Он справляется с тремя задачами

Мои родители переехали в Бирмингем, штат Алабама, полные надежд, по причине того, что это был громадный город. Слава о немыслимой силе моего отца, его упорстве и уме достигла кроме того этих мест, и все же он был еще через чур молод и осознавал, что придется много потрудиться, перед тем как он добьется положения, которого хорош.

С первой задачей он справился, трудясь ассистентом ветеринара. На данной работе основной его обязанностью было чистить собачьи и кошачьи клетки. Каждое утро, в то время, когда он приходил, клетки были все загажены. Фикалии лежали на бумаге, которую он стелил вчера вечером перед уходом, но большинство бывала размазана по стенкам, перепачканы были и сами животные.

вечер и Каждое утро мой папа убирал эту мерзость.

Чистил клетки, пока они не начинали сверкать, а на полу возможно было имеется, таковой он становился чистый – ни единого пятнышка. Но всего через пара секунд клетки опять были нечистые: псина имел возможность смотреть тебе в глаза, пока ты закрывал его в только что вычищенной до блеска клетке, и в один момент гадить, – тут не выдержал бы и Сизиф.

Со второй задачей он справился, трудясь продавцом в отделе женского белья одного универмага, расположенного в историческом центре города и именовавшегося «Смитс».Он справляется с тремя задачами То, что его направили в данный отдел, казалось ожесточённой шуткой, и вправду, он весьма страдал от насмешек продавцов?мужчин из вторых отделов – особенно из отдела спортивной одежды.

Но он держался стойко и в итоге завоевал доверие дам, каковые систематично захаживали в универмаг и, более того, стали отдавать предпочтение ему перед его сотрудниками продавщицами. Они ценили его узкий вкус.

Но была одна женщина, которая никак не хотела признать в моем отце продавца. Кликали ее Мюриел Рейнуотер. Всю собственную жизнь она прожила в Бирмингеме, успела похоронить двух мужей, детей у нее не было, а денег имела столько, что до конца жизни не истратить.

В то время ей было под восемьдесят и, прямо как дерево, она из года в год становилась толще в обхвате, пока не превратилась и настоящую глыбу; однако она была особенной кичливой. Не прилагая упрочнений к тому, дабы похудеть, она, очевидно, хотела смотреться стройной и потому довольно часто входила в отдел женского белья за корсетами последних моделей.

И вот ежемесячно госпожа Рейнуотер шагала в универмаг, усаживалась в одно из огромных мягких кресел для покупательниц и, не говоря ни слова, кивала продавщице, и продавщица срочно приносила ей наиновейшую модель корсета. Но она ни при каких обстоятельствах не прибегала к услугам Эдуарда Блума.

Так она показывала собственный откровенное презрение к нему. Но дело в том, что Эдуард также не особенно обожал госпожа Рейнуотер. И никто не обожал – запах нафталинных шариков, исходящий от еe ног, ее волосы, похожие на горелую тряпку, ее толстые, подрагивавшие, как желе, руки, показывавшие на приглянувшуюся вещь.

Но то, что она настойчиво не разрешала ему обслужить себя, сделало ее для Эдуарда самой желанной клиенткой. Так что он поставил себе цель положить этому конец.

Он проследил, в то время, когда пришла новая партия корсетов, и запрятал ее в углу склада, где никто, не считая него, не имел возможность ее отыскать. Госпожа Рейнуотер показалась практически на следующий сутки. Она расселась в мягком кресле и ткнула пальцем в одну из девушек?продавщиц.

– Ты! – скомандовала она. – Принеси мне корсет!

Женщина засуетилась, по причине того, что опасалась госпожа Рейнуотер.

– Корсет? Но мы еще не взяли новых!

– Как не взяли! – вскрикнула госпожа Рейнуотер, и ее рот в удивлении обширно открылся, как пещера. – Взяли! Я знаю! Ты! – ткнула она пальцем в другую продавщицу, обвислая плоть руки колыхалась, как шар с водой. – Если она неимеетвозможности обслужить меня, тогда ты обслужи.

Принеси мне корсет!

Женщина с плачем выбежала из отдела. Следующая продавщица упала на колени перед госпожа Рейнуотер прежде, чем та сказала хотя бы слово.

Наконец не в кого начало тыкать пальцем, не считая моего отца. Он стоял в дальнем углу демонстрационного зала, большой и гордый. Она увидела его, но прикидывалась, словно бы не видит.

Словно бы его в том месте по большому счету нет.

– Может кто?нибудь оказать помощь мне, пожалуйста? – завопила она. – Я желаю взглянуть новый корсет! Может кто?нибудь, пожалуйста…

Мой папа направился к ней через целый зал и остановился рядом.

– Что вы желаете? – задала вопрос она.

– Я готов оказать помощь вам, госпожа Рейнуотер.

Госпожа на данный момент помотала головой и согнулась, как будто бы планируя плюнуть.

– Мужчинам не пристало трудиться в этом отделе! – закричала она.

– И однако, – сообщил он, – я перед вами. И один я знаю, где находятся новые корсеты. Один я могу оказать помощь вам.

– Нет! – затрясла она головой, не веря своим ушам, по ее лошадиным глазам видно было, как она шокирована. – Этого не может быть… Я, я…

– Я буду радостен услужить вам, госпожа Рейнуотер. Более чем радостен.

– Так и быть! – сообщила она, в уголках губ у нее пузырилась слюна. – Принесите мне корсет!

И он принес его. Госпожа Рейнуотер выбралась из кресла. Заковыляла в примерочную, где на табурете лежал корсет.

Со стуком захлопнула за собой дверь. Моему отцу слышно было, как она бормочет, стонет, щелкает застежками и пыхтит, затягиваясь, и наконец, пара мин. спустя, она вышла из примерочной.

И это была уже не прошлая госпожа Рейнуотер. Она совсем преобразилась. Корсет сделал из нее, данной китоподобной дамы, сущую красотку.

У нее появились соблазнительный зад и пышный бюст, вся фигура купила приятную округлость, она кроме того смотрелась моложе, и лучше, и радостнее, чем прежде.

Она взглянуть на моего отца, как на всевышнего.

– Наконец?то! – закричала она, но сейчас ее голос звучал мелодично, певуче. – Таковой корсет я ожидала всю собственную жизнь! И лишь поразмыслить, что вы… вы… я была так несправедлива к вам! Сможете ли вы в то время, когда?нибудь забыть обиду меня? – Она повернулась к зеркалу и в восхищении наслаждалась собственной новой фигурой. – О да! – восклицала она. – О, боже мой, да! Как раз так мне хотелось смотреться.

С таковой фигурой я, чего хорошего, отыщу себе нового мужа.

Ни при каких обстоятельствах не считала, что корсет может так все сходу поменять! Нет, вы лишь посмотрите на меня! Лишь посмотрите!

Она повернулась к моему отцу и одарила его восхищенным взором.

– Вы на большом растоянии отправитесь, юный человек.

Третьей и последней задачей, с которой справился Эдуард Блум, было усмирение дикой собаки. По окончании того как его весьма не так долго осталось ждать повысили в должности, переведя из продавцов в менеджеры, мои отец и мать переехали в мелкий белый домик через улицу от начальной школы. Они были только второй семьей, которая жила в этом доме.

Выстроил его Амос Коллоуэй шестьдесят лет назад и со своей женой вырастил в нем собственных детей, каковые, став взрослыми, разъехались кто куда.

Госпожа Коллоуэй погибла много лет назад, а в то время, когда и господин Коллоуэй дал душу всевышнему, все соседи полагали, что кто?нибудь из их превосходных детей возвратится и начнёт жить в этом доме. Но никто из них не возвратился. У них была собственная жизнь, они успели разрешить войти корни в далеких громадных и мелких городах и, похоронив отца, тут же выставили дом на продажу, и Блумы были радостны, купив его.

Но им не были счастливы – пускай бы жили где угодно, лишь не в доме Амоса Коллоуэя. Амос Коллоуэй так прочно ассоциировался со своим домом, что, в то время, когда он погиб, кое-какие из соседей внесли предложение снести его и на его месте устроить детскую площадку. Раз его дети уехали, то, возможно, и дому тут нечего делать.

В противном случае, что какая?то новая супружеская пара въехала и живет в его доме, это похоже… это похоже на то, как в случае если б они пробовали втиснуться в гроб Амоса Коллоуэя, куда только что положили его тело. Другими словами, все не через чур благоволили к Блумам.

Мои отец и мать приложив все возможные усилия старались поменять такое к ним отношение. Мать выяснила, что госпожа Коллоуэй давала приют бесприютным кошкам, и делала то же самое. Папа подстригалазалии перед домом, придавая им форму букв алфавита, чем Амос был известен среди местных обитателей.

Все зря.

По выходным мать с отцом трудились на участке, как их соседи, но все наблюдали через них, как будто бы они были невидимками. И в каком?то смысле так оно и было. Дабы пережить утрату Амоса Коллоуэя, соседи предпочли не подмечать присутствия Блумов.

Так длилось , пока в квартал не нагрянула свора одичавших псов. Кто знает, откуда они показались. Шесть либо восемь, кто сказал, кроме того десять – они разбрасывали содержимое мусорных баков по ночам, рыли глубокие ямы в садах.

Рвали бархатное покрывало сна своим злобным рычанием и ужасным воем. Соседских псов, каковые осмеливались вступить с ними в схватку, утром обнаружили мертвыми либо они исчезали бесследно.

Детям не разрешали выходить из дому ночью, а кое?кто из мужчин, направляясь куда?нибудь, забирал оружие. В итоге город призвал к решительным действиям Национальное бюро по контролю за животными, и в одну кровавую ночь все одичавшие псы были либо перебиты, либо переловлены.

Другими словами все, не считая одного пса. И это был самый свирепый, самый страшный из своры. Тёмный как смоль, он сливался с ночной тьмой. Говорили, что он двигался так очень тихо, что человек потом не подозревал, что пес рядом, – до тех пор пока он не оскаливал сверкающих зубов.

И данный пес был не просто дикий: он был сумасшедший, неистовый, и практически по?человечески мстителен.

Одна семья за солидные деньги обнесла собственный участок изгородью, по которой был пропущен ток. в один раз ночью они взглянуть в окно и заметили, как пес подошел к изгороди. Удар тока оглушил его и отбросил назад, но не причинил особенного вреда.

Затем пес практически все время ходил около их участка и в следствии, по крайней мере в чёрное время дня, никто не имел возможности ни прийти к ним, ни уйти от них. Оказалось, что вместо ограждения от собаки они выстроили колонию для себя.

Мой папа имел возможность бы в любое время усмирить пса и отвести обратно в бугры, откуда он показался: он умел обращаться с животными. И все же он этого не сделал. Из-за чего?

По причине того, что на этот раз не имел возможности. Невзгоды новой судьбе ослабили его. Это не было нежелание применить данную ему от рождения физическую и духовную силу; он, видно, их.

И пес продолжал бы мародерствовать, если бы Будущее легко не подтолкнула моего отца в пояснице, вынудив в один раз вечером выйти из дому прогуляться. На улицах Эджвуда, само собой разумеется, не было никого: кто бы осмелился показаться на этих улицах по окончании захода солнца, зная, а все это знали, что где?то поблизости бродит Адский пес (так его прозвали жители)? Но, мой папа мало думал о псе; он был не из тех, у кого вся жизнь изменилась из?за страха перед псиными клыками.

Либо, может, мой папа был посланцем некой высшей силы. Все, что известно точно, – это то, что в один раз вечером он отправился погулять и спас жизнь ребенку.

Ребенок – трехлетняя Дженнифер Морган, которая жила всего через две двери от дома ветхого Коллоуэя, как его все еще именовали, – вышел через кухонную дверь на улицу, пока родители чистили туалет в хозяйской спальне. Дженнифер так много слышала о псе, что одиноко бродит по улицам, что не имела возможности совладать с жаждой пойти и приласкать его. В то время, когда мой папа встретился с ней, она доходила к свирепому тёмному псу, протягивая ему кусок хлеба и клича: «Ко мне, песик.

На, песик».

Адский пес медлительно приближался к ней, не веря в неожиданную успех. Ему еще ни при каких обстоятельствах не приходилось имеется мелких девочек, но он слышал, что они вкусны. По крайней мере, вкуснее мелких мальчиков и практически так же хороши, как цыплята.

Но сейчас вмешался Эдуард Блум, охладив восхищение жестокого гурмана. Он подхватил девочку на руки, а псу бросил хлеб, на что тот кроме того не взглянул и приближался . В любое второе время легендарная власть моего отца над животными вынудила бы пса покориться.

Но громадный тёмный Адский пес был весьма зол. Эдуард дерзко помешал ему полакомиться таковой вкусной едой.

Пес в ярости ринулся на них. Одной рукой прижимая к себе девочку, Блум схватил пса за шею и с силой ударил оземь. Пес завизжал, но опять быстро встал и плохо зарычал.

Он с ошеломительной быстротой мотал головой; на мгновение показалось кроме того, что у него две головы, рычащих, разинувших две розовые пасти со сверкающими зубами.

К этому времени Морганы поняли, что их дочка пропала, выскочили на улицу и помчались на ужасный собачий вой. Они подоспели именно в тот момент, в то время, когда пес вторично ринулся на отца и чуть не впился ему в горло: папа почувствовал его горячее брызги слюны и влажное дыхание на щеке. Промах был для пса роковым: взвившись в высоком прыжке, он открыл Эдуарду Блуму собственный брюхо, и мой папа вонзил руку через шкуру и густую шерсть прямо в его тело и оторвал его тяжелое бьющееся сердце.

Папа прочно прижимал к себе девочку, спрятавшуюся на его широкой груди, дабы избавить ее от этого кровавого зрелища. Пес упал наземь, папа отшвырнул его сердце, протянул девочку родителям и продолжил собственную вечернюю прогулку.

Так Эдуард Блум справился с тремя задачами.

Он идет на войну

Он не был ни генералом, ни капитаном, ни по большому счету офицером. Он не был ни доктором, ни поэтом, ни циником, ни влюбленным, ни радистом. Он был, само собой разумеется, матросом.

По пенному морю он плавал с сотнями вторых таких же, как он, на неуязвимом корабле, что именовался «Нереида». Корабль был громадный, величиной с его родной город – кроме того огромней. Людей на корабле было уж совершенно верно больше, чем обитателей в Эшленде, хоть данный город в далеком прошлом остался где?то весьма?весьма на большом растоянии.

С того времени как он покинул его, он совершил большое количество великих дел, а сейчас принимал участие в самом великом деле из всех: защищал вольный мир.

Он испытывал необычное чувство, словно бы держит всю землю на собственных плечах. Словно бы, не смотря на то, что он был несложным матросом, не имевшим кроме того медали и по большому счету никаких призов, финал всей борьбы каким?то образом зависел от его стойкости. Прекрасно было ощущать себя частью экипажа этого неуязвимого корабля, скользящего по винноцветному морю.

Окруженный со всех сторон водой, смыкающейся, куда ни взглянешь, с небом, он вспоминал об огромном мире, лежащем за морем, и о возможностях, каковые он сулит ему. Окруженный со всех сторон водой, он ощущал себя нормально и в полной безопасности.

Так он ощущал себя и в то время, когда в корабль попала торпеда. Корабль содрогнулся, как будто бы налетел на мель, Эдуард пролетел по палубе и упал на четвереньки. Корабль начал крениться на борт.

– Все наверх! – раздалась по громкоговорителю команда капитана. – Надеть спасательные жилеты!

Мой папа – какая?то часть его существа была потрясена, а в голове пронеслось: «Неимеетвозможности этого быть!» – отыскал собственный жилет и закрепил его у себя на шее и около пояса. Он с тревогой огляделся, продолжая в мыслях повторять: «Неимеетвозможности этого быть!» – но паники он не испытывал. И никто около не думал паниковать.

Все действовали поразительно хладнокровно, как будто бы это была учебная тревога.

Но «Нереида» заваливалась на левый борт.

Опять по громкоговорителю раздалась команда капитана:

– Все наверх. Приготовиться покинуть корабль.

Но по?прошлому никакого смятения, никакой суеты. Те, кто был на верхней палубе, двигались к сходному трапу, ведущему на шканцы. Без толкотни, нормально.

Эдуард улыбнулся приятелям, они улыбнулись в ответ, не смотря на то, что их корабль шел ко дну.

На нижней палубе ему открылась вся трагичность происходящего. Люди швыряли за борт надувные плоты, какие конкретно?то доски, спасательные жилеты, скамьи – все, за что возможно было бы держаться в воде. После этого прыгали в море сами. Но корабль уже очень сильно накренился, и многие, не вычислив расстояние, ударялись о борт и соскальзывали в море. Кругом люди кидались в воду.

Много голов, как живые буйки, качались на волнах.

Винт еще вращался , и нескольких человек затянуло под его острые лопасти. Эдуард сел на край борта и дотянулся последнее письмо от жены. «Ни дня не проходит, дабы я не думала о тебе. Я кроме того молюсь – сравнительно не так давно начала. И ощущаю себя лучше.

Надеюсь, это как?то окажет помощь». Он улыбнулся, сложил письмо и запрятал его обратно в карман.

Позже разулся, снял носки, скатал их и вложил в ботинки. Рядом с ним матрос прыгнул вниз, но упал прямо на голову второму, и оба провалились сквозь землю под водой. «Я не желаю прыгнуть на кого?нибудь», – поразмыслил он и осмотрелся в отыскивании места, где никого бы не было. Но море внизу покрывал слой разлившегося мазута, а в мазут ему прыгать также не хотелось.

Исходя из этого он продолжительно наблюдал, пока не увидел пятно чистой воды, и тогда вынудил себя поверить, что сможет прыгнуть с борта корабля прямо в это пятно.

Прекрасным образом это ему удалось. Он прыгнул на двадцать футов от борта тонущего корабля, попав совершенно верно в пятно чистой воды, погрузился на глубину и не всплывал. Он висел футах в тридцати, может, сорока от поверхности, как муха в янтаре.

Ему было видно, как идет ко дну накренившийся корабль, а над ним сотни и сотни ног его товарищей моряков, как огромная многоножка, плывущая в море.

Он считал, что сейчас обязан утонуть, но он не тонул. Больше того, он, думается, дышал. Не ртом, но телом.

Он сам не осознал, как это у него получалось, но он дышал и сделал вывод, что уже погиб.

Но сейчас в стороне от корабля он заметил юную девушку, машущую ему. Он отыскал в памяти ее, ту самую девушку из далекого прошлого, мимолетное видение на реке. Она с ухмылкой манила его к себе, как будто бы поджидала его.

Он поплыл к ней. Вправду, она.

Ставшая чуть старше, как и он. Но та же самая. Он плыл к ней, а она отплывала дальше, маняего к себе.

Он не помнил, сколько времени был под водой, плывя за ней, но продолжительнее, чем может выдержать человек.

Он плыл , пока через мазут, покрывавший море, не пробился луч солнца, и он взглянул наверх и заметил, что мазута больше нет, а над ним разливается чистая синева. И он посмотрел назад, ища девушку – молодую даму, исправил он себя, – но она также провалилась сквозь землю. И он внезапно почувствовал, что ему нужен глоток свежего воздуха.

Он начал подниматься наверх к солнечному свету нежданно стремительный и легкий, как воздушный пузырек, и, в то время, когда выскочил из воды в сияющий мир, заметил, как на большом растоянии он находится от остальных. А они двигались медлительно, с большим трудом в слое мазута. Но, увидев Эдуарда, машущего им, как женщина махала ему, они почувствовали, что их упрочнения не напрасны, у них кроме того показалась надежда, и те, кто видел моего отца, приложив все возможные усилия поплыли к нему.

Много людей медлительно плыли к нему через слой мазута.

Но кое-какие оставались на месте. Кроме того кое-какие из тех, кто видел его, не двигались. И этих людей «Нереида» увлекла за собой, в то время, когда наконец скрылась под волнами. Кроме того будучи на большом растоянии от корабля, Эдуард ощущал, что корабль тщетно пробует утащить его с собой обратно на глубину.

Но он не желал возвращаться в том направлении.

Он желал возвратиться к себе.

Смерть моего отца Дубль 3

Вот как это происходит. Ветхий врач Беннет, отечественный домашний врач, выходит из помещения для гостей и негромко закрывает за собой дверь. Ветше ветхого, врач Беннет всегда был частью нашей жизни, он кроме того принимал у моей матери роды, в то время, когда я показался на свет, а уже в то время отечественная местная медицинская рабочая группа предлагала ему поскорей уйти на заслуженный покой, – вот какой он ветхий.

на данный момент врач Беннет через чур стар практически для всего.

Он не столько ходит, сколько волочит ноги, не столько дышит, сколько задыхается. И по всей видимости, состояние умирающего больного приводит его в полную растерянность. Выйдя из помещения для гостей, в которой мой папа лежит последние пара недель, врач Беннет разражается бурными слезами и какое?то время не в силах сообщить ни слова, его плечи сотрясаются от рыданий, морщинистые ладони прижаты к глазам.

Наконец, сделав над собой упрочнение, он поднимает глаза и шумно вздыхает. У него вид потерявшегося ребенка, и он говорит моей матери и мне, каковые приготовились услышать самое нехорошее:

– Не знаю… я в действительности не знаю, что происходит. Больше ничего не могу сообщить. Но, наверное, он совсем нехорош.

Лучше вам пойти и посмотреть самим.

Моя мать наблюдает на меня взором, в котором я вижу готовность и полное смирение ко всему, что бы ни ожидало ее за дверью, ко всему тяжелому либо страшному. Она готова. Она стискивает мою руку, позже поднимается и идет в помещение для гостей. Врач Беннет падает в кресло моего отца и затихает как?то уж совсем мёртво. На какое?то мгновение мне приходит идея, что он погиб.

Что Смерть явилась в отечественный дом, не отыскала моего отца и решила вместо забрать жизнь врача. Но нет. Смерть явилась за моим отцом.

Врач Беннет открывает глаза и смотрит в дикую, далекую вакуум перед собой, и я могу предположить, о чем он на данный момент думает: «Эдуард Блум! Кто бы имел возможность поразмыслить! Человек мира! Импортер?экспортер.

Нам всем казалось, что ты будешь жить всегда. Не смотря на то, что другие опадали, как листья с дерева, и в случае если, думали мы, кто способен противостоять будущим жёстким зимам и цепляться за судьбу, так это ты».

Как в случае если б он был всевышний. Так мы стали смотреть на моего отца. Не смотря на то, что мы видели его в боксерских трусах по утрам, а поздним вечером заснувшим перед телевизором, в то время, когда уже все передачи завершились, с открытым ртом, с бледно?голубым отсветом, как саваном, на лице, мы верили, что он божественного происхождения, всевышний, всевышний хохота, всевышний, что каждый разговор начинает неизменным: «Один человек…» Либо, может, только частично всевышний, порождение смертной дамы и некой высшей сущности, сошедший в данный мир, дабы перевоплотить его в такое место, где люди больше бы смеялись и, приходя в хорошее настроение, больше брали бы у него, дабы им жилось лучше, и ему также, и так всем стало бы жить лучше.

Он смеется и богатеет, что возможно лучше? Он смеется кроме того над смертью, смеется над моими слезами. Я слышу его хохот, в то время, когда моя мать, качая головой, выходит из его помещения.

– Неисправимый человек, – говорит она. – Совсем и совсем неисправимый.

В один момент она плачет, но это не слезы горя либо скорби, те слезы в далеком прошлом выплаканы. Это слезы отчаяния, по причине того, что она жива и одинока, в то время, когда мой папа умирает в помещении для гостей и умирает не так, как направляться. Я вопросительно наблюдаю на нее: «Стоит мне заходить?» И она пожимает плечами, как будто бы говоря: «Тебе решать, иди, в случае если желаешь», – а сама как словно бы на грани хохота, как будто бы из ее глаз не льются слезы, и чуть обладая лицом.

Врач Беннет, думается, уснул в кресле моего отца.

Я поднимаюсь, подхожу к полуоткрытой двери и заглядываю в помещение. Папа без движений сидит, обложенный подушками и глядя в никуда, как будто бы кто надавил кнопку «пауза» и он ожидает, в то время, когда кто?то либо что?то включат его опять. Мое появление включает его.

Встретившись со мной, он радуется.

– Заходи, Уильям, – кличет он.

– Ну, ты, думается, ощущаешь себя получше, – говорю я, усаживаясь в кресло, стоящее около его кровати, кресло, в котором я сидел ежедневно в течение последних нескольких недель. С него я замечаю за приближением моего отца к концу судьбы.

– Да, получше, – кивает он совершает глубочайший вдох, как бы подтверждая собственные слова. – Пологаю, что получше.

Но лишь сейчас, лишь в эти 60 секунд. Сейчас для моего отца нет возврата. Сейчас для улучшения потребовалось бы что-то большее, чем легко чудо; потребовалось бы письменное прощение от самого Зевса в трех копиях и за его подписью, спущенное всем остальным всевышним, могущим претендовать на измученные тело и душу моего отца.

Он, я думаю, уже частично мертв, в случае если такие вещи вероятны; он так изменился, что нереально было бы поверить, не видь я этого собственными глазами. Во?первых, на ногах и руках показались маленькие язвочки. Их лечили, но без особенного успеха.

В итоге они как словно бы зажили сами по себе – но же не так, как мы ожидали и сохраняли надежду.

Его мягкая белая кожа, из которой росли долгие тёмные волосы, как шелковистые нити кукурузной метелки, его кожа стала твёрдой и блестящей и, больше того, легко отслаивалась, как вторая кожа. Наблюдать на него было не так больно, пока ты не выходил из помещения и не видел его фотографию на каминной полке. Снимок был сделан на пляже в Калифорнии шесть либо семь лет назад, и, глядя на карточку, ты видел – человека.

Сейчас он не тот человек, что раньше.

Он – что?то совсем иное.

– Действительно, хорошо, – говорит он, оглядывая себ

10 ГОЛОВОЛОМОК ДЛЯ САМЫХ ВНИМАТЕЛЬНЫХ!


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: