Он был один во тьме – и никого больше. ни голоса, ни шепота. ни прикосновения руки. ни тепла другого сердца. кромешный мрак. одиночество

Умная ЕРЕСЬ ФАНТАСТИКИ

Как я сужу, пред вами разомкнуты

Сокрытые в будущем времена,

А в настоящем взгляд ваш полон смуты.

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ.

Божественная комедия.

Преисподняя, песнь десятая

Плохо затевать с цитирования, но в то время, когда цитата уж больно успешная…

Статья “демоны и Боги” в самой на сегодня полной и авторитетной английской “Энциклопедии научной фантастики” (вышедшей во второй половине 70-ых годов двадцатого века под редакцией Питера Никколса) раскрывается примечательной репликой: “Интерес к религии обнаружился у научной фантастики с самого ее зарождения, но росту числа фантастических произведений о всевышних содействовал не он. Обстоятельством была частично мания величия.

Три главных отличительных качества божества были неотвратимо притягательны для писателей-фантастов: всезнание, дар и всемогущество творения судьбы. Либо кроме того целых миров. Чем иным, как не последним, пускай лишь на словах, занимались фантасты все это время?”

Но, не только эта, но и многие справочники и другие энциклопедии начинают разговор об интересующем нас сюжете с для того чтобы примерно пассажа: нет ничего более отдаленного от научной фантастики, нежели религия — но это лишь на первый взгляд… И потом в большинстве случаев направляться убедительная обойма примеров, долженствующих свидетельствовать именно об обратном: нет ничего ближе. В чем убедится, хочется думать, и читатель этого сборника.

Не смотря на то, что, возможно, свыкнуться с аналогичной мыслью будет тяжело тем, кто не хорошо знает современную научную фантастику (о религии-то, возможно, любой составил верующий и — собственное мнение, и атеист). Но и их скепсис даст трещину, если они еще раз обратят внимание на “мостик”, услужливо переброшенный в полуиронической цитате, которой раскрывается вступительная статья.

Сотворение миров… Любой подлинный живописец чувствует себя в потенции Творцом, но тут второе. Сотворение миров, не похожих на отечественный единственный, миров собственных собственных, сконструированных по известным одному тебе чертежам, с действующими в этих диковинных вселенных законами, каковые ты также сам придумал.

Вот она, потаенная мечта всякого автора, решившего согрешить по части фантастики! Не всем это в итоге удается, кое-кто скоро отказывается от труднодостижимого идеала, соблазнившись более несложными утилитарными “сокровищами” литературной поденщины, но идеал незримо витает над каждым. Более чем в каком втором виде художественного творчества, в фантастике ощутим дух полной свободы — от обыденной и довольно часто обрыдлой действительности, от пудовых здравого смысла и гирь опыта, от давящего авторитета первооткрывателей законов природы (потому что они — “великие” — открыли раз и окончательно, а последователям остается лишь эти законы шлифовать и им направляться…).

Очевидно, абсолютность данной свободы иллюзорна. Какие-то законы все же необходимо выполнять и писателю-фантасту. Поняв либо кроме того легко подсознательно почувствовав наличие этих ограничений, он уже сделал первый ход на скользкую дорожку ереси, потому что следующей мыслью придет такая: а Тот, чьи одежды автор только что постарался беспардонно примерить,— Он что, в собственной деятельности также сталкивался с ограничениями?!

Очевидно, подобная неприятность поднимается не перед всяким фантастом, а только перед тем, кто претендует на звание научного. Он-то, возможно, обратил внимание, что божества всех без исключений религий также не ощущали себя полностью свободными — ни в поступах, ни кроме того в намерениях. Иисусу пригодился несколько, а семь хлебов, дабы накормить толпы голодных.

А “жизненный цикл” всевышних индуистского пантеона не смотря на то, что и исчисляется трудновообразимым числом с внушительным числом нолей, но все-таки числом конечным… Теологи создали очень изощренные теории на этот счет, но сам факт “научного изучения” божьего поведения — не ставит ли под сомнение его, всевышнего, непознаваемость и всесилие?

Авторов научной фантастики боязнь впасть в ересь посещает редко — клеймо еретиков, которое они, но, гордо носят как почетную приз, на них поставлено исстари. К тому же их вольная игра с сущностями и элементами мира еретична лишь на поверхности, потому что в глубине все это зиждется на самой важной науке. Лишь науке, осознаваемой не практически — как следование известным научным данным, а как способ познания.

Научная методика, приёмы и сам стиль научного мышления пронизывают, оплодотворяют самые на первый взгляд “беспочвенные” фантазии с участием ангелов, потусторонних сил, с картинами жизни и преисподней по окончании смерти — в случае если… В случае если за дело берется научный фантаст.

И напротив, закоренелого мистика, приверженца оккультизма легко определишь за версту, пускай кроме того его “научно-фантастическое” произведение практически нашпиговано научно звучащей терминологией. (Ну и, само собой разумеется, примеры элементарной научной безграмотности — наподобие “громовых раскатов взрыва в космосе”, “человека-невидимки” либо “огромных насекомых” — никак не выручает индульгенция в виде заглавной “Н” рядом с заглавной “Ф”.)

Итак, научный фантаст вольно либо нечайно сопрягает собственный вымысел с умелыми данными науки. Но его фантазия пытается дальше. Что же говорит наука по поводу трансцендентных “высших сил” космоса, управляющих поступками людей и ходом событий на Земле?

А о бессмертии души? А о наличии (либо отсутствии) высшего смысла существования человека, созданной им цивилизации, самой Вселенной? Ровным счетом — н и-ч е-г о. Метафизические абстракции не входят в сферу компетенции науки, как не может она (до тех пор пока?) обрисовывать физические условия в “досингулярной” Вселенной либо особенно чёрные закутки людской психики.

В том направлении наука пока не забралась. А потому, что у экспертов отсутствуют качественные способы изучения этих заповедных областей (имя им легион!), то значительно чаще ученые легко гордо проходят мимо загадочных феноменов и вековечных “проклятых вопросов”, хладнокровно игнорируя жгучий интерес к ним со стороны непосвященных. Сейчас стало модно ругать ученых за эту их “оторванность от чаяний весов”, но не знаю, возможно, ученые правы? И каждому необходимо заниматься тем, к чему он имеет привязанности и способности

Как бы то ни было, продолжительное время вся эта таинственная и волнующая “метафизика” существовала как бы вне юрисдикции умелой науки. Эдакий феодальный домен, в котором бесконтрольно правила суд извечная конкурентка науки в претензиях на объяснение, человека и мира — религия. Вторгались, само собой разумеется, в terra incognita и философы, но их умозрительные пояснения, увы, ничего не давали науке в плане умелой проверки.

Но с самой древности, сперва, действительно, очень редко и боязливо, в заповедную область стали совершать набеги те, кто числил себя скорее по ведомству науки, нежели философии либо религии. За проклятую “метафизику” взялись писатели-фантасты. Удалось ли им ответить хоть на один из интригующих вопросов?

Наверное, нет. Но, как довольно часто случалось с данной литературой, отправляясь на поиски индий, фантасты в изобилии открывали “незапланированные” америки.

Не только любопытство гнало их в тревожную неизвестность, но да и то “тщеславие”, о котором обращение шла в начале беседы. Почувствовать себя всевышним — кто ж тут устоит от искушения! Не смотря на то, что, как заметили позднее два известный представителя научной фантастики, тяжело быть всевышним

В то время, когда же появилась эта противоестественная в глазах атеистов и верующих сообщение (Станислав Лем в собственном фундаментальном труде “футурология и Фантастика” писал о чем-то подобном как о “литературном инцесте”) догматического вида литературы и религиозного сознания, не без гордости претендующего на звание самого антидогматичного? Давным-давно. С тех приснопамятных времен, как обе они показались на свет—религия и фантастика.

Само собой разумеется, данный вывод возможно принять лишь при достаточно широком толковании и первого и второго. Так как что такое комедия Аристофана “Птицы” либо “Икароменипп” греческого сатирика Лукиана, как не попытка посредством фантастики критически пересмотреть раз и окончательно заведенный порядок на мифическом Олимпе? Вот с каких давешних пор инакомыслие прибегало к спасительной мимикрии “фантастики” — а чиновники и жрецы до поры до времени “зевали” откровенные выпады святотатцев (“кто ж ее просматривает — фантастику?..”).

Второе, поразительно. Среди ранних иконоборцев, грешивших фантастикой, мы встретим много знаменитых мистиков и священнослужителей! Достаточно отыскать в памяти монаха Джордано Бруно, воздвигшего “строение веры” для всех последующих поколений писателей-фантастов.

И развивших его догадку (любой по-своему) Афанасия Кирхера (также монаха) и философа Сведенборга (мистика и Эммануила-учёного) А первые космопроходцы в литературе нового времени — британские епископы Джон Уилкинс и Фрэнсис Годвин, освоившие лунную поверхность задолго до светских писателей “и” учёных!.. Само собой разумеется, к фантастике с радостью обращались и представители свободомыслия — Сирано де Бержерак, Свифт, Вольтер, Сэмюэл Батлер; с некоторых пор фантастическая литература превратилась в богохульников и подлинный бастион иконоборцев.

Но не нужно забывать, что в течении столетий она притягивала и умы мятущиеся, раздираемые несоответствиями. От Кеплера и до известных французских фантастов финиша прошлого века — Фламмариона и Рони-старшего многие авторы обнаружили в научной фантастике спасительную возможность примирить научную идея с религиозной верой.

Финишем прошлого века ни история фантастики, ни история религиозных исканий, разумеется, не ограничивается. Но уже В первую очередь этого века обращение научной фантастики к религиозной тематике превратилось в устойчивую тенденцию. Об этом и отправится обращение в будущем.

В случае если в научно-фантастических литературах государств-членов Евросоюза вторжение писателей в освященные покои религии было делом не смотря на то, что и нечастым, но и не сообщить, дабы очень-то шокирующим (а вдруг так, то шокировали не более вторых “выходок” фантастов), то по другую сторону Атлантики свирепствовала самая настоящая редакторская инквизиция.

Парадоксально, но факт. В американских специальных журнальчиках 30—40-х годов (а из них и произросла фактически вся современная фантастика в этом государстве) тема религии прочно была занесена в разряд беспрекословных табу. В других вопросах храбрые до отчаянности редакторы изданий в этом случае находились насмерть, оберегая религиозные эмоции собственных подписчиков.

В принципе возможно было публиковать каждые ереси — политические, научные, моральные, но любая “резвость” на темы веры, более того, простое упоминание священного писания всуе, кроме того образы священников бессердечно отправлялись под редакторский карандаш-гильотину.

Но позже была взорвана ядерная бомба. Как не без основания вычисляли фантасты, в значительной степени ими предсказанная. И мир мгновенно был куда ближе к Армагеддону, чем это столетиями внушали служители культа.

Холодный ветер близкого финиша света зашелестел и по страницам американских изданий научной фантастики — и редакторы были вынуждены уступить.

Рушилось под напором быстро изменявшейся действительности само “журнальное гетто” американской фантастики. И вместе с другими пало и религиозное табу. Пало, по причине того, что финиш света казался уже родным очень.

критик писатель-и Известный фантаст Джеймс Блиш отмечал в статье “Соборы в космосе”, что “все эти научно-фантастические произведения на темы религии сущность не что иное, как свидетельство хилиастического кризиса, причем в масштабах, которых человечество не видывало со времен известной паники 999 года от Рождества”.

То, что настроения финиша света имели место, -понятно; они, то затихая, то возобновляясь с новой силой, уже не покидали нас все послевоенные годы (и что-то еще будет в самый канун нового тысячелетия!). Ясно, что, в то время, когда на повестке дня “реализация” Апокалипсиса, древние религиозные сюжеты покупают некоторый новый, сокровенный суть в глазах толпы. Но, разумеется, что-то еще завлекало внимание писателей-фантастов в пожелтевших и иссохшихся от времени священных текстах.

Возможно, не в последнюю очередь — заинтересованность опытных “прорицателей” в будущем церкви и самой религии. Какими они станут в мире, что в буквальном смысле сорвался с тормозов?

Среди ранних примеров аналогичной “теофутурологии” критики выделяют роман британца Роберта Хью Бенсона “Властелин мира”. Создатель, ярый ненавистник Уэллса, обрушивается на исповедуемые его великим соотечественником и современником идеи, в основном — гуманизма и идеи социализма. В будущем, по Бенсону, идет смертельная схватка католической церкви — последним прибежищем порядка и нравственности — с наседавшим на нее воплощением Антихриста.

В данной роли выступает социализм. В то время, когда фаворит некоего “эсперантистского” страны, выстроенного на правилах гуманизма и социализма, делается президентом Объединенной Европы, римскому папе ничего не остается, как денно и нощно молиться… за скорейшее наступление финиша света!

Я намеренно “забыл” сказать дату выхода книги: 1907 год. Спустя десятилетие, в Англии же, вышел, чуть запоздав, роман Виктора Руссо “Мессия из цилиндра”. На этот раз фантазия автора ниспослала потомкам спасение от кошмаров “социал-атеизма” в виде — кого бы вы думали? — “российских христиан”! Это, само собой разумеется, редчайший пример того, как научно-фантастическое предвидение было с блеском опровергнуто, пока наборщики в типографии еще трудились над текстом книги

В 40-е годы два молодых еретика по другую сторону Атлантики рискнули нарушить табу, ошеломив читателей обстановкой прямо противоположной: они изобразили в будущем религиозную тиранию. Этими смельчаками были известные сейчас Роберт Хайнлайн и Фриц Лейбер.

Коммунистический читатель знаком с маленькой повестью Хайнлайна “В случае если так не будет прекращаться…” (1943), ставшей собственного рода моделью для многих последующих авторов, писавших об опасности религиозной диктатуры. Но вышедший в том же году роман Лейбера “Сойдись, тьма!” обстановку заметно усложняет (потому что его сотрудник написал, по сути, “простую” антиутопию, а каждая антиутопия — это одновременно и очень упрощенная социальная модель).

В будущем, “по Лейберу”, тиранию осуществляет “национальная наука” (по сути это псевдонаучная религия!), конечно вызывающая появление на свет подпольного Сопротивления. А вот инакомыслящими в этом мире-концлагере становятся в этом случае… изуверы-сатанисты!

обскурантизм и Мракобесие — в роли “прогрессивной” силы, противодействующей официальному зажиму со стороны науки? Согласимся, достаточно храбрая (и не пророческая ли?) для 40-х годов постановка вопроса

Десятилетие спустя кроме этого сейчас узнаваемый фантаст Филипп Хозе Фармер опубликовал рассказ “Любовники” (в первой половине 60-ых годов XX века он издал его в расширенном виде отдельной книгой). В мире журнальной фантастики это было потрясение баз, потому что автору было мало посягательства на одно табу — религиозное! Он вознамерился одним ударом сокрушить и второе, не меньше интригующее

Этим “вторым” табу для американской фантастики 30—40-х годов была тема сексуальная. А в преамбуле рассказа-романа Фармера обрисовано будущее, в котором очень “уникально” решили проблему демографии. А заодно и демократии.

По окончании пережитой человечеством ядерной войны некая секта всецело осуществляет контроль души и тела собственных участников. Так, что, например, определяет, сколько раз и в какое время жены смогут (должны!) осуществлять то, что в обстановке кроме того тотального контроля и жесточайшей тирании оставалось последним оплотом “свободы для двоих”… И горе тому, кто по каким-либо обстоятельствам не сможет выполнить ЭТО! Слабость будет истолкована как грех, что влечет за собой исповедь, покаяние, в противном случае и ожесточённую епитимью

Пример “Любовников” — это конечно же фантастика во всей ее раскрепощенности. В двух вторых, более поздних произведениях сама ситуация, вещественный фон, на котором протекает воздействие, не думается сначала таким уж фантастичным. Помой-му не будущее, очевидно не вторая планета… но что-то все же смущает!

Речь заходит о двух британских романах, выполнен в жанре так называемых “других” (“параллельных”) историй. Это “Павана” (1968) Кита Робертса и “Трансформации” (1976) его более известного соотечественника Кингсли Эмиса.

Авторы, следуя традициям во всех отношениях необычного жанра, задаются вопросом: а что было бы в случае если… Каким был бы “отечественный” XX век в Европе, если бы ранее католицизм смог расправиться с Реформацией, британская королева Елизавета была бы убита, а шторм на море не развеял бы бесславно испанскую армаду, удачно осуществившую вторжение на Английские острова? Праздные словопрения на темы “если бы да кабы”? Да как сообщить

Вторым испытанным полигоном писателю-фантасту с покон веков служил космос. В то время, когда необходимо поразить читателей каким-то необыкновенным видом будущих религий — религий человечества, вышедшего на космические просторы, то фантастическая природа иных планет, экология, культура неизвестных цивилизаций как будто бы бы приглашают желающих испытать собственную фантазию!

На пыльных тропинках далеких планет возможно, оказывается, встретить пара необычное (но лишь на первый взгляд, потому что на деле убедительно обоснованное внутренней логикой придуманного мира) восстановление древних земных религий. Мусульманская феодальная пирамида, ислам в- сочетании с межзвездной гильдией торговцев, легионы и кочевники наемных убийц-сардукаров, падишах-мессия и император Галактики-сверхчеловек, генетически “выведенный” за столетия упрочнениями монашеского ордена “Бене Джессерит”…

Целый данный причудливый букет с большим, нужно сообщить, мастерством организовал на далекой песчаной планете Дюна один из неоспоримых фаворитов (по популярности, да и по серьезности) американской фантастики Фрэнк Херберт. Успех романа “Дюна” (1965) и двух его последующих продолжений превзошел все ожидания (возможно, не без “помощи” антиамериканской революции в Иране — назвал же один критик главного персонажа серии “Хомейни галактической эры”!). А сам невольник славы, как к каторжному ядру, был прикован к серии о Дюне: продолжения следовали одно за вторым — и каждое, как мне представляется, неинтереснее прошлого

Но для чего реанимировать в будущем в далеком прошлом испытанное, в то время, когда сам жанр, казалось бы, подвигает на создание нового?

Уже знакомый нам Роберт Хайнлайн выпустил 1960 году роман, наименование которого является парафразомбиблейской цитаты: “Чужой в чужой почва” (“Для чего Ты — как чужой в данной почва?..” Иер. 14:8).

С каноническим библейским текстом новую религию, которую принес на Землю с Марса землянин Майкл Валентин Смит, ребенком пропавший на протяжении экспедиции на Марс и взращенный тамошней старой цивилизацией, роднит лишь эта отсылка в заглавии да неспециализированная мысль любви ко каждому, бесплатно и беспредельно… Но формы ее, каковые кажутся в полной мере естественными марсианским наставникам Смита, земных ревнителей веры повергают в священный кошмар!

Новоявленного мессию забили камнями, и он лишь успел сказать: “Я обожаю вас всех…” А роман Хайнлайна, во многом предваривший кое-какие духовные и ритуалы искания (но, не только духовные…) так называемой “хиппи-любви”, сам превратился в собственного рода “другую библию” для жителей университетских кампусов. Для научно-фантастической книги — будущее редкая!

Хайнлайн только чуть-чуть ироничен по отношению к созданному им новому культу. А вот Курт Воннегут и не скрывает собственной насмешки над всеми без исключения новомодными культами — и сам щедро обогащает желающих несколькими религиями собственного изготовления. Это “Церковь господа очень равнодушного”, после этого боконизм, наконец, это необычная религия “для личного пользования”, которую изобрел для себя Билли Пилигрим, повторяя к месту и не к месту: “Такие дела”.

Но не просто так во мировом ерничестве циника, что помой-му ни всевышнего, ни черта не опасается, американская молодежь финиша 60-х годов (а это хиппи, Вьетнам, наркотики, поп-музыка…) точно рассмотрела того, кто ей был позарез нужен в то смутное время. До предела искреннего а также беспомощного в данной собственной искренности моралиста.

Возможно, это также свойство отечественного характера: подсознательно сопротивляться психотерапевтическому нажиму. В то время, когда нас с патетической страстью и жаром призывают быть высокоморальными, мы так как с тем большей охотой стремимся рассмотреть хоть пятнышко в виде того, кто нас агитирует, — не так ли? И напротив, как ни старается иногда человек разыграть перед публикой роль “юноши без комплексов”, они, эти нравственные “комплексы”, все равно повылезут наружу.

Они-то, возможно, и делают нас людьми. Это всевышние смогут позволить себе аморальные поступки и цинизм! А подлинного человека, ранимого и подверженного терзаниям, раздвоенности и нравственным самокопаниям, легко рассмотреть за любой бесшабашной бравадой

Я лично пологаю, что циник, каким пробует себя представить Курт Воннегут, просто не мог бы подарить нам такую, по-своему универсальную (потому что годится и для верующих, и для закостенелых атеистов!) молитву: “Господи, дай мне душевный покой принять то, что я поменять не могу, силу — дабы поменять то, что могу; и разум — дабы постоянно отличать одно от другого”.

По-видимому, для большой массы поклонников научной фантастики заявленная тема этого сборника моделями будущего религии и обязана ограничиваться. Так как фантастика — значит о будущем! Будущее транспорта, будущее войн, будущее спорта и, скажем так, будущее духовных исканий…

Тема, подобная вторым.

Но и эта литература в целом (по крайней мере, как я ее осознаю и какой обожаю), и заданная тема одной лишь “футурологией” не исчерпываются. Перенос действия в будущее для думающего писателя — всего лишь прием, экономное средство упрощения поставленной задачи.

Задача же ставится совсем в традициях “громадной” философской прозы. Переворот в представлениях о месте и мире человека в нем. Прорыв, пролом через частокол догм и стереотипов, парадоксальный взор на вещи, способ доказательства “от противного”, мысленный опыт

В цитированной мною энциклопедии особая статья “Концептуальный переворот” снабжена известной отечественным читателям иллюстрацией. На средневековой картине изображен человек, головой проломивший небесный свод и сейчас ошарашенно озирающийся около. Красивый, на мой взор, знак научной фантастики!

Подобное рвение опрокинуть человека вверх тормашками и понаблюдать, как он будет себя вести как сориентируется, непременно, роднит фантастику с наукой. Наука также базируется на собственных “догмах” (лишь именуют их по-ученому теоремами либо парадигмами), но не мыслит для себя предстоящего развития без периодической их смены. И тем разительно отделяется от религии, для которой незыблемость догматов — вопрос жизни и смерти, база баз, альфа и омега всего религиозного строения.

В этом отличие, а не в вопросе, имеется ли всевышний и что (кто) он такое.

Совсем близко до совсем еретического вывода об изначальной атеистичности по большому счету любой фантастики? Лишь вследствие того что она изначально допускает опыт по проверке собственных “баз”, а без этого хиреет, загнивает? Что ж, не буду навязывать читателю собственного ответа — пускай сам решает для себя по прочтении этого сборника

Но как бы то ни было, а резкая ломка устоявшихся представлений, постоянная бомбардировка отечественного сознания разными новшествами — отличительные черты той научной фантастики, о которой и отправится обращение дальше.

Такая фантастика генетически хранит сообщение с двумя великими преданиями, ее породившими: легендой о Прометее и легендой о Фаусте. Тут не просто лежащий на поверхности пафос смелого похода за знаниями. Обе предания напоминают нам и о цене, которую за полученное знание было нужно заплатить.

Оба предания заново прочли в двадцатом веке, и возможно заявить, что во всех лучших примерах современной фантастики мы постоянно обнаружим их следы. А первым большим произведением, в котором ужасная двойственность прогресса проявилась с особенной художественной силой, был роман Мэри Шелли “Франкенштейн, либо Современный Прометей” (1818). Многие авторитетные критики именуют его по большому счету первым произведением научной фантастики — в отечественном нынешнем понимании данной литературы.

Но меня совсем не удивляет, что в один момент Мэри Шелли написала и первое важное произведение, к которому применимо определение “фантастика о религии”.

Вправду, “фантастика о религии” появилась вместе с фантастикой по большому счету. Так как катастрофу Виктора Франкенштейна, как и катастрофу созданного им монстра, через чур узко было бы трактовать только как робота и проблему человека. Религиозная составляющая романа через чур значительна, дабы ее возможно было безболезненно удалить из его художественной ткани.

Это не подробность, не штрих, не проходной эпизод, а, напротив, основная неприятность романа. И восходит она не только к мифологии античности (на что показывает подзаголовок), но и к центральной драме всех, по всей видимости, без исключения религий: когда некто Верховный во Вселенной (конкретное имя всевышнего в этом случае не имеет значения) создал разумное существо — он в тот же час же ввел в мир собственного соперника

Само собой разумеется, обстановка, в то время, когда человек примеряет себе нимб Создателя (к более частному приложению — проблеме робота и человека в научной фантастике — мы еще возвратимся), свидетельствует переворот в представлениях, взрыв, ломку ветхой совокупности мироздания и все что угодно. Безболезненно таковой переворот не проходит. С ним может сравниться, пожалуй, еще один популярный мотив научной фантастики, имеющий прямое отношение к теме беседы.

Данный “второй мотив” — неожиданное открытие иллюзорности окружающего. В то время, когда мир, мыслившийся реально существующим, внезапно выясняется кем-то умело спроектированной иллюзией, подделкой, форменным надувательством. Ужасной игрой, которую ведут с “субъектом”, о том и не подозревавшим.

И в случае если игра в Творца живого, не считая неприятностей, приносит все же какое-то удовлетворение, то “концептуальный переворот”, о котором на данный момент обращение, несет один, говоря современным языком, неудобство. Неожиданно открывшийся настоящий мир может оказаться намного богаче, бросче и увлекательнее унылой, не смотря на то, что и тепло-комфортной скорлупы иллюзии, но он вероятнее окажется значительно менее спокойным

Коммунистический читатель, к счастью, знаком с самые известными примерами на эту тему — к счастью, по причине того, что это избавляет от долгих пересказов. Напомню только о четырех произведениях. Это хорошие рассказы Айзека Азимова “Приход Теодора” и ночи Старджона “Всевышний микрокосмоса”, вышедшие в один год — 1941-й, более поздняя новелла Фредерика Пола “Туннель под миром” (1955) и, наконец, совсем недавний роман британца Кристофера Приста “Опрокинутый мир” (1976), наименование которого в контексте отечественного беседы звучит просто-таки программно.

О чем идет обращение в этих произведениях? Об жителях далекой планеты, чье светило входит в богатое звездное скопление; и редчайший в том мире природный феномен — ночь, наступающая один раз в тысячелетие,— ведет к общепланетному шоку! О микроскопических, искусственно выведенных существах, в ходе собственной эволюции развивших разум так, дабы прийти к “концепции Создателя”.

И еще об одном “мелком человеке”, случайно открывшем, что он — всего лишь экспериментальный робот, созданный могущественной корпорацией для изучения реакции публики на промышленную и иную рекламу. А вместе с указанными персонажами переживают шок жители необычного Города на колесах, созданного фантазией Кристофера Приста; пленники долгой иллюзии, исказившей их жизнь и в буквальном смысле (исходя из этого мне представляется более успешным перевод заглавия таковой: “Мир, вывернутый наизнанку”), они в растерянности озираются подобно тому чудаку на средневековой картине

Не покинет читателя равнодушным — причем, независимо от того, верующий он либо нет,— и душевная драма второй группы научно-фантастических персонажей. Обращение на этот раз идет о пастырях, отправившихся нести слово божье на небеса — не в религиозном понимании этого слова, а на “небеса” буквальные: в космос.

От предположения о множественности обитаемых миров совсем близко до идеи множественности бытующих в том месте религий (тем более земной опыт как бы заблаговременно подготавливает читателя к безболезненному принятию данной идеи). Но все же неприятность обращения “туземцев” в галактическом будущем научной фантастики угрожает громадными осложнениями, чем те, с коими столкнулись христианские миссионеры в последние столетия земной истории.

В этом сборнике вам предстоит встреча с несколькими рассказами на эту тему, я же остановлюсь на тех, что в данную подборку не вошли.

У Рэя Брэдбери имеется интересный “марсианский” рассказ “Огненные шары” (1951), в американское издание “Марсианских хроник”, но, не включенный. Рассказ вышел лишь в “британском” варианте — сборнике “Серебряные цикады”, да да и то в более поздних переизданиях. Из-за чего американские издатели решили воздержаться от включения рассказа в последующие бессчётные переиздания “Марсианских хроник”, думаю, станет светло, в случае если отыскать в памяти о табу, о котором обращение шла выше.

Так как храбрецы “Огненных шаров” — священники, встретившие на Марсе местных обитателей, не опытных… первородного греха! Имеется в виду тот самый первородный грех, что к разумным “энергетическим сферам” (в частности таковы марсиане!) никак не применим.

В рассказе Кэтрин Маклин “Нечеловеческое жертвоприношение” (1958), переведенном на русский язык как “Необыкновенное жертвоприношение”, таинственный инопланетный ритуал может вправду показаться более чем необыкновенным. Может кроме того привести к гневу, растерянность, желание срочно вмешаться, в случае если смотреть на происходящее действо людскими глазами.

А Пол Андерсон еще более заостряет обстановку в рассказе “Неприятность боли” (1973). Его храбрец обязан свыкнуться с мыслью о правомерности действий инопланетянина, разрешающего погибнуть жене храбреца — и лишь вследствие того что так требует от не-человека его не-людская религия! (В более раннем рассказе “Убийца”, вышедшем в первой половине 60-ых годов двадцатого века, Андерсон обрисовывает инопланетян, вправду владеющих бессмертной душой…)

Словом, космическим миссионерам будет от чего растеряться. И вопрос еще, окажутся ли они жёстки в вере собственной, а вдруг да, то не придут ли к ужасным несоответствиям с данной же верой, которая создавалась землянами и для землян

Из всех коллизий типа “земной священник — инопланетянин” самый полно и глубоко создан конфликт в известном романе уже привычного нам Джеймса Блиша “Дело совести” (1958). Это, по неспециализированному точке зрения критики, одно из самых больших произведений западной фантастики “на религиозную тему”. Причем в этом случае кавычки, по всей видимости, возможно снять

Возможно, успехом создатель обязан как раз тому, что подошел к религии не как к теме, а погрузился в нее как в проблему. Герой романа — иезуит, член космической исследовательской экспедиции ООН на другую планету, разумные жители которой — рептилии. По виду — “драконы”, “змеи”, “ящеры” (скорее что-то среднее), но в глазах истового ревнителя священного писания, непременно, гады.

Отдаленные родственники того, кто некогда совратил первых людей в саду Эдема.

Инопланетяне мягки, культурны и самое основное — им был кроме этого неизвестен первородный грех! Райская обитель, в яви полученная среди звезд? Как бы не так…

Рассуждая в духе исповедуемого храбрецом канонического текста, все это указывает, что земляне встретились не с “детьми Господними”. Потому что, с одной стороны, жители планеты — непременно, “венцы творения” в нашем мире, а с другой — они, не согрешив, таковыми полностью принимать во внимание не смогут. И вера приводит героя романа к выводу, что целый данный инопланетный эдем на деле имеется не что иное, как козни того, кто по виду и “генетике” близок сим “райским тварям”

Я осознаю, что читателям, не верящим в всевышнего, подобный движение мыслей покажется как минимум необычным и нелогичным. Но создатель романа передает (и, само собой разумеется, не столь примитивно, как я это изложил в кратком пересказе) мысли и переживания человека очень религиозного. Защищенного — как ему думается — от каких бы то ни было “концептуальных переворотов” в сознании твёрдой догмой религии.

Библия для него верна от первого до окончательного слова, до запятой, и все, что думается не совпадающим с ее выверенным текстом, сущность коварные происки погубителя людских душ.

До сих пор обращение шла о примерах ереси скрытой, завуалированной (так как и христианская теория допускает узнаваемый пересмотр хотя бы интерпретации священного писания). Но отдельные писатели-фантасты в собственных произведениях допускали и столь явную архиересь как открытое и дерзкое переписывание таких основополагающих концепций, как Сатана и Бог, перекраивали на собственный лад раз и окончательно утвержденные “карты” Рая и Ада!

…Предположим на миг, что столь любимые в научной фантастике путешествия во времени вправду вероятны. И, скажем, посланцы “святейшей инквизиции” в пору ее расцвета осуществили засылку десанта в отечественный безнравственный XX век. А тут именно нечистый попутал их, подбросив в руки книжки фантастов…

Не сомневаюсь, что первым донесением к себе полетит решительный приказ: запасать хворосту для костров, потому что в этом двадцатом столетии от Рождества воистину линия знает что творится!

Приглядимся же внимательнее к отдельным “архиеретикам”.

Вот сейчас уже покойный британец Эрик Фрэнк Рассел, с творчеством которого вы еще встретитесь на страницах данного сборника. Его рассказ “Хобби” (1947) разом решает проблему, мучившую столетиями и атеистов и теологов: для чего Господь создал этот мир? Ответ дан в заглавии рассказа…

Второй не меньше узнаваемый богохульник — американец Роберт Шекли, чей рассказ также представлен в этом сборнике. В романе “Измерения чудес” (1968) он выводит совсем уж чудную парочку всевышних-архитекторов, проектирующих собственные миры, кроме того не заглядывая в утвержденный “проект” Библии. И наконец, два представителя нового поколения фантастов — Грегори Бенфорд и Гордон Эклюну в романе “Если бы всевышние были звездами” (1974), одно наименование которого должно было встревожить инквизиторов, распространяют и вовсе языческую ересь: словно бы бы всевышние, создавшие Вселенную, так же, как и прежде обитают в ней, схоронившись от интересных глаз в недрах звезд!

И главного костра заслуживает уже привычный читателям Филипп Хозе Фармер. Не только за собственные “эротически-религиозные” футуристические проекты, но и за невиданное боготворчество. Он насотворял самых разных всевышних десятками!

“Главное религиозное образование,— вспоминал автор,— я взял в очень необычном религиозном объединении, именовавшем себя “Церковь Христа-Ученого”. Само собой разумеется, тяжело представить, дабы Мария, показывая гостям сына, сообщила: “Вот мой сын. Он — ученый”, но в полной мере допускаю, что подобная постановка вопроса мне, как будущему писателю-фантасту, несказанно помогла…

Повзрослев, я превратился сперва в агностика, а после этого стал атеистом. Так мне по крайней мере казалось, не смотря на то, что со временем стало известно, что я зря дурачил себя, мня, словно бы совсем индифферентен к религии. Кроме того в бытность собственную атеистом я сохранял убеждение, что религия нужна.

Хотя бы как сознательное выражение некоего подспудного импульса к выживанию вида Homo sapience.

Отечественный разум, зная, что в нашем мире личности не суждено жить всегда, сооружает рациональный образ будущего, либо мир иного измерения, словом, другой мир, в котором бессмертие вероятно. Другими словами религия — это легко самая ранняя научная фантастика”.

Я привел эту долгую цитату, потому, что считаю ее в высшей степени показательной не только для чёрта взоров Фармера, но и как точку зрения, которой в той либо другой мере придерживается большая часть его сотрудников.

Что до него самого, то эта мысль — о существовании рационально объяснимого мира, где вероятно бессмертие — отыскала художественное воплощение в серии романов о “Речном мире”. Он представляет собой необычную страну, раскинувшуюся на берегах нескончаемой, на тысячу миль, реки и населенной… воскрешенными людьми, когда-либо жившими на Земле! Где протекает та река, кто и с какой целью затеял фантастический опыт, автор не открывает.

Не смотря на то, что ясно, что его затеяли какие-то “всевышние” — в том смысле, какой вкладывает в это емкое слово научная фантастика… Но разумеется да и то, что осуществленное воскрешение имеет мало неспециализированного с библейским сценарием.

К делу еретика Фармера приложены и другие веские свидетельства. Кроме того, что он вывел храбрецом серии произведений совсем кощунственную фигуру космического миссионера-торговца отца Джона Кармоди, но в романе “Ночь света” (1957) сочинил и вовсе непотребное! Выясняется, всевышние рождаются во плоти от альянса (трансцендентного, уточняет богомерзкий еретик) весьма хороших либо, напротив, весьма нехороших людей один раз в семь лет, в то время, когда Солнце испускает какое-то особое загадочное излучение…

Куда ж дальше!

Ересь, но, ереси рознь. Кощунственно возможно исказить и извратить не только образы яркие — Вседержателя, его безобидного воинства, но и образы чёрные. В случае если в Библии неприятель рода человеческого обрисован так-то и так-то, то негоже отступать и от этого канона.

Действительно, авторы романа “Преисподняя” (1975) Ларри Нивен и Джерри Пурнелл смогут сослаться в оправдание на прецедент, укрывшись за спиной авторитета великого Данте. Вправду, в этом случае инквизиторам нужно будет потрудиться на совесть, потому что эту ересь изобличить непросто: никаких правильных указаний относительно “топографии” и “этнографии” преисподней в библейских книгах нет. И, значит, каждый живописец в принципе свободен в выборе собственной модели ада, ограниченной только требованием самого неспециализированного порядка; преисподняя должен быть страшным.

Шесть с половиной столетий внесли коррективы в понятие “страшный”, и в модернизированном подземном царстве скорби читатель, очевидно, не встретит тех грешников, которых посадил в том направлении великий флорентиец. Время от времени сатира Нивена и Пурнелла небезобидна, в других случаях выбранные ими мишени приводят к удивлению (почему-то “Вергилием” в путешествии по преисподней авторы выбирают… Бенито Муссолини!), но в целом, думаю, их книга вряд ли составит борьбу творению их предшественника. Это все-таки игра в теологию, говоря современным языком — студенческий “капустник”, что же касается Данте, то он, разумеется, был замогильно важен

Не прошли фантасты-богохульники и мимо новозаветных книг. Первым “научно-фантастическим” Христом критики именуют храбреца рассказа Рэя Брэдбери “Человек” — у читателя будет возможность познакомиться с этим произведением. Единственное, что хотелось бы подметить во вступительной статье: путь рассказа к советскому читателю был через чур продолжителен.

Четыре десятилетия пригодилось — и половину этого отрезка времени большая часть лучших произведений Брэдбери заметило свет на русском,— дабы свыкнуться с мыслью, которая смущала многих редакторов и наших критиков: Брэдбери религиозен.

Действительно, религиозность эта особая, и кратко писателя ни к одной известной конфессии не отнесешь. Его поэму “Cristus Apollo” возможно просматривать как христианскую молитву во славу отважных космонавтов — лунопроходцев, а возможно разглядывать как восторженный гимн науке, свершившей данный подвиг вопреки христианской смирения и идея покорности. И не одно произведение Брэдбери допускает подобный дуализм трактовки

Но без всякого пиетета, открыто вызывающе покушаются на святыни более юные авторы фантасты — представители так называемой “Новой волны” в английской фантастике. Фактически, чего ж с них забрать, в случае если это авангардистское направление появившееся в конце 60-х годов (и скоро, но “затухшее”), на собственных флагах начертало сокрушение всех и всяческих святынь. И христианская символика в этом последовательности не составила исключения.

Забрать, к примеру, такую щекотливую тему, как распятие Христа. Казалось бы, ну какие конкретно тут “шуточки”! Но туристская компания, организующая путешествия во времени, одной из абсолютных приманок вычисляет экскурсию на Голгофу — именно в тот самый сутки…

Это роман Роберта Силверберга “Вверх по линии” (1969).

А Гэри Килуорт, создатель рассказа “Съездим на Голгофу” (1975), идет еще дальше: в тот самый сутки, утверждает он, на протяжении казни трех осужденных прокуратором преступников на Голгофе по большому счету никого из местных жителей не было — одни “экскурсанты во времени”!

Один из духовных фаворитов британской “Новой волны” — Майкл Муркок отправил собственного храбреца-историка в первое столетие новой эры с целью раз и окончательно прояснить так именуемую проблему историчности Христа (роман “Се Человек!”, 1969). Кого же в конечном итоге распяли тогда? Умудренный читатель научной фантастики, не сомневаюсь, уже знает ответ: само собой разумеется, того самого бедолагу-историка — человека XXI века, которого естественнее всего было принять за мессию-чудотворца

А сейчас возвратимся к популярнейшей маске научно-фантастической “божественной комедии”: к роботу. Я не оговорился, большая часть роботов научно-фантастической литературы имеет самое яркое отношение к теме отечественного беседы. Сперва Мэри Шелли, а позже Карел Густав и Чапек Мейринк (в начале этого века пересказавший древнееврейскую легенду о глиняном истукане Големе) дружно ввели в мир научной фантастики роботов.

И уже независимо от того, какими дорогами двинется дальше настоящая роботехника (а сейчас делается полностью ясно, что иными, нежели научно-фантастическая), человекоподобные существа, созданные человеком, в данной литературе прижились. И со времени “прописки” добавили своим создателям — писателям-фантастам обвинений в ереси со стороны религии,

К архиеретикам по праву возможно отнести и Айзека Азимова. Его известный цикл о роботах, дошедший до советского читателя в таком виде, дабы, упаси всевышний, не вскрылись религиозные аллюзии (не будем привередливы к переводчикам и редакторам той поры — лишь ли в научной фантастике отечественного читателя заботливо оберегали от нежелательных столкновений с религиозной тематикой!), на родине писателя и во всем христианском мире в основном шокировал верующих, а не тех ученых, что не верили в возможности кибернетики.

Не просто так одна из статей, посвященных циклу “Я, робот”, именовалась прозрачно: “Азимов, Кальвин и Моисей”. Тяжело вычислять совпадением, что героиня — робопсихолог открыто пуританского склада носит фамилию известного церковного реформатора, лишь сказанную на английский лад,— Кельвин. Да и имя Сьюзен — это “энглизированное” иудейское Сусанна, что свидетельствует “лилия”, “непорочность”…

А что такое Три Закона Роботехники?

Только легко модернизированные и утилизированные десять заповедей Моисеевых, жестко формализованная этическая программа поведения не роботов — нравственно идеальных людей! Позитронные роботы Азимова, пишет создатель упомянутой статьи, “это всего лишь наглядная иллюстрация некоторых фундаментальных религиозных неприятностей: первородного греха и (либо) природной безнравственности человека, теории избранности, моральной ответственности и предопределённости, и пуританской утилитарной этики”.

Не хватает? Тогда рекомендую перечитать целый цикл Азимова и особенно рассказ “Логика”. Либо кроме этого переведенные на русский язык романы, где действуют два детектива — человек Элайя (Элиджа) Бейли и робот Дэниэл Оливау. В оригинале их имена пишутся совершенно верно так же, как имена ветхозаветных пророков Илии и Даниила

Азимов ввел в мир не роботов, а всецело этичных (как ему казалось) людей. Как образы для подражания, как мечту, выстраданную столетиями: достаточно соорудить эргономичную и снаружи естественную совокупность этических постулатов (чем она будет инспирирована — бож