Очень короткая глава, в которой почти ничего происходит

По окончании того как мы мало успокоились, книжнецы отошли на несколько шагов в сторону, дабы о чем-то шепотом посовещаться. После этого они возвратились ко мне.

— Мы решили отвести тебя на свою квартиру, — сообщил Гольго. — Само собой разумеется, если ты согласен.

Что я имел возможность возразить на такое предложение? Какая отличие, съедят меня эти трое либо целая сотня? Не говоря уже о том, что у меня появились сомнения довольно «страшности» ужасных книжнецов.

— Согласен. На большом растоянии идти? — задал вопрос я.

Вместо ответа книжнецы открыли пошире любой собственный глаз и уставились на меня, как будто бы гипнотизируя. Желтый свет в их зрачках чуть запульсировал, а позже они начали гудеть. Больше, мои верные и любимые приятели, в данной главе мне сказать не о чем.

Могу лишь заявить, что вдруг мы — раз! — оказались в другом месте!

Понятия не имею, как гномы провернули данный фокус, но мгновение спустя перед нами уже появились огромные каменные ворота.

Кожаный грот

Что произошло? — задал вопрос я. Мне хотелось дремать, и у меня легко подкашивались ноги. — Где мы?

— Последствия… э… телепортации, — растолковал Гольго.

— «Со звезд мы пришли, на звезды возвратимся. Жизнь — только путешествие в неизвестное», — процитировал Данцелот.

— Вы сумели перенести себя — и меня — из одного места в второе силой мысли?

— Не кривя душой, возможно и без того сформулировать, — улыбнулся Гольго, а остальные довольно глупо захихикали. — Отправимся! на данный момент мы вступаем во владения ужасных книжнецов.

Гольго, Кип и Данцелот зашагали к громадным воротам, по обе стороны которых высились две ужасных размеров каменные статуи. Они изображали книжнецов, но, само собой разумеется, с не- возможно увеличенными пропорциями: ужасных и пугающих, со злобно раззявленными пастями, огромными циклопьими кривыми и глазами острыми когтями — от для того чтобы зрелища любой желающий дал бы деру.

— Хорошо отпугивает незваных гостей, — пояснил Гольго. — Если они по большому счету находят ко мне дорогу. До сих пор никто не считая книжнецов ко мне не входил. За исключением одного.

Ты второй.

Я был еще через чур занят тем, что переваривал идея о теле-портации, да и по большому счету у меня было такое чувство, словно бы меня лишь что-то насильно разбудили, исходя из этого ни его замечание, ни вид скульптур не произвели на меня особенного впечатления. Пошатываясь, я брел следом за троицей.

Стоило нам миновать ворота, мою сонливость как рукой сняло. От маленькой площадки широкая каменная лестница вела вниз в громадную сталактитовую пещеру. Вид из этого раскрывался необычайный, и это еще мягко сообщено.

Самым необычным было не то, что стенки, потолок, пол а также сталактиты были обтянуты лоскутным ковром из коричневого материала всевозможных оттенков, что поблескивал, как натертая кожа. А также не стоящий среди пещеры огромный механизм.

Нет, больше всего меня поразили жители грота: много мелких одноглазых существ, похожих на Гольго, Кипьярда и Данцелота, но отличавшихся какой-нибудь меле чью. Одни были упитанными, другие дистрофичными, одни побольше, другие мельче, у одних шеи и конечности — долгие и узкие, у других — коротенькие, и у каждого как словно бы бьы личный, свойственный лишь ему оттенок кожи. Они кишели везде: просматривали за долгими столами, переносили высоченные стопки книг, толкали перед собой тачки либо хлопотали у огромной автомобили.

— Книжная машина старых гномов, — сообщил Гольго, совершенно верно это все растолковывало.

Машина напоминала пятидесяти либо кроме того шестидесятиметровый куб из старых полок. Как я имел возможность выяснить с для того чтобы расстояния, полки были вынуждены книгами и пребывали в постоянном перемещении, поднимались либо опускались, скользили слева направо либо справа налево. Около автомобили тянулись шесть этажей крытых галерей, соединенных между собой многочис- ленными лестницами, — и по ним также сновали соплеменники Гольго.

Они ставили книги на полки либо снимали их оттуда, копались с какими-то рычагами и колёсами. Не только полки, все монументальное устройство с переходами и лестницами было возведено из старого железа. Какой цели оно служило, оставалось тайной.

У подножия автомобили находились долгие, нагруженные фолиантами столы, а за ними — тачки, коробки и опять книжные полки. Медузосветов в гроте не было, и освещали его свечи в массивных металлических люстрах либо в шикарных ветвистых подсвечниках. В нескольких громадных каминах танцевало на углях пламя.

— Это Кожаный грот, — возвестил Кип. — Отечественная библиотека, отечественная академия, место собраний. А это отечественный народ. Ужасные книжнецы.

Мне хотелось задать множество вопросов, но Данцелот меня опередил:

— Возможно, тебя удивляет обилие кожи. Это переплеты. Ими обит любой сантиметр поверхности.

Хотелось бы поставить это в заслугу себе, но обивка не отечественных рук дело. Машину также выстроили старые гномы. Мы нашли пещеру и с того времени за ней заботимся.

Систематично натираем кожу, дабы она красиво сверкала при свечах. Совершенная воздух для чтения. И пахнет приятно.

Тут он был без сомнений прав. В первый раз с того времени, как я попал в катакомбы, пахло какое количество-нибудь переносимо. Было мало душно, быть может, из-за бесчисленных свечей, но в общем и целом приятно.

Несмотря на размеры, пещера казалась обжитой и комфортной, меня поразило, как в подземелье возможно столь комфортно.

Больше всего мне захотелось сесть за стол и сразу же погрузиться в чтение.

— Обрати внимание, как умело выделаны кожаные обои, — с гордостью сообщил Гольго. — Самое необычное, что ни один переплет не подрезали, дабы лучше стал на место. Кто-то приложил немыслимые упрочнения, дабы подобрать по переплету на каждую дырочку. На это, возможно, ушли столетия.

Должно быть, старые гномы весьма обожали книги.

Жаль, что они вымерли.

— Отправимся, — внес предложение Кип. — Мы продемонстрируем тебе грот.

Мы начали спускаться по широкой лестнице. По окончании теле-портации у меня еще мало кружилась голова, и я чуть-чуть пошатывался. Я не обожаю спускаться по ступеням, в особенности в случае если за мной замечают.

Меня постоянно преследует навязчивая идея, что я на данный момент споткнусь, полечу кувырком и плохо опозорюсь. Но подножия лестницы мы достигли без всяких приключений.

Остальные книжнецы делали вид, словно бы вовсе меня не подмечают. Одни, сидя за столом, бормотали себе под шнобель, водили пальцами построчкам либо, жестикулируя, говорили сами с собой, другие находились группками и что-то обсуждали. Пещера полнилась многократным эхом и голосами.

Мелкие книжнецы занималисьсобственными делами, но я подмечал, как они с любопытством меня разглядывают, в то время, когда им думается, что я их не вижу.

Но, стоило мне к ним повернуться, они тут же отводили взор. Почему-то я совсем не опасался их.

— А из-за чего фактически вы именуете себя ужасными книж-нецами? — задал вопрос я Гольго. — Не такие уж вы и ужасные. Я себе воображал циклопов в противном случае.

— Нас так именуют охотники за книгами, — ответил толстячок. — Понятия не имею, из-за чего.

— Ха-ха, понятия не имею, из-за чего? — язвительно осклабился Кипьярд по совсем непонятной для меня причине.

— Но мы никак не пробуем развеять эту плохую славу, — продолжал Гольго. — Такразумнее.

— Из-за чего?

— Слушай пристально. В Замонии и ее окрестностях живут более трехсот видов циклопов. Мирные и агрессивные, плотоядные и вегетарианцы.

Дьявольские циклопы едят лишь то, что еще шевелится и кричит, другие циклопы питаются только лютиками. Имеется циклопы, чей интеллект не больше, чем у комнатной мухи, а имеется такие, у которых мыслительные свойства выше среднего — назвать этих последних мне не разрешает природная скромность. А общее у них лишь одно — один глаз.

Но остальные народы вычисляют циклопов недалекими и страшными. И мы решили извлечь пользу из этих предрассудков.

— И в чем же она?

— Как по-твоему, сколько бы нас еще осталось, если бы нас кликали милыми книжнецами? — ответил вопросом на вопрос Голь-го. — В подземельях жалость не в чести. Тут громаднейшим уважением пользуется тот, кто считается самым страшным и безжалостным. Хорошее имя в катакомбах убивает стремительнее страшной книги.

— По счастью, большая часть охотников суеверны, — улыбнулся Данцелот. — На удивление необразованные типы с безжалостным взором на судьбу. Они верят в чертей и богов. Обожают истории про привидения и другие страшилки и с удовольствуем говорят всякие фантастические сказки на неспециализированных собраниях.

И любой старается переплюнуть другого байками про ужасных книжнецов. Кое-какие кроме того верят, что мы можем колдовать.

— Ну, в случае если отыскать в памяти телепортацию, вы не на большом растоянии от этого ушли.

Тут все трое стали пихать друг друга локтями в бок и хихикать.

— Телепортация! — прыснул Кип.

Я никак не имел возможности забрать в толк, из-за чего эти глупые гномы все время хихикают. Возможно, у них особое, достаточно необычное чувство юмора.

— По крайней мере, мы, как можем, поддерживаем миф о ужасных книжнецах, — взялся говорить дальше Данце-лот. — Если ты когда-нибудь с нами расстанешься, было бы весьма мило, если бы ты везде говорил, что собственными глазами видел, как мы поедаем себе аналогичных живьем либо еще какие-нибудь мерзости. К примеру, что мы пятиметрового роста, и зубы у нас, как серпы.

Тут мне вспомнились истории про книжнецов у Дождесвета. Он в собственной книге именно расписывал подобные кошмары и распространял миф про ужасных книжнецов. Лишь я желал задать вопрос малышей, знакома ли им фамилия Дождесвет, как мы уже были перед огромной машиной.

— В то время, когда мы в первый раз попали ко мне, — растолковал Кипьярд, — тут были сплошь паразиты и пыль, и машина не трудилась. К тому времени старые гномы, возможно, уже давно вымерли. Но позже мы нашли колеса и рычаги, стали за них дергать, и неожиданно она опять ожила.

С того времени мы за ней заботимся, систематично смазываем и по большому счету поддерживаем в рабочем состоянии.

— А каково ее назначение? — задал вопрос я.

Трое книжнецов заговорщицки переглянулись.

— Всему собственный время, — таинственно ответил Гольго. — на данный момент мы используем ее как библиотеку. Мало утомительно, что полки всегда перемещаются, но поддерживает нас в тонусе.

Книжнецы сновали взад-вперед по крытым галереям, ставя либо снимая книги, а старые полки опять и опять изменялись местами либо отъезжали назад и исчезали в недрах механизма. От кочующих книг рябило в глазах.

— Время от времени полки на целые дни пропадают, но непременно появляются опять, — сообщил Данцелот. — Машина не теряет ни одной книги, которую ей доверяют. Отправимся, мы продемонстрируем тебе отечественную библиотеку.

По старой лестнице мы поднялись на первую галерею.

— Вот наблюдай, тут в ржавчине нарисовано строительство Книжнодороги под управлением старых гномов. А тут увековечен подземный конгресс букваримиков. Старые гномы нашли метод консервировать ржавчину — мы все еще гадаем, как им это удалось.

По сути дела, парадокс.

— А изображение Тень-Короля тут где-нибудь имеется? — вырвалось у меня. Мне хотелось как-нибудь продемонстрировать собственные познания о катакомбах.

Остановившись, три книжнеца взглянуть на меня без шуток.

— Нет, — ответил по окончании продолжительной паузы Гольго. — Только бог ведает, как выглядит Тень-Король, исходя из этого и изображения его быть неимеетвозможности.

— Но вы уверены, что он существует?

— Само собой разумеется. Мы слышали, как он стонет и воет. Тут внизу вой слышно так звучно, что время от времени не можешь заснуть.

И вдобавок он попадает в самые лучшие отечественные сны и превращает их в кошмары.

— А что если это легко звериный вой?

— Так может сказать лишь тот, кто ни при каких обстоятельствах Тень-Короля не слышал, — с жалостью отозвался Данцелот. — У зверя для того чтобы голоса быть неимеетвозможности.

— Как по-вашему, из какого именно он народа?

— Меняем тему! — приказал Гольго. — Мы планировали показать тебе отечественные достопримечательности, а не гадать с тобой о Тень-Короле. Лучше взглянуть на книги!

— Они из «Золотого перечня»? — задал вопрос я.

— Ээээ, всегда данный дурной «Золотой перечень», — отмахнулся Гольго. — Мы ведем личный, что именуем «Алмазным». У нас тут имеется такое, от чего целый «Золотой перечень» покажется второразрядным.

— В каком-то смысле мы также охотники за книгами, — пояснил Кипьярд. — Не смотря на то, что, само собой разумеется, без безжалостных способов этих опытных убийц. Мы ищем из любви, а не из жадности. Мы ищем разумом и душой, а не мечом и топором.

Мы ищем, дабы обучаться, а не дабы разбогатеть. И мы это можем! Мы находим настоящие раритеты.

— А самое забавное, — улыбнулся Данцелот, — охотники верят, словно бы мы едим книги! Ха-ха! Что за идиоты!

Им кроме того в голову неимеетвозможности прийти, какие конкретно у нас тут сокровища. Они-то уверены, что в тяжелые времена мы питаемся книгами.

— М-да… — протянул, опуская глаза, Гольго.

Остальные двое закашлялись, и на пара мгновений повисла малоприятная пауза, смысла которой я не осознал. Необычно, как негромко трудится машина, слышно кроме того легчайшие щелчки и тикание, как в часовом механизме.

— А какие конкретно книги смогут быть еще полезнее, чем в «Золотом перечне»? — задал вопрос я.

Вместо ответа Кип подбежал к одной из кочующих полок. Вытащив обеими руками брошюру, он, перекосившись и постанывая от натуги, совершенно верно она была поразительно тяжелой, подтащил ее к нам. Возможно, он лишь дурачился, поскольку книжка была малоформатной и тоненькой.

— Попытайся-ка… это… забрать… — выдохнул он.

Я забрал у него книгу… и практически согнулся под ее весом. Таковой тяжести у меня в руках ни при каких обстоятельствах не было! Данцелот и Гольго улыбнулись.

— Лучше положи ее, — сообщил Гольго, — пока не надорвался. Это тяжелая книга.

Не без упрочнения я вытащил когти из-под корешка.

— Мы все еще гадаем, как удалось ее создать, — сообщил Кип. — Любая страница весит больше, чем собрание сочинений, скажем, Аиганна Гольго фон Фентвега. От одного лишь перелистывания мускулы болят. Бумагу, возможно, пропитали каким-то алхимическим веществом, у которого ужасный ядерный вес.

Еще ни при каких обстоятельствах не изготавливали книгу, которая так сопротивлялась бы применению. Ее не только носить не легко, но и просматривать также.

Он с трудом открыл книжицу на первой странице, и, нагнувшись, я прочел: «В то время, когда воображаешь себе невидимый мир, существующий в мира видимого, но становящийся видимым, в то время, когда видимое делается невидимым, иными словами, в то время, когда видимость невидимого либо соответственно видимого, обращена сама на себя, тогда невидимое делается видимым, а видимое невидимым — при условии созерцания всего этого невидимым, что находится в видимого мира, что воображает себе второй невидимый, не талантливый видеть видимого — по причине того, что свет погашен».

— Ух ты! — вырвалось у меня. — И, действительно, текст мудреный! Я ничегошеньки не осознал.

— И никто не осознаёт, — утешил меня Гольго. — Для того и написано.

— А по-моему, так сущее гордость, — сообщил я. — Писать необходимо, дабы тебя просматривали.

— М-да, — улыбнулся Гольго. — Мы тут собираем воистину необычные книги.

Кряхтя от натуги, Кипьярд и Данцелот подняли Тяжелую книгу на кочующую полку.

— Вы же не в том направлении ее поставили, откуда забрали, — увидел я.

— Не страшно, непременно она возвратится на место. Сортировкой занимается машина.

— По какому принципу? — спросил я.

— Мы все еще пробуем его разгадать, — таинственно ответил Гольго.

— Посмотри на книги вон в том месте! — вскрикнул Кипьярд. Было нужно поспешить, дабы не отстать от указанной полки.

На первый взгляд, в том месте была только пара сотен книг в разных переплетах из материалов, каковые все до единого были мне незнакомы.

— Это личная библиотека книжнокнязя Йогура Яцеллы-млад-шего. Он приказал переплетать собственные любимые книги только в шкуры животных, из всего вида которых сохранилась только одна особь. Само собой разумеется, по окончании переплетных работ уже не было ни одной.

Вон в том месте ибослоновья кожа. Тут — корешок из додо. Вон в том месте — мех красного муффона.

Это — перья голубого злотоклюва.

А тут — кожа летучей кошкомышки.

— Варварство какое! — возмущенно вскрикнул я.

— декаданс и Варварство в один момент, — отозвался Гольго. — Особенно в случае если отыскать в памяти, что Йогур Яцелла кроме того не умел просматривать. По-твоему, что возможно взять за такую книгу в магазине Книгорода, в случае если страницы в ней из прессованного эльфового нефрита?

Кроме того представить себе нереально! Перед такими сокровищами вправду бледнел «Золотой перечень». Постоянно удивляться, я шел на протяжении кочующей полки.

— Это еще что, — продолжал Гольго. — Посмотри вот на это. — Выхватив с полки невзрачную книжицу, он протянул ее мне. — Ее необходимо держать под углом, так лучше видно.

Кип и Данцелот довольно глупо захихикали, а я открыл книгу как сообщено.

И от кошмара уронил! Книга практически уставилась на меня! Гольго кое-как ее поднял, а Кип и Данцелот покатывались со хохоту.

— Прости за маленькую шутку, — улыбнулся Гольго. — Это живая книга. Все книги на данной полке по-своему живые. Присмотрись внимательнее.

Указанная полка остановилась перед нами, совершенно верно машина знала, что мы желаем получше разглядеть содержимое. Я подошел ближе.

Минуточку! Неужто глаза меня не обманывают? Эти книги вправду как словно бы шевелятся!

Моргнув, я потер глаза и взглянул опять. молния и Гром, это не обман зрения: книги вправду двигались!

Не через чур очевидно, но я светло видел, что их корешки поднимались и опускались, как будто бы они дышали. Почему-то мне не захотелось их трогать, словно бы обращение шла о неизвестных животных: неизвестно, не кусачие ли они.

— Можешь нормально погладить, — внес предложение Гольго. — Они тебе ничего не сделают.

Я с опаской совершил пальцем по корешкам. На ощупь они были теплыми и мясистыми и от прикосновения чуть подрагивали. Нет уж, с меня хватит, — я отошёл на ход.

— Мы то и дело находим их в катакомбах, — сообщил Данце-лот. — Им, возможно, много лет. Думаем, это неудачные опыты букваримиков, ранние попытки пробудить книги к судьбе.

Гольго набрался воздуха.

— Мы так и не осознали, из-за чего их выкинули в катакомбы, быть может, прямо на свалку Негорода. Возможно, букваримики ожидали от своих опытов вторых результатов.

Живые книги! Поразительно. Книжнецы правы: «Золотой перечень» — ничто против их сокровищ.

— Выносливые, но, существа, — сообщил я, — в случае если выкарабкались из Не города.

— Твоя правда! — вскрикнул Кип. — Ходят слухи, что они в катакомбах эволюционируют. Говорят, имеется кроме того страшные экземпляры. Эти словно бы бы могут летать и кусаться.

И вдобавок они спариваются с страшными книгами.

— И замок Тенерох ими населен, — сообщил Данцелот. — Я слышал…

— Хватит бабушкиных сказок! — загремел Гольго. — Мы планировали показать гостю библиотеку, а не пугать его ужасными байками.

— А за счет чего они живут? — задал вопрос я. — Чем питаются?

— Я их кормлю в свободное время, — ответил Данцелот. — Больше всего они обожают книжных червей.

Тут машина как словно бы сделала вывод, что мы достаточно насмотрелись на живые книги, и полка вначале встала вверх, а позже удвинулась в глубину. На ее место поднялась вторая, живые книги провалились сквозь землю.

— Не будем тебя утомлять, — сообщил Гольго. — Можешь оставаться у нас, сколько захочешь. У нас будет еще большое количество времени. На сегодня ограничимся этим.

Подойдя к перилам, он посмотрел вниз в Кожаный грот.

— Тебе уже очень многое про нас известно. — Его голос зазвучал внезапно празднично. — Сейчас тебе пора познакомиться с отечественными сородичами. Во второй раз в истории отечественного народа таковой чести заслуживает некнижнец. Кипьярд, Данцелот, оповестите всех, дабы планировали на ормование!

Ормование

На ормование? Звучит как старомодный обычай. Это как-то связано с унаследованной верой в Орм?

Либо, может, на языке книжнецов это указывает «обед», и они на данный момент сбегутся, дабы сообща мной полакомиться? Фистомефель Смайк, Клавдио Гарфеншток, Хоггно Палач — сейчас на мою долю выпало через чур много сюрпризов, по окончании для того чтобы тяжело кому-то доверять.

Данцелот и Кипьярд побежали разносить новость. Другие книжнецы передавали ее дальше. По Кожаному гроту она распространилась как лесной пожар, и уже через пара мин. эхо и гул голосов слились в единый хор: «На ормование! На ормование!»

Собравшись с духом, я задал вопрос:

— А что это… Такое… э… ормование?

— Древний безжалостный ритуал, на протяжении которого с тебя живьем сдерут кожу, а по окончании мы тебя сожрем, — ответил Гольго. — Сам осознаёшь, мы же циклопы.

Я отшатнулся, колени у меня задрожали.

— Шучу, — улыбнулся Гольго. — Ты в замонийской литературе прекрасно разбираешься?

Нужно успокоиться, сообщил я себе, но шуточки книжнецов действовали мне на нервы.

— Мало. У меня был хороший крестный в литературе.

— Тогда возьмёшь наслаждение. Слушай пристально. Мы, само собой разумеется, можем тебе на данный момент представить всех до единого книжнецов с именами их писателей, и на том покончить, светло?

— светло. — Кто бы мне растолковал, к чему он клонит?

— Но где тогда наслаждение? И на следующий день ты бы опять все забыл. Либо перепутал. светло?

— светло.

— Исходя из этого любой книжнец предстанет перед тобой лично, а ты обязан будешь предугадать, как его кличут.

— Что?

— Поверь мне, так ты значительно лучше запомнишь имена. Происходит ормование так: любой книжнец выбирает из собрания сочинений собственного писателя характерный отрывок — тот, при написании которого, на его взор, по жилам автора с громаднейшей силой тек Орм. Эти строки он тебе процитирует.

Если ты прекрасно разбираешься в замонийской литературе, то большая часть предугадаешь. Но если ты ее не знаешь совсем, то страшно опозоришься. Это мы и именуем ормованием.

Я еле сглотнул . Силы небесные, а так ли прекрасно я знаю замонийскую литературу? По каким меркам тут делают выводы?

— Обязан тебя предотвратить, — таинственно тихо сказал Голь-го, — у некоторых книжнецов престранные параметры при выборе отрывков. Я кроме того подозреваю, что кое-то намеренно выбрал нетипичные, дабы их тяжелее было отгадать.

Мне было нужно опять сглотнуть.

— А запрещено и на том покончить? — внес предложение я. — У меня хорошая память на имена.

Но Гольго уже отвернулся и грозно крикнул:

— На ормование! На ормование! Планируйте все на ормование!

А по окончании повел меня с галереи вниз к подножию автомобили, где книжнецы уже образовали громадной круг. Сбежать я не имел возможности, и сейчас они дерзко меня рассматривали, буравя сияющими и проницательными циклопьими глазами. Я почувствовал себя, как будто бы был обнажённым и под микроскопом.

Призывные крики неспешно смолкли, и воцарилось напряженное молчание.

— Перед вами, мои дорогие книжнецы, — возвестил в тишине Гольго, — стоит Хильдегунст Мифорез. Он приехал к нам из Дра-конгора, и он начинающий автор!

По собранию прокатился шепоток.

— Книгородцы затащили его в катакомбы, где он заблудился. Дабы сохранить его от верной смерти, Кипьярд, Данцелот и ваш незначительный покорный слуга… — тут Гольго сделал маленькую паузу, разумеется, дабы стало понятнее, как неуместно тут слово «незначительный», но никто на это не среагировал, — …эээ… решили, пригласить его на время к нам.

Вежливые аплодисменты.

— В следующие дни мы будем иметь наслаждение принимать у себя настоящего писателя, пускай кроме того он еще ничего не опубликовал. Но все мы знаем, что это только вопрос времени, поскольку он уроженец Драконгора. Стать писателем — его назначение.

Быть может, мы кроме того сумеем поспособствовать его карьере.

— У тебя окажется! — крикнул один книжнец.

— Да, друг, — отозвался второй. — Легко пиши, другое приложится!

— Аппетит приходит на протяжении еды! — поддержали из задних последовательностей.

Чувство неловкости лишь усилилось. Ну разве нельзя начать наконец треклятое ормование?

— Прекрасно, — остановил выкрики Гольго. — Сейчас нам известно его имя. Хильдегунст Мифорез! Да будет оно вытиснено на корешках бессчётных книг!

— Да будет вытиснено! — хором отозвались книжнецы.

— Но… — театрально продолжал Гольго, — знает ли он отечественные имена?

— Нет! — ответил ему хор.

— Как мы это исправим?

— Ормованием! Ормованием! Ормованием! — хором ответило собрание.

Гольго повелительно взмахнул рукой, и крики замерли.

— Пускай выступит первый! — приказал он.

От беспокойства я плотнее завернулся в плащ. Вперед вышел мелкий желтоватый книжнец и, откашлявшись, дрожащим голосом продекламировал:

И завес пурпурных трепет издавал как словно бы лепет,

Трепет, лепет, наполнявший чёрным эмоцией сердце мне.

Непонятный ужас смиряя, поднялся я с места, повторяя

«Это лишь гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,

Поздний гость приюта требует в полуночной тишине —

Гость стучится в дверь ко мне».

Минуточку, минуточку, я же знаю! Данный ритм ни с чем не перепутаешь. Это неповторимый шедевр замонийской мрачной лирики, это же, этоде…

— Ты Пэрла да Ган! — вскрикнул я. — Строфа из «Вещей птицы»! Шедевр!

— Проклятье! — выругался книжнец. — Нужно было забрать не такое известное стих!

Но он просто сиял от гордости, что его так скоро отгадали. Остальные книжнецы из приличия похлопали.

— Это было легко! — сообщил я.

— Следующий! — позвал Гольго.

Передо мной появился зеленоватый книжнец, подмигнул мне и радостно пропел:

Бушует кровь в его котле,

Под обручем бурлит,

Вскипает в кружках на столе

И души смешит.

Недаром был покойный Джон

При жизни молодец, —

Отвагу подымает он

Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы

Докучный рой забот.

За кружкой сердце У вдовы

От эйфории поет…

Гм… Застолье. Питейное стих. И не просто стих, а песня. Та самая, единственная…

— Берс Норберт! — вскрикнул я. — Окончание баллады о «Ветхом Джоне»!

Еще раз подмигнув мне напоследок, Норберт откланялся. Бурные аплодисменты.

— Следующий, — опередил я Гольго. Моя уверенность росла. Да и ормование начинало доставлять наслаждение.

Принципиально важно ступая, из толпы вышел пурпурный книжнец. Склонив с философским видом голову и сделав задумчивое лицо, он сказал:

— Быть либо…

Опоздал он сообщить третье слово, как я обвиняющее ткнул в него пальцем и крикнул:

— Мишерья Пилукс!

Да, само собой разумеется, монолог «Быть либо не быть» всем набил оскомину, не смотря на то, что моя предположение была выстрелом вслепую, поскольку у большинства поэтов строфы начинались с «быть». Но к моему удивлению книжнец пристыженно кивнул и высвободил место. В яблочко!

Это был вправду Мишерья Пилукс, я отгадал правильно — и всего по двум словам.

По общине книжнецов прокатился шепоток, кое-какие одобрительно зациркали зубами.

— Следующий! — позвал Гольго.

В первые последовательности протолкался приземистый книжнец ласково-голубого оттенка. Кое-кто захихикал, в то время, когда он стал передо мной, он же празднично возвестил:

Отныне плащ мой фиолетов,

Берета бархат в серебре:

Я избран королем поэтов

На зависть нудной мошкаре.

Меня не обожают корифеи —

Им неудобен мой талант:

Им поменяли лесофеи

И больше не плетут гирлянд.

Ха! Такое имел возможность написать лишь тот, кто сам себя в стихах заявил гением.

— Сегорян Ивенирь! — вскрикнул я.

Так оно и шло одно за вторым. Ибрик Генсен, Вепа де Лого, Алинг д’Агьери, — я всех угадывал. В который раз с того времени, как попал в катакомбы, я поблагодарил крестного за широкие познания в замонийской литературе, каковые он вдолбил в меня когда-то.

Тут я заметил перед собой книжнеца цвета кожаного переплета, что вскричал:

— О, прочь из Драконгора окончательно!

Плыву отныне над почвой временной,

И все мои деянья легко

Меня покроют славою нетленной.

Ого, драконгорская поэзия! Делается все легче и легче. Имя автора не вспомнилось сходу, но, конечно же, я знаю все, что когда-либо было написано дома.

Прославиться! Пускай осуществится мечта!

Да стану я поэтом весов широких!

Все классы вознесут меня тогда

На статус и пьедестал полубога…

Постойте-ка! Я кроме того лично знаю автора, он когда-то просматривал мне именно эти строфы. Ну, очевидно, это же прощальная ода Овидоса Стихограна, написанная на уход из Драконгора.

Он продекламировал его всем драконгоцам с видом глубокого убеждения, что в Книгороде его ожидают слава и успех. Мне и во сне бы тогда не приснилось, что я встречусь с ним в одной из ям на Кладбище забытых писателей.

О, Книгород! И жажду тесных уз!

О, ты, гнездо писателей богатых!

О, Город Книг Грезящих! В альянс

Вступлю с тобой — и буду верен свято![13]

Потом следовали еще 77 строф, прославлявших все прелести судьбы свободного художника и плоды славы, которая, несомненно, ожидает в Книгороде молодого писателя, но мне хотелось избавить от них и книжнеца, и его соплеменников, исходя из этого я сообщил:

— Ты Овидос Стихогран.

— Да уж, это было нетрудно, — улыбнулся книжнец. — Сходу стало ясно, что ты его знаешь. Про Стихограна тебе известно больше, чем мне. Быть может, кроме того сообщишь, из-за чего он так в далеком прошлом ничего не публиковал? Он трудится над громадным произведением?

Бедняга посвятил собственную жизнь Овидосу Стихограну.

Неужто я обязан сообщить ему в лицо, что больше нечего ожидать, не считая экспромтов на потребу туристам? У меня легко духу не хватило.

— Вот как раз. Он… эээ… окопался и трудится над большой вещью.

— Так я и думал, — ответил книжнец. — Он еще станет великим. — С этими словами он удалился.

Его место занял исхудалый книжнец с серой, как гранит кожей, и без шуток сказал:

Тома тут громоздятся друг на друга,

Покинуты и прокляты навеки…

Слепые окна, привидения, болезни,

Зверье, жестокость… жалкие калеки!

Молчанье, привиденья.

И столетиями —

Хотя бы стон, не смотря на то, что б единый вздох!

Безумье только одно шуршащими шагами

В забытом светом замке Тенерох!

Тут они меня поймали. Этого стихотворения я не знал. Обращение в нем, разумеется, шла о Тень-Короле, а я не знал ни одного автора, что решился бы разрабатывать данный образ — не считая Канифолия Дождесвета, а тот стихов не писал.

Гадать не имело смысла. Существовало много молодых авторов, произведений которых я не просматривал. И я согласился:

— Понятия не имею. Я не знаю твоего имени. Как тебя кличут?

— Меня кличут Канифолий Дождесвет, — ответил книжнец.

— Не может быть! Канифолий Дождесвет написал лишь одну книгу. «Катакомбы Книгорода». А ее я прочел совсем сравнительно не так давно.

В том месте нет ни одного стиха.

— Канифолий Дождесвет написал еще одну, — без шуток ответил книжнец. — Она именуется «Тень-Король» и раскрывается этим стихотворением.

Масса людей беспокойно зашевелилась.

— Как такое вероятно? — задал вопрос я. — Канифолий Дождесвет пропал без вести.

Но книжнец лишь улыбнулся.

— Нечестно! — крикнул кто-то из толпы.

— Да, Каниф, извинись! — крикнул второй. — Он не имел возможности этого знать.

— Отвали!

Я был запутан. Голоса гудели, масса людей бурлила, а тот, кто назвал себя Канифолием Дождесветом, в суматохе провалился сквозь землю. Слово забрал Гольго.

— Финиш ормованию! — возвестил он. — На сегодня достаточно! Отечественный гость держался молодцом, дадим ему мало отдохнуть.

Книжнецы, соглашаясь, забормотали.

— на следующий день будем ормовать дальше. До всех очередь дойдет. А сейчас отправляйтесь на отдых!

Я подошел к Гольго.

— А кто это фактически был? — задал вопрос я. — Неужто Дож-десвет вправду написал еще одну книгу?

— Отправимся, — пропустив мой вопрос мимо ушей, быстро сообщил Гольго. — Я покажу тебе отечественные жилища. И место, где ты будешь дремать. Ты, возможно, с ног валишься от усталости.

Мы пошли по долгим коридорам, в который раскрывались жилые пещерки, и в каждой обитал книжнец. Пещерки также были обиты книжными обложками, и в каждой имелась как минимум одна книжная полка, и ложе из пушистых шкур. И везде теплый свет десятков свечей.

— Медузосветы для чтения не пригодны, — пояснил Гольго, совершенно верно отгадал мои мысли. — Они создают малоприятную воздух, годную лишь, возможно, для убийств и погонь. Но мы медузосветы не признаем. К несчастью, они плодятся как паразиты, и непременно захватят все катакомбы.

Мы вышвыриваем любого, кто посмеет к нам заползти. А просматривать лучше при свечах.

Напомни, дабы я продемонстрировал тебе отечественный свечной заводик.

Что свечи действуют успокаивающе, я готов подтвердить на своем опыте. С того времени как я попал во владения книжне-цов, постоянную подавленность, какую вызывали у меня катакомбы, как рукой сняло.

— Пещера каждого книжнеца обустроена лично и, очевидно, обставлена книгами того писателя, которого он учит наизусть.

Остановившись, мы посмотрели в одну. На ложе из шкур лежал, уютно свернувшись кольцом, толстенький книжнец и просматривал. По стенкам висели пришпиленненные булавками куски кожи со строками полуруническим письмом.

Его, равно как и писателя, я определил сходу.

— Здравствуй, Стурри, — окликнул Гольго. — Похоже, тебе в ор-мовании принимать участие не придется. Я и без того осознал, что Хильдегунст сходу тебя определит.

— Тебя кличут Стурри Снурлусон, — сообщил я. — Ты написал «Мидгардскую сагу».

— Если бы, — набрался воздуха Стурри. — Я всего лишь учу ее наизусть. А жаль. У меня именно был наготове отрывок, что ни за что не отгадать.

Мы пошли дальше. Коридоры практически опустели: жители Кожаного грота разошлись по своим пещеркам и начали зубрить.

Палата чудес

Дабы позавтракать, было нужно преодолеть себя: наутро Гольго принес мне зажаренных над огнем в камине книжных червей. Но к тому времени голод так меня одолел, что я сожрал бы и сырого сфинхххха. Да и по большому счету, черви с хрустящей корочкой были достаточно вкусными.

— Сейчас отправимся осматривать отечественные владения, — заявил Гольго, в то время, когда мы вышли из моей спальной пещерки. — Они, мой дорогой, Кожаным гротом не ограничиваются.

Коридоры уже кишели деловитыми книжнецами. Переносились с места на место книги, изменялись свечи, где-то декламирова-ли, где-то болтали, где-то пели. Тут как словно бы царило коллективное неприятие тишины, что показалось мне отрадной переменой по окончании гробового молчания лабиринтов.

Я заметил, как трое со злобой ворчащих книжнецов волокут куда-то медузосвета, неизвестно как пробравшегося в их владения. На меня никто не обращал внимания, как будто бы за ночь я стал тут своим.

— Ормование продолжим позднее, — сообщил Гольго. — Сперва покажу тебе отечественное хранилище. Палату чудес. Осознаёшь, мы собираем не только книги, но по большому счету все, что имеет какое-либо отношение к творчеству.

Литература так как не только исписанная бумага, осознаёшь? Она затрагивает все стороны судьбы.

— Да что ты говоришь!

— Литература пронизывает всю жизнь, чего в большинстве случаев не подмечают. А у нас, книжнецов, это отражается еще посильнее.

— В каком смысле?

— Во всех. Дело в том, что непременно любой книжнец перенимает темперамент того писателя, чьи произведения заучивает. Но, это неизбежно. Такова отечественная будущее.

От природы мы — чистые страницы, каковые желают, дабы их заполнили, но собственных особенностей не имеют. А позже мы все больше впитываем харак-терные черты отечественных писателей, пока не становимся сформировавшимися личностями.

И нужно сообщить, видятся не только приятные! Любой книжнец отличается от остальных. У нас имеется трусишки и холерики, меланхолики и хвастуны, сорвиголовы и сони, нытики и комики.

Заберём меня, к примеру: я, к сожалению, склонен к самодовольству, но что сделаешь.

Аиганн Гольго фон Фентвег был тот еще надутый индюк, исходя из этого, сам осознаёшь, работа такая. Лишь взгляни, кто идет нам навстречу. Это Достей.

В глазу книжнеца, на которого указал мне Гольго, горел холодный пламя отчаяния, нижняя губа подрагивала, совершенно верно он вот-вот безудержно разрыдается. Без единого слова он не легко протопал мимо и без звучно провалился сквозь землю в темноте, не смотря на то, что Гольго дружелюбно с ним поздоровался.

— Воски Достей? — переспросил я. — Тот, кто писал уйму депрессивных романов про самокопание? У кого храбрец все задавал вопросы себя, человек он тварь и ил дрожащая?

— Да, кинь, это громадная литература! — возразил Гольго. — Легко необходимо мочь ее выносить. Книжнец, выбравший себе Дос-тея, определенно переоценил собственную душевную стойкость. И теперьнам то и дело приходится вырывать у него ядовитые книги, как бы он их не прочёл.

Видишь того, кто идет вразвалку? Это Чарван.

— Ленивый толстяк? Это Воног А. Чарван?

— Он самый. Лишь взгляни, он еле ползет.

Я нечайно засмеялся. Чарван написал блестящий роман о лени и лежании на диване. И толстячок перед нами вправду двигался на уникальность вяло.

Мы прошли пещеру побольше, в которой горели тысячи свечей. В середине стоял массивный чугунный котел, под которым плясало на углях пламя. Забираясь по лестницам к ободу, книжне-цы ведрами сбрасывали в него личинок, а другие вычерпывали громадными поварешками беловатое сало, третьи лепили из инсек-тоидного воска свечи у громадных древесных станков.

— Это отечественный свечной заводик, — сообщил Гольго. — Кто большое количество просматривает, тому нужен свет, в особенности если ты живешь под зем-лей. — Он набрался воздуха. — Как бы мне хотелось прочесть книгу при свете солнца, как это довольно часто обрисовывал какое количество. На зеленом лугу весной.

— А вдруг легко подняться на поверхность?

— Нереально. От свежего воздуха отечественные мелкие легкие разорвутся. Мы должны жить в максимально душных условиях.

— Вот как? А вы пробовали?

— Конечно. Чем выше мы поднимаемся, тем тяжелее нам дышать. Избыток кислорода губителен для нас.

Миновав свечной заводик, мы попали в узкий коридор, в котором нам встретился один-единственный книжнец. Под мышкой он нес книгу, в которой я с первого взора определил перво-издание «Безнравственных историй Флоринта» — произведение, которое так довольно часто запрещалось и сжигалось, что ставшие большой редкостью уникальные издания значились в самом верху «Золотого перечня».

— Ага, что за плохие сказки читаем в этом случае? — кинул, проходя мимо, Гольго и с наигранным упреком погрозил пальцем.

— Нет ни моральных, ни безнравственных книг, — возразил на это книжнец. — Книги бывают не хорошо либо прекрасно написанные. Не больше не меньше.

С этими словами он завернул за угол. Гольго улыбнулся.

— Фактически говоря, следовало бы умолчать, поскольку его ты еще не отгадывал. Но мы тут с глазу на глаз. — Он взглянуть на меня с заговорщицким видом. — Абылэто…

— Окра да Уйлс! — опередил я его. — Правильно?

— Правильно, — озадаченно отозвался Гольго. — Лишь Окра да Уйлс так беспощадно остроумен. А у тебя в самом деле хорошая память, друг! Мы, пожалуй, сделали бы из тебя подлинного книжнеца, — не будь у тебя лишнего глаза.

Потолки туннелей становились все выше и выше, и книжные обложки на них сменились обнажённым камнем. По ходу мы видели мелкие, рукотворные камеры, в которых книжнецы прилежно хлопотали над печатными прессами, проклеивали либо переплетали вручную книги помешивали в громадных чанах бумажную массу. Я кроме того видел, как отливают из свинца литеры. — Тут у нас поликлиника, — растолковал Гольго. — Мы реставрируем покушанные жучками либо частично стёртые с лица земли книги.

Мы реконструируем тексты и печатаем их заново либо восстанавливаем переплеты. Существует несметное множество способов причинить етрадания книге. Бывают книги, сожженные либо порванные, кроме того политые щелочью либо кислотой.

Видятся книги с огнестрельными либо колотыми ранами. Тут мы кроме того делали операцию живой книге.

— Куда провалилась реконструкция последней главы к «Узлам на лебедином горле»? — крикнул в проход низенький книжнец. — Клейстер свернется, если не положить страницы.

— на данный момент! на данный момент! — завопил в ответ второй, выбегая в коридор со стопкой свежеотпечатанных страниц.

Мы прошли мимо бледного толстяка, что, закрыв глаз рукой, монотонно зачитывал названия и имена:

— Фито Металлическая Борода — «Кружка без ручки». Кароб Рот-то — «Кость от наковальни». Цитрония Нецелованная — «Принцесса с тремя губами»…

Это были персонажи и относящиеся к ним заглавия романов, которыми владел перу одного и того же писателя. Как же его кликали? Имя крутилось у меня на языке.

— Бальоно де Закер. — На этот раз Гольго меня опередил. — Вот уж кто определенно написал через чур много. — Он понизил голос до шепота: — Бедняга, которому было нужно запоминать все его романы, всегда путает имена главных героев. Неудивительно, поскольку на семьсот книг приходится пара тысяч действующих лиц. Исходя из этого он и талдычит без передышки названия и имена.

— Феврузиар Август — «Древесный суп». Капитан Вишевпирог — «Пират в хрустальном саду». Эрхл Гангвольф — «Потерянная рецензия»…

Книжнец монотонно повторял заглавия и имена, а мы на цыпочках удалились.

— Орм тек через Бальоно де Закера постоянно, исходя из этого писать ему приходилось фактически беспрерывно, — сообщил Гольго. — Он, возможно, выпил немыслимое количество кофе.

— А вы вправду верите в Орм? — с мягкой ухмылкой задал вопрос я. — Это же старое фиглярство!

Остановившись, Гольго вперился в меня продолжительным взором.

— какое количество тебе лет?

— Семьдесят семь.

— Семьдесят семь! — засмеялся он. — Молодо-зелено! Хорошо, шути про Орм, пока можешь! Это привилегия желторотых.

в один раз он — я про Орм говорю — на тебя снизойдет, и тогда ты постигнешь его мощь и красоту. Как я тебе питаю зависть к! Я не автор, а всего лишь книжнец.

Я не писал произведения Аиганна Гольго фон Фентвега, а только выучил наизусть. И Орм упаси, дабы я одобрял все, вышедшее из-под его пера. Какая лишь ахинея из-под него не выходила!

Добрая половина «Философского камня» — безлюдной треп! Практически вся его проза ни на что не годится! Но имеется места… Места… — Взор Гольго просветлел:

Горные вершины

Дремлют во тьме ночной;

Негромкие равнины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат страницы…

Подожди мало,

Отдохнёшь и ты.

Это был «Заповедный лес» Фентвега. Воистину сильное стих. Гольго внезапно схватил меня за отвороты плаща, дернул на себя и закричал:— Это Орм, осознаёшь?!

Такое возможно сочинить, лишь в случае если на тебя снизошел Орм! Такое просто так в голову не придет! Такое приобретают в качестве подарка!

Он отпустил меня, и я разгладил плащ.

— И, как по-твоему, что такое Орм? — задал вопрос я, пара запутанный данной вспышкой.

Гольго посмотрел на поток туннеля, словно бы заметил в том месте звезды.

— Имеется один Орм во вселенной, из него изливаются все творческие идеи, в том месте они трутся приятель о приятеля и порождают новые, — сообщил он совсем негромко. — Творческая плотность этого Орма должна быть поразительно невидимая планета с морями из музыки, с реками из чистейшего воодушевления, с вулканами, извергающими мысли, с молниями из озарений. Это великий Орм. Силовое поле, щедро распространяющее энергию.

Но не для всех. Он открыт только избранным.

Да, да… И из-за чего все, что, предположительно, постигается только верой, постоянно бывает невидимым? По причине того, что его по большому счету не существует? Большая часть старых писателей верят в Орм.

Из вежливости я решил воздержаться от предстоящих скептических замечаний.

Мы вошли в пещеру, размерами практически равную Кожаному гроту, лишь ее потолок терялся в тенях, и с него не спускались сталактиты. По стенкам были выбиты мелкие ниши, в которых хранились всевозможные предметы: книги, письма, письменные принадлежности, картонные карточки, кости, — большая часть я не смог выявить издали.

— Отечественное хранилище, — сообщил