Оставаться в счастливом не ведении. 8 страница

А позже Шивон начала пропускать работу по заболеванию. Сперва раз-два в месяц, но скоро уже звонила не меньше раза в неделю, ссылаясь то на больное горло, то на нарушение желудка. Она смотрелась отвратительно; точно не хорошо ела, поскольку ее кукольные формы сменились больном хрупкостью, что в сочетании с ирландской бледностью придавало ей сходство с эксгумированным трупом.

Исходя из этого я не торопилась обвинять ее в притворстве.

Я с опаской задала вопрос, не появились ли у нее неприятности с юношей либо с родными в Кэррикфергюсе, не тоскует ли она по Северной Ирландии. «Тоскую по Северной Ирландии, — скривилась она, — шутите?» И я внезапно поняла, что сама она начала шутить весьма редко.

Ее неожиданные выходные причиняли мне огромное неудобство, потому, что, в соответствии с новой логике отечественных взаимоотношений — твое зыбкое положение свободного художника против очевидной незыблемости моего поста хозяйки компании, — как раз я оставалась дома. Мне не только приходилось переносить заседания либо проводить их по многосторонней телефонной связи, но любой лишний сутки, совершённый с нашим драгоценным сыночком, нарушал мое хрупкое внутреннее равновесие.

К вечеру я не только проникалась неослабным кошмаром Кевина перед собственным существованием, я становилась, по выражению отечественной няни, чокнутой. И лишь посредством этого невыносимого лишнего дня в неделю мы с Шивон — сперва молчаливо — начали осознавать друг друга.Оставаться в счастливом не ведении. 8 страница

Разумеется, дети Господа должны принимать его прекрасные подарки без раздражения, потому что сверхъестественное терпение Шивон очевидно поддерживалось только катехизисом. Никакая лесть не имела возможности оторвать из нее обстоятельство того, что приковывало ее к постели каждую пятницу, и я постаралась пожаловаться сама.

— Я ни капельки не сожалею о собственных путешествиях, — начала я как-то ранним вечером, в то время, когда она подготавливалась уходить, — но весьма жаль, что я так поздно встретила Франклина. Я не насытилась четырьмя годами, совершёнными лишь с ним вдвоем. Возможно, здорово встретить спутника, в то время, когда тебе чуть за двадцать.

Жизнь без детей может кроме того легко наскучить, и по окончании тридцати вы готовы к переменам и с удовольствием ожидаете ребенка.

Шивон проницательно взглянуть на меня, и, не смотря на то, что я ожидала заметить порицание в ее взоре, уловила только неожиданную бдительность.

— Вы же не желаете заявить, что не радовались Кевину.

Я осознала, что момент требует поспешных заверений, но не смогла их выдавить. В будущие годы я иногда буду сталкиваться с подобными обстановками: семь дней за семь дней я точно буду делать и сказать то, что от меня ожидают, пока не упрусь в стенке. Я буду открывать рот, но так и не смогу выдавить: «Какой прекрасный рисунок, Кевин», либо «В случае если мы оторвём цветы из почвы, они погибнут, а ты же не желаешь, дабы они погибли, правда?», либо «Да.

Мы весьма гордимся отечественным, сыном, господин Картленд».

—Шивон, — нехотя сообщила я. — Я мало разочаровалась.

— Я знаю, Ева, я не хорошо трудилась…

—Не в тебе. — Я поразмыслила, что она замечательно осознала меня и специально неправильно истолковала мои слова. Не следовало быть обузой эту девушку моими тайнами, но что-то как будто бы подталкивало меня. — Все эти крики и ужасные пластмассовые игрушки… Я не совсем осознаю, что я себе воображала, но точно не это.

— У вас точно была послеродовая…

—Как ни именуй, я не ощущала счастья. И Кевин не думается радостным.

— Он дитя!

—Ему больше полутора лет. Ты знаешь, как люди в большинстве случаев воркуют: «Он таковой радостный ребенок!» Ну, раз так, значит, бывают и несчастливые дети. И ничего из того, что я делаю, положения не меняет.

Она с неоправданной сосредоточенностью копалась с сумкой, укладывая в ее глубины собственные немногочисленные пожитки. Она постоянно приносила книжку, дабы почитать, пока Кевин спит, и я наконец увидела, что она месяцами убирает в сумку один

И тот же томик. Я бы осознала, если бы то была Библия, но это была всего лишь вдохновляющая брошюрка

— узкая, с уже запачканной обложкой, — а ведь Шивон сказала, что обожает просматривать.

— Шивон, я ничего не осознаю в детях. Я ни при каких обстоятельствах очень не общалась с малышами, но я сохраняла надежду…

Ну, что материнство покажет другую сторону моей натуры. — Я увидела еще один ее мимолетный взор.

— Не показало.

Шивон поежилась:

—Вы когда-нибудь говорили с Франклином о собственных эмоциях?

Я хмыкнула:

— Тогда нам было нужно бы что-то предпринимать. А что?

— Вы не пологали, что первые два года самые тяжелые? Что позже станет легче?

Я облизнула губы.

— Я осознаю, что это раздастся не весьма- то красиво. Но я ожидала эмоционального вознаграждения.

— Но лишь отдавая, вы что-то приобретаете вместо.

Она пристыдила меня, не смотря на то, что тогда я об этом не поразмыслила.

— Я отдаю ему все собственные выходные, все собственные вечера. Я кроме того дала ему супруга, которому сейчас весьма интересно сказать лишь о отечественном сыне, а из дел — катать коляску взад-вперед по Бэттери-парку. В ответ Кевин злобно на меня наблюдает и не выносит моих прикосновений.

Как я могу сообщить, он практически ничего не выносит.

Разговор нервировал Шивон; это была домашняя ересь. Но похоже, мои слова как-то затронули ее, и она не имела возможности больше подбадривать меня. Так что вместо того, дабы расписывать восхищения, ожидающие меня, когда Кевин подрастет, она мрачно сообщила:

— Да, я осознаю, о чем вы.

— Сообщи, прошу вас, Кевин… реагирует на тебя?

— Реагирует? — Я в первый раз услышала в ее тоне сарказм. — Возможно и без того сообщить.

— В то время, когда ты сидишь с ним днем, он смеется? Гукает от наслаждения? Спит? — Я поняла, что до сих пор не осмеливалась задавать вопросы ее об этом, а сейчас пользуюсь ее щедростью.

— Он таскает меня за волосы, — негромко сообщила она.

— Но все дети… они не знают…

— Он дергает сильно. Он уже достаточно взрослый и осознаёт, что мне больно. И еще, Ева, тот прекрасный шелковый шарф из Бангкока.

Он порвал его в клочья.

Бум! Бум! Кевин проснулся и застучал по железному ксилофону — твой презент, — увы, не проявляя никаких показателей музыкального слуха.

— В то время, когда он наедине со мной, — сообщила я, пробуя перекрыть шум, — Франклин именует это капризом…

— Он выбрасывает из манежа все игрушки, а позже кричит и не умолкает, пока не положишь их обратно, а позже опять их выбрасывает. Вышвыривает их.

Б-Бэнггг-БЭНГ! БУМЦ! БЭНГ! Б-Б-Бэнг-бэнг-бэнг- бэнг-бэнг!

Ужасный грохот, из которого я заключила, что Кевин протиснул ксилофон между прутьями кроватки.

— Безнадежно! — с отчаянием вскрикнула Шивон. — В то время, когда он сидит за столом в собственном высоком стульчике, он так же швыряется колечками, кашей, крекерами… Вся еда оказывается на полу, и, хоть убейте, я не осознаю, откуда он берет силы!

Я коснулась ее руки.

— Ты желаешь заявить, что не знаешь, откуда у тебя берутся силы.

— Ааааа… Ааааа… Ааааааааааааааа… — завелся Кевин, как бензокосилка.

Мы с Шивон переглянулись.

-Ааааааааа! УУУУУУУ! УУУУУУУУУУ!

Мы не сдвинулись с места.

Шивон набралась воздуха:

— Возможно, ощущаешь по-второму, в то время, когда это твой ребенок.

— Да, — дала согласие я. — Совсем по-второму.

—УУааУУУУаа! УУааУУУУаа! УУааУУУУаа! УУааУУ- УУаа I

— Я желала иметь большое количество детей, — сообщила семь дней, отводя глаза. — Сейчас я не так в этом уверена.

— На твоем месте я хорошенько бы поразмыслила.

До тех пор пока я пробовала побороть нарастающую панику, Кевин заполнял паузу. Я должна была что-то сообщить, как-то воспрепятствовать тому, что надвигалось, но не имела возможности придумать ничего убедительного.

— Ева, я измотана. Я не пологаю, что нравлюсь Кевину. Я молилась очень долго… о терпении, о любви, о силах.

Я думала, Всевышний испытывает меня…

— В то время, когда Иисус сообщил: «Терпите детей малых», — сухо сообщила я, — вряд ли он имел в виду нянь.

— Я не желаю думать, что подвела Его! Либо вас, Ева! И все же, может, вы имели возможность бы отыскать мне место в «На одном крыле»? Вы говорили, что солидную часть рутинной работы делают студенты.

Не могли бы вы… о, прошу вас, прошу вас, отправьте меня в Европу либо в Азию.

Я обещаю, я буду превосходно трудиться.

У Я поникла.

— Ты желаешь уйти.

— Вы и Франклин — прекрасные люди, вы, возможно, сочтете меня неблагодарной, но, в то время, когда вы переедете за город, вы в обязательном порядке отыщете другую няню, правда? Я желаю жить в Нью-Йорке.

— Я также! Кто заявил, что мы переедем за город?

— Франклин, само собой разумеется.

— Мы никуда не переезжаем, — твердо сообщила я.

Шивон пожала плечами. Она уже так отдалилась от отечественной маленькой компании, что не считала это недоразумение своим делом.

— Может, ты желаешь больше денег? — заискивающе внесла предложение я. Постоянное нахождение в этом государстве начинало съедать большую часть моих доходов.

— Жалованье хорошее, Ева. Легко я больше не могу. Каждое утро я просыпаюсь…

Я совершенно верно знала, что она ощущает, просыпаясь, и не имела возможности больше терзать ее. Думаю, я нехорошая мама, и ты постоянно считал меня такой. Но где-то глубоко во мне таился материнский инстинкт.

Шивон достигла собственного предела, и, не смотря на то, что это шло вразрез с отечественными заинтересованностями, ее земное спасение было в моей власти.

— Мы производим перерасмотрение и дополняем путеводитель по Нидерландам, — угрюмо сообщила я. Мной овладело ужасное предчувствие, что Шивон уйдет прямо на данный момент. — Ты желала бы оценить хостелы Амстердама? В том месте изумительно вкусные блюда из риса.

Шивон восторженно обняла меня.

— Желаете, я постараюсь его успокоить? Может, памперс…

— Сомневаюсь; через чур разумное объяснение. Нет, ты отработала весь день. Отдыхай до конца семь дней.

Ты измучена. — Я уже умасливала ее, сохраняя надежду удержать, пока мы не отыщем замену. Черта с два.

— И еще одно, — сообщила Шивон, запихивая в сумку мою записку с именем редактора НОК по Нидерландам. — Само собой разумеется, все дети различные, но Кевин уже должен был бы сказать. Хотя бы пара слов. Может, нужно посоветоваться с вашим врачом.

Либо больше говорить с Кевином.

Я дала обещание говорить, проводила ее к лифту, кинула печальный взор на кроватку.

— Знаешь, вправду все в противном случае, в то время, когда он твой. Нереально уйти к себе.

Да, мое желание уйти к себе особенно усиливалось, в то время, когда я уже была дома.

Мы обменялись тусклыми ухмылками. У ворот Шивон посмотрела назад и помахала мне. Я не отходила от окна, пока она бежала по Хадсон-стрит прочь от маленького Кевина и нашего лофта так скоро, когда имели возможность нести ее некрасивые ноги.

Я возвратилась к нашему сыну, к его возмущенным корчам. Я не планировала брать его на руки. Некому было заставлять меня, а сама я не желала.

Я не стала, как внесла предложение Шивон, контролировать его памперс, не стала согревать бутылочку с молоком. Я не стала его успокаивать. Опершись локтями о решетку кроватки, я опустила голову на сплетенные пальцы.

Кевин стоял на четвереньках в положении, рекомендованном Новой школой для родов. Большая часть детей плачет с закрытыми глазами, но глаза Кевина были чуть-чуть немного открыты.

В то время, когда отечественные взоры встретились, я почувствовала, что мы наконец общаемся. Его зрачки еще были практически тёмными, и я видела в них познание: мама не планирует выяснять, в чем дело.

—Шивон считает, что я обязана с тобой говорить, — сообщила я насмешливо. — А кто же еще, в случае если ее ты выгнал? Да, да, собственными визгами ты вытолкнул ее за дверь. В чем твоя неприятность, мелкий кусок дерьма?

Гордишься, что портишь мамину судьбу? — Я намеренно сказала вялым фальцетом, как рекомендуют специалисты. — Ты одурачил папочку, но мамочка тебя раскусила.

Ты — мелкий кусок дерьма, не правда ли?

Кевин встал, ни на мгновение не прервав визга. Схвативись за прутья, он завизжал прямо мне в лицо, да так, что заболели уши. Его искаженное лицо казалось старческим, и как раз так я воображала лицо арестанта, уже начавшего копать тоннель пилкой для ногтей.

На чисто зоологическом уровне отечественная близость была страшной; Шивон не шутила по поводу волос.

— Мамочка была радостна, пока не показался мелкий Кевин, ты так как это знаешь, не так ли? А сейчас мамочка каждое утро просыпается с жаждой появляться во Франции. Мамочки — на судьбу сейчас ужасна.

Действительно, мамочкина жизнь стала ужасной? Ты знаешь, что время от времени мамочке хочется сдохнуть? Лишь бы ни 60 секунд больше не слышать твои визги.

А время от времени мамочке хочется спрыгнуть с Бруклинского моста…

Я обернулась и побледнела. Ни при каких обстоятельствах еще я не видела для того чтобы Каменного выражения на твоем лице.

—Они знают обращение задолго перед тем, как начинают сказать, — сообщил ты, протискиваясь мимо меня, дабы забрать его на руки. — Я не осознаю, как ты можешь находиться и равнодушно наблюдать, как он плачет.

— Франклин, остынь. Я всего лишь шутила! — Я бросила прощальный взор на Кевина. Из-за его криков я не слышала, как поднимается решетка лифта. — Я пар, светло?

Шивон нас кинула. Слышишь? Шивон нас кинула.

— Да. Я слышал. Весьма жаль. Отыщем другую няню.

— Оказывается, все это время она наблюдала на эту работу как на современную версию Книги Иова… Хорошо, я поменяю ему памперс.

Ты отпрянул:

— Держись от него подальше, пока не придешь в себя. Либо прыгни с моста. Начинай с чего желаешь.

Я отправилась за тобой.

— Сообщи-ка, откуда взялся переезд за город? В то время, когда это пришло тебе в голову?

— Ну… цитирую… мелкий кусок дерьма начинает ходить. Данный лифт — смертельная ловушка.

— Лифт возможно отгородить.

— Ему нужен двор. — Ты с ханжеским видом кинул мокрый памперс в ведро. — Где возможно поиграть в мяч, поплавать в бассейне.

В этот самый момент на меня снизошло ужасное откровение: мы имеем дело с твоим детством — с идеализацией твоего детства, — что, как твои придуманные Соединенные Штаты, имело возможность появляться ужасной ловушкой. Нет более неисправимой борьбы, чем борьба с нереальным.

— Но я обожаю Нью-Йорк! — повторила я лозунг с наклейки для бампера.

— Тут грязно и полно зараз, а детская иммунная совокупность всецело укрепляется лишь к семи годам. И мы должны переехать в район с хорошей школой.

— В этом городе лучшие частные школы страны.

— В частных школах Нью-Йорка процветают жестокость и чванство. Дети в этом городе начинают мечтать о Гарварде с шести лет.

— А как быть с таковой мелочью, как нежелание твоей жены покидать данный город?

—Ты двадцать лет делала что желала. Как и я. Помимо этого, ты заявила, что желаешь израсходовать отечественные деньги на что-то стоящее. Вот твой шанс.

Мы должны приобрести дом.

С качелями и участком.

— Моя мать не приняла ни одного решения с учетом моих заинтересованностей.

— Твоя мать заперлась в шкафу на сорок лет. Твоя мать безумный. Твоя мать не годится для ролевой модели матери.

— Я желаю заявить, что, в то время, когда я была ребенком, руководили родители. Сейчас, в то время, когда я стала матерью, руководят дети. И мы должны подчиняться.

Ушам своим не верю. — Я ринулась на диван. — Я желаю отправиться в Африку. А ты желаешь переехать в Нью-Джерси.

— Какая еще Африка? Из-за чего ты об этом заговорила?

— Мы желаем выпустить НОК по Африке. «Раф гайд» и «Одинокая планета» начинают теснить нас в Европе.

— Какое отношение к тебе имеет данный путеводитель?

— Континент огромен. Кто-то обязан совершить предварительное изучение.

— Кто-то, но не ты. Ты так ничего и не осознала? Может, ты ошибалась, думая о материнстве как о «второй стране».

Это не отпуск за морями.

Это без шуток…

— Мы говорим о людских судьбах, Джим!

Ты кроме того не улыбнулся.

— Что бы ты почувствовала, если бы решетка лифта оторвала ему руку? Если бы он получил астму из-за всей данной мерзости в воздухе? Если бы какой-нибудь проходимец похитил его из твоей тележки в супермаркете?

— Дело в том, что ты желаешь дом, — обвинила я. — Ты желаешь двор. Ты воображаешь отцовство как рисовал его Норман Рокуэлл. И ты желаешь тренировать Детскую лигу.

— Ты верно осознаёшь. — Ты распрямился с победным видом, держа на бедре Кевина в свежем памперсе. — И нас двое, а ты одна.

С этим соотношением я была обречена сражаться много раз.

Ева

Декабря 2000 г.

Дорогой Франклин,

Я дала согласие совершить Рождество с матерью, а потому пишу тебе из Расина. В последнюю 60 секунд, определив о моем приезде, Джайлз решил увезти собственную семью к родителям жены. Я имела возможность бы обидеться, и я скучаю по брату хотя бы вследствие того что не с кем посмеяться над матерью, но на данный момент, в семьдесят восемь, она стала таковой хрупкой, что отечественная снисходительная насмешливость думается несправедливой.

Помимо этого, я все осознаю.

При Джайлзе и его детях я ни при каких обстоятельствах не упоминаю Кевина, иск Мэри, и — небольшое предательство — я ни при каких обстоятельствах не упоминаю кроме того тебя. Но за безобидными беседами о снегопаде либо о том, класть ли орешки в долму, я все еще ощущаю кошмар, проникающий в дом, не обращая внимания на закрытые окна и двери.

Джайлза раздражает присвоенная мною роль домашней ужасной фигуры. Он переехал всего лишь в Милуоки, а ребенку, что неизменно под рукой, достаются все шишки. Я же десятилетиями добывала средства к существованию как возможно дальше от Расина.

Как «Де Бирс», ограничивающий добычу алмазов, я оказалась дома весьма редко — с позиций Джайлза, дешевая уловка для неестественного увеличения сокровища. в наше время я опустилась еще ниже: использую собственного сына, дабы меня пожалели. Робко трудясь на компанию «Будвайзер», Джайлз нечайно благоговеет перед всеми, кто попадает в газеты.

Я не теряю надежды как-нибудь растолковать ему, что подобную вызывающую большие сомнения славу любой, самый незаметный родитель может получить за шестьдесят секунд — за это время автоматическая винтовка производит до много пуль. Я не ощущаю себя особой.

Видишь ли, в доме царит особенный запах, когда-то казавшийся Мне ужасным. не забываешь, как я утверждала, что воздушное пространство в том месте разрежен? Моя мать редко открывает дверь, еще реже проветривает помещение, и я уверена, что резкая головная боль, неизменно атакующая меня по приезде, — начальная фаза отравления углекислым газом.

Но сейчас застоявшаяся смесь запахов прогорклого бараньего жира, пыли, больничной вони и плесени ее цветных чернил почему-то успокаивает меня.

Многие годы я отрицала влияние матери на мою жизнь, но по окончании четверга смирилась с тем, что ни при каких обстоятельствах кроме того не пробовала осознать ее. Десятилетиями мы не были близки не из-за ее агорафобии, а из-за безжалостности и моей холодности. Сейчас, нуждаясь в доброте, я стала лучше, и у нас на удивление хорошие отношения.

В дни собственных странствий я, должно быть, казалась дерзкой и гордой, и нынешняя жажда безопасности вернула мой статус хорошего ребенка. Я же, со своей стороны, осознала: потому, что мир, по определению, замкнут и самодостаточен для собственных жителей, география — понятие относительное. Моей отважной матери гостиная имела возможность бы показаться Восточной Европой, а моя ветхая спальня — Камеруном.

Непременно, Интернет — лучшее и нехорошее из того, с чем она когда-либо имела дело. Сейчас она может заказывать в Сети что угодно: от шланга до виноградных листьев. В следствии множество поручений, по которым я бегала для нее, в то время, когда жила дома, выполняются сами собой, и я ощущаю себя мало ненужной.

Возможно, прекрасно, что новейшие технологии подарили ей независимость, в случае если это возможно так назвать.

Кстати, моя мать не избегает бесед о Кевине. Этим утром, распаковывая отечественные немногочисленные подарки у хилой елки (заказана по Интернету), она увидела, что Кевин редко вел себя не хорошо в классическом смысле этого слова, чем постоянно вызывал ее подозрения. Все дети ведут себя не хорошо, сообщила она.

И лучше, в то время, когда они делают это открыто.

Она отыскала в памяти отечественный визит, в то время, когда Кевину было лет десять — достаточно, дабы все осознавать. Она только что закончила заказ компании «Джонсон-уокс» на двадцать пять эксклюзивных рождественских открыток. До тех пор пока мы на кухне пекли курабье с сахарной пудрой, Кевин прилежно вырезал из открыток снежинки. (Ты сообщил — твоя мантра — он «оказать помощь».) «Этого мальчика что-то тревожило», — сообщила мама в прошедшем времени, как словно бы он погиб.

Она пробовала утешить меня, не смотря на то, что я волновалась, что Кевину недоставало как раз таковой матери, как она.

Я прослеживаю корни собственной нынешней дочерней благосклонности до телефонного звонка вечером четверга. К кому еще, не считая матери, я имела возможность обратиться? Первобытность этого порыва отрезвляла.

Как ни стараюсь, не могу отыскать в памяти, дабы Кевин — из-за поцарапанной коленки либо ссоры с другом — обратился бы ко мне.

По ее сдержанному, официальному ответу: «Слушаю!, у телефона Соня Качадурян» — я осознала, что она видела вечерние новости.

— Мама? — все, что я смогла выдавить жалобно, по-детски. Мое тяжелое дыхание, должно было навеять мысли о телефонном маньяке. Я внезапно почувствовала желание обезопасисть ее.

Живя в смертельном страхе перед поездкой в «Уолгринз», как она имела возможность совладать со безграничным кошмаром внука, массового убийцы?

Господи, поразмыслила я, ей семьдесят шесть, она и без этого всего опасается. Сейчас она накроется одеялом и ни при каких обстоятельствах из- под него не вылезет.

Армяне владеют бесплатно скорби. Знаешь, она кроме того не удивилась ! Она была подавлена, но собранна, и в первый раз, не обращая внимания на собственный очень преклонный возраст, сказала и вела себя как настоящая мама. Она уверила, что я могу на нее положиться, над чем прежде я имела возможность бы посмеяться.

Как будто бы наконец произошло все, чего она опасалась; как будто бы в некоем смысле она испытала облегчение, поскольку ее ужас перед внешним миром не был беспочвенным. В итоге она уже сталкивалась с катастрофой.

Пускай она практически не покидала дом, но из всей родни она больше всех осознавала, как чужая жизнь может уничтожить все, что дорого тебе. Солидную часть ее огромной семьи стёрли с лица земли, самолет ее мужа сбили японцы; неистовство Кевина замечательно ко мне вписывалось. Произошедшее как словно что-то в ней высвободило — не только любовь, но и отвагу.

Осознавая, что могу пригодиться полиции, я отклонила ее приглашение в Расин. Моя

замкнувшаяся в собственной скорлупе мать внесла предложение прилететь ко мне.

Практически сразу после отплытия Шивон в Нидерланды (она так и не возвратилась к нам, и мне было нужно послать ее последний чек в «Амекс» в Амстердам) Кевин прекратил кричать. Как отрезало. Может, изгнав няню, он счел собственную миссию выполненной.

Может, наконец понял, что эти безумной громкости упражнения не избавляют его от бессердечного течения судьбы в замкнутом пространстве, и, значит, бессмысленно тратить силы попусту. Либо, может, он вынашивал новый замысел, заметив, что мама прекратила реагировать на его крики, как привыкаешь к неисправимым всхлипам сигнализации кинутого автомобиля.

Не смотря на то, что мне помой-му не на что было жаловаться, молчание Кевина угнетало. Во-первых, это было самое настоящее молчание — безнадёжное, с прочно стиснутыми губами, лишенное тихих вскриков и воркования, издаваемых большинством детей при изучении вечно завораживающих, ограниченных нейлоновой сеткой трех квадратных футов манежа. Во-вторых, оно было инертным.

Не смотря на то, что Кевин уже умел ходить — чему, как всем последующим навыкам, обучился втайне, — оказалось, что он никуда особенно идти не хочет. Он часами сидел в манеже либо на полу, недовольно глядя в вакуум остекленевшими, равнодушными глазами. Я никак не имела возможности осознать, из-за чего он хотя бы не выдергивает пух из отечественных армянских ковров, не рвет многоцветные петельки, не стучит погремушками.

Я окружала его игрушками (ты практически ежедневно возвращался к себе с подарком) , а он просто смотрел на них либо отбрасывал ногами. Он не игрался.

Ты точно не забываешь тот период в основном по спорам, переезжать нам в Нью-Джерси либо мне на долгое время лететь в Африку. А я по большей части не забываю унылые дни в четырех стенках, исчезновения очередных нянь; они загадочным образом держались не продолжительнее, чем во времена постоянных криков Кевина.

До материнства я воображала, что мелкий ребенок похож на смышленую, дружелюбную собачку, но присутствие отечественного сына давило на меня посильнее любого домашнего зверька. Каждое мгновение я глубоко сознавала, что он где-то рядом. Не смотря на то, что благодаря его апатии я имела возможность больше редактировать дома, мне чудилась слежка, и я нервничала.

Я подкатывала мячики к ногам Кевина, и в один раз мне удалось соблазнить его откатить мячик обратно. Я до забавного разволновалась и опять подкатила к нему мячик; он его откатил. Но, когда мячик был между его ногами в третий раз, все закончилось.

Равнодушно посмотрев на мячик, Кевин до него не дотронулся. Франклин, в тот момент я убедилась в его сообразительности. Ему хватило шестидесяти секунд, чтобы выяснить: в случае если мы будем продолжать эту «игру», мячик будет кататься туда-сюда по одной и той же траектории, что полностью бессмысленно.

Больше ни разу мне не удалось вынудить его катать мячик.

Его непрошибаемое безразличие вкупе с молчанием, зашедшим далеко за временные границы первых речевых попыток, указанных во всех твоих управлениях для своих родителей, заставило меня проконсультироваться с нашим педиатром. Врач Фульке, привыкший к родительским тревогам, успокоил меня: «обычное» развитие подразумевает последовательность персональных рывков и задержек». Но он совершил пара несложных тестов.

Я высказала опасение, что Кевин не реагирует на внешние раздражители из-за недостатков слуха. В то время, когда я кликала его по имени, он оборачивался не сходу и с таким каменным лицом, что я не имела возможности выяснить, слышал ли он меня. Но, не смотря на то, что Кевина полностью не интересовали мои слова, оказалось, что уши его трудились превосходно, и мою теорию о том, что неистовство его младенческих криков повредило его голосовые связки, медицинская наука также не подтвердила.

Я кроме того высказала предположение, что безразличие может явиться ранним симптомом аутизма, но Кевин не качался взад-вперед, как несчастные, замкнутые в фактически

Надо ли быть для всех хорошим?


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: