Он приобретает город и кое‑что в придачу

Эта история поднимается как тень из тумана. В следствии напряженной работы, удачных вложений и везения мой папа делается состоятельным человеком. Мы переезжаем в дом побольше, на улицу красивее, и моя мать сидит дома со мной, а до тех пор пока я расту, папа трудится так же большое количество, как прежде.

Время от времени он уезжает на пара недель и возвращается к себе усталый и грустный, практически ничего не может сказать, помимо этого, что весьма скучал без нас.

Итак, не смотря на то, что он добился успеха, все мы не ощущаем себя радостными. Ни мать, ни я, ни, конечно же, папа. Кроме того заходит разговор о том, дабы разойтись, по причине того, что такая семья не семья.

Но этого не происходит.

Время от времени подобная угроза помогает только упрочнению семьи. Мои родители решают совместно пережить тяжёлые времена.

В данный?то период, в середине семидесятых, мой папа и начинает тратить деньги на непредсказуемые вещи. В один прекрасный день ему делается ясно, что в его жизни чего?то не достаточно. Либо обращение, скорей, идет о эмоции, которое с возрастом – он только что разменял четвертый дюжина – все больше овладевало им и в один раз совсем овладело, в то время, когда, в силу совсем случайных событий, он застрял.

В мелком городе, именовавшемся Спектер,[3]где?то в глубинке – в Алабаме, либо Миссисипи, либо Джорджии. Застрял в том месте, по причине того, что в машине что?то такое сломалось.Он приобретает город и кое‑что в придачу Он оставляет ее у механика и, пока тот занимается ремонтом, решает прогуляться по городу.

Спектер, что неудивительно, оказывается прекрасным мелким городом. Белые домики с качелями и крылечками под огромными тенистыми деревьями. В том месте в этот самый момент клумбы и цветочные ящики, а в дополнение к радующей глаз Основной улице – приятное чередование грунтовых, гравийных и асфальтированных дорог, по которым по всем так приятно ездить.

Мой папа, гуляя, обращает особенное внимание на эти дороги, по причине того, что обожает это больше всего. Другими словами ездить. Ездить и наблюдать по сторонам. Сесть в машину и ехать по стране, по миру, ехать с самой медленной скоростью, которую позволяют правила перемещения, не смотря на то, что правила, в особенности в том что касается ограничения скорости, Эдуард Блум не выполняет: двадцать километров в городе – это для него через чур громадная скорость; на шоссе по большому счету царит сумасшествие.

Как возможно заметить мир, спеша на таких скоростях?

Куда людям необходимо так гнать, что они не смогут осознать того, что у них рядом, за окном автомобили? Мой папа не забывает времена, в то время, когда автомобилей не было по большому счету. Он не забывает времена, в то время, когда привычно было ходить пешком.

И он также так делает – другими словами ходит пешком, – но еще он обожает чувство езды, шум мотора, шорох шин, картину судьбы в раме передних, задних и боковых окон. Машина – это чудесный ковер моего отца.

Она не только доставляет его куда необходимо, но и показывает ему различные места. Машина… он ведет ее, она везет его, так медлительно и без того продолжительно от одного места до другого, что кое-какие его серьёзные сделки совершаются прямо в ней.

Те, кто договаривается с ним о встрече, делают так: определят, где он на данный момент находится, и, принимая к сведенью его скорость, рассчитывают, где примерно будет в следующие пара дней семь дней, позже летят самолетом до ближайшего к тому месту аэропорта и в том месте берут машину напрокат. Выезжают на необходимое шоссе и едут, пока не догонят его.

Поравнявшись с ним, сигналят и машут ему, и мой папа медлительно поворачивает голову – так развернул бы медлительно голову Авраам Линкольн, если бы он управлял автомобилем, по причине того, что в моем сознании, в воспоминании, которое вошло в мое сознание и невозмутимо осталось в нем, мой папа напоминает Авраама Линкольна, человека с долгими руками, и глубокими карманами, и чёрными глазами, – и машет в ответ, и съезжает на обочину, и человек, желающий с ним поболтать, пересаживается к отцу на пассажирское место, а его ассистенты либо юристы – на заднее сиденье, и, пока машина продолжает путь по этим красивым и извилистым дорогам, они совершают собственную сделку. И как знать? Возможно, в дороге у него кроме того случаются романтические встречи, он заводит романы с красивыми дамами, известными актрисами. Вечерами они сидят за мелким столиком, устланным белой скатертью, и при свете свечи едят и выпивают и произносят фривольные тосты за будущее…

И вот прогуливается мой папа по Спектеру. Денек прекрасный – золотая осень. Он нежно радуется всему и всем около, и всё и всяк нежно радуются ему.

Прогуливается, заложив руки за пояснице, одобрительно посматривая на витрины, на узкие улочки и уже проникаясь особенным эмоцией к броскому солнцу, которое в ответ блещет еще бросче, отчего мой папа делается еще добрей, еще чутче, чем неизменно: на данный момент он добрей и чутче, чем представляется – неизменно – каждому, кто бы с ним ни виделся.

И он влюбляется в данный город, таковой изумительно скромный, полный естественного очарования, в людей, здоровающихся с ним, реализовывающих ему кока?колу и, приветливо радуясь, машущих ему, сидя в прохладной тени на собственных крылечках, в то время, когда он проходит мимо.

Мой папа решает приобрести данный город. В жизни Спектера чувствуется какая?то унылость, говорит он себе, слабо отличается от судьбы под водой, что он способен оценить. Это печальное место, по?настоящему печальное, и оно уже много лет такое, с того времени как закрыли железную дорогу.

Либо угольные шахты, выработав пласты.

Либо как словно бы попросту забыли, как словно бы мир идет мимо, не обращая на него внимания. И не смотря на то, что мир больше не видел пользы в Спектере, он был достаточно оптимален, дабы быть со всем миром, дабы его позвали с собой.

Вот в эту его особенность и влюбляется мой папа, но данной причине получает в собственность.

Первое, что он делает, – это скупает всю прилегающую к Спектеру почву на тот случай, в случае если какой?нибудь второй одинокий богач ненароком наткнется на город и захочет совершить через него шоссе. Он кроме того не наблюдает, какая в том месте почва; он знает лишь одно: она покрыта сосновыми лесами, и он желает, дабы она оставалась таковой, желает, по сути, сохранить нетронутой замкнутую экосистему. И он получает этого.

Только бог ведает, что один человек скупает много маленьких участков, продаваемых, как только бог ведает и того, что по прошествии пяти либо шести лет любой дом, любой магазин в городе, друг за другом, оказываются скуплены кем?то, кого никто из них еще не знает. До тех пор пока по крайней мере. Люди разоряются, покидают город, так что нетрудно купить их дома, лавки либо мастерские, те же, кому нравится жить как живут и кто желает остаться, приобретают письма.

В них им предлагается реализовать собственную почву со всем, что на ней находится, за хорошую цену. Их не просят съезжать, платить за аренду либо что?то поменять, не считая одного: имени обладателя дома, каждого дома, и лавки – каждой лавки.

И вот таким методом, медлительно, но правильно, мой папа скупает Спектер. Любой его квадратный дюйм.

Воображаю себе отца, довольного таковой рабочий операцией.

Потому, что, как он и давал слово, в городе ничего не изменяется, ничего не происходит, не считая неожиданного и нежданно обыденного появления моего отца, Эдуарда Блума. Он не даёт предупреждение заблаговременно о собственном приезде, да я и не верю, что он хотя бы знает, в то время, когда собирается возвратиться ко мне, но в один прекрасный день кто?то обратит внимание на одинокую фигуру в лугах либо человека, идущего по Девятой улице вложив руки в карманы. Он входит в магазинчики, каковые сейчас принадлежат ему, взимает американский доллар?второй, но руководить ими оставляет женщин и мужчин Спектера, которых он спросит своим мягким, по?отечески заботливым голосом: «Как дела? Как супруга, детишки?»

Видно, что он весьма обожает город и всех его обитателей и они отвечают ему любовью, по причине того, что нереально не обожать моего отца. Нереально. По крайней мере мне так думается: нереально не обожать моего отца.

«Замечательно, господин Блум. Все легко замечательно. Последний месяц дела шли прекрасно.

Хотите взглянуть бухгалтерские книги?» Но он качает головой – нет. «Уверен, у вас тут все в полном порядке.

Посмотрел, лишь дабы поздороваться. До свидания! Передавайте от меня привет жене, прекрасно?»

Его, его одинокую чёрную сухощавую фигуру в костюме?тройке, возможно заметить и на трибуне стадиона, в то время, когда команда школьников Спектера сражается в бейсбол с командой соседнего города, – замечающего за игрой с эмоцией отстраненной гордости, с какой следил за тем, как я расту.

Любой раз, приезжая в Спектер, он останавливается в другом доме. Только бог ведает, у кого он остановится в следующий собственный приезд либо в то время, когда это произойдёт, но неизменно для него наготове помещение, в то время, когда бы он ни попросился на ночлег, и он постоянно просит позволения, как будто бы чужой человек одолжения. «Прошу вас, в случае если вас это не через чур обеспокоит». И он ужинает вместе с приютившей его семьей, ночует в отведенной ему комнате, а утром опять отправляется в путь.

И в обязательном порядке убирает за собой постель.

– Думаю, господин Блум не откажется от содовой в такую?то жарынь, – говорит ему в один раз Эл. – Разрешите, я принесу вам бутылочку, господин Блум?

– Благодарю, Эл, – отвечает папа. – Право, это будет кстати. Выпить содовой.

Он праздно сидит на скамейке перед Деревенской Лавкой Эла. Он радуется вывеске – Деревенская Лавка Эла – и старается охладиться в тени навеса. Слепящее летнее солнце жжет лишь кончики его тёмных туфель.

Эл приносит ему содовую.

Рядом сидит старик Уайли и, грызя кончик карандаша, наблюдает, как мой папа выпивает воду. Одно время Уайли был шерифом в Спектере, позже пастором. Побыв пастором, он стал бакалейщиком, но на данный момент, в то время, когда он болтает с моим отцом перед Деревенской Лавкой Эла, он ничего не делает.

Отошел от всяких дел не считая болтовни.

– Знаю, господин Блум, – кивает Уайли, – я уже это сказал. Знаю. Но повторю снова.

Поразительно, сколько вы сделали для этого города.

Мой папа радуется:

– Ничего я не сделал для этого города, Уайли.

– Как раз что сделали! – говорит Уайли и смеется, Эл и мой папа также смеются. – Мы думаем, что это легко поразительно.

– Как содовая, господин Блум?

– Освежает, – отвечает мой папа. – Весьма освежает, Эл. Благодарю.

Ферма Уайли находится в миле от города. Это одна из первых никчемных вещей, каковые в то время, когда?или брал мой папа.

– Обязан поддержать Уайли, – говорит Эл. – Не каждый может прийти и приобрести целый город лишь вследствие того что он ему понравился.

Глаза у отца практически закрыты; уже недолго осталось до того дня, в то время, когда он не сможет выходить на улицу без весьма чёрных очков, его глаза становятся такими чувствительными к броскому свету. Но он быстро откликается на приятные слова.

– Благодарю, Эл, – говорит он. – В то время, когда я заметил Спектер, то осознал, что обязан приобрести его. Не знаю для чего, легко обязан – и все. Приобрести его полностью.

Думаю, частично это связано с ощущением замкнутого круга, единого целого. Весьма тяжело человеку наподобие меня ограничиваться частью чего?то. В случае если часть хороша, то целое возможно лишь значительно лучше.

Что касается Спектера, то это именно таковой случай. Приобрести его полностью…

– Но вы этого не сделали, – перебил его Уайли, все так же грызя карандаш, и перевел взор с Эла на моего отца.

– Уайли! – говорит Эл.

– Но это же правда! – не унимается Уайли. – Что сделаешь, в случае если так оно и имеется.

Папа медлительно поворачивается к Уайли, по причине того, что мой папа владеет особенным бесплатно: легко глядя на человека, он может заявить, что побуждает его сказать те либо иные вещи, честен ли он и правдив, либо пробует разрешить войти пыль в глаза. В этом его сила, которая, среди другого, помогла ему стать таким богатым.

И по сей день он может заявить, что Уайли уверен, что говорит правду.

– Для того чтобы не может быть, Уайли, – качает он головой. – Другими словами как я знаю. Я любой дюйм этого города либо пешком прошел, либо проехал на машине, либо осмотрел с воздуха и не сомневаюсь, что приобрел его целый. Целиком и полностью.

С потрохами.

Замкнул круг.

– Замечательно, – говорит Уайли, – тогда забудем о клочке почвы с хижиной на нем, что в том месте, где кончается дорога и начинается озеро, до которого, может, легко тяжело добраться пешком либо на машине либо подметить его с воздуха и которого, может, нет ни на какой карте, либо что у человека, обладающего им, имеется бумага, какой вы ни при каких обстоятельствах не видали, и на ней не ваша подпись, господин Блум. Вы же с Элом вычисляете, что во всем правы. Наверно невдомек, о чем я толкую.

Мои извинения, раз вы лучше меня все понимаете.

Уайли так хорош, что говорит отцу, как добраться в том направлении, и что лишь думается, словно бы дорога в том месте кончается и начинается озеро, в действительности все не так, и как тяжело придется всякому, кто захочет найти это необычное место: болото. Хижину на болоте. И вот мой папа доезжает до места, где дорога как словно бы кончается, но, в то время, когда выходит из автомобиля, ему делается ясно, что за деревьями, и лианами, и грязью, и травой дорога длится.

Природа – воды озера, встав выше собственного простого уровня, – освободила от людей маленькое пространство. В трех дюймах застойной болотной воды над дорогой больше жизни, чем в целом океане; у ее края, где густеет и преет ил, начинается сама жизнь. Он ступает в нее.

Ботинки утопают в болотной жиже.

Но он идет дальше. Вода делается выше, уже и штаны погружаются в тину. Чувство приятнейшее.

Он еще идет, тускнеющий свет не скрывает в себе никакой опасности. И внезапно он видит дом в первых рядах – дом! Он не верит своим глазам, не верит, что такое сооружение может находиться прямо, не уйти в мягкую землю, но вот оно, перед ним, и не какая?то хибара, а настоящий дом, небольшой, но очевидно крепкий, с четырьмя дымком и прочными стенами, вьющимся над трубой.

По мере того как он подходит ближе, вода отступает, земля делается жёстче, и перед ним раскрывается тропинка.

И он, радуясь, думает, как это мудро и как похоже на судьбу: тропинка появляется в самый последний момент, в то время, когда человеку необходимо протянуть соломинку. По одну сторону дома – огород, по другую – поленница высотой в его рост. Снаружи у окна, в коробке, желтые цветы.

Он подходит к двери и стучится.

– Эй! – кличет он. – Имеется кто дома?

– Само собой разумеется имеется, – откликается юный женский голос.

– Возможно войти?

Молчание, позже тот же голос отвечает:

– Прежде сотрите ноги о половик.

Мой папа так совершает. Позже негромко открывает дверь и застывает на пороге, ошеломленный невообразимой чистотой и порядком: среди чернейшей болотной воды он видит теплую, чистую, комфортную помещение. В первую очередь он видит пламя в очаге, скоро переводит взор на полку над очагом, на которой попарно расставлены светло синий стеклянные кувшины, позже оглядывает практически обнажённые стенки.

В комнате маленькая кушетка, два кресла, перед очагом – коричневый коврик.

В дверях, ведущих в другую помещение, стоит женщина. У нее тёмные волосы, заплетенные в косу, и спокойные светло синий глаза. Ей не больше двадцати.

Он ожидал, что, живя на болоте, она будет нечистой, как сам он на данный момент, но ее ситцевое платье и белая кожа сияют чистотой, разве лишь на щеке полоса сажи.

– Эдуард Блум, – говорит она. – Вы Эдуард Блум, правильно?

– Да, – отвечает он. – Откуда вы это понимаете?

– Додумалась. Я желаю сообщить, кто бы еще имел возможность тут показаться?

Он кивает и просит прощения за тревогу, доставленное ей и ее семье, но он пришел по делу. Он желал бы поболтать с хозяином дома – ее отцом, матерью? – о земле, на которой стоит дом.

Она отвечает, что он может сказать.

– Простите, не осознал?

– Все это в собственности мне.

– Вам? – удивляется он. – Но вы так как…

– Дама, – кивает она. – Практически совершеннолетняя.

– Виноват, – отвечает мой папа. – Я не имею в виду…

– Дело, господин Блум, – говорит она с легкой ухмылкой. – Вы сообщили о каком?то деле.

– Ах да.

И он говорит ей все: как он приехал в Спектер, как влюбился в данный город и что взять его в полную собственность. Имеете возможность назвать это глупой прихотью, но он хочет, дабы город принадлежал ему, целый без остатка, но имеется участок, что он, по всей видимости, пропустил и сейчас не прочь приобрести его у нее, если она не начнёт возражать, и что ничего не изменится, все останется как прежде, она вольна жить тут всегда, в случае если на то будет ее воля, он же только желает именовать город своим.

И она отвечает:

– Давайте начистоту. Вы купите у меня это болото, но я останусь тут. Вы станете обладать домом, но он пo?прошлому будет моим.

Я буду жить тут, а вы сможете приходить и уходить в то время, когда хочется, как вы это делаете, по причине того, что имеется у вас такая прихоть. Правильно я это себе воображаю? – И в то время, когда он подтверждает тот факт, что по большей части правильно, она говорит: – Тогда я против, господин Блум. Если вы не планируете ничего поменять, я бы желала, дабы не изменялось и положение вещей, существовавшее тут неизменно.

– Но вы не осознаёте, – говорит он. – В сущности, вы ничего не утратите. На деле все лишь покупают. Разве не видите?

Имеете возможность задать вопрос любого в Спектере.

Я не принес ничего, не считая пользы. Мое присутствие в Спектере так или иначе приносит людям прибыль.

– Пускай их приобретают прибыль.

– Да, это не самое основное. Я бы желал, дабы вы переменили собственный вывод. – Он уже готов был вспылить либо уйти, опечаленный. – Я всем желаю только блага.

– Особенно себе, – говорит она.

– Всем, среди них и себе.

Она наблюдает продолжительно, наблюдает на моего отца и качает головой, взор ее светло синий глаз спокоен и жёсток.

– Я одна на свете, господин Блум, – говорит она. – Мои родители в далеком прошлом погибли. – Она холодно и отчужденно наблюдает на него. – Мне было прекрасно тут. Я знаю жизнь – вы, предположительно, удивились бы, как много всего я повидала. Не похоже, что чек на большую сумму что?нибудь поменяет для меня.

Деньги – они мне попросту не необходимы.

Мне ничего не требуется, господин Блум. Я и без того радостна.

Мой папа недоверчиво наблюдает на нее и задаёт вопросы:

– Женщина, как тебя кличут?

– Дженни, – негромко отвечает она, и в ее голосе слышится что?то такое, чего в нем не было прежде. – Меня кличут Дженни Хилл.

И происходит вот что: сперва он влюбляется в Спектер, а позже влюбляется в Дженни Хилл.

Любовь – непостижимая вещь. Что заставляет даму наподобие Дженни Хилл внезапно сделать вывод, что мой папа – мужчина ее жизни? Чем он пленяет ее?

Либо дело в его легендарном обаянии? Либо Дженни Хилл и Эдуард Блум созданы приятель для приятеля?

Быть может, мой папа ожидал сорок лет, а Дженни – двадцать, дабы наконец отыскать любовь всей собственной жизни?

Не знаю.

Он на плечах переносит Дженни через болото, и они едут в город в его машине. Временами он едет так медлительно, что в полной мере возможно идти рядом с машиной стремительным шагом и говорить с ним либо, как происходит сейчас, потому что целый Спектер выстроился на протяжении тротуаров, дабы взглянуть, кто это с ним в машине, заметить, что это красивая Дженни Хилл.

С самого первого появления в Спектере мой папа держал за собой мелкий белый домик с тёмными ставнями, что стоит рядом от муниципального парка, на прекрасной, как весна, улице, перед домиком – лужайка с мягкой зеленой травой, по одну сторону – розарий, по другую – ветхий сарай, переделанный под гараж. Высоко на белом заборе торчит красная древесная птица, которая машет крыльями, в то время, когда дует ветер, а на переднем крыльце лежит соломенная циновка, на которой выведено – «Мой Дом».

И все же он ни при каких обстоятельствах не останавливается в нем. За все пять лет с того времени, как он влюбился в Спектер, он ни разу не ночует в единственном в городе доме, где никто не живет. Пока не приводит в него Дженни с болота, он постоянно ночует у других.

Но сейчас, в то время, когда Дженни устраивается в мелком белом домике с мягкой зеленой лужайкой перед ним, что рядом от муниципального парка, он остается с ней.

Он больше не тревожит обитателей Спектера застенчивым стуком в дверь по вечерам («Господин Блум!» – кричат дети и скачут около него, как будто бы около в далеком прошлом не навещавшего их дядюшки). У него сейчас имеется собственный настоящий дом, и, не смотря на то, что сначала это задевает чьи?то эмоции и кое-какие сомневаются, как прилична подобная обстановка, весьма не так долго осталось ждать все видят, как это мудро: жить с дамой, которую обожаешь, в городе, что обожаешь. «Умный» – так они думали о моем отце сначала.

Умный человек, хороший, хороший. Если он делает что?то, что думается необычным – к примеру, идет на болото приобрести почву, а вместо этого находит даму, – то легко вследствие того что остальные не так умны, и хороши, и хороши, как он. И вот весьма не так долго осталось ждать уже никто не думает не хорошо о Дженни Хилл, другими словами кроме того никакой задней мысли не имеет, а больше лишь поражается, как она выдерживает, в то время, когда Эдуард уезжает, что, как вынуждены будут признать кроме того самые снисходительные к нему обитатели Спектера, случается неизменно.

Они задают вопросы себя: «Неужто ей не одиноко? Что она делает, оставаясь одна?» И все в таком роде.

Но, Дженни принимает участие в жизни города. Оказывает помощь устраивать всякие мероприятия в школе и танцы на ежегодной муниципальный ярмарке. По окончании продолжительной жизни на болоте для нее очень просто смотреть за тем, дабы ее лужайка всегда была прекрасной и зеленой, а сад так под ее заботливыми руками.

Но бывают ночи, в то время, когда соседи слышат, как душа ее жалуется, и, как будто бы он также слышит ее, на другой сутки либо, может, через сутки появляется в городе, медлительно проезжает по улицам, приветствуя встречных, и наконец сворачивает к мелкому домику и машет даме, которую он обожает и которая выходит на крыльцо, вытирая руки о фартук, на милом лице сияет, как солнце, ухмылка, и она лишь легко качает головой и негромко говорит: «Привет!» – практически как если бы он вовсе не уезжал.

Как, кстати, и все жители, каковые скоро заходят повидаться с ним. Столько воды утекло с того времени, как он приобрел первые наделы земли на окраине города, с того времени, как стал так привычен тут, что обитатели начали вычислять его своим. Его появление в Спектере, немыслимое в первоначальный сутки, на следующий превратилось в естественное.

Он обладает каждым дюймом почвы в городе и везде в нем чувствует себя как дома.

Он ночевал в каждом доме и побывал в каждом заведении; он не забывает имя каждого обитателя, кличку каждой их собаки, и какое количество лет их детям, и в то время, когда у кого сутки рождения. Само собой разумеется, дети, каковые растут, неизменно видя перед собой Эдуарда, первыми принимают его, как они принимают всякое природное явление, всякую постоянную вещь, и это передается взрослым. Пройдет месяц без него, и вот снова придет сутки, и с ним явится Эдуард.

Его ветхая медленная машина – какое зрелище! «Здравствуй, Эдуард!

Не так долго осталось ждать зайдем к вам! Наилучшие пожелания Дженни! Заглядывай в отечественный магазин».

Так это продолжается много лет, и его присутствие в городе делается таким простым и ожидаемым, что в итоге думается, что он не то дабы ни при каких обстоятельствах не уезжал, но словно бы вовсе и не было его первого появления, а он был тут неизменно.

Каждому в этом прекрасном маленьком городе, от самых девчонок и маленьких мальчишек до глубочайших стариков, думается, что Эдуард Блум жил тут всю жизнь.

В Спектере история

Степан Демура: перспективыРоссии весьма печальны — надвигается мощный кризис.


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: