Ковалентная модель всемирной истории

Ковариантность — сущностная черта еще одной попытки осознать историю, выяснить направление ее течения. Достаточно полно и, основное, проблемно она представлена Карлом Ясперсом. Но сам термин ковариантность в ясперовской концепции истории не фигурирует.

Тут его эквивалент — осевое время. Но и в том и другом случае речь заходит об одном и том же — о свободном, многовариантном и одновременно совместном, параллельном развитии. Возможно сообщить кроме того так: осевое время — сущность, сердцевина ковариантности в истории, либо так: метапаттерн ковариантности удачно репрезентируется концепцией осевого времени.

К. Ясперс (1883 — 1969) не первый, кто обратил внимание на отрезок всемирный истории между 800 и 200 гг. до н.э. В него напряженно всматривалось не одно поколение историков. Многих он завлекал, да и завлекает собственной необычностью.

Право же, удивляться имеется чему.

Одновременно и притом независимо друг от друга в трех культурных центрах того времени: Китае, Индии, Греции — начались фактически однотипные исторические трансформации. Вот лишь кое-какие характеристики той необыкновенной эры: потрясение всех прошлых жизненных баз либо устоев, субстанциаль- ное беспокойство, душевное смятение, устремленность к пределам мира и жизни в целом, духовное подвижничество, социально-преобразовательный энтузиазм; яркое чувство хрупкости и надломлен- ности людской бытия, близости какой-то трагедии, мирового хаоса и одновременно единый порыв, неспециализированное рвение овладеть ходом событий, наладить обычную людскую судьбу, дать ей суть и историческую возможность, узнаваемая центробежность везде ведущихся дискуссий*, духовная расщепленность борьбы точек зрения, убеждение друг друга в собственной истине, в собственном опыте, в собственной правоте и подспудная, во многом неосознанная тяга к единству, внутренней целостности, духовному братству, глубинному (истоки, конечные цели) согласию.

…Человек, — пишет Ясперс, — поймёт бытие в целом, самого себя и собственные границы. Перед ним раскрывается собственная беспомощность и ужас мира. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует спасения и освобождения.

Осознавая собственные границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира [43, с.33], Говоря о человеке по большому счету как таковом, о его эпохально-начинаниях и исторических деяниях в осевое время, Ясперс, очевидно, имел в виду не всех людей, не все общество а также не его большая часть. Тогда не могло быть и не было таковой идентификации с духом времени (как ее нет, кстати, и сейчас, сейчас — в эру массовых перемещений, массового производства, массовых обществ).

Разрыв между вершинами человеческого духа (человек) и его социально-массовым окружением в осевую, либо ковариантную, эру был огромным. Но было в ту эру то, что данный разрыв как бы преодолевало, уменьшало.

Была некая критическая масса творчески мыслящих и фактически изобретательных людей, с одной стороны, и определенная предрасположенность, восприимчивость и готовность к новому другой массы населения — с другой, и удачи одного (творческого, изобретательного) человека косвенным образом становились достоянием всех людей. Обстановка улучшалась в целом, по отношению ко всей массе населения.

* Сократ, к примеру, имел возможность вступить в философскую дискуссию либо беседу со всяким, кто попадался ему на пути. Такое общительное было время.

В широком мировоззренческом замысле период между 800 и 200 гг. до н.э. был переходом от мифа (имагинативной действительности) к логосу (разумной либо рациональной действительности), от недифференцированно коллективного к сильно выраженному личному авторству, от генетически-повествовательного откуда, от кого к субстанциально-сущностному из-за чего, от бессознательного, слепого следования его традиции и прошлому к конструктивизму и новациям настоящего, к решительной открытости будущему, неисчерпаемому достатку его возможностей.

Необычным символическим воплощением этого перехода стали философы. Осевое время знаменательно рождением философов — людей, отважившихся искать опору в самих себе, решившихся противопоставить себя всему миру. В лице философа, внутренне возвысившегося над миром и над самим собой, человек устремляется к Человеку, поднимается — и во многом — до Человека.

Осевое время высказывает и украшает целое созвездие философов: Конфуций и Лао-цзы в Китае, создатели Упанишад, Будда в Индии, Заратустра в Иране, пророки Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя в Палестине, Гомер, Парменид, Гераклит, Платон и другие в Греции. Все они весьма различные, не похожи, но одновременно с этим едины в собственном выходе за пределы лично-эмпирического сущест- вования, в рвении осознать и выяснить собственный место в целостности бытия.

Неспокойная философская идея заставляла их большое количество путешествовать, общаться с другими (цивилизации и иные культуры) людьми и искать, искать, искать надлежащее место, подходящие условия для практического воплощения данной собственной мысли в судьбу. Маркс был не совсем точен, в то время, когда писал, что прошлые философы только разным образом растолковывали мир, в то время как необходимо было поменять, переделать его.

Жизнепреобразовательное устремление, не игнорирующее, конечно, объяснение, напротив, реализуемое через объяснение, ни при каких обстоятельствах не покидало философию, философов. В противном случае как растолковать неутомимые странствия Конфуция с целью отыскать правителя, что бы по окончании- довал его рекомендациям, либо храбрые, не смотря на то, что и бесплодные, попытки Платона убедить сиракузских тиранов жить по законам его Страны.

С 800 по 200 гг. до н.э. была заложена, как пишет Ясперс, духовная база человечества [43, с.52], выяснившая все его последующее развитие. К ней общество приникало, ею оно вдохновлялось в самые творческие, ренессансные моменты собственной истории. В этом замысле не исключение и современная научная эра: в ее глубине так же, как и прежде теплится огонек того, осевого времени.

Осевая духовная база человечества — это в первую очередь сам человек в его духовной открытости миру не сильный43, с.53]. Он, пожалуй, самый убедительный продукт осевой эры с ее непревзойденным до тех пор пока скачком, либо прорывом, в бытие как настоящее, подлинное существование, как сокровеннейшую сущность всей событийной канвы судьбы. Основное измерение духовной открытости человека осевого времени — универсальность, переходящая в трансцендентность.

Иными словами, это постоянное и теоретическое, и практическое расширение границ лично-людской существования, умноженное на жажду, проективную потребность знать: а что же дальше? Что в том месте, за горизонтом? Это устремленность к пределам и искушение, наглая попытка превзойти их.

Тут кроме этого просматривается и потребность иметь над собой что-то более высокое и идеальное, чем человеческое, через чур человеческое.

Черта осевого, либо ковариантного, времени, начавшего историческое единствомира, не может быть полной, если не ответить на вопросы: в чем его обстоятельство, чем, какими событиями оно позвано, как осознать одновременность его начала в различных частях света? Ясперс разглядывает и последовательно исключает последовательность соответствующих объяснений.

Объяснение первое: осевое время в трех культурных центрах последнего тысячелетия до н.э.: Китае, Индии, Греции — покоится на внутреннем субстанциальном единстве народной судьбе, на некоем едином порыве всего людской бытия. Ясперс справедливо считает, что это не объяснение, а только описание тайны. Такое же описание германский философ видит и в попытке свести обстоятельство осевого времени, его одновременность к действию загадочных законов, какой-то высшей духовной потенции.

Еще одно объяснение: однотипные трансформации, т.е. трансформации однообразного рода и в однообразном направлении, претерпевают все поколения, все народы. Такое объяснение, думает Ясперс, носит по сути биологический темперамент, к тому же оно игнорирует тот факт, что на путь осевого времени в 800 — 200 гг. до н.э. стало не все люди, а только его часть и лишь в трех местах, культурных центрах земного шара.

Из всех известных объяснений осевого времени самый привлекательна для Ясперса догадка Альфреда Вебера. Сущность ее в том, что единообразие и одновременность осевого времени были следствием вторжения в евроазиатский мир кочевых народов из Цент- ральной Азии. В конце третьего тысячелетия до н.э. их завоевательный вал докатился до Средиземноморья и Европы, в конце второго тысячелетия до н.э. они показались в Китае, около 1200 г. до н.э. достигли Индии и Ирана.

Центральноазиатские кочевники завоевали страны в этих регионах, покорив древние культуры. Это в первый раз открыло большое количество нового классическому замкнутому и инерционному мировосприятию покоренных народов: хрупкость и негарантированность людской бытия, ужасное и одновременно героическое сознание, авантюрность и непредсказуемость связанной с лошадью дали мира.

Но и в догадке А.Вебера Ясперс находит большое количество недостатков. Основной из них — неспособность растолковать творческие, созидательные импульсы осевой эры. Очень многое остается непонятным, тайной, к примеру: война, кровь, катастрофа и … творчество. Догадка Вебера этого не растолковывает.

Помимо этого, догадка Вебера страдает неполнотой: за ее бортом остается большое количество конкретно относящихся к ней фактов.

Так, Палестина не подвергалась нашествию кочевников из Центральной Азии, не смотря на то, что ее вклад в духовное созидание осевого времени тяжело переоценить. Потом, эпос — отражение ужасного и смелого сознания показался в Китае лишь в первые века н.э., т.е. значительно позднее той эры, которая отмечена активной исторической деятельностью кочевых народов Центральной Азии.

Наконец, на сомнения наталкивает и длительность инкубационного периода (свыше тысячи лет) между вторжениями кочевников в евроазиатское пространство и началом осевого времени. В последовательности объяснений оси всемирный истории заметное место занимает концепция божественного вмешательства. Она подкупает собственной убедительностью и простотой, но по большей части тех, кто не привык копаться в доводах, искать эмпирического подтверждения дорогих для них идей.

Ясперс отвергает данную концепцию. …

Это было бы, — пишет он, — не только salto mortale из сферы познания в сферу видимости познания, но и непозволительной навязчивостью по отношению к божеству [43, с.48].

Так, осевое время, его начало и параллельную одновременность растолковать запрещено, все попытки сделать это кончаются неудачей, негативным результатом, тайна оси всемирный истории остается неразгаданной. Но у Ясперса собственный взор. Удивление перед тайной, тайной, считает он, уже само по себе плодотворно, являясь источником предстоящего изучения и помогая при помощи громаднейшего знания достигнуть настоящего незнания [43, с.48].

Неудача с адекватным объяснением осевого времени, по Ясперсу, не останавливает процесс его философско-исторического осмысления. Она только смещает либо переключает внимание с поиска причи- ны на обнаружение смысла. Нужно заявить, что в этом исследовательском ходе, логическом сдвиге, Ясперс не одинок.

Еще М.Шлик отмечал, что задача науки содержится в погоне за истиной, задача философии содержится в погоне за смыслом.

Нет своеобразны философских неприятностей; задача философии — искать суть всех их решений и проблем. Ее направляться выяснить как деятельность по отысканию смысла [39, с.366].

Итак, каков суть осевого времени истории, что оно значит для нас? Во-первых, эмпирическая очевидность осевого времени, думает Ясперс, с определенностью подтверждает веру людей в единство истории, человечества.

Прецедент духовного единения людей в 800 — 200 гг. до н.э., принадлежавших к различным, по существу не соприкасавшимся цивилизациям и культурам, разрешает (возможно кроме того ска- зать заставляет ) думать о сохранении таковой возможности и в последующие периоды людской истории, включая, очевидно, и современную эру с ее множащимися контактами между государствами, народами, культурами, простыми людьми, наконец. В данном замысле возможности на будущее кажутся еще более богатыми и обнадеживающими.

Нужно подметить, что возможность повторения воздуха, дерзновенных духовных устремлений осевого времени индуцируется не только глубинными, коренными связями истории, но и тем, что мы упорно, заинтересованно и напряженно думаем в этом направлении. Не будет отступлением от истины заявить, что возможность входит в историю среди них и через людскую идея о ней. Возможность, равно как и мысли о ней, — в полной мере настоящие либо законные элементы истории.

Тем более истории, испытываемой на суть, а не на объяснение.

Во-вторых, ось всемирный истории значима для нас тем, что она как бы призывает нас к бесконечной коммуникации [43, с.49]. В сокровенных, сущностных глубинах людской общества как социального организма лежат предельные и самые качественные основания для универсальной коммуникации людей. В случае если правильно, что сущ- ностные глубины общества формируются его ушедшей в основание историей, то осевое время и было той историей, которая предопределила возможность и сущность всей последующей людской коммуникации.

Бесконечная, т.е. ничем искусственно не сдерживаемая, коммуникация разрешает людям видеть и осознавать друг друга, а через это и самих себя, собственные внутренние Я, их историческую и фактически людскую размерность. Она разрешает, как пишет Ясперс, совершить прыжок вдаль, избавиться от ограниченности и узости занимаемого исторического места (пространства и времени), а особенно от самообмана, фанатизма и высокомерия, притязаний на исключительность, а также богоизбранность и богоносность.

Истины в последней инстанции нет, поскольку в качестве данной инстанции выступает людская коммуникация. А она есть по- следней лишь в одном смысле: второй, более идеальной и адекватной инстанции в мире нет. Коммуникативность и, само собой разумеется, предметность — две неразрывные стороны, координаты любой (исторической) истины.

Вовлеченность в коммуникацию делает людей равными перед лицом бесконечности, в отыскивании Истины, Абсо- люта. И в случае если Истина в собственной полноте так никому и недоступна, то единство людей, единство истории на пути к ней в полной мере достижимо. Порыв, рвение к Истине формирует несущие конструкции этого единства.

Наконец, в-третьих, значимость, либо суть, осевого времени связана с его известной духовной эталонностью по отношению ко всему последующему формированию, к перипетиям и событиям вторых времен, периодов, эр. Но покоряющее сочетание жёсткого величия, творческой ясности, глубины смысла, размаха устремленности к новым духовным горизонтам в осевое время не перечеркивает сокровище явлений и событий более позднего времени, потому, что у них собственная историческая самодостаточность, последовательность и оправданность.

По большому счету последующие явления не смогут быть конкретно хуже либо, напротив, лучше предшествующих. Зависимости подобного рода устанавливаются раздельно в каждом конкретном случае. Осмысляя осевое время, тяжело удержаться от некоей предвзятости по отношению к более поздним феноменам.

Но ее масш- таб, фон имеют собственный преимущество — они убедительно оттеняют то вправду новое и по-новому великое, что не относится к осевому времени [43, с.50]. Скажем, нас интересует толкование неприятностей совести у Августина и не в последнюю очередь вследствие того что они были чужды осевому сознанию греков. На фоне ясного, холодно-здравого мировоззрения античности индивидуальность, замутненность и трепетность феномена совести воспринимаются вправду как что-то свежее и уникальное.

Осевое время — не просто определенный период в истории людской общества. Это в прямом смысле ось, около которой с некоего времени вращается вся история.

Как и любое второе вращение, осевое вращение истории носит структурообразующий темперамент, превращает хаос в космос, действуя сходу в двух тесно связанных между собой замыслах: онтологическом и гносеологическом, т.е. в смысле истории как некой объективно устанавливающейся целостности и в смысле истории как картины целостного познавательного освоения всей социальной действительности, всего публичного развития. Отношение к целостности, единству истории всегда было и остается неоднозначным.

Таково оно и у Ясперса. Он отдает себе полный отчет в том, что универсальный во всемирно-историческом смысле параллелизм, всеохватывающий темперамент единичной данности (в то время, когда в одном как бы отражается все, в то время, когда единичное напрямую выходит на исторически общее) существовал лишь в осевое время, притом лишь в трех культурных центрах с неизбежно ограниченными в отношении остального мира интегративными возможностями, силами притяжения.

Задачу собрать около себя, включить в орбиту собственного влияния всю землю им удалось решить только частично, на маленькое, фактически осевое время. В будущем исторические дороги развития этих трех центров, либо миров, снова расходятся.

Ограничения у целостности истории не только временные, но и пространственные. Происхождение высоких культур, по Ясперсу, охватывает только узкую полосу почвы от Средиземноморья до Китая длиной около четверти земной поверхности, а шириной меньше ее двенадцатой части. Появилось что-то наподобие цепи, островков света в безбрежном море первобытности, варварства, исторической заторможенности.

И в принципиальном, теоретико-методологическом понимании единство истории неподалеку ушло от чисто проблемного осмысления. В попытке постигнуть единство истории, — пишет Ясперс, — т.е. мыслить общую историю как целостность, отражается рвение исторического знания отыскать собственный последний суть [43, с.264]. Но он-то и недоступен, оставаясь во многом чем-то запредельным, какой-то трансцендентной действительностью.

Без данной трансцендентности (не знаниевой по определению) история в целое не складывается. Но сумма отдельных, частичных единств (пространственная замкнутость отечественной планеты, общая свойство понимания, общность людской природы, вера в единого Всевышнего и т.д.) на это целое лишь намекает. Однако рвение к безграничному пониманию истории как некоего единства образовывает стержень философской рефлексии над историческим бытием человека.

Ясно, что без того либо иного единства, без самой его идеи история распадается на последовательность случайных, внешних относительно друг друга эпизодов, ничего не значащих и ни к чему особенно не ведущих. Единство истории, по успешному замечанию германского мыслителя, есть тем, что не может быть замечено, но в которого мы лишь и можем видеть [43, с.268]. Это единство делает открытым и перспективным любой конкретный акт исторического познания.

В свете сообщённого занимательна ясперовская (осевая) схема всемирный истории. Как раз в ней заключено объяснение (конечно, одно из вероятных) единства истории.

Ясперс предлагает выделить четыре периода в людской истории: прометеевскую эру (происхождение речи, появление орудий труда, пользование огнем); эру великих культур древности (письменность, государственность, волшебная религия и т.д.); осевую эру (формирование человека в его духовной открытости миру); эру науки и техники (мир как единая сфера общения, вправду мировая история). Потом эти же эры перестраиваются автором в новую схему всемирный истории — в так именуемые два дыхания.

Первое охватывает прометеевскую эру, либо доисторию, осевое культуры время и великие древности. Второе начинается с эры науки и техники, либо второй прометеевской эры, и, как предполагает Ясперс, возможно, приведет к новому, еще далекому и невидимому второму осевому времени, к настоящему становлению человека [43, с.53]. В целом история, по Ясперсу, — это процесс, совершающийся между целью и истоками.

Истоки — создание человека, цель — вечное царство душ.

Во всемирной схематике, предложенной германским мыслителем, громаднейший интерес для нас воображает ожидание второго, нового осевого времени, как будущего, которое естественным образом дополняет и приподнимает прошлое в отечественном настоящем, как цели истории, без которой не развиваются, наоборот, загнивают, теряют силу, выдыхаются и ее истоки. Сейчас надежда на новую осевую эру обретает, думается, все черты настоящей исторической возможности.

По крайней мере условия и предпосылки их конституирования становятся все более различимыми. Очевидно, не все повторяется, многие аналогии с первым осевым временем теряют собственную силу, убедительность и естественность. Разглядим, к примеру, параллелизм.

Исторической его предпосылкой в первое осевое время была независимость, узнаваемая автономность в развитии трех культурных регионов земного шара. Современный мир совсем второй — взаимозависимый, единый, в прямом смысле глобальный, полностью пронизанный средствами массовой информации и другими формами коммуникации. Нет прежней изолированности, независимости, самостоятельности.

Само собой разумеется, и современный мир складывается из весьма различных, по-своему цивилизаций и уникальных культур.

Но формой их предполагаемого осевого единства будет вероятнее не параллельная независимость, которая уже сейчас ставится под сомнение тем, что возможно было бы назвать взаимоиндуцированием — во многом неосознанным, спонтанным, стихийным — радикальных социальных преобразований в раз- личных точках отечественной планеты. В случае если в таковой ситуации и сохраняется какая-то независимость, то лишь в том, что у всех этих преобразований имеется и собственные, местные, причины и специфические условия.

Глобальный, взаимозависимый мир содержит одну, исторически весьма неприятную опасность. …В случае если все прошлые периоды кардинальных преобразований были локальны, могли быть дополнены дру- гими событиями, в других местах, в других мирах, в случае если при трагедии в одной из этих культур оставалась возможность того, что человек будет спасен посредством вторых культур, то сейчас все происходящее полностью и совсем по собственному значению. Вне его нет больше ничего [43, с.154]. Сейчас мы все вправду в одной лодке.

Не столь глубоко поменяны отечественным временем другие предпосылки будущей осевой эры. В данном замысле менее всего осовременилось чувство надвигающейся трагедии — процесса субстанциального, опрокидывающего все прошлые базы, ценности и формы судьбы. Мы, по всей видимости, находимся на данный момент в кризисном предбаннике данной трагедии.

И не смотря на то, что ее ужасные предзнаменования показались перед человечеством недавно, для самые проницательных умов тут очень многое, если не все, уже давно было ясно; действительно, в терминах более мягких: кризиса цивилизации по большому счету (Руссо), заката Европы (Шпенглер), запада культуры (Пастернак) и т.д. В центре осевой эры, равно как и ее предпосылок, без сомнений, стоит человек. В этом отношении отечественное время уже отягощено большим взрывчатым материалом.

Базы духовной сущности человека, заложенные еще первым осевым временем, наверное, поизносились. Человек снова на перепутье, он подавлен техникой, духовным и душевным регрессом, связанным с ней, размазан весами, каковые стали сейчас решающим причиной исторических событий. Затронута и приведена в перемещение сама субстанция людской природы, в то время как вся предшествующая история ее фактически не затрагивала либо затрагивала незначительно.

К конкретно осевым направляться отнести и такую предпосылку, как сомнение, сомнение в вере. Оно, — подчеркивает Ясперс, — превратилось в брожение, охватившее все население земного шара [43, с.145]. Неверие, нигилизм, характерные народу, превращают его в массу — что-то однородное и квантитативное, обреченное на манипулирование и пропаганду.

В нигилизме как господствующем типе мышления таится опасность предать забвению историюот Гомера до Гёте, пренебречь наследием прошлого, начиная с осевого времени. Сомневаясь в вере, выступая против нее, нигилизм сам выясняется нехорошей разновидностью веры — слепой верой. Верой в необходимость жить без надежды и утешения, сурово и беспощадно, без трансценденции, в рамках целиком и полностью посюстороннего гуманизма.

Верой в упрощение, в то, что во всех бедах виноваты, без сомнений, внешние события, кто-то (немцы, иудеи) либо что-то (капитализм, марксизм, либерализм).

Рассмотренные предпосылки возможно было бы назвать и элементами нового осевого времени, если бы не одно но — отсутствие полноты, т.е. разрыв между деструктивной и конструктивной частями, сторонами осевого времени. Мы уже разрушаем, но еще не созидаем по-осевому вечное, исторически непреходящее. Это — состояние, либо стадия, подготовки к тому, дабы стать по-настоящему похожим, не смотря на то, что и на другой базе, на времена Конфуция, Лао-цзы, Сократа и Будды.

Великая, дерзновенная цель — превратиться в настоящих людей уже обозначилась на отечественном историческом горизонте. В ней на- дежда и забота об успешном продвижении по пути строительства хорошего человека мира, превращения человека в Человека. Стать настоящим человеком — это суть истории [43, с. 199] — таково самое глубокое убеждение Ясперса, общественного деятеля и мыслителя.

Данное видение публичного развития самый полно отвечает дисциплинарно-исследовательскому статусу философии истории. Прошлое, да и настоящее постигается в ней только в возможности, свете будущего. Без осознания будущего, — справедливо подмечает Ясперс, — по большому счету не может быть философского осознания истории [43, с.155]. История как целое, целостность истории — личный, своеобразный предмет философии истории, обязательно включает человеческие цели и будущее в нем.

Продолжим рассмотрение осевого времени, его прошлого и будущего, опираясь на опыт его послеясперовского дискуссии [1, 55]. Опыт всевышнего- тый, но особенных открытий он не принес, лишь заметно сместились выговоры: осевое время определяется значительно чаще как эра трансценденции. Но это было и у Ясперса: Человек неимеетвозможности потерять чувство трансцендентности, не прекратив быть человеком [43, с.231].

Однако нельзя не принять оправданными внимание к трансценденции, попытки о