Никон — патриарх московский и всея руси

Предисловие

Святейший Никон, Патриарх всея Руси, — одно из самых Вселенской явлений Церкви и великих Русской, отечественной и культуры и мировой истории. Значение его до сих пор не в полной мере понято по последовательности определенных объективных обстоятельств.

В XVIII—XIX вв., во время становления и развития отечественной исторической науки, имя Никона через чур тесно связывалось с его борьбой против абсолютистских притязаний царского самодержавия на господство в церковных делах. Эта борьба привела во второй половине 60-ых годов семнадцатого века к происхождению известного судебного «дела» Патриарха; его лишили сана, сослали в заточение в монастырь.

И не смотря на то, что в конце судьбы он был возвращен из ссылки, а после этого разрешен и восстановлен в патриаршем преимуществе, русская монархия, начиная с Петра I, сохраняла к нему отрицательное отношение. Предвзятый суд создал определенную официозную версию о личности Никона, умышленно искажавшую его духовный вид. Эта версия без особенных трансформаций перекочевала после этого в труды таких известный историков, как С. М. Соловьев, митрополит Макарий (Булгаков) и др., каковые жили и писали в условиях той же монархии и насильственно лишенной Патриаршества «синодальной» Церкви.Никон — патриарх московский и всея руси

Были еще две обстоятельства, побуждавшие многих отечественных историков не весьма заботиться о пересмотре «дела» и о перемене отношения к личности Никона. В грамотном обществе прошлого столетия достаточно прочно укоренился взор на историю России, в соответствии с которому лишь по окончании того, как Петр I «прорубил окно в Европу», к нам оттуда хлынул «свет» культуры и истинного просвещения, а всё, что было до этого, представлялось по большей части некоей тьмой невежества… При таком взоре на вещи, деятельность и личность Никона не могли быть объективно рассмотрены и осознаны.

К этому присоединялось кроме этого и переживание в русском обществе явления церковного раскола старообрядчеством, в происхождении которого привыкли винить Патриарха Пикона (что не совсем правильно, как мы позже заметим). Так создался хрестоматийный штамп, воображавший личность и жизнь Никона в отрицательных чертах.

Но интерес к деяниям Патриарха, связанным с крайне важными церковно?национальными и публичными процессами, не ослабевал, а со второй половины XIX и в начале XX в. кроме того неуклонно возрастал. Были опубликованы все документы судебного «дела» Никона, многие редкие документы, относящиеся к периоду его Патриаршества; об этом святителе гражданскими и церковными историками было написано столько, сколько ни об одном втором!

В данной широкой литературе возможно встретить работы, в которых деятельность и личность Патриарха рассматриваются как хорошее явление (к примеру, у Н. Субботина, архимандрита Леонида (Кавелина), М. В. Зызыкина). Но «обморок» хрестоматийных представлений был через чур силен, и в публичном мнении образ Патриарха Никона рисовалсяв чёрных тонах1. Современная историческая наука, по большому счету далекая от церковной проблематики, за пересмотр «дела» Патриарха Никона попросту не бралась.

В это же время Никон — это далеко не только обрядовые исправления и судебное «дело». Это целая эра наиболее значимых и увлекательнейших ответов, начинаний и событий, выяснивших во многом предстоящий движение общественной жизни и отечественной истории, покинувших и множество «загадок» и завещаний, каковые еще нуждаются в расшифровке.

Патриарх Никон — это неприятность Мировом Православной экклезии и места в ней Русской Церкви, неприятность развития иконографического учения Православия, Церкви и отношений острейшая проблема монархии, в то время, когда была предопределена неизбежность падения самодержавия в Российской Федерации. Никон — это дивное и неповторимое явление в русской архитектуре, вносящее драгоценный вклад в сокровищницу национальной и искусства и мировой культуры (выстроенный Патриархом Новоиерусалимский монастырь академик И. Э. Грабарь назвал «одной из самых пленительных архитектурных сказок, когда-либо созданных человечеством»).

деятельность и Жизнь Никона поразительно многообразны и покинули след в истории большими и иногда великими свершениями. Никон явился сгустком самых разносторонних талантов.

Он замечательно разбирался во всех тонкостях зодчества, был ценителем и знатоком иконописи, пения, литургики, прекрасно владел мастерством управления государством и Церковью, знал военное дело, был выдающимся организатором, владел огромными но тому времени познаниями в области священной и гражданской истории, разных областей богословия, занимался медициной, греческим языком, собрал красивую библиотеку самых разнообразных произведений от Аристотеля и Демосфена до святых отцов и преподавателей Церкви. При всем том Патриарх был великим подвижником и молитвенником.

Выходец из несложных крестьян, Никон глубоко и честно обожал собственный народ и, будучи вознесен на высоту патриаршего престола, явился броским выразителем воли и духа русского народа, его бесстрашным и решительным защитником, прославился как деятельный защитник притесняемых и угнетенных.

Всё это достаточно основательные мотивы чтобы отметить 300?летие смерти Патриарха Никона попыткой заново разглядеть главные стороны его жизни, личности и деятельности, воссоздать, как быть может, хотя бы наиболее значимые неспециализированные черты его духовного вида.

Начало жизненного пути

«Горних ища, рода земна очень отречеся.

Братства Анзер при мори монахом почтеся,

Един в Кожезерской много пустыни,

От печалей удален живяше во святыни».

(Эпитафия Никону) [[Эпиграфами в настоящем очерке помогают строки из стихов XVII в., вырезанных на камне в Новоиерусалимском монастыре.]]

«В лето от мироздания 7113 (1605) в месяце мае в пределах Нижняго Новаграда, в веси нарицаемой Велдемановой, родися он, Святейший Патриарх, от несложных, но от благочестивых своих родителей… и наречено ему имя Никита, по имени преподобного Никиты Переяславского чудотворца, егоже Святая Церковь прославляет майя в 24 сутки». Так начинается «Известие о рождении и о воспитании и о житии…» Патриарха Никона, написанное его преданным клириком иподиаконом Иоанном Шушериным2.

Это единственный источник, что информирует о самом раннем, начальном периоде судьбы великого святителя. В скупых непритязательных строчках содержится то, что в свое время, по-видимому, сам Патриарх говорил окружающим о юности и своём детстве и что много лет спустя записал Шушерин.

Мать Никиты Мария погибла, в то время, когда мальчик был совсем мелким. Папа его, крестьянин Мина, женился второй раз, и «мачеха его зело к оному Никите бысть зла». Она избивала пасынка, морила его холодом и голодом.

в один раз он решился сам забрать в погребе что-нибудь покушать и понес наказание ею таким ударом в пояснице, что, упав в глубочайший погреб, «чуть тамо не лишися духа судьбы». Как-то Никита, спасаясь от холода, залез в погасшую, но еще теплую русскую печь и, пригревшись, уснул в том месте.

Мачеха встретилась с ним в печи, негромко заложила дровами и зажгла их… Крики мальчика, проснувшегося в дыму и огне, услышала его бабушка, выкинула дрова из печи и спасла внука. В второй раз мачеха начинила пищу мышьяком и с необычайной ласковостью внесла предложение Никите покушать. Неизменно голодный ребенок набросился на еду, но, почувствовав жжение в гортани, покинул пищу и стал жадно выпивать воду, это и спасло его от верной смерти.

Возвращаясь с тяжелых сельских работ, Мина довольно часто заставал сына избитым до крови, голодным, продрогшим. Усмирить жену он не имел возможности, и видеть сына в таком состоянии пришлось нелегко.

Тогда, как пишет Шушерин, «по желанию Никитину, паче же по Божию смотрению, папа вдаде его научению грамоте Божественного Писания». Никита нежданно показал громадные свойства, старание и скоро обучился «святых книг прочитанию». Окончив начальное обучение, он возвратился к себе, стал, помогать отцу по хозяйству, но не так долго осталось ждать увидел, что забывает изученное.

Тогда он решился покинуть дом, отца, хозяйство и тайком бежать в монастырь «для научения Божественного Писания». И бежал в Макарьев Желтоводский монастырь недалеко от Нижнего Новгорода, где стал послушником…

В том месте обнаружилось одно из наиболее значимых особенностей души будущего Патриарха: Божественные истины бытия, постигаемые через подвижническую жизнь и духовные знания, явились тем сокровищем, к которому паче всего устремилось его сердце (Мф. 6, 21). Весьма интересно подчернуть, что это рвение ускоряется в собственном проявлении тяжелыми страданиями от жестокости в юные годы.

Злоба людская оказала и еще одно серьёзное влияние на темперамент будущего святителя: она вынудила Никиту более всего ценить в отношениях с родными людьми противоположные качества — искреннюю любовь, настоящую и верную дружбу. Он вправду, как показывает его предстоящая судьба, более всего ценил именно это, причем так, что никаких иных взаимоотношений по большому счету не признавал.

В монастыре послушнику Никите прописали клиросное послушание. Не оставлял он и «постоянного прилежания» к чтению Божественного Писания. По окончании пережитого дома строгая монастырская жизнь не казалась ему тяжелой, и он с радостью прилагал труды к трудам. «Видя собственная детская лета, в них же обыкл имеется сон крепок быти», Никита летом ложился дремать на колокольне у благовестного колокола, дабы не проспать начала раннего богослужения.

В нем начал пробуждаться подлинный подвижник, не смотря на то, что монашеского пострига он еще не принял.

Сейчас с ним произошли два необычных происшествия. Об одном из них повествуется в «Житии Илариона, митрополита Суздальского»3, о втором — в этом же Житии и в «Известии» Шушерина.

Рядом от монастыря, в селе Кириково, жил некоторый учительный и благочестивый священник Анания, к которому Никита обожал ходить для наставлений и духовных бесед. в один раз он попросил о. Ананию подарить ему рясу. Тот ответил: «парень избранный, не прогневайся на меня; ты по благодати Духа Святаго будешь носить рясы лучше данной; будешь ты в великом чине Патриархом».

В второй раз Никита со сверстниками-послушниками попал в дом некоего гадателя-мордвина (по Шушерину — татарина), и, гадая о Никите, тот в сильном беспокойстве заявил: «Царь будешь либо Патриарх» (по Шушерину — «будешь Правитель великий Царству Русскому»). Такие предсказания должны были бы очень сильно возбудить тщеславные грезы у одаренного парня, уже вступившего на путь иночества, но он не был подвержен любоначалию. Случилось обратное: он не придал им никакого значения.

И обнаружилось это в событии неожиданном, быстро нарушившем такое, казалось бы, определившееся течение судьбы.

Обманом вызванный из монастыря в родное село, Никита пережил смерть любимой и отца бабушки и, поддавшись «от сродник многих прошением и советом», женился… Женитьба не пресекла духовного подвига Никиты. Рвение к Царству Божию так же, как и прежде осталось главным для него, так что и женатый он не имел возможности жить вне богослужения и храма. Сперва Никита делается псаломщиком в одном из сёл в родных местах, а после этого — священником в этом же приходе.

Не так долго осталось ждать он с семьей переселяется в Москву. Историки — митрополит Макарий (Булгаков) и С. М. Соловьев пишут, что о. Никиту как незаурядного священника увидели столичные торговцы и забрали с собой в Москву. Но Шушерин ничего не может сказать об этих торговцах, но информирует, что в Москве у Никиты были родственники4.

Не думается беспочвенным предположение, что в Москву Никиту потянуло всё то же совершенства духовных и желание углубления знаний и опыта. В этом отношении столица, само собой разумеется, давала одаренному священнику очень довольно широкие возможности. И в случае если делать выводы по времени нахождения в Москве (не меньше семи лет, в противном случае и более) — он полностью ими воспользовался.

Но одновременно с этим Москва-столица открывала с особенной отчетливостию и все пороки и соблазны мира этого. Тут совсем решался для Никиты вопрос о его отношении к миру, определялся предстоящий жизненный путь. Священник Никита сделал жёсткий выбор: «напрасно мира этого непостоянство и суету», он решил окончательно покинуть мир.

Этому содействовали и домашние события. За десять лет совместной судьбе жены имели троих детей, но они погибли друг за другом в младенческом возрасте. Казалось, что отнятием детей Господь не благословляет их супружество. Быть может, вспомнилось, что женитьба Никиты случилась как бы в нарушение того сердечного обета о монашестве, что он носил в себе, в то время, когда был послушником.

Но, с промыслительной точки зрения, супружеская жизнь не была для будущего Патриарха случайностью.

Она дала ему возможность всесторонне изучить нравы и жизнь современного общества, познать настоящее положение людей. Много лет спустя Павел Алеппский напишет о том, что Патриарх Никон потому так прекрасно разбирается в национальных и мирских делах, что сам был женат и жил мирской судьбой.

Никита начал уговаривать жену принять монашество. С Божией помощью это удалось, и она, «восхотев Всевышнему паче, нежели миру работати», ушла в столичный Алексеевский девичий монастырь5, а о. Никита, «хотя ко спасению получить путь эргономичный», отправился куда макар телят не гонял — на Белое море, в Анзерский скит Соловецкого монастыря.

Если бы настоящим рвением души о. Никиты было не духовное восхождение к Всевышнему, а, скажем, продвижение по иерархической лестнице, он не ушел бы к Полярному кругу, а постригся в монашество наверняка в столице… Отметим эту необыкновенную цельность натуры подвижника в его рвении к Горнему миру: она очень многое растолкует в последующей судьбе Патриарха.

Отцу Никите был приблизительно тридцать один год, в то время, когда в Анзерском скиту он принял монашеский постриг от преподобного Елеазара († 1656; память 13 января), взяв имя Никон, в честь преподобномученика Никона епископа (память 23 марта). Началась его новая судьба. Анзерский скит расположен на маленьком острове Белого моря, в 20?ти верстах от Соловецкого монастыря.

Скудная растительность, весьма маленькое лето, лютые холода зимний период, полярная ночь, нескончаемое море, волны и ветры… Правило монашеского жития было весьма строгим. Келлии иноков размешались на расстоянии двух поприщ (трех километров) одна от второй и на таком же расстоянии от соборной церкви. В каждой келлии жил лишь один монах.

Братия не виделись между собой целую семь дней, сходились в субботний вечер в церковь, помогали вечерню, повечерие, утреню, стихословили все 20 кафизм, по окончании 10?ти кафизм просматривали толковое воскресное Евангелие и без того проводили в постоянном бдении всю ночь до утра. С началом дня они, не расходясь, помогали литургию, а позже прощались, давая друг другу братское целование, прося молитв, и возвращались в келлии в полное одиночество опять на всю седмицу. Пищей монахов была по большей части мука, в маленьком количестве жертвуемая из национальных запасов, случайная милостыня рыболовов и те немногие ягоды и овощи, каковые успевали вырасти летом на острове.

С благословения старца Елеазара иеромонах Никон предался особенным подвигам поста, воздержания и молитвы. Кроме положенных молитвословий вечерни, утрени, кафизм, канонов, утренних и вечерних молитв, Никон в каждое «дненоществие» прочитывал всю Псалтырь и совершал по тысяче земных поклонов с Молитвой Иисусовой, до крайности уменьшая время сна. Притом он нес иерейское послушание в церкви скита.

В этих условиях Никону было нужно лицом к лицу столкнуться с тем, с чем сталкивались все подвижники благочестия и истинные аскеты. Духовные подвиги его были нестерпимы для неприятеля людской спасения и выманили демонские силы на открытое противоборство.

Как повествует Шушерин, в то время, когда Никон решался отдохнуть мало от трудов собственных, «тогда абие нечистии дуси приходяще к нему в келлию, его давляху и иныя страшилища и пакости многообразными собственными грезы деяху, и, от труда ему почити не даяху». Страдая от таких напастей, Никон начал читать еще и молитвы от обуревания злыми духами и ежедневно выполнять водоосвящение, окропляя святой водой собственную келлию. Напасти закончились.

Но основное, — Никон вышел победителем в борьбе испуганно перед силами зла. Так в трудах, подвигах, молитвенном общении и молчании с Всевышним прошло практически три года.

в один раз старец Елеазар собрался в Москву за милостыней на постройку каменной церкви в ските и забрал с собой иеромонаха Никона, на которого, следовательно, в особенности надеялся. Никон оправдал доверие преподобного. Они побывали в Москве у «многих добропорядочных и благочестивых» людей, били челом самому правителю Михаилу Федоровичу и, собрав около пятисот рублей (по тем временам сумма, достаточная для постройки храма), возвратились в Анзер.

Но тут Никона подстерегало неожиданное искушение. Из самых благих побуждении (дабы разбойники, определив о деньгах, не перебили братию) Никон начал предлагать Елеазару либо поскорее начать строительство, либо дать деньги на сохранение за качественные стенки Соловецкого монастыря. Старцу эти предложения были не но душе, и он начал гневаться на Никона.

Никон скорбел, старался достигнуть примирения, но не смог и решил покинуть скит. Тяжело сейчас в точности узнать, что все-таки случилось. Поразительно, дабы утверждающий себя в строгом иноческом послушании Никон дерзнул как-нибудь обидеть старца, от которого принял постриг.

Поразительно кроме этого, дабы святой Елеазар действительно возненавидел собственного постриженника за хорошее жажду обезопасить обитель либо не смог по-отечески забыть обиду ему кроме того грубость, в случае если таковая и была допущена.

Возможно, Елеазар, как наставник монахов, счел неполезным для подвижника столь живой интерес к вещам, не касающимся его духовного подвига. Не смотря ни на что, но Никон воспринял эту перемену отношения к себе настоятеля как пресечение прошлой любви между ними и, по окончании бесплодных попыток вернуть ее, решил уйти.

«В случае если нельзя быть в согласии и любви, то нельзя быть совместно по большому счету» — вот формула действий Никона. Сделавшись Патриархом, Никон много благотворил преподобному Елеазару и Анзерскому скиту. Значит, он не таил обиды на старца.

Отправляясь в лодке на материк, Никон чуть не утонул на протяжении бури, разрешив обет построить монастырь на Кийском острове Онежской губы, куда лодку его прибило волнами, что потом и выполнил.

С громадными трудностями он после этого добрался до Кожеозерской пустыни, где его приняли в число братии. Сначала Никон служил в монастырской церкви, но не так долго осталось ждать, «сжалившися о уединенном пустынном житии», умолил настоятеля и братию отпустить его на одинокий остров среди озера, где и начал жить «чином Анзерския пу’стыни». Кроме молитвенных подвигов, деланием Никона на этом острове была ловля рыбы для братии.

Тем временем почил в Бозе старый игумен Кожеозерской обители.

Братия, видевше «от Всевышнего добродетельное житие» и «одарённый разум» иеромонаха Никона, стали просить его быть им игуменом. Он отказался. Братия просили еще и еще, и Никон отказывался.

И только «по многом отрицании», видя, что монахи не устают просить, он, не хотя «презрети» «многаго их прилежнаго прошения», дал согласие.

Во игумена Кожеозерской пустыни Никон был поставлен в Новгороде митрополитом Новгородским и Великолуцким Аффонием в 1643 г.6 Воротясь в обитель, он жилстрого и просто, так же, как и прежде занимался рыбной ловлей и обожал сам готовить рыбу и угощать ею братию. В 1646 г. монастырские потребности (вероятнее — сбор средств) вынудили его отправиться в Москву. Вряд ли он считал, что отправляется к вершинам собственной власти и славы.

Возвышение

«О благочестии подлинный бысть ревнитель».

(Монастырский летописец)

Прибыв в Москву, игумен Никон представился царю. По обычаю тех лет, любой приезжавший в столицу настоятель монастыря обязан был представляться правителю. Но в это время юный Алексей его духовник и Михайлович протоиерей Кремлевского Благовещенского собора Стефан Вонифатьев с особенной пристальностью всматривались в каждого приезжающего.

Они искали таких духовных лиц, каковые имели возможность стать союзниками в задуманном ими великом деле крайне важных церковных преобразований, имевших далеко идущие политические цели.

Алексей Михайлович рос и воспитывался под двойным влиянием: дядьки собственного боярина духовника Ивановича и Бориса Морозова о. Стефана. Морозов — плут и опытный царедворец — знакомил молодого Алексея с мирской стороной жизни, а о. Стефан стремился воспитать царя в духе строгого православного благочестия, чему весьма помогал целый жизненный уклад тогдашнего русского общества, так что влияние о. Стефана выяснилось особенно сильным7. Алексей Михайлович вырос честно верующим человеком.

Он не мыслил себя вне церковной жизни, близко к сердцу принимал все ее события и дела, весьма обожал богослужение, в совершенстве знал Устав, сам просматривал и пел на клиросе, обожал зажигать лампады в церкви, постился неизменно строго по Типикону8. Алексей Михайлович весьма почитал церковную иерархию, и авторитет духовного лица, в особенности в случае если его отличала и настоящая святость личной судьбе, был для царя непререкаем.

Не без умысла духовник просматривал ему произведения Феодора Студита и Житие Иоанна Златоуста — людей, страдавших от нечестия царей и боровшихся против этого нечестия9. Но при всем том Алексей Михайлович был простым человеком, и характерная людской природе поврежденность часто обнаруживалась в таких его словах и поступках, каковые показывали, что влияние Морозова и по большому счету страстей мира этого не проходило для него бесследно10.

Это не мешало ему вычислять себя глубоко православным христианином и потому полагать основной задачей царя укрепление и хранение веры, благочестия и церковности в народе. Он утвержает, что православный правитель обязан «не о царском токмо пещися», но в первую очередь о том, «еже имеется мир церквем, и здраву веру прочно соблюдати и хранити нам: егда бо сия в нас в целости снабдятся, тогда нам вся благая стояния от Всевышнего бывают: умножение и мир плодов и неприятелей одоление и прочия вещи вся добре устроятися имуть»11. Иными словами, — в случае если царь не будет в первую очередь заботиться о Церкви и делах веры, то пострадают все национальные дела и благосостояние народа, вверенного ему Всевышним.

К этим неспециализированным воззрениям на задачи царской власти присоединялась у Алексея Михайловича еще и жёсткая убежденность в том, что он, русский царь, есть уникальной опорой Православия, продолжателем и законным наследником дела великих византийских императоров. Исходя из этого он обязан всячески заботиться о православных народах, томящихся под игом Турции, о Мировых Патриархах, по большому счету о Вселенской Церкви и при возможности обязан попытаться высвободить православный Восток от турок, присоединив его к собственной державе.

Эти идеи усиленно внушались ему русским и особенно греческим духовенством. Царь в полной мере усвоил их а также просил отправить ему с Афона Чиновник и Судебник «всему царскому чину прошлых благочестивых греческих царей»12. Он подготовился занять их трон.

Это было не праздным мечтательством юного царя.

Национальная дипломатия, тайные работы действительно трудились в восточном направлении, подготовляя и разведывая возможности присоединения к Российской Федерации других земель и Греции, населенных православными народами. Алексей Михайлович неоднократно разрешал себе высказываться в том смысле, что он будет освободителем православного Востока.

Павел Алеппский передает такие его слова: «Со времен моих дедов и отцов к нам постоянно приходятПатриархи, бедняки и монахи, стеная от обид, притеснения и злобы собственных поработителей, гонимые жестокими утеснениями и великой нуждой. Посему я опасаюсь, что Всевышний возьмёт с меня за них, и я принял на себя обязательство, что, в случае если Всевышнему будет угодно, я принесу в жертву собственный войско, казну а также кровь собственную для их спасения»13.

Это была заманчивая мысль единой православной монархии с русским и Россией царем во главе. Мысль имела собственную предысторию, но что касается Алексея Михайловича, то в его сознании она оформилась в особенности под влиянием духовника Стефана Вонифатьева. Но, дабы претендовать на роль царя восточных православных народов, русский царь должен был возыметь с ними в первую очередь полное религиозное единство, продемонстрировать и выделить собственный идеальное согласие с Церквами Востока.

Но тут раскрывались большие трудности. Греческие иерархи, приезжавшие в Россию, всегда отмечали разные расхождения русских церковных чинов и обрядов с греческой богослужебной практикой. Указывалось на это и до правления Алексея Михайловича, и при нем.

Духовник о. Стефан убедил Алексея Михайловича в необходимости исправить обычаи и русское богослужение так, дабы привести их в идеальное соответствие с греческими14. Но таковой ход встретил бы сильное противодействие со стороны тех, кто придерживался достаточно распространенного тогда мнения, что лишь в Российской Федерации сохранилось правая вера и подлинное благочестие, а у греков все это «испроказилось»15.

Вот из-за чего о. Алексей и Стефан Михайлович собирали около себя талантливых и сильных единомышленников, искали человека, могущего осуществить нелегкое и страшное дело церковных преобразований. Сейчас возможно себе представить примерно, под каким углом зрения наблюдал царь на представленного ему Кожеозерского игумена Никона.

Алексею Михайловичу в 1646 г. было всего 17 лет. Годом ранее он лишился матери и отца. Темперамент у него мог хороший, мягкий (подчас кроме того до боязливости), но одновременно с этим упрямый, деятельный и живой, и была в нем унаследованная от отца свойство очень сильно привязываться к людям, каковые полюбились.

Перед молодым царем предстал человек поразительный, как будто бы вырубленный из северного камня. От Никона изливалась могучая и хорошая духовная сила, талантливая легко покорять сердца людей.

слагаемыми и Основными чертами данной мощи являлись глубокая молитвенность, громадный жизненный опыт, долгий аскетический подвиг в самых жёстких условиях, цельность души в ее рвении к Всевышнему, отрешенность от земных страстей, порождающая спокойную внутреннюю независимость, честность и поразительная прямота (Никон ни при каких обстоятельствах не умел хитрить). К этому еще прибавлялись живой ум, бодрость духа, большая начитанность, красивое знание Священного Писания, умение вести беседу (кроме того с царем!) непринужденно, без робости и одновременно с этим с должным почтением.

Это было то природное благородство души, которое бывает в несложном верующем русском народе и которое всегда приводит к восхищению. В случае если еще учесть и внушительную благообразную наружность сильного душой и телом монаха, то возможно представить, какое глубокое чувство произвел игумен Никон на юного царя. Алексей Михайлович практически влюбился в этого человека («Никон от великаго самодержца зело возлюбися», — пишет Шушерин).

Понравился Никон и строгому ревнителю благочестия о. Стефану Вонифатьеву. Решено было поставить Никона архимандритом царского Новоспасского монастыря в Москве.

Алексей Михайлович повелел, дабы Никон каждую пятницу приезжал к нему во дворец к утрени, по окончании которой правитель «хотел его беседою наслаждатися». Не так долго осталось ждать, но, эти беседы купили неожиданный темперамент. Люд столичный, прознав о родных отношениях Новоспасского архимандрита с царем, быстро применял это событие.

Никону в монастыре, в храме, на улицах люди стали вручать челобитные с прошениями о самых различных потребностях.

Тут были и просьбы о защите от притеснений, жалобы на несправедливость судей, ходатайства о помиловании осужденных, мольбы, сетования — слезы народные. Никон по опыту судьбы знал, как тяжело, а иногда и нереально бедному человеку отыскать защиту и управу, прорываясь через взяточничество, жестокость и неправду «дьяков» и «подьячих». Новоспасский архимандрит собирал все эти челобитные и без церемоний выкладывал ворох бумаг перед царем по окончании утренней работы.

Алексею Михайловичу ничего не оставалось, как тут же вместе с Никоном разбирать эти бумаги и давать по ним немедленные ответы16. Никону стало тяжело выезжать из монастыря из-за множества ожидавшего его народа. Его авторитет в глазах царя очень вырос.

Сейчас царь приглашал его не только по пятницам, а по каждому эргономичному случаю.

Никон сделался, по выражению Алексея Михайловича, его «собинным (особенным) втором». Глубокая личная привязанность этих двух людей возрастала с каждым днем.

Но еще более полюбил архимандрита угнетаемый и притесняемый народ. Молва о Никоне как о защитнике людей распространилась далеко за пределы Москвы и положила начало тому глубокому почитанию Никона в народе, с которым мы видимся неоднократно в предстоящей судьбе Патриарха. Но такое поведение человека, близкого к царю, не имело возможности не вернуть против Никона многих царских бояр и князей.

Со своей стороны, и Никон не имел возможности не занять враждебную позицию по отношению к высшему сословию. Выходец из народа и строгий аскет, он привык наблюдать на сильных мира этого как на людей особенно подверженных страстям, а неожиданная близость к правителю давала ему возможность показать в полной мере собственный презрение к аналогичной бездуховности. Действительно, это обнаружилось не сходу.

Сначала лишь закладывалась база будущего конфликта между знатью и Никоном; и направляться выделить, что это начало положено искренним заступничеством Никона за народ (через головы и в обход боярско-княжеской вершины).

Став архимандритом, Никон принялся заново перестраивать Новоспасский монастырь. Это первенствовалопыт будущего Патриарха в строительном мастерстве и, нужно сообщить, очень успешный. Никон выстроил на месте обветшавшей церкви новый величественный храм, воздвиг новые келлии и окружную монастырскую стенке с башнями17.

Оказался красивый архитектурный комплекс, отличавшийся красотой и монументальностью.

Известный Павел Алеппский, архидиакон Антиохийского Патриарха Макария, посетив Новоспасский монастырь в 1655 г., записал: «Великая церковь (собор) выстроена Патриархом Никоном в бытность его архимандритом этого монастыря. Она благолепная, прекрасная, душу смешащая; мы не находим в этом городе (Москве) подобную ей по возвышенности и радующему сердце виду»18.

В архитектуре этого собора в первый раз выявились художественные вкусы Никона — он обожал монументальность, православные традиции и размах русского зодчества. Со характерной ему основательностью и пытливостью ума Никон вникал во все процессы строительных работ. Тут он, несомненно, обучался строительному мастерству, осваивая всё — от чтения и составления чертежей до хитростей каменной кладки.

Документы, относящиеся к предстоящим его постройкам — Иверскому, Крестному, Новоиерусалимскому монастырям, выявляют в Никоне настоящего эксперта, до тонкостей опытного все строительное дело. Зодчество выяснилось не побочным увлечением Никона. Со временем оно станет главным в его деятельности и жизни.

В Москве у Никона началась весьма напряженная судьба. Богослужение, молитва, монастырские дела отнимали солидную часть дней. А ему еще необходимо было видеться с царем, многими людьми, просматривать и заниматься.

Никон открывал для себя новые духовные горизонты, должен был думать о громадных общецерковных проблемах.

На фоне неспециализированного высокого благочестия русского народа особенно четко стали выделяться в то время кое-какие отрицательные явления церковной судьбе. Расшаталась духовенства и нравственность народа, по окончании Смутного времени заметно понизился уровень образованности священников, расстроилось богослужение, в котором тщетно пробовали достигнуть единства, в далеком прошлом закончилась живая церковная проповедь, а работы в храмах потеряли учительный темперамент.

Для сокращения работы просматривали и пели в один момент в три-четыре, в противном случае и в пять-шесть голосов, дабы так в краткий срок выполнить всё, что предписывалось Уставом. К примеру, на утрени имели возможность в один момент просматривать шестопсалмие, кафизмы, каноны, на фоне данной многоголосицы диакон одну за второй возглашал ектений и т. д. Стоящим в церкви при всем жажде нереально было ничего осознать; работа теряла последовательность и структуру.

Так именуемое «хомовое» пение нелепыми ударениями, добавлением лишних гласных к словам портило священные тексты, превращая их в бессмыслицу. В русские богослужебные книги вкралось множество описок и ошибок. В кое-какие обряды пробрались важные искажения.

В народе процветали самые неотёсанные суеверия, оживали языческие обычаи.

Борьбу с подобными отрицательными явлениями Церковь вела в далеком прошлом. В ближайшее к Никону время Патриарх Филарет возобновил и оживил дело церковного книгопечатания, пробовал устроить греческую школу при собственном дворе, организовал дело переводов с греческого на русский, а что особенно примечательно — стал обширно завлекать греческую ученость к делу исправления русских обрядов и книг19.

Сам Патриарх Филарет был ставленником Иерусалимского Патриарха Феофана и глубоко чтил авторитет Восточной Церкви. По внушению Феофана, Филарет упразднил у нас обычай преподносить мирянам Святое Причастие троекратно (во образ Святой Троицы) и установил единократное причащение.

Кроме этого по требованию Иерусалимского Патриарха был оправдан архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Дионисий, пострадавший за исправление русских богослужебных книг по греческим, в частности за исправление в русском Требнике чина Великого освящения воды. В соответствующей молитве у нас читалось: «Освяти воду сию Духом Святым и огнем». Слова «и огнем» были исключены Дионисием как неправильные.

За это его осудили как еретика. Но Патриарх Феофан убедил русских, что тут вправду неточность. Агиограф Дионисия кстати подмечает: «Дивный, Патриарх Феофан учинил многи сыны Православия греческие книги писать и глаголать, и философство греческих книг до конца научил ведать»20.

Не прекращавшееся ни при каких обстоятельствах братское общение Русской Церкви с четырьмя Мировыми Патриархатами при Филарете купило особенное значение. В Москве всегда жили пара греческих иерархов, старцев и множество монахов, кое-какие восточные архиереи становились русскими епархиальными епископами (Нектарий, Арсений).

Патриарх Филарет в 1632 г. просил Константинопольского Патриарха Кирилла Лукариса отправить хорошего православного преподавателя для обучения «малых ребят» греческому языку и для перевода книг на русский. С целью этого остался в Москве протосингел Александрийского Патриарха Иосиф21. Смерть Патриарха Филарета в 1633 г. прервала его начинания.

Но они светло показывали, что Русская Церковь прочно стала на путь единения с Восточной Церковью, приведения русской литургики в соответствие с греческой.

Такая перемена в отношении к греческому Православию не привела тогда к расколам и потрясениям, не смотря на то, что соперников аналогичной линии в Российской Федерации было большое количество. Об отношениях с греческой Церковью спорили еще в XVI в. Нил Сорский, Максим Грек, Курбский и др. полагали, что Русская Церковь во всем обязана подчиняться греческой. Они кроме того отказывались признавать святыми Митрополита Иону и тех, кто был канонизован по окончании учреждения автокефалии Русской Церкви.

Против данной партии выступила группировка Иосифа Волоцкого. Признавая Митрополита Иону святым, преподобный Иосиф выразил идеи собственной партии в словах «Просветителя»: «Русская почва сейчас благочестием всех одоле». Эта позиция как словно бы согласовывалась с обширно принятой в Российской Федерации идеей старца Филофея о Москве как о «Третьем Риме» и о России как наследнице погибшей за отступление от благочестия Великой Римской империи (Византии).

Мнения Иосифа — Филофея в русском обществе взяли верх, самостоятельность отечественной Церкви была признана законной, в особенности по окончании учреждения Патриаршества. На греков многие стали смотреть как на отступников от настоящего благочестия. Мнения эти так прочно укоренились в русском духовенстве, что любая другая точка зрения считалась отступлением от Православия, чуть ли не ересью.

Таких взоров держался сначала и Никон.

Вряд ли возможно сомневаться в справедливости слов И. Неронова, потом сказавшего Никону: «Мы прежде этого у тебя же слыхали, что многажды ты говаривал нам: «гречане-де и Малыя России утратили веру и добрых нравов и крепости нет у них, покой-де и честь тех прельстила, и своим-де нравом трудятся, а постоянства в них не объявилося и благочестия нимало». Неронов говорит об этом в связи с тем, что Никон позже начал «иноземцев (греков) законоположения хвалить и обычаи тех принимать» и именовать греков «благочестивыми родителями и благоверными»22.

Но одно дело — духовно-нравственное состояние современных Никону греков, второе — богатейшее богословское и литургическое наследие Мировом греческой Церкви! Разности данной не могли осознать многие в Киевской Руси, но в целом Русская Церковь осознала. Осознал и Никон.

Была собственная правда и неправда и в позиции приверженцев «Третьего Рима», и в позиции заволжских старцев. Время отсеяло неправды и покинуло истину. С падением Византии Российская Федерация вправду становилась единственной православной всемирный державой — Третьим Римом.

И вправду, наряду с этим русское благочестие, не обращая внимания на все отрицательные явления церковной судьбе, было достойно всяческого восторга.

Но Русь приняла Православие от греков, так сообщить, «в готовом виде». Богословские формулы, литургика Православия были выстраданы Византийской Церковью в ходе тысячелетнего богословско-литургического творчества, острейшей борьбы с множеством ересей. Вот этого богословско-литургического творчества Русь не знала.

Это не свидетельствует, что церковная судьба в Российской Федерации была чем-то окостеневшим, лишенным жизненного развития. Нет, наполняемая изнутри благочестием и живой верой, она развивалась; в течении столетий складывались особенные русские церковные обычаи, не противоречившие Уставу, появлялись новые праздничные дни, обрядности и самобытные черты символики. Но это был, не смотря на то, что и не совсем, но в значительной степени стихийный либо, лучше сообщить, непреднамеренный, естественный процесс.

И в то время, когда стало известно, что вместе с этими хорошими и несомненно благочестивыми чертами русской церковной судьбе в нее вкрались нелепости, неточности, очевидно противоречившие духу и Уставу Церкви, либо обычаи спорные, не приобретающие единодушного признания, то обнаружилось, что установить верное и отбросить неверное в Российской Федерации весьма тяжело. «Своим» не верили. Кроме того соборного определения большинством голосов («за» либо «против») для русских людей было не хватает. Требовался авторитетный беспристрастный богословский разбор, опирающийся на достаток опыта и святоотеческого учения Мировом Церкви.

Арбитром в таких спорах могла быть лишь греческая ученость. Так, говоря упрощенно, в случае если Русь превосходила Восток благочестием, то он, со своей стороны, превосходил ее «богословской ученостью. Сложилась красивая база взаимообогащения и плодотворного общения!

Русь, но, и по достижении полной церковной самостоятельности не мыслила себя ни при каких обстоятельствах в отрыве от Мирового Православной Церкви. Это означало бы раскольническую позицию, а раскола Русь чуждалась как самого ужасного греха. Но в XVII в. к тому же положение «Третьего Рима» всё чаще начало восприниматься не как основание для превозношения, а как ответственность за судьбу «Рима Второго» — всех древних православных народов, о чем уже было сообщено.

В данной стадии собственного развития мысль «Третьего Рима» органически слилась с идеей о необходимости полного церковного единения с православным Востоком, признания учительного авторитета Греческой Церкви, в первую очередь — авторитета четырех Вселенских Патриархов в вопросах вероучительных, канонических, литургических. Такая позиция обнаруживала и подчеркивала верность России Мировому Православию и очень увеличивала духовный авторитет России на православном Востоке.

Так нашли собственный примирение и исторический синтез взоры на Греческую Церковь Иосифа Волоцкого и Нила Сорского, противников и сторонников идеи «Третьего Рима».

Так, рвение царской власти к религиозному единству с православным Востоком, носившее в основном политический темперамент, полностью совпало с насущными духовными потребностями Русской Церкви. Политическое и духовное, национальное и церковное появились в неразрывном единстве. Необходимость церковных преобразований стала особенно острой, серьёзной задачей для русского общества.

27 января 1649 г. в Москву прибыл Иерусалимский Патриарх Паисий, что на первом же приеме у правителя заявил при всех: «Пресвятая Троица… да умножит Вас превыше всех царей… благополучно сподобит Вас восприяти Вам превысочайший престол великого царя Константина, прадеда Вашего, да высвободит народ благочестивых и православных христиан от нечестивых рук… да будеши новый Моисей, да освободиши нас от пленения, якоже он высвободил сынов израилевых от фараоновых рук…»23.

Как бы в ответ на подобные заявления, от царского двора в русское общество шли мысли, достаточно выраженные в печатавшихся книгах. Кириллова книга, изданная при Патриархе Иосифе, утверждала, что четыре Вселенских Патриарха «право и неизменно веру, данную им от святых Апостолов, и их учеников, и седьми Мировых Соборов, ни в чем не нарушающе, ни отлагая, проповедали и проповедают, держали и держат»24. «Книга о вере» (1649 г.) высказывалась еще более определенно: «Святая Восточная в грецех полученная Церковь правым царским методом… ни направо, ни налево с пути не совращаяся и Горнему Иерусалиму сыны собственная препровождает… и ни в чесом установления Спасителя собственного и блаженных Его учеников, и святых папа предания, и седми Мировых Соборов, Духом Святым собранных, Устав не нарушает, не отменяет, и в мельчайшей части не отступает… аще телесную чувственную, от телесного и чувственного неприятеля неволю терпит, но веру подлинную и совесть собственную чисту и нескверну… сохраняет. Ничесожь бо турци от веры и от церковных чинов отымают, точию дань грошовую от греков приемлют… И якоже люди Божии, егда в работе египетстей были, веры не отпадоша, и первые христиане, в триста лет в тяжёлой неволе будучи, веры не погубиша; тем же образом и нынешнее время в неволе турецкой христиане веру православную целу выполняют… да заградятся любая уста глаголющих неправду… на смиренных греков… Русийскому народу Патриарха Вселенского, Епископа Константинопольского, слушати и ему подлежати и повиноватися в справах и в науце духовной имеется польза, и приобретение велие, спасительное и вечное»25.

С благословения Патриарха Иосифа были изданы «Шестоднев», «Учительное Евангелие», «Кормчая», в которых говорилось, что они исправлены по указанию и греческим книгам греческих святителей и по книгам «острожския печати», т. е. южнорусским26.

В 1649 г. в Россию с Украины по вызову правительства приехали Арсений Сатановский, Дамаскин Птицкий, Епифаний Славинецкий, устраивая обучение русских людей наукам и языкам, занимаясь исправлением русских книг по греческим, переводами с греческого и собственными произведениями. С такой же целью боярин Федор Михайлович Ртищев в 1649 г. формирует под Москвой Андреевский монастырь, населяя его учеными малороссийскими монахами (до 30 человек), приглашает 12 киевских певчих, каковые заводят в Москве пение по киевским распевам, обучая тому же и русских хористов.

Помимо этого, Ртищев отправляет нескольких молодых москвичей на учебу в Киев27. В Россию приезжает множество восточного и киевского духовенства.

Дело исправления русских книг и обрядов в пользу греческих идет полным ходом задолго перед тем, как Никон делается Патриархом. Для большего успеха этого дела в 1649 г. на Восток посылается старец Троице-Сергиевой Лавры Арсений Суханов с целью рукописей древних и сбора книг.

В 1652 г., еще при жизни Патриарха Иосифа, им самим было сделано распоряжение поминать на многолетиях по всем церквам четырех восточных Патриархов28, что означало публичное признание единства Русской Церкви с Восточной Церковью и признание греческих Патриархов православными. Из этого с неизбежностью следовал вывод, что их авторитет в вопросах церковной судьбе не подлежит сомнению.

Параллельно с этим идет дело неспециализированного оздоровления церковной и духовно-нравственной жизни России. При содействии о. царя и Стефана на архиерейские кафедры и известный протоиерейские места поставляются примерные и деятельные пастыри, стремящиеся к водворению настоящего благочестия во всех областях судьбы, а наипаче — в богослужении. Оживает живая устная проповедь, отменяется хомовое пение, упраздняется не без борьбы многогласие29.

Алексей Михайлович и о. Стефан приобщили к себе плеяду людей, составивших, по выражению проф. Н. Ф. Каптерева, «кружок ревнителей благочестия».

В него входили боярин Федор Михайлович Ртищев и его сестра Анна, большое количество сделавшие для привлечения южнорусской, киевской учености в церковную судьбу России, и последовательность духовных лиц: протоиерей столичного Казанского храма Иоанн Неронов — деятельный проповедник, имевший громадный успех в обществе, протоиерей Аввакум, поставленный настоятелем собора в г. Юрьевце-Польском, протоиерей Даниил из Костромы, протоиерей Логгин из Мурома и другие. Эти люди пользовались большим влиянием и расположением царя в обществе.

Они всегда участвовали в ответе серьёзных церковных дел, вольно входили к Патриарху, предлагая ему пожелания и свои советы, писали обличительные и нравоучительные письма архиереям. Дом Федора Ртищева сделался центром, где все ревнители благочестия довольно часто виделись между собой, спорили, делились мнениями, где возможно было, не опасаясь, сказать всё, что на душе.

В данный же дом, в воздух этих споров и деяний вошел и архимандрит Никон, скоро сделавшийся одним из самых известный и авторитетных ревнителей. Все они стояли за улучшение церковной жизни и духовной, но в отношении к авторитету греческой Церкви быстро разделялись на две группы. Ртищев и его сестра придерживались взоров царя и о. Стефана о необходимости единения с греческой Церковью и обращения с целью этого к греческой учености.

Неронов, Аввакум, Даниил, Логгин, наоборот, полагали, что для улучшения церковной и духовной судьбы в Российской Федерации достаточно только исправления нравов, отмены многоголосия, введения живой проповеди и некоторых книжных исправлений по древним русским же рукописям и книгам. Греческую практику и православную учёность тогдашней Греческой Церкви они решительно отвергали на том единственном основании, что современные греки представлялись им очень неблагочестивыми людьми (большое количество едят, нет у них смирения, неправильно либо неосторожно крестятся и т. д.).

Согласно точки зрения данной части ревнителей, не русские отошли от древних обрядов, а греки, и оттого появилось несогласие в церковной практике и книгах между Русской и Восточной грече

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: