Особенности современных мемуаров

Открыто обращаясь к читателю, в воспоминаниях создатель воображает собственный взор на случившееся, передавая психотерапевтическое состояние, отношение и собственную реакцию к тем либо иным событиям, фиксируя мироощущение человека определенного времени, современника событий. Как раз авторская точка зрения не принималась официальной литературой, исходя из этого воспоминания запрещались цензурой. Читателю же они довольно часто казались более занимательными, чем другие тексты писателей.

Время от времени создатель делается известным благодаря сенсационности содержания собственных мемуаров (книги М. Арбатовой, Д. Аслановой, Э. Лимонова)[35].

Длятся споры, которые связаны с эстетическими изюминками текстов. Предполагая, что в воспоминаниях прошлое должно отражаться объективно и непредвзято, их относили к художественно-документальному направлению. Виделись и другие определения – мемуарно-автобиографическая, мемуарно-биографическая, мемуарно-документальная проза, говорящие о организации разрозненных и разнообразных фактов памяти в единое целое, образующее романную форму.

Подобные тексты в большинстве случаев видятся у опытных писателей.

Сейчас исследователи разглядывают воспоминания писателей как независимый метажанр, объемное образование, в который входят следующие разновидности: мемуарно-биографический роман, повесть о детстве, литературный портрет, записки, автобиографическая повесть, автобиография. Формы различаются по степени участия автора как повествователя, рассказчика либо автобиографического (биографического) храбреца в повествовании, степени привлечения автодокументов и широте обобщений. Та либо другая разновидность воспоминаний представлена в творчестве фактически каждого писателя.

Благодаря публикациям соединились два потока текстов, созданных в метрополии и в диаспоре, что осложняет датировку произведений, в одно десятилетие попадают произведения, написанные ранее, относящиеся к русской эмиграции; произведения писателей, продолжающих собственную творческую деятельность, и публикации современных авторов. Следовательно, неспециализированный состав воспоминаний, формально относящихся к рубежному периоду, получается очень разнородным.

Главный корпус «возвращенных» воспоминаний составляют повести о детстве, автобиографические и мемуарно-биографические романы, ежедневники, мемуарные эпопеи. В конце 1980-х-начале 1990-х годов были опубликованы произведения А. Ремизова («Подстриженными глазами»), М. Сабашниковой («Зеленая змея»), И. Шмелева («Богомолье» и «Лето Господне»). Описания детства входят отдельными частями в мемуарные романы: в начале 90-х заканчивается публикация мемуарной трилогии А. Белого, в 1999 г. публикуется третий вариант воспоминаний В. Набокова «Память, скажи!» и романная тетралогия Б. Зайцева («Путешествие Глеба»).

В них создаются архетипические детства и образы Родины (оно определяется авторами как «святое», «золотое» и «розовое», потерянный окончательно «эдем»). Образуется определенное культурное поле с доминантными главными словами. Образ Москвы перерастает рамки географической конкретности, став знаком «пересечения различных временных пластов».

Перемещаясь во времени, авторы говорят о нелегкой судьбе русских эмигрантов, появлявшихся на чужбине. Среди вторых архетипических образов отметим дом, корабль, путь. Структурообразующий мотив «пути-дороги» говорит о путешествии духа, возвращение к истокам.

Форма беседы о прошлом разрешила прийти в литературу метрополии молодым и начинающим авторам. Таковы произведения А. Сергеева «Альбом для марок» (1987; опубл. в 1995; отд. изд. 1997), П. Санаева «Похороните меня за плинтусом» (2009, расширенная версия), в которых осмысливаются непростые главные периоды отечественной истории, тридцатые и семидесятые годы.

Выбирая более свободную форму повествования с разнообразными отступлениями, авторы настраивают читателя на доверительный беседу, открывая ему как собеседнику то, что дорого и значимо для них. Из аналогичных микросюжетов выстраивает собственный повествование А. Сергеев («Альбом для марок»). Он пишет то о расставании с соской (налицо авторская ирония), то о поимке шпионов, то о стекольщиках, старьёвщиках и шарманщиках (упоминаются временные атрибуты).

Все события равнозначны для автора.

Любой фрагмент отделен графически, и не смотря на то, что события находятся в хронологическом порядке, сохраняется их поэпизодное, дневниковое построение. Так создатель обозначает «имена моего детства»: «Самолет «Максим Горький»» – ледокол «Челюскин». Отто Юльевич Шмидт – капитан Воронин».

Господствует возрастное видение, так передана смерть Чкалова: «Чкалов, говорят, врезался в свалку. Я воображаю себе тёмный движение, дворницкую, древесный ларь для очисток – и из него торчит мелкий самолетик» (использована развернутая метафора).

Соединение элементов дневникового и эпического стиля появляется вследствие того что многие авторы в течение последовательности лет вели записи, время от времени в форме ежедневника. А. Сергеев вставляет подобные фрагменты в собственный текст, обозначая их ремарками от автора: «История яркая – ежедневник».

Второй формой делается хроника. Она предназначалась в первую очередь для западного читателя, исходя из этого повествования сопровождаются множеством объяснений и пояснений. При издании воспоминаний Р. Гуля в Российской Федерации: «Я унес Россию».

Апология эмиграции: Российская Федерация в Германии (1981 – 1984, опубл.

2001); «Российская Федерация во Франции» (1984, опубл. в 2001); «Российская Федерация в Америке» (1989, опубл. в 2001). Публикаторы не дают пояснений, потому, что создатель заявил: «Желаю, чтобы моя книга была справочником по истории Зарубежной России». И Р. Гуль пишет фактически о каждом встрече и примечательном событии.

Ю. Анненков выстраивает собственный повествование из литературных портретов («Максим Горький», «Анна Ахматова», «Б. Пильняк»), ставя следующую задачу: «Тут легко записаны чувства и мои впечатления, сохранившиеся от отечественных встреч, дружбы, творчества, труда, надежд, расставаний и безнадёжности» (Ю. Анненков «Ежедневник моих встреч: Цикл катастроф», опубл. в 1990).

Дополняя воспоминания графическими портретами, вставками (цитатами из произведений, отрывками из писем, примечаниями, комментариями, справками), создатель превращает его в хроникальное повествование, снаружи организованное из отдельных эпизодов. Из этого и наименование – «Ежедневник «моих встреч».

Подзаголовок «цикл катастроф» показывает на определённую тональность и содержательную форму. Перечисляя события, создатель организует цельное повествование, которое скрепляют разновременные воспоминания о Неприятном, комментарии и выводы. В течение последовательности лет воспоминания Ю. Анненкова являлись своеобразным справочником, потому, что в них опубликованы и дополнительные материалы, к примеру комментарий к распоряжениям 1946-1948 годов.

Летописью публичных и литературных событий становятся произведения – Дон-Аминадо («Поезд на третьем пути», 1954, опубл. в 1991); А. Глезера («Человек с двойным двойном», опубл. в 1994); С. Маковского («На Парнасе «Серебряного века», 1962, опубл. в 2000; «Портреты современников», 1955, опубл. в 2000). А. Солженицына («Бодался теленок с дубом», опубл. в 1996[36]). Они относятся к различным периодам истории литературы и взятые в целом воссоздают панораму событий столетия.

В метрополии броским примером есть посмертная публикация произведения В. Каверина «Эпилог». Реакция автора на описания и события его психотерапевтического состояния тут разворачивается на широком историческом, социальном либо культурном фоне. Главы, посвященные конкретным событиям («Первый съезд», «Один сутки 1937 года», «Блокада.

Допрос»), перемежаются автобиографическими главами с неспециализированным заглавием «О себе».

Третьей формой среди воспоминаний, написанных в эмиграции, стали литературные портреты. Форма была близкой к эссе, критическому очерку, портретной зарисовке. Портреты довольно часто создавались эмигрантскими писателями, иногда ограниченными количеством журнального издания.

Помимо этого, сказывался и недочёт времени, необходимо было получать на судьбу, исходя из этого писались маленькие произведения, каковые позже и образовывали книгу. В публикуемые издания включаются литературные портреты, мемуарные очерки, зарисовки. Этот тип представлен книгой Ю. Терапиано «Встречи» (1953, опубл. в 2001) и В. Ходасевича «Некрополь» (1936, опубл. в 1996).

Они носят четко выраженный хроникальный темперамент и содержат полезнейшие сведения.

По форме литературные портреты разнообразны. Наровне с мемуарными очерками видятся биографии, эссе, портретные зарисовки (эскизы), этюды, наброски а также шаржи. Применяя опыт М. Горького, авторы организуют повествование как разговор писателя со своим храбрецом, имитируя дневниковый дискурс.

Форму развернутого портрета находим в книгах Б. Зайцева («Москва», «Далекое»), где представлено события жизни и авторское осмысление событий храбреца повествования, и встречи автора с обрисовываемой личностью. Каждому из современников – А. Бенуа, И. Бунину, А. Блоку, К. Бальмонту, Н. Бердяеву, Вяч. Иванову, М. Цветаевой – посвящена отдельная глава.

Некая публицистичность разрешила критикам определять их как очерки либо эссе.

Время от времени литературный портрет организовывался как свод воспоминаний, книга-портрет, включающий не только различные сведения о человеке, но и броский образ эры. Примером может служить дилогия И. Одоевцевой «На берегах Невы» (1967, опубл. в 1988) и «На берегах Сены» (1983, опубл. в 1989). В первой воссоздается развернутый портрет Н. его окружения и Гумилева, во второй – Г. Иванова.

По окончании войны и в метрополии, и в зарубежье создаются произведения большой формы, представленные мемуарно-биографическим романом либо эпопеей. К ним обратились в первую очередь писатели, чья творческая биография началась в один момент с ХХ в., пережившие самые большие явления эры («Курсив мой» (1969) Н. Берберовой, «Петербургские зимы» (19281954) Г. Иванова, «Другие берега» (первый вариант воспоминаний – 1954) В. Набокова, «Воспоминания» (1931) Н. Тэффи).

Говоря о собственном пути, писатели делились размышлениями о прожитом, творческой истории, обрисовывали наиболее значимые исторические, социальные и публичные явления ХХ в., воссоздавая судьбу поколения, так Н. Берберова подмечает: «Моя задача написать о жизни осмысленно… Я желаю писать, осмысляя то, что было (и самое себя), т.е. давая размышления и факты о них. В этом двойном раскрытии мне и представляется пережитое».

Независимо от разнообразия обозначенных нами форм на первом замысле находится личность самого автора. Н. Берберова прямо пишет о том, что предлогом для написания ее воспоминаний стала книга И. Эренбурга, но главным объектом изображения – личная личность: «Читатель наблюдает в себя, просматривая меня».

Эпопея И. Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» складывается из семи книг, воображая портрет эры.

Из-за субъективных авторских оценок ее последняя книга не была опубликована при жизни автора, так что всецело вся мемуарная эпопея вышла лишь в 1990 г. И. Эренбург рисует прошлое приемами живописца-монументалиста, стремясь охватить как возможно больше лиц, событий, фактов. За разнообразными зарисовками проступает четкая и вместе с тем противоречивая картина пережитого: «Я не планирую связно поведать о прошлом – мне претит мешать бывшее в конечном итоге с выдумкой… Я буду говорить об отдельных людях, о разных годах, перемежая запомнившееся моими мыслями о прошлом».

Автор восстанавливает собственную жизнь, начиная с рождения, и в один момент осмысливает ее с беспощадностью философа.

Он не делает выводы собственного храбреца, а только говорит о том, что в тех либо иных событиях он имел возможность поступить так и лишь так, как поступил. И. Эренбург вовлекает читателя в процесс осмысления работы, предлагая самостоятельно сделать нужные выводы. В его цикле фактически отсутствует прямая авторская оценка автобиографического храбреца, потому, что «за полвека множество раз изменялись событий и оценки людей и эмоции нечайно поддавались влиянию событий».

В отличие от вторых мемуаристов автор-повествователь не сосуществует с храбрецом в одной плоскости. Он следит за ним со стороны и вместе с тем разглядывает как бы изнутри. В последней, седьмой книге воспоминаний происходит слияние двух ипостасей авторского «я», что обусловливается отсутствием временной расстоянии.

События последней книги, охватывающей период с конца 1950-х до начала 1960-х годов, фактически совпадают со временем ее написания (их разделяет не более пяти лет), и создатель пытается не столько поведать о пережитом, сколько поразмыслить над всем известными фактами, уже ставшими историей. Он ведет открытый, весьма откровенный разговор с читателем: «Необходимо было время чтобы кое-что рассмотреть и осознать: последнее десятилетие очень многое поменяло в жизни мира и в моей внутренней жизни, мне имеется о чем поведать».

В случае если для И. Эренбурга главным есть раскрытие сложности пережитой эры через личную биографию, вплетенную в события времени, то Н. Берберова побуждает читателя к «пробуждению сознания». Она осознаёт, что автор не имел возможности сообщить обо всем: «Отечественное дело – понять правду полностью, сделать вывод, выстроить его силлогизм». Потому в ее книге господствуют изображения событий личной судьбе, описания ощущений, настроений, впечатлений.

герой и Автор поделены не так быстро, они существуют в одной плоскости, речь заходит лишь о сохранении расстояния, в то время, когда в одном случае направляться рассказ о событиях, а в другом – передаются субъективные наблюдения.

Два таких подхода к изображению прошлого обусловили направления развития мемуаров романного типа. В течение последовательности лет появилось нужным высказывать авторскую точку зрения на наиболее значимые явления времени. В случае если представить воспоминания как необычный неспециализированный текст, то возможно вернуть историю страны и выяснить ее наиболее значимые события, на фоне которых и разворачивалась жизнь автора.

В 90-е годы подобный подход видится нечасто и по большей части характерен для авторов, тяготеющих к последовательному временному изложению событий. Подобное протяженное во времени повествование встречаем, к примеру, у Е. Габриловича (Евгений Иосифович, 1899-1992). В предисловии к «Последней книге» (опубл. в 1996) создатель определяет ее жанр как «оттиск судьбы и времени, .срез Времени, склеенный из отдельностей».

Традиционно выстраивается и главный текст, в то время, когда создатель последовательно вводит читателя в повествование: «Итак, я появился в самом финише прошлого века в Воронеже.» Большая часть книг, вышедших в ходе проекта, осуществляемого издательством «Вагриус» (серия «ХХ век»), выстраивается подобным образом, назовем «Писательский клуб» (1996) К. Ваншенкина («Сперва – кратко, позже подробнее. Я появился 17 декабря 1925 г. в Москве.

Папа мой был инженер.»), «Роман-припоминание» А. Рыбакова («Я появился в 1911 году 14 января в городе Чернигове»). Сохраняя классическую для воспоминаний неспециализированную модель изображения времени, в то время, когда описываются определенные возрастные состояния (детство, отрочество, молодость, зрелые годы), воспроизводимые всецело либо частично, авторы организуют повествование в определенной последовательности, дополняя его разнообразными комментариями, отступлениями, рассуждениями.

Чувствуя потребность в беседе с читателем, для которого многие события прошлого кажутся ирреальными а также мифологическими, авторы все больше склоняются в сторону другого типа повествования – более личного воспроизведения фактов прошлого и сосредоточиваются на собственных впечатлениях, ощущениях, настроениях, переживаниях. Происходит изменение в сторону частного, постепенный переход к повествованию, которое находим у Н. Берберовой – от собственных наблюдений к познанию внешнего мира.

Подобную более свободную структуру встречаем у Д. Данина в «Бремени стыда» (опубл. в 1996), как и младшие его современники, к примеру, А. Вознесенский в воспоминаниях «На виртуальном ветру» (1998), начинающего с описания главных фигур времени, рассказа о Б. Пастернаке, растолковывая собственную задачу следующим образом: «.Любой знавший вправе – а также обязан! – поведать и высказать собственный об этом человеке-явлении, приуроченном к нашему веку и нашей стране природой и историей». Этот подход обобщен в воспоминаниях Е. Рейна: «Книга эта писалась много лет.

Кусочками. Кусочки иногда где-то печатались. Но в то время, когда таких кусочков набралось много, я заметил, что из них складывается некое единое повествование».

В 90-е годы фактически оживают формы писем, записных книжек и дневника. Событием становятся публикации дневников И. Бунина «Окаянные дни» (1935, опубл. в 1989), М. Кузмина («Ежедневник 1934 г.», опубл. в 1998), М. Пришвина (публикация начата в 1991), К. Чуковского («Ежедневник 1901 – 1929», 1991; «Ежедневник 1930-1969, 1994»), Е. Шварца «Живу беспокойно. Из дневников» (1956, опубл. в 1990), «Телефонная книжка» (опубл. в 1997).

Позднее издательская деятельность разрешает увеличить последовательность, опубликована длившаяся более пятидесяти лет «Лидии: 1912-1969» Чуковских и Переписка Корнея.

«Ежедневник – это и летопись, и схваченное мгновение, и документ», – отметил, к примеру, один из его авторов. Но в действительности ежедневник – это в первую очередь автодокумент, автопортрет творческой личности.

В ХХ в. писатели часто разглядывают ежедневник как универсальную форму, исходя из этого в них видятся биографические события, соответствующие раннему периоду судьбы автора. Восстанавливая потерянные на протяжении войны дневниковые записи, Е. Шварц наровне с описанием повседневных, сегодняшних наблюдений дополняет их занимательными и разнообразными по содержанию воспоминаниями о ранних эпизодах собственной жизни.

Соединяя разновременные воспоминания, приводя факты публичной судьбе, автор воссоздает собственную биографию. Перечитывая, организовывая прошлые записи в цельный текст, он пытается к обобщению, осмыслению материала.

Рассказ ведется честно, с определенной авторской установкой писать лишь правду, «не лгать, не перегруппировывать события». «Я пишу не для печати, не для родных, не для потомства – и все же говорю кому-то и стараюсь, дабы меня осознали эти неизвестные читатели. Несложнее говоря, стараюсь, чтобы было похоже, не смотря на то, что никто этого с меня не требует».

Обобщая факты прошлого (одним из показателей аналогичной конструкции делается изменение стиля, применение эпического повествования), создатель меняет уже саму форму ежедневника, в котором отдельные отрывки строятся по модели мемуарного повествования: «В тот год я стал еще больше опасаться темноты, и наряду с этим по-новому. Темнота сейчас населилась существами враждебными и загадочными. Все представления мои об этом призраке были также призрачны, но я плохо опасался лошади с мешком».

К концу ХХ в. ежедневник из частного документа преобразовывается в независимый жанр мемуарной прозы. Соответственно изменяется и его поэтика. На смену несложной констатации приходит отбор, а после этого и направленная типизация отдельных фактов.

В отличие от хроник, существующих как независимые образования в строго определенный временной отрезок, как часть повествовательной структуры воспоминаний и кроме этого ориентированных на линейное развитие событий, ежедневник есть более свободным образованием, даже если он входит в состав дневниковой книги либо фактически мемуарного повествования. Его легко вычленить.

По собственному характеру ежедневники воображают записи самого разнообразные. В большинстве случаев это краткий список главных событий за сутки. Как отмечает Ю. Нагибин, «это разговор с собой, с глазу на глаз, время от времени попытка разобраться в собственной мучительной душевной судьбе, время от времени легко взрыд, и это не редкость необходимо».

В один момент создатель пробовал перевоплотить ежедневник в более пространное повествование, включая в него отдельные зарисовки, описания природы, наброски будущих текстов, отдельные характеристики действующих лиц.

Уходя от создания официальных текстов, авторы стремились зафиксировать «неофициальную историю времени»: «Безграмотный, сумасшедший, нравственно-нечистый инженер Авдеев внес предложение руководству эффектный замысел: провести в Москву от Сызрани – Волгу и так «по-большевистски поменять лицо почвы». Коммунистам это понравилось, и они создали строительство «Москанал»…Нужна ли нам Волга в Москве? Скептики говорят: не весьма.

Нижний переименовали в Неприятный.

Беда с русскими писателями: одного кличут Мих. Голодный, другого Бедный, третьего Приблудный – вот и именуй города» («Ежедневник» К. Чуковского).

История времени выстраивается кроме этого из эпистолярных публикаций, к примеру переписки деятелей современной культуры, осуществленной изданием «Новое литературное обозрение» в 1995-1996 гг. Появляется форма эпистолярного романа (переписка С. Довлатова – И. Ефимова). Письмо преобразовывается в факт культуры и начинает существовать как независимое жанровое образование.

Кое-какие авторы создавали воспоминания на базе собственных текстов и дневниковых записей записных книжек. Так поступал, например, Д. Самойлов (Давид Самуилович Самойлов, настоящая фамилия Кауфман, 1920-1990). в течении последовательности лет он писал ежедневники, каковые публиковались в девяностых отдельными подборками в изданиях, а в 2002 г. «Подневные записи» вышли отдельным изданием.

Созданные на их базе «Памятные записки» (отд. изд. – 1995) являются разговоромо времени и о себе. Конечно, что наряду с этим в центре описания выясняется не только личность повествователя, но и фигуры, в которых самый полно, совершенно верно и весьма интересно отразилось своеобразие эры. направляться вводная реплика: «Где-то я просматривал, что сутки 22 июня был пасмурным.

У меня в памяти солнечное утро, как в большинстве случаев, приходит заниматься Олег Трояновский, сын бывшего посла в Японии и США, а сейчас и сам посол». Введение маленькой справки уточняющего характера перебрасывает повествование в будущее и в один момент придает конкретность изображаемому.

Похожим образом воспроизводит второе историческое событие, смерть Сталина, младший современник Д. Самойлова Д. Бобышев (Дмитрий Васильевич, р. 1936), что превращает личное событие в историческое: «Погиб Сталин, и оттаяла в первую очередь та дорожка в Таврическом саду, что вела на протяжении ограды, – в том месте в почве проходила теплоцентраль». Констатируется биографическое, личное ощущение и природное время, исходя из этого в комментарии автора подчеркивается, что люди в первую очередь задумались не о смерти тирана, а о бренности людской существования.

Главным для авторов выясняется описание собственной судьбе в контексте происходившего – школьных, публичных, литературных и других событий. Особенное внимание уделяется изображению обычаев, привычек. Так, нормы публичной судьбе 60-х годов зафиксированы у писателей одного поколения через сходную подробность – отношение к штанам: А. Найман обрисовывает белые джинсы, Д. Бобышев акцентирует внимание на ширине штанин.

Присутствует одинаковая временная подробность, показывающая на регламентированность взаимоотношений.

Д. Самойлов кроме того выводит необычную формулу: «Каждое время порождает собственные формы быта. И не только время – любая социальная среда. Эра разлома, перемещения и нестроения породила собственную неповторимую форму быта – коммунальную квартиру… Коммунальная квартира была и праздником крушения сословных перегородок.

Она была свойственна времени, а не одной социальной среде» [37].

Описание дома как устойчивого топоса, необычного островка безопасности делается неспециализированным местом в воспоминаниях. Исходя из этого мемуаристы и уделяют ему такое внимание. Как и в прозе представителей русской эмиграции образ дома трансформируется в более широкое понятие, становясь началом широких ассоциативных связей.

Связывая настоящее и прошлое в повести «Финиш Арбата» (1999), Н. Климонтович (Николай Юрьевич, р. 1951) воссоздает творчества и атмосферу духовности, которая царила в переулках особенного «арбатского» мира, так пристально продемонстрированного в свое время в произведениях А. Белого, Б. Зайцева, И. Шмелева. Детально обрисовывая один из торопливо снесенных ветхих домов, создатель подмечает: «Заметив внезапно это осиротелое место, я испытал чувство, словно бы занес ногу над провалом, над обрывом времени». В собственной повести он пробует вернуть, реконструировать кое-какие из ушедших взаимоотношений.

Если сравнивать с литературой зарубежья в метрополии шире и глубже освещается тема войны, события послевоенных лет. Из-за возраста представители первого поколения эмиграции не вести войну, второй поток появился уже по окончании войны, центральной имела возможность стать тема плена, но она не взяла особенного распространения. Назовем В. Варшавского (1906-1978) как автора книг «Первый бой» (1946-й – воспоминания о Первой мировой), «Семь лет» (опубл. в 1950-м – о начале Второй мировой и нахождении в германском плену), «Незамеченное поколение» (опубл. в 1950-м – соединение личных критических обзоров и впечатлений о парижской эмиграции в 1920-1930-е годы).

В метрополии на рубеже 1980-1990-х годов показалось много воспоминаний, которые связаны с лагерной темой. По форме они очень разнообразны – повесть в рассказах Л. Разгона «Непридуманное» (1989; 2007 доп.); близкое к романной форме повествование О. Волкова «Погружение во тьму» (1987); хроникальное повествование Е. Гинзбург «Крутой маршрут» (1967, опубл. в 1990). Осознавая сложность темы, авторы часто дают собственное наименование жанру («Роман-размышление» (1997) А. Рыбакова).

Не все тексты однообразны по своим художественным преимуществам. Кое-какие носят фактографический и бытоописательный темперамент. Е. Гинзбург начитает повествование так: «Все это кончилось.

Мне и тысячам таких, как я, выпало счастье дожить до Двадцатого и Двадцать второго съездов партии….

И вот они – воспоминания рядовой коммунистки. Хроника времен культа личности». В заглавии отражена и специфика повествования, организованного как история судьбы рядового участника партии.

В воспоминаниях О. Волкова «Погружение во тьму» сюжет организуется по законам эпического повествования. Храбрец продемонстрирован на фоне событий, круг которых задан семантикой заглавия. Снаружи повествование подчиняется «ненаправленному ходу событий», но цепочка отдельных микроновелл о встреченных людях и прошедших мимо биографического храбреца событиях определяется перемещением авторской мысли.

Отдельные замечания фиксируют повествование в пространстве и в один момент являются сигналом перехода к главному действию, шепетильно детализированному, насыщенному отступлениями и подробностями. По мере развития действия конкретный случай начинает восприниматься как часть неспециализированной катастрофе народа.

Появляющиеся на базе бытовых подробностей ассоциации оказывают помощь автору соединить однородные события, свидетелем которых он стал в различное время и в различных местах: массовую смерть якутов на Соловках в начале прошлого века и смерть высланных на Енисей калмыков в начале 1930-х. Заметно рвение к обобщению: «Я говорю о жизни настоящей, не придуманной, тщусь на судьбе одного интеллигента запечатлеть правдивую картину тех мытарств, что достались на долю русских грамотных сословий».

Меньше распространена в метрополии и форма хроники, требующая более твёрдого и аналитического подхода, привлечения документального фона. В случае если в эмиграции писатели придерживаются границ избранной ими формы, то отечественные авторы более склонны к синтезу, часто соединяя отдельные формы.

Так необычное соединение дневниковых записной книжки и записей встречаем в «Миге бытия» (1997) Б. Ахмадуллиной (Белла Ахатовна, р. 1937), стремящейся обозреть «прожитую судьбу, всецело уместившуюся во вторую половину двадцатого века», запечатлеть «стиль судьбы» собственного литературного поколения и выяснить место этого поколения в истории литературы. Включение в текст ранних и поздних воспоминаний, стихотворений, комментарий, сносок, отсылок превращает его в сложное многоуровневое повествование. Среди храбрецов ее книги А. Ахматова, В. Войнович, Б. Мессерер, Б. Пастернак; из отдельных зарисовок и складывается цельный портрет века.

Откровенный разговор с читателем ведет в своих мемуарах и А. Найман (Анатолий Германович, р. 1936). В разглядываемый период он формирует «Рассказы о Анне Ахматовой» (1989), трилогию «неправда и Поэзия» (1994); «Славный финиш бесславных поколений» (1996); «Б. Б. и др.» (1997).

Необычным дополнением делается маленькая повесть «Амурный интерес» (2003), где в форме диалога с мнимым собеседником создатель дает оценку собственному поколению и косвенно раскрывает тему любви в творчестве и своей жизни. Позиция автора, содержание его книг неизменно четко отражаются в заглавиях, что связано со рвением представить личный взор на современников и эпоху.

Необычно решен портрет современника: в каждом из трех романов дан собственный вариант образа И. Бродского. В «Поэзии и неправде» это пространство поэта, обобщенный, совершенный образ, заместивший настоящего И. Бродского. Он создан через описание собирательного персонажа Александра Германцева (фамилия является парафразомимени автора).

В романе «Славный финиш бесславных поколений» рассказ ведется от лица автобиографического персонажа. Соответственно И. Бродский делается настоящей фигурой с собственными неповторимыми чертами. История передается через биографию храбреца – классическую повествовательную конструкцию, ведущую воздействие через детство к юности и отрочеству.

В роман «Б. Б. и др.» А. Найман опять вводит собирательный образ поэта, скрытого под инициалами Б. Б., но предметом обобщения делается уже не биография, а черты характера. За привычным читателю Германцевым сохраняются только функции рассказчика и образ Б. Б. воспроизведен уже через призму его восприятия.

Повествование складывается из надиктованных на магнитофон размышлений Германцева (необычная условность, обозначенная автором). А. Найман делается посредником между читателем и героем, будущее поэта оценивается извне, глазами его младших современников.

Подобная изменение образа повествователя в образы рассказчика, собеседника, участника диалога не случайна. В каждом из романов А. Найман выстраивает повествование так, дабы объективировать себя как персонаж. Говоря о событиях прошлого и о жизни И. Бродского, А. Найман разносторонне передает собственный видение времени и поколения.

Диалогический дискурс представлен в романе «Господин» (2001), снаружи организованном как записи о встречах с британским либеральным мыслителем, философом оксфордской школы Исаией Берлином (1909-1997). Большая часть произведений ученого как раз записывались параллельно как им самим, так и его учениками. Форма романа-диалога редко видится в отечественной мемуаристике («Беседы» С. Волконского, 1912; «Переписка из двух углов» Вяч.

Иванова и М. Гершензона, 1921; «Повесть о моем приятеле Игоре» Н. Носова, 1971), но обширно представлена во всемирной литературе, начиная с древней.

Введение дополнительных материалов: писем, набросков, дневниковых записей – преобразовывается в один из показателей мемуарного текста. Исповедальная интонация делается основной, нарративные биографии, выстроенные по классической схеме, направленной от детства к зрелости, отходят на второй план. Обозначилась любопытная тенденция, которая связана с авторским присутствием как в воспоминаниях, так и в его романном творчестве.

Сходный дискурс находим в текстах В. Аксенова. Настоящие события, эпизоды судьбы с матерью всплывают в «Ожоге». Умный профиль автора под различными именами (Ветхого сочинителя, Стаса Ваксино, База Окселотла) появляется во многих произведениях.

В последнем романе, «Загадочная страсть» (2009), ставшем необычным завещанием автора, он присутствует под именем Ваксона.

Собственные итоги подводят и современники – В. Войнович («Персональное дело», 2006; «Автопортрет», 2010), А. Гладилин («Улица генералов. Попытка мемуаров», 2008), Е. Евтушенко[38](«Шестидесантник», 2008), Е. Рейн («Заметки марафонца: Неканонические мемуары», 2005).

Необычным дополнением становятся книги, выпущенные издательствами «Захаров» и «Аграф», посвященные той же непростой эре инакомыслящих, самиздата, третьей волны эмиграции, – «Хороший пастырь», «Имя времени» (2005), «Довлатов и другие» (2006), «Что и для чего» (2007), «СМОГ» (2007) В. Алейникова; «В соблазнах кровавой эры» (2005) Н. Коржавина.

В серии «Мой XX век» в Вагриусе вышли: «Век необычайный» (2003) Б. Васильева, «О себе и о вторых» (2005) Б. Слуцкого. Увеличиваются и уточняются ранее изданные воспоминания, к примеру, «На виртуальном ветру» А. Вознесенского.

Издаётсяс предисловиями и обстоятельными комментариями серия «Российская Федерация в мемуарах» издательства НЛО: «Воспоминания» (2008) Евг. Дорошевича, «Жизнь человека, неудобного для себя и для многих» (2004) А. Амфитеатрова, «Писательские судьбы. ссылки и Тюрьмы» В. Иванова-Разумника, «Литературные воспоминания.

1890-1902 гг.» П. Перцова (2001), «встречи и Города.

Книга воспоминаний» (2008) Е. Полонской.

Особенное значение получает позиция мемуариста. При взоре из настоящего в в далеком прошлом минувшее и наблюдении за событиями как бы со стороны возможно сказать об авторской объективности. Уменьшение расстояния между временем создания действия и временем текста стало причиной тому, что на читателя практически обрушился поток переживаний, мыслей, рассуждений.

В. Топоров назвал подобные тексты «преждевременными мемуарами»; среди них «Ужин с клоуном» В. Кравченко (1992), «Последний роман» М. Берга (1994), «Ониксовая чаша» (1994), «Любью», «Проза поэта» (1999) Ю. Малецкого. Автобиографическое начало тут употребляется как литературная условность, в то время, когда храбрецам передаются кое-какие факты собственной биографии, повествование выстраивается на ассоциативной базе с элементами «потока воспоминаний», текст конструируется на базе приема воспоминаний.

Републикация в 1989-1990 гг. мемуарной трилогии А. Белого стала прологом к созданию многих текстов. Д. Бобышев именует подобное повествование «человекотекстом» и пишет о собственной манере: «Время в том месте гуляет. Создатель вспоминает собственную жизнь, но в свободном порядке, он может переходить из прошлого кроме того в будущее, из одних слоев прошлого в другие.

С современными оценками и одновременно с этим с попыткой вернуть те реакции на события, каковые были тогда. В случае если это получается в виде свободного речевого потока, это и имеется человекотекст» («Я сам»).

У современных авторов заметна некая вторичность. К примеру, начало книги А. Мелихова «Роман с простатитом» (1997): «Я был зачат через два презерватива. Любой носит с собой целый мир» выстроено подобно тексту А. Белого, написанного в начале ХХ в., но не в таковой резкой манере и без применения ненормативной лексики: «я одной головой еще в мире: ногами – в утробе; утроба связала мне ноги; и чувствуя себя змееногим; и мысли мои – змееногие мифы: переживаю титанности» («Котик Летаев»).

В воспоминаниях С. Гандлевского (Сергей Маркович, р. 1952) «Трепанация черепа» (1994, опубл. в 1995) фактически сюжета нет, на что показывает и сам создатель: «Сюжета не ожидайте – взор и что-то, чёрные ходы смутных ассоциаций». творчество и Быт переплетаются в единый текст, через реплики возможно установить и время прихода автора в литературу, и реконструировать его биографию, очертить круг родных.

Он говорит о происходящем и в один момент обращается в прошлое, «струится легкий разговор»: «Приходила Лена, в то время, когда я звонил ей от аптеки либо со станции. Оставляла, наученная мной, мне наутро в потайных склянках, подметала, готовила капусту под яйцами, заявила, что беременна».

Сам создатель уверен в том, что это «мемуары лишь частично», «иллюзия полного правдоподобия», «вышивание по мемуарной канве». Но за потоком размышлений, воспоминаний, черт поднимается время, которое сегодняшнему читателю думается легко анахронизмом: «.Володю планировали гнать из комсомола за то, что он, сын академика, дал выставиться в отцовской квартире каким-то не тем живописцам».

В воспоминаниях предшественников подобный факт сопровождался бы пространным описанием, в котором бы уточнялось, из-за чего сын академика выставляет живописцев в собственной квартире, давалось описание «отвлечённой квартиры», разрешавшей проводить кроме того выставки, и говорилось о многом втором. Но сейчас читателю приходится самому восстанавливать многие факты, соединять их с другими эпизодами романа, в частности с описанием «отвлечённого поселка» в Мозжинке, уточнять, кем как раз были собеседники С. Гандлевского, о которых он пишет, – Л. Рубинштейн, Б. Кежаев, Т. Кибиров, Д. Пригов, Ю. Ряшенцев, и расшифровывать отдельные имена, обозначенные инициалами либо псевдонимами.

Составление текста из баек, историй, притч, смешных рассказов разрешает запечатлеть время изнутри, не смотря на то, что не о всех событиях, возможно, хотелось бы говорить. Исходя из этого на первый замысел и выходят «кухонные посиделки». В «Трепанации черепа» создатель, по сути, воображает манифест собственного поколения, поколения «сторожей», которое в пассивной форме пробовало выступать в протест совокупности, навязывающей собственный образ судьбы, оставаясь поколением философов.

Многие из них (среди них и С. Гандлевский) высказывали собственные переживания в лирической форме.

В отличие от А. Наймана, иногда прозрачно скрывающего имена прототипов, С. Гандлевский выводит представителей собственного поколения под их собственными фамилиями.

Форма беседы, беседы обусловливает и стилистические изюминки прозы: видится большое количество оценочных, разговорных слов, клишированных выражений. В одном последовательности с ними выясняются эпические конструкции, классические для структуры воспоминаний: «Сутки был мрачный.», «Снимал я тогда.», «В то время, когда я появился».

Быть может, появление произведений, в которых авторы весьма открыто общаются с читателем, применяя самую различную лексику, среди них и оценочную, характеристическую, разъясняется активным тематическим, стилевым и образным поиском.

Обстоятельства повышенного внимания к собственной судьбе неизменно постоянны, они обусловлены потребностью самовыражения, необходимостью подведения определенных итогов. Взяв возможность высказаться, отойти от канона, писатели и создали уникальные произведения, отличающиеся громадной художественной изобразительностью.

В конце динамичного, сложного ХХ в. – напряженного периода, наполненного множеством самых различных событий, в корне поменявших мир и психологию отдельной личности, появилась необходимость осмыслить случившееся, высказать собственный к нему отношение, обозначить особенности развития и основные тенденции. Подобную возможность и предоставляют воспоминания, каковые традиционно воспринимались как самый открытый жанр, разрешающий вольно высказываться по различным предлогам. Не обращая внимания на субъективность, авторам удается передать психологию, мироощущение людей определенного времени, сказать множество любопытных фактов.

В воспоминаниях кроме этого фиксируется формула литературного сознания определенного времени, употребляются особые приемы изображения, соответственно и авторы каждого периода предпочитают особенные повествовательные формы.

Особенности современных мемуаров

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: