Неподвижность владык. правитель как воплощение сакрального центра

Особенно большое количество этих линия выявляет соотнесение былинного образа князя с «царем русов» у Ибн Фадлана:

«В его весьма высоком замке всегда находятся четыреста мужей из его богатырей, его сподвижников… Эти четыреста человек сидят под его престолом… На престоле с ним сорок девушек?наложниц, и время от времени он сочетается с одной из них в присутствии сподвижников.

Он же не сходит с престола… Царь русов не имеет никакого другого дела, не считая как сочетаться с девушками, выпивать и предаваться развлечениям. У него имеется еще помощник, командующий войском, что нападает на неприятелей и собирает для него дань».

Сходным образом обрисовывает царя русов Мухаммед Ал Ханафи: «Имеется у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами».

В последнем описании весьма ярко выступает роль «царя» русов как живого кумира.

Тут, в первую очередь, кидается в глаза кратность четырем окружения «царя русов» — его дружинников и наложниц. Но и в былинах, вопреки привычной по экранизациям и иллюстрациям картине долгой палаты со столами, составленными «покоем», постоянно говорится про входящего в княжий терем богатыря:

…поклонился на все четыре стороны,

а князю с княгиней на особицу.

Совершенно верно так же, на возвышении в центре квадратной залы, пировали короли старой Ирландии. В соответствии с древнеиндийскому трактату «Артхашастра», совершенный город обязан воображать собой квадрат с царским дворцом в центре. В середине палаты возвышалось сиденье Аттилы, а рядом — его ложе (что сближает его с «царем русов» Ибн Фадлана).

Кто бы ни были гунны изначально, ко временам Аттилы они уже достаточно набрались славянской культуры, дабы жить в древесных теремах, выпивать из чар питье, которое именовали «медом», а погребальный пир именовать славянским словом «страва». Так что и устройство пиршественной палаты Аттилы, вероятнее, было сходно с таковыми у славянских князей.

Правитель есть воплощением сакральной идеи Центра, что детально раскрывает В.Н. Топоров: «к числу несомненных выводов… изучений университета царской власти относится установление скорее жреческой (а не царской в более позднем понимании этого слова) функции царя, чем административно?политической.

Старый царь делал роль жреца, что не только знал космологическую структуру мира и ведал космологическими измерениями, но и соотносил ее с социальным устройством общества; правильнее, данный царь?жрец определял на уровне правил и религиозно?юридического права, как должна быть организована эта социальная несколько (либо их совокупность) для того, чтобы она соответствовала космическому порядку. Это соответствие совершенным образом имело возможность осуществляться в центре мира, определяемом местом, где проходит axis mundi (мировая Ось — Л. П.).

Данный центр и был самая сакральной точкой пространства. В нем совершалось царем?жрецом жертвоприношение, кроме этого рассматривавшееся как акт установления связи (проверки соответствия) между космическим и социальным началами. Ясно, что благополучие данного социума зависело от умения царя?жреца отыскать эту сакральную точку в пространстве и времени.

Только отыскав ее, возможно было выяснить время и место жертвоприношения и через него — всю структуру пространства, занимаемого данным коллективом, — алтарь, храм, поселение, его границы (четыре стороны света) и его временные координаты». Итак, царь?жрец олицетворял священный Центр, и, как такой, должен быть если не неподвижен, то быстро ограничен в передвижениях.

Владимир в полной мере соответствует этому требованию, на что обратил внимание еще В. В. Чердынцев, противопоставив образ Владимира фигурам «как исторических феодальных князей, каковые первыми начинали битву, так и… храбрецов феодального эпоса, к примеру… Карла, проявляющего поразительную активность». С этим наблюдением возможно дать согласие, выведя за скобки разве что симптоматичное для времен написания труда В.В.

Чердынцева увязывание эпоса с конкретными социально?экономическими формами.

По окончании работ А.И. Неусыхина, А.Я. Гуревича и И.Я.

Фроянова чуть ли возможно сомневаться в том, что и общество франков времен Карла Великого, и Русь X века, которую имеет в виду В.В. Чердынцев, еще далеко не заслуживали заглавия феодальных обществ. Более того, «поразительную активность» проявляют и заведомо не феодальные цари Гомера — Диомед, Одиссей и пр.

Скорее, речь заходит о фигуре дружинного вождя и фигуре вождя сакрального.

Но возможно непременно дать согласие с главными наблюдениями В.В. Чердынцева. Владимир былин вправду «ни при каких обстоятельствах самолично не участвует в сражениях, сидит в Киеве и, по сути дела, есть главным „сиднем“ отечественной народной поэзии».

На то же обратили внимание И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин, справедливо увязав это с ритуальной неподвижностью священных царей у Дж.

Фрезера.

Наконец, независимо от них и В.В. Чердынцева, к схожим выводам пришел М.Л. Серяков, продолжавший, но, оставаться под обмороком «очевидного» тождества крестителя Руси и былинного Красного Солнышка: «Владимир изображен» как ответственная, но ритуально неподвижная фигура, ни разу не вступающая в противоборство с неприятелями в отличие, к примеру, от Карла Великого либо Артура во французском и кельтском эпосах».

Соответственно, и «царь» русов у Ибн Фадлана ни при каких обстоятельствах «не сходит с престола» и «не имеет другого дела, как сочетаться с девушками и выпивать».

Однако в литературе возможно еще встретить как минимум необычные оценки былинного Владимира, проистекающие все из той же гипнотической уверенности в его тождестве с крестителем Руси. И в случае если Б.А.

Рыбаков, говоря о том, что в былинах «воспевались действия» князя, «сумевшего возглавить оборону» Руси от кочевников, всего лишь повторяет то, что утверждал практически полвека в книгах и многочисленных статьях, то большое количество тяжелее осознать современного исследователя, в то время, когда он пишет: «Защита родной почвы от нашествия „поганых“, миры с „око?льними“ государствами, твердость в вере, строительство городов, правый милостыня и суд, забота о больных и нищих — все эти добродетели ставят в заслугу крестителю Руси и сказители „старин“, и летописцы, и иисате?ли?агиографы» (Карпов А.Ю. Владимир Святой.

М.: Молодая гвардия, 1997). «Старины» — другими словами былины — ничего не могут сказать о «мирах», твердости в вере, постройке городов, милостыне, заботе о больных и нищих Владимира Красного Солнышка. Суд князя в былинах, в большинстве случаев, — неправый суд (он верит наветам, заточает «в погреба» Илью, Ставра, Сухмана и пр.). Возможно по?различному оценивать заслуги летописного Владимира Святославича в «обороне» страны от тех, кто был покорными подчинёнными его деда и отца, а при нем только что не зимовал под столицей.

Но Владимир былин в «обороие», по большому счету в воинских делах просто не принимает ни мельчайшего участия[4]. Писать о нем как об «организаторе обороны Руси» возможно, только закрыв глаза на сами былины. В тех редчайших случаях, в то время, когда былинный Владимир пробует хоть как?то вмешаться в армейские дела, он приобретает резкую отповедь Ильи Муромца:

А ты Владимер князь да Святослаевич,

Убирайсе ты ко собственной княгины Апрексеньи?то

И ты ей же да все распоряжайся же,

А до нас?то тебе да все же дела нет.

И это отнюдь не грубость в адрес нелюбимого правителя, а простое подчеркивание его функций, его прямых обязанностей. И первейшей из них и Ибн Фадлан, и былина вычисляет брачное общение с дамой — в арабском источнике одной из сорока безликих «наложниц», но в былинном эпосе обретающей имя и лицо королевичны Апраксеи.