобитов был этими подтяжками задушен так, как Маслов, также взявший мощный удар по голове, был удавлен кушаком. Быть может, само собой разумеется, в виде предложения, и то и другое, другими словами, что подтяжки были и орудием и орудием удушения последующего переноса трупа.

Потом, установлено еще одно, очень характерное событие. Ногти на ногах и руках Шерстобитова были обрезаны «впредь до мякоти», – из дела видно, что эта же особенность была увидена на трупе четырехлетнего мальчика Федора Емельянова, вскрытие которого в свое время (известное Велижское дело 1823 г.), дало полную картину ритуального убийства.

Разумеется, отысканные одно за вторым мертвые тела ни в чем не повинных детей, замученных, оскверненных, покалеченных, кинутых как падаль, должны были привести к сильному возбуждению среди местных жителей. Отделываться расследованиями ничего не обнаруживающей муниципальный полиции больше не было возможности, и губернатор возложил следствие на особенного государственного служащего Волохова, которого скоро поменял следователь, намерено отправленный из Санкт-Петербурга – надворный советник Дурново.

Необычайной энергии, мастерству, полной неподкупности этого деятеля, и помогавшего ему жандармского офицера Языкова и обязано своим раскрытием одно из занимательнейших и страшнейших судебных дел русской летописи.

Но уже и Волохов отыскал кончик от того клубка, что был позже распутан с таким мастерством. Он обратил тщательное внимание на мальчика Степана Канина, что был вместе с Масловым перед исчезновением последнего.

Канин продемонстрировал, что его и Маслова какой-то человек в дубленом, желтого цвета тулупе, позвал на Волгу помогать в переноске аспидных досок, посулив по пятаку за доску. Они отправились, но по дороге Канин одумался, не захотел идти дальше и возвратился к себе, а Маслов отправился к берегу и больше не возвращался.

Тогда Волохов начал предъявлять Канину живущих в Саратове иудеев, коих, по-видимому, было в то время не особенно большое количество: до циркуляра, отменяющего закон о линии оседлости, еще не додумались, не смотря на то, что иудейское влияние среди административных сфер, в особенности петербургских, было уже и тогда весьма сильным.

Главным рассадником саратовских жидов был, очень нежданно, местный гарнизонный батальон, об изумительных порядках которого, равно как и о злоупотреблениях «градской» саратовской полиции, была произведено особенное расследование, параллельно со следствием об убийствах Шерстобитова и Маслова.

Беспорядки эти заключались в очень не сильный надзоре за нижними чинами – правильнее – в полном отсутствии надзора. Нижние чины батальона, живя в большом числе на частных квартирах, не только свободно разгуливали в любое время по городу, но кроме того отлучались самовольно с дежурств и караулов – события, выяснившиеся при следующем ходе событий и для оценки их очень значительные. Жидов в батальоне было 44.

Всех их, в числе вторых иудеев, создававший следствие Волохов предъявил мальчику Канину.

Нужно подметить, что сейчас был отыскан лишь труп Маслова, не смотря на то, что пропавшего позднее, а труп пропавшего раньше Шерстобитова, с валявшейся около него солдатской фуражкой, найден еще не был. Так, следственная власть, имея основание заподозрить в убийстве кого-либо из иудейской среды (благодаря факта обрезания Маслова), никакими указаниями, что в убийстве замешаны воины-иудеи, еще не обладало.

Мальчик Канин из предъявленных ему иудеев по большому счету и солдат-иудеев в частности, признал воина Михеля Шлифермана, заявив: «он – ровно тот, кто сманил». Потом, на одном из передопросов, Канин выразился еще категоричнее, сообщив Шлиферману: «это ты увел Мишу».

Итак, с одной стороны, по убийству Маслова, которое совершено позднее, но подверглось расследованию раньше, свидетель, в добросовестности которого нельзя сомневаться, прямо указал на воина-иудея, как на одного из виновных, а иначе, уже затем показания обнаружились несомненные, чисто объективные эти, что виновный либо виновные в первом убийстве, Шерстобитова, вышли из среды: 1) иудейской (факт обрезания Шерстобитова) и 2) солдатской (подтяжки и фуражка, появлявшиеся около трупа).

Михель Шлиферман, учинив полное запирательство, но не имел возможности отрицать, что, будучи по ремеслу цирюльником, именно он совершал обыкновенно у саратовских иудеев обряд обрезания младенцев.

В то время, когда Канин опознал Шлифермана, конечно появился вопрос о дубленом желтого цвета тулупе, в котором, по словам мальчика, был человек, «сманивший Мишу». Сперва поиски были бесплодны, но после этого нашелся свидетель, удостоверивший, что видел, как в таком тулупе приходил на квартиру Шлифермана второй солдат-иудей, служащий сторожем в иудейской молельне.

У этого сторожа, воина инвалидной команды Янкеля Бермана, произвели обыск и, вправду, нашли тулуп, по приметам подходящий к описанию, сделанному Каниным.

Дабы закончить эту часть изложения, направляться еще добавить, что когда был обнаружено тело Маслова, на следующий же сутки в полицию добровольно явился некоторый Авксентий Локотков, бродяга-ребёнок, ночевавший где попало, без копейки денег – и объявил, что это он совершил убийство. Локоткова препроводили к следователю Волохову, что удостоверился, что рассказ явившегося с повинной бродяги о том, как он убивал, совсем немыслим. Но, и Локотков уже от собственного дознания отказался, заявив Волохову, что сказал все это в полиции спьяна, а пришел в том направлении вследствие того что не имел ни пристанища, ни денег.

Однако, он был предъявлен Канину, что заявил, что это не тот человек, что увел Маслова. Тогда Волохов отослал Локоткова обратно в полицию, где его покинули под арестом «за бесписьменность». На начальное показание его, разумеется, посмотрели, как на не заслуживающую внимания болтовню пьяного бродяги – и только потом стало известно, что болтовня эта была не столь вздорной и беспричинной, как казалось.

Этим и закончилась, повторяю, первая стадия дела – действия полиции и Волохова до приезда Дурново. До настоящего раскрытия правонарушения было еще весьма на большом растоянии, но путь намечался достаточно четко.

Несомненные следы обрезания на трупах и опознание для того чтобы иудея, что именно совершал обрезания своим единоверцам.

Показатели ритуального убийства и сообщение этого иудея с другим, именно сторожем иудейской молельни.

Солдатское звание заподозренного в причинении смерти Маслову – и солдатская фуражка около полусгнившего тела Шерстобитова.

Еще ничего в полной мере определенного, но совпадения, каковые уже весьма тяжело растолковать случаем.

Потом, в то время, когда уже производилось расследование о саратовской муниципальный полиции, отцы убитых мальчиков, Шерстобитов и Маслов, удостоверили, что сходу срочно по окончании исчезновения их сыновей, задолго до обнаруженья трупов, они заявили подозрение на жидов и настаивали, «каждый день просили», по выражению потерпевших, дабы в еврейских помещениях – повторяю, немногочисленных – были произведены обыски. Но полиция настойчиво «подозрение это отводила», ни одного обыска тогда не произвела, а Шерстобитова, к примеру, уверяли, что его сын «возможно, где-нибудь замерз, по причине того, что был шалуном».

ГЛАВА II

В числе рядовых саратовского гарнизонного батальона был крестьянин Антон Богданов, черта которого представляется еще более отрицательной, чем Локоткова. Вместе с матерью, бежавшей от помещика, он продолжительно вел бродячий образ судьбы, подобно Локоткову. В рекруты был сдан за плохое поведение.

На военной работе не исправился, отличаясь, по удостоверению руководства, пьянством и буйством.

Происходя из Витебской губернии, с детства привык к польской и иудейской среде, а потому, по словам вторых солдат, «с русскими был русский, с поляками поляк, с жидами жид». В вещах его нашли парик и подвязную бороду.

На первой семь дней Великого поста 1853 года Богданов явился в «Петербургскую» гостиницу г. Саратова и в том месте, в пьяном виде начал буянить, шуметь, кричать, бить посуду.

Так как о «Петербургской» гостинице будет дальше большое количество бесед, то надлежит сейчас же подчернуть, что содержателем ее состоял германский колонист Гильгенберг, что под строением гостиницы было особенное подвальное помещение, а во дворе – флигель, где жил с семьею пожилой зажиточный иудей Янкель Юшкевичер, по ремеслу меховщик. Поселился он в Саратове в далеком прошлом, еще с 1827 года, само собой разумеется, не имея на это ни мельчайшего права. Пара раз, как водится, «появлялась переписка» о его выселении, но «оканчивалась ничем».

Поднявший скандал Богданов внезапно начал потребовать, дабы этого Юшкевичера позвали в отель: пускай, дескать, заплатит за ту посуду, которую он, Богданов, побил.

Не обращая внимания на дикость таковой фантазии, гостиничные служащие дали знать об этом на квартиру Юшкевичера, откуда, за отсутствием самого Янкеля, в отель срочно пришел его сын, Файвиш. Богданов, но, не унимался: он полез на Файвиша с кулаками и объявил, что не платит сам вовсе не по неимению денег, а только вследствие того что вычисляет жидов обязанными платить за него, Богданова. В подтверждение Богданов вытащил из кармана пара золотых монет и, обращаясь к Файвишу, сообщил: «у меня самого имеется деньги: вы же мне дали за мальчиков».

Но сейчас показался Янкель и сумел успокоить Богданова, а за разбитую им посуду безоговорочно заплатил пять рублей – сумма по тогдашним временам, без сомнений, весьма большая для солдатского кутежа.

Но это очень серьёзное событие осталось до тех пор пока «безгласным». Кому было обратить на него внимание? Отношение к делу саратовской полиции было в полной мере определенным, что же касается служащих в отеле, то они кроме того тогда, в то время, когда за следствие взялся Дурново, были сначала очень немногословны и несообщительны.

Возможно, на них воздействовал Янкель конкретно, а вернее, что им приказал молчать хозяин Гильгенберг, по крайней мере, в итоге, эти служащие продемонстрировали как раз так. И Правительствующий Сенат, решая дело, кроме того предполагал «Якова Гильгенберга покинуть в подозрении в преступных сношениях с Янкелем Юшкевичером и в знании событий о скрытии следов сделанного Юшкевичером правонарушения». Тогда, при дореформенном ходе, существовал особенный юридический университет «оставления в подозрении», как что-то среднее между оправданием и обвинением.

В это же время Богданов с каждою семь дней пьянствовал все посильнее и посильнее, стал нелюдимым, все более и более сторонился товарищей до тех пор пока наконец, уже в мае 1854 г., не заявил руководству, что «хочет раскрыть еврейское дело». Его послали к Дурново.

По окончании многих тщательных и очень подробных допросов, показания Богданова свелись к следующему. Поступив в Саратовский гарнизонный батальон летом 1853 г., он скоро сдружился со помогавшими в том месте воинами-иудеями, а в особенности с Федором Юрловым, бывшим тогда еще шарманщиком и принятым в батальон рядовым к зиме. Федор Юрлов доводился сыном Янкелю Юшкевичеру, но принял православие.

Но это не воспрепятствовало ему сохранить родные, дружественные отношения и с иудеями по большому счету, и с Янкелем Юшкевичером в частности. Юрлов не только бывал у отца в саду, но и водил в том направлении Богданова, которому оказывали хороший прием и поили водкой.

С зимы Богданов начал красть для иудеев казенные дрова и носить в иудейскую молельню. Это еще более сблизило его с иудеями и усилило их доверие.

В середине декабря 1852 г. ночью Юрлов уговорил его, Богданова, уйти с караула на квартиру Янкеля Юшкевичера, расположенную, как уже было сообщено, на одном дворе с «Петербургскою» гостиницей.

У Юшкевичера Богданов застал солдат-иудеев Фогельфельда, Берлинского, Зайдмана и двух незнакомых ему жидов, не из Саратова: один был в халате и высокой, грузинской шапке, второй – в чапане.

Богданова, по обыкновению, стали поить водкой, по окончании чего повели в подвал, находившийся в отеле. В том месте, на полу, он заметил мальчика, которого на данный момент же положили на скамью. Мальчик крутился и мычал.

Янкель сел на него верхом, вынул инструмент из какого-либо красного футляра и совершил обрезание, но наряду с этим нечаянно порезал себе палец на левой руке – из пальца отправилась кровь. Мальчика, по окончании обрезания, развернули и, сделав раны на пояснице либо на шее, дали крови стекать в бронзовый таз. После этого кто-то нанес мальчику мощный удар в висок, и тот прекратил шевелиться.

С отчётливостью и полной точностью Богданов всего случившегося отыскать в памяти неимеетвозможности, по причине того, что был тогда под влиянием сильного испуга и выпитой водки. Он кроме того желал убежать, но Юрлов принудил его остаться, по окончании чего жиды стали настаивать дабы он вынес труп мальчика из подвала и выкинул куда-нибудь подальше. Богданов, в испуге, отказался, но, под влиянием угроз и просьб, давал слово это сделать через пара дней.

Тогда его опять начали напаивать водкой.

Спустя некое время Богданов, снова отлучась из караула самовольно, пришел к Янкелю и с Юрловым, Берлинским и Зайдманом спустился в подвал. В том месте связали труп мальчика подтяжками, сложили в сани и повезли на Волгу. У берега Богданов взвалил мертвое тело себе на пояснице и начал спускаться, но было сильно, и он сорвался со своей ношей вниз.

Оказать помощь ему подоспел Юрлов. Вдвоем они стали искать проруби, но не нашли, а потому переправились по льду на остров и запрятали труп в кустарник, где Богданов второпях утратил фуражку. Тогда Берлинский дал ему собственную, поскольку живя на вольной квартире, имел возможность незаметно возвратиться и без форменной фуражки – в шапке.

За собственный участие в вывозе трупа он, Богданов, получил от Янкеля плату.

В феврале Берлинский и Зайдман опять позвали Богданова к Юшкевичеру. По дороге оба иудея заглядывали в пара кабаков, по всей видимости, что-то отыскивая. Наконец, в одном кабаке они заметили Федора Юрлова в штатском платье.

Зашли в том направлении и угостили Богданова водкой, а позже продолжали путь уже вчетвером. На Сергиевской улице Зайдман зашел в какой-то дом и возвратился из ворот на улицу в сопровождении незнакомой Богданову дамы, не жидовки. Богданов обратил внимание, что она владела русскимязыком чисто, но скороговоркой и, прощаясь, сообщила: «Всевышний с вами».

Придя к Юшкевичеру, Богданов выпил еще водки, а позже, около полуночи, заметил во дворе сани, на которых лежал труп мальчика, чем-то покрытый. В санях расположились Юрлов, Берлинский, Зайдман. Он, Богданов, стал на запятки и отправился к Волге.

На повороте у взвоза Богданов, охмелев, сорвался с запяток.

Жиды уехали без него и что они дальше делали – ему неизвестно. Не остановились они, возможно, вследствие того что на взвозе было весьма сильно и скользко – тяжело удержать лошадь, а помимо этого, вблизи стоял будочник.

Он, Богданов, возвратился в город. Отысканные в его вещах при арестовании парик и фальшивая борода были доставлены ему Юрловым по окончании того, как вывезли на Волгу первого мальчика, Шерстобитова. Уже тогда Юрлов подговаривал его бежать из батальона и, принеся парик и бороду, давал слово кроме этого дотянуться фальшивый паспорт.

Появлявшаяся у него, Богданова, за обшлагом рукава пятирублевая ассигнация воображает ту часть платы за вывоз трупа, которую он, Богданов, еще не успел истратить.

Таково кратко показание Богданова, послужившее ключом для раскрытия дела. Но конечно появляется вопрос, как оно точно? Разве возможно верить пьянице, вору, бродяге, человеку самого низкого нравственного уровня?

Очевидно, нет.

Слова для того чтобы человека, сами по себе, ни мельчайшего доверия не заслуживают. По большому счету, оговор – это таковой вид судебного доказательства, к которому нужно относиться с громаднейшей осторожностью. Но, однако, это имеется подтверждение и, в иных случаях, подтверждение неотразимое.

В первую очередь, в случае если оговаривающий не только оговаривает вторых, но, одновременно с этим, и сам сознается в тяжёлом правонарушении, сознается добровольно, еще никем не заподозренный, сознается, не имея никакой пользы, никакого расчета сознаваться – то большое количество вероятия, что в его рассказе имеется большая часть правды. По крайней мере, тут уже огромная отличие если сравнивать с тем положением, в то время, когда изобличенный преступник методом оговора свалить часть собственной вины на другого, затянуть дело, отомстить либо пошантажировать.

Внутренний порыв, элемент раскаяния, хотя бы неполного, хотя бы преходящего, надлежит без шуток учитывать кроме того и в самом порочном человеке.

Но не считая данной субъективной стороны, все же пара шаткой, имеется еще и объективная, уже совсем незыблемая. В случае если рассказ преступника, сознающегося и одновременно с этим оговаривающего вторых, охватывает множество взаимно связанных, переплетенных событий, фактов и при проверке для того чтобы рассказа следствием начинает подтверждаться один факт за вторым – оговор вырастает в грозную улику, не смотря на то, что он и сделан человеком, не заслуживающим никакого доверия.

Придумать, измыслить долгий, подробный рассказ так, дабы он совпал с событиями громадного, сложного дела, шепетильно исследуемого – совсем нереально. Совпасть может лишь правда.

Посмотрим, как совпал с событиями дела страшный рассказ Антона Богданова, за кутеж которого так безоговорочно и кротко расплачивался Янкель Юшкевичер в отеле.

ГЛАВА III

Как Михель Шлиферман учинил полное запирательство по поводу того, что продемонстрировал о нем мальчик Степан Канин, так Юрлов, Юшкевичер, Зайдман, Берлинский и Фогельфельд стали совсем отрицать все, что поведал о них Богданов. Юрлов объявил, что познакомился с Богдановым только по окончании того, как попал в одну с ним роту. Остальные иудеи продемонстрировали, что вовсе Богданова не знают.

Но воины-христиане удостоверили, что Юрлов и Богданов были дружны между собой, что Юрлов еще до поступления собственного в армию приходил в 1-ю роту, где служил Богданов; что поздно в осеннюю пору 1852 года он явился к Богданову в караул при рабочем доме и оба совместно куда-то ушли.

Обрисовывая убийство первого мальчика, свезенного на Волгу, Шерстобитова, Богданов кстати указал, что Янкель Юшкевичер, совершая обрезание крутившейся под ним жертвы, порезал себе палец левой руки.

Следователь Дурново произвел срочно судебно-медицинское освидетельствование Юшкевичера и, вправду, на безымянном пальце левой руки свидетельствуемого был обнаружен рубец, по поводу которого Юшкевичер растолковал, что порезался щучьим зубом. Но доктор-специалист удостоверил, что тогда края рубца были бы иные, менее ровные, тут же ровность краев показывает, что рана причинена не зубом, а более острым орудием.

На это Янкель Юшкевичер дополнительно растолковал, что он увидел порез, в то время, когда чистил рыбу незадолго до иудейской пасхи (т. е. по справке – 10 апреля 1853 г.) но, возможно, такой причинен и не зубом, а ножом.

Но, доктор удостоверил, что и это объяснение поразительно, потому что белизна рубца показывает, что рана причинена не раньше, как месяца за четыре до освидетельствования, происходившего 13 мая 1853 года.

Потом, следствием была найдена свидетельница Чернышева, которая продемонстрировала, что в декабре 1852 года вечером, проходя около дома «Петербургской» гостиницы, она встретила жида Янкеля, державшего за руку мальчика лет десяти. Янкель сказал ему: «иди», а мальчик, упираясь, желал освободиться.

Вторая свидетельница, Ирина Попова, продемонстрировала, что, являясь стряпухой у цехового Цыганова, квартирующего рядом с Янкелем Юшкевичером, она незадолго до масленицы 1853 года услыхала донесшийся из квартиры жалобный детский крик. Начав прислушиваться, она различила слова: «отпустите, лучше тятенька вам денег даст». Позже послышался какой-то шорох и все затихло.

Попова прошла на квартиру Юшкевичера определить, кто кричал, но в дверях ее остановила старшая дочь Янкеля и не разрешила войти в квартиру, а на вопрос о необычном крике ответила: «это дети играются». Попова тогда же поведала о произошедшем Цыганову, что ее ссылку потом и подтвердил.

Спустя много времени по окончании ареста Юшкевичера, от ремесленников-христиан, поселившихся на его бывшей квартире, стало известным, что в чёрной помещении, где была раньше спальня Юшкевичера и его жены, увидены на полу какие-то необычные пятна, каковые не смываются кроме того тёплой водой. Приступив к проверке этих сведений, следственная власть, вправду, нашла в указанном месте мало заметные на глаз, но большие темно-бурые пятна, каковые, но, выступили значительно явственнее, в то время, когда доски были намочены горячей водой, и опять сделались мало заметными по мере подсыхания досок. Новые жители квартиры Юшкевичера растолковали, что в то время, в то время, когда они в том направлении переехали – в июле 1853 года – пятна были значительно более красного цвета и весьма были похожим кровяные, а позже, по окончании неоднократного мытья, потемнели.

медицинский совет и Врачебная управа высказались, что при таких условиях выяснить свойства и происхождение пятен не представляется вероятным.

Над пятнами, на потолке, штукатурка была значительно более свежею, чем другая. Заинтересовавшись сим событием, следственная власть узнала, что именно в этом месте у Юшкевичеров были вбиты в потолок громадные гвозди, каковые сломали штукатурку, потом отремонтированную заново.

В то время, когда задали вопрос мужа и жену Юшкевичеров, для чего пригодилось вбивать в потолок гвозди и из-за чего под гвоздями появились такие необычные пятна, спрошенные дали противоречивые показания. Супруга Юшкевичера, Ита, сперва растолковала, что ни гвоздей в потолке, ни пятен на полу не подмечала, а позже сказала, что уже по окончании ареста ее мужа в этом месте были вбиты гвозди, дабы повесить люльку для ее внука.

Янкель Юшкевичер, по ремеслу меховщик, как было упомянуто выше, объявил, что гвозди были вбиты в далеком прошлом – на них вешали меха, каковые позже окрашивали: возможно, от стекшей краски и появились под гвоздями пятна.

Но, два специалиста-меховщика удостоверили, что употребляемые в их ремесле краски отмываются тёплой водой и не смогут покинуть таких пятен, какие конкретно найдены в квартире Юшкевичера.

Свидетель Иван Кадомцев, помогавший у содержателя «Петербургской» гостиницы кучером, продемонстрировал, что в 1853 года, перед масленой, он поздно вечером запрягал хозяйскую лошадь для жидов. Позже Янкель закричал: «отворите ворота», а так как ворота были тяжелы, то дворник Михайлов (погибший до допроса) попросил его, Кадомцева, оказать помощь. Он видел, что выехали сани, в которых сидело пара человек, а один стоял на запятках.

Лиц не рассмотрел, но говор был еврейский. На санях лежал прикрытый чем-то, по-видимому дубленой шубой, предмет, что если судить по очертанию, мог быть трупом ребенка. Ночью его, Кадомцева, разбудил повар Иван и заявил, что нужно убрать возвратившуюся лошадь.

В прошлые две ночи Кадомцев дремал в конюшне и увидел, что в выход под гостиницей (т. е. подвал) ходили какие-то люди с фонарем.

Повар Иван сперва, как и многие служащие гостиницы, сказал, что ничего не знает, но позже подтвердил, что как-то ночью, перед масленой, Янкель зашел на кухню и сообщил ему, дабы разбудил Кадомцева, по причине того, что возвратилась лошадь.

Любовница Федора Юрлова, мещанка Горохова, сперва продолжительно сказала, что ничего по делу не знает, но после этого продемонстрировала, что, определив об аресте Янкеля Юшкевичера, поспешила в казарму, предотвратить об этом Юрлова. Он пришел в сильное беспокойство и, начав плакать, сообщил: «отечественный грех, правильно мы все погибли». На вопрос Гороховой, кто же убивал, Юрлов ответил: «кого арестовали, те и убили».