И, дрогнув, забилось от эйфории сердце возницы.
Он трепет неожиданный восхищения почувствовал кожей:
На ней волоски поднимались от сладостной дрожи.
У царской обители, схожей с горою Кайласа,
Толпился народ в ожиданье радостного часа.
Заметил Сумантра и Рамы друзей закадычных,
Мужей — обладателей многих преимуществ хороших.
Олени, павлины гуляли у царского дома,
Что блеском сравнялся с жилищем Властителя Грома.
Внимая радостным речам, просветленные лица
Встречая, направился в опочивальню возница.
Часть шестнадцатая (Пробуждение Рамы)
Сумантра не имел возможности пренебречь соблюденьем приличий.
И в спальном покое почтил песнопеньем возничий
Того, кго, блистая, простерся на царственном ложе.
Был солнцу в зените подобен царевич пригожий.
Промолвил Сумантра: «О сын Каушальи красивый,
Не медли! Тебя призывает родитель всемогущий.
О Рама, коль не так долго осталось ждать взойдешь на мою колесницу,
Мы ожидать не вынудим его и Кайкейи-царицу!»
Часть семнадцатая (Рама едет к Дашаратхи)
Празднично двинулся Рама по улице основной,
И сладостный дым фимиама вдыхал Богоравный.
Украшенный стягами пестрыми град многолюдный
Заметил Айодхьи предбудущий царь правосудный.
Его окружало цветистых флагов колыханье,
Он ощущал запах сандала, алоэ дыханье.
Дома белые как снег в городе этом прекрасном,
Блистая, вздымались под стать тучам поднебесным.
Дорогою царской везли Многосильного кони.
В курильницах жгли драгоценную смесь благовонии.
Навалены были сандала душистого груды,
И дивно блистали круюм жемчуга, изумруды.
шёлковые одеянья и Льняные одежды,
охапки и Венки цветов додавали сиянья.
Сверкала везде по обочинам утварь из меди
С великим обильем жертвенной снеди и припасов.
Подобен пути, что избрал в небесах Жизнедавец,
Был весёлый путь, оглашаемый тысячью здравиц.
Он кадями рисовых клецок, поджаренных зерен
Был щедро уставлен, окурен сандалом, просторен.
Сюяли чаны простокваши: цветов плетеницы
На всем протяженье украсили движение колесницы.
Возничий Сумантра привез Раму во дворец.Старый властитель Айодхьи, обливаясь слезами, восседал на престоле вместе с любимой супругой и не смог заявить Раме собственный ответ.
Встревоженный видом Дашаратхи, доблестный царевич начал расспрашивать Кайкейи о том, какое горестное сооытие послужило обстоятельством столь великого расстройства правителя. Царица, без тени смущенья, рассказала Раме о случившемся.
«Да прикажи мне папа мой и повелитель ринуться в пламя — да и то я выполню волю его не раздумывая,— ответил ей добропорядочный Рагхава.— Из уважения к данному им обету я отправлюсь в лесную чащу, облачусь в одежду из древесной коры и уберу волосы в пучок, как это делают святые отшельники. В лесу Дандака проживу я четырнадцать лет безотлучно».
Сита — воплощение верности и любви — захотела направляться изгнание за своим супругом. Лакшмана, преданный брат, кроме этого ни за что не соглашался покинуть богоравного царевича перед лицом постигшей его беды. С большим трудом дал согласие Рама уступить их настояниям.
Бессердечная Кайкейи сама принесла для будущих отшельников неотёсанные одежды из древесной коры и приказала им тут же поменять собственный убранство на данный непривычный костюм. На глазах у Дашаратхи цареьичи переоделись. Меж тем Сита, блистающая красотой в одеянье из желтого гаелка, глядя на платье из древесной коры, затрепетала, как будто бы лань при виде охотника, расставляющего тенета.
Заливаясь слезами, она посредством Рамы пробовала выполнить желание Кайкейи.
Возмущенный, опечаленный горестным зрелищем, Да-шаратха бранил и упрекал царицу в жестокосердии. По приказу старого правителя Кошалы его приближенные принесли драгоценности и богатое убранство для Ситы, и снаряжение и оружие для обоих царевичей.
Часть сороковая (Горе Айодхьи)
Cумантра, как Матали — Раджи Всевышних колесничий, —
До тонкостей ведал придворный обычай и обряд.
Ладони сложив, захотел он царевичу блага
И молвил: «О Рама, твоя безгранична отвага.
Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.
Поверь, доброславный, моргнуть не успеешь ты глазом.
Четырнадцать лет обретаться далеко от столицы
Ты обязан сейчас, изволеньем Кайкейи-царицы!»
Меж тем на повозку златую по собственной воле
Красивая Сита взошла, покорившись недоле.
И солнечный блеск излучали ее украшенья —
Невестке от свекра властительного подношенья.
Оружье для Рамы и Лакншаны Великодарный
Приказал поместить в колеснице собственной златозарной.
Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчуги
На дно колесницы сложили заботливо слуги.
Обоих царевичей, Ситу красивую — третью,
Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.
На долтие годы великого Раму, как птица,
Как яростный вихрь, уносила в леса колесница
Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»
Шумели, кричали, как словно бы не в здравом рассудке,
Как словно бы умом оскудели, бедняги, за день.
И гул разъяренных слонов, лошадиное ржанье
Внимали вконец обессиленные жители.
За Рамой бежали они, как от зноя спасаясь,
Бегут изо всех сил, в теченье речное кидаясь, —
Бежали, как словно бы влекло их в жару полноводье, —
Бежали, крича: «Придержи, колесничий, поводья!»
«Помедли! — взывали столичные обитатели слезно, —
На Раму разреши наглядеться, покамест не поздно!
О, в случае если прощанье имело возможность не убить Каушалью,
Ее материнское сердце оковано сталью!
Как солнце блистает над Меру-горой ежедневно,
Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна
Навечно душой со своим повелителем слита.
Послушная дхарме, мужу сопутствует Сита.
О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,
Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»
Бегущие вслед колеснице Икшваку потомка,
Сдержаться не в силах, кричали и плакали звучно.
И выбежал царь из дворца: Погляжу я на сына!
А царские жены рыдали около властелина, —
Слонихи, что с ревом стекаются к яме страшной,
Где бьется, плененный ловцами, вожак трубногласный.
И царь побледнел, как будто бы месяца лик светозарный
В ту пору, в то время, когда его демон глотает коварный.
Заметив, что раджа делается скорби добычей,
Вскричал опечаленный Рама: «Гони, колесничий!»
Когда стремительнее завертелись резные ободья,
Взмолился народ: «Придержи, колесничий, поводья!»
И слезы лились из очей унывающих граждан:
Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!
И эти потоки текли, как вода дождевая,
Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.
И слезы, — как влага из чашечки лотоса зыбкой,
Чей стебель неожиданно задет проплывающей рыбкой, —
У дам из глаз проливались, и сердце на части
Рвалось у царя Дашаратхи от неприятной напасти.
За сыном любимым двинулся город столичный,
И смотрелся древом подрубленным царь горемычный.
И Раме вдогон зазвучали посильнее рыданья
Мужей, что заметили ветхого раджи страданья.
«О Рама!» — одни восклицали, объяты печалью,
Другие жалели царевича мать, Каушалью.
И горем убитых, бегущих по Царской дороге,
Своих родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.
Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,
Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.
И, связанный дхармой, открыто в любимые лица
Не смея посмотреть, закричал он: «Стремительнее, возница!»
Толкая вперед, как слона ездового — стрекало,
Страшное зрелище в душу ему проникало,
Подобно тому, как пытается корова к теленку,
Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.
«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон Каушальи!
Копыта коней, по земле колотя, заглушали.
Часть пятдесят девятая (Рассказ Сумантры о проводах Рамы)
Возвратившись в Айодхью, Сумантра сообщил:
«Повелитель, Держава твоя — неизбывного горя обитель!
Поникли деревья красивые, полные неги, —
Сообщил он,— увяла листва, и цветы, и побеги.
О раджа, везде пересохли озера и пруды,
И в дебрях не видно животных, приятных для взгляда.
Не бродят стадами слоны трубногласные в чаще,
Немой и пустынной, как словно бы о Раме скорбящей.
Сомкнулись душистые лотосы, нечистым налетом
Подернута влага речная и пахнет болотом.
Не видно ни рыбок, ни птиц, умиляющих душу,
Радостью своим оживляющих воды и сушу.
Частые деревья, что были цветеньем богаты,
Сейчас оскудели, потеряв собственные запахи.
Где ветви клонились, плодами душистыми славясь,
В том месте вянущий цвет не сменяет упругая завязь!
О бык среди Ману потомков, при въезде в столицу,
Встречая пустую, без Рамы, твою колесницу,
Никто не приветствовал в наше время Сумантру-возницу!
На Царском пути я услышал толпы многолюдной
Рыданья о Раме, свершающем путь многотрудный.
И жены у башенных окон, сдержаться не в силе,
Стонали и слезы из глаз неподкрашенных лили.
И, Рамы не видя, красивые эти, в печали,
Через неприятные слезы, приятель другу чуть различали,
В стеченье народа, где плакали все без изъятья,
Друзей от неприятелей выявить не хватало понятья.
Почуя людскую неустройство и разладицу,
Слоны кони и ездовые пришли в тревогу.
О раджа великоблестящий, подобна отныне
Столица твоя Каушалье, скорбящей о сыне».
И слово супруге сообщил наделенный всевластьем
Правитель Айодхьи, своим сокрушенный злосчастьем:
«Без Рамы — тонуть в океане кручины остался!
С невесткой — что с берегом бурной пучины расстался
Мои воздыхапья, — сообщил он, — как волн колыханье.
Воздетые руки, — сообщил он, — как рыб трепыханье.
Горючие слезы, — сообщил он, — морские теченья.
И пряди седые, — сообщил, — водяные растенья.
Горбуньи коварная обращение — крокодилов обилье.
Кайкейи — врата в преисподнюю, морда кобылья!»
Часть шестьдесят девятая (Сон Бхараты)
Ночною иногда, с появленьем посланников знатных,
Привиделось Бхарате большое количество вещей неприятных.
С большим трудом на заре пробудился царевич хороший,
тревогу и Тоску вселил в пего сон неспокойный.
Тут сверстники Бхараты, видя царевича в горе,
Ему поведали много забавных историй.
Умели они толковать о забавных небылицах,
Плясать, притчи и побасёнки разыгрывать в лицах.
Но Бхарата, горестно глядя на эти потуги,
Промолвил: «Недоброе знаменье было мне, други!
Нечесаный, бледный, мне снился папа ненаглядный.
Упал он в пруд, от навоза коровьего смрадный.
Он плавал со хохотом и, каши отведав кунжутной, —
Я видел, — из пригоршней масло он выпивал поминутно.
Все тело царя Дашаратхи лоснилось от масла.
Упала на землю луна и мгновенно погасла.
Иссякшие воды морские и почву во мраке
Узрел я, и сходу объял меня кошмар неоднозначный.
Еще мне привиделись в наше время другие напасти:
Что бивень слона ездового распался на части,
Что жарко блиставшее пламя неожиданно потухло,
Что разом листва на деревьях свернулась, пожухла.
Мне снилось: окутаны дымом, обрушились горы,
А твердь под ногами разверзлась — и нет им опоры!
И в тёмном убранстве — отца на металлическом сиденье,
Влекомого дамой тёмной, мне было виденье.
Царя украшали багровых цветов плетеницы.
Ослов увидал я в оглоблях его колесницы,
Что к югу стремилась, а мерзкая ракшаси в красном
Насмехалась над ним, сотрясаема хохотом страшным.
Чью смерть, приятели, знаменует виденье ночное?
В нем было для отечественного рода предвестье плохое!
Кто едет во сне в колеснице, влекомой ослами,
Тому угрожает костра погребального пламя!
И горло мое пересохло, и дружеской шутке
Внимать я не в силах, как словно бы не в здравом рассудке,
Дрожу от боязни, хоть ужас недостоин мужчины.
Слабеет мой голос, поблекла краса от кручины.
Я как будто бы в разладе с собою самим просто так».
За Бхаратой, гостившим у собственного дяди, царя народа кекайя, Ашвапати, были отряжены вестники из Айодхьи. На расспросы встревоженного царевича они не отвечали ни слова. Возвратившись в столицу Кошалы, Бхарата поспешил во дворец.
В том месте определил он от Кайкейп о ее корыстных происках, из-за коюрых скончался царь Дашаратха, чье сердце не имело возможности вынести разлуки с любимым сыном. Бхарата не чувствует себя вправе занять отцовский престол. Моля царицу Каушалыо о прощенье, он клянется разыскать Раму и привезти в Айодхью, чтобы вернуть старшему брату, законному наследнику, царство, завещанное отцом.
Совершив погребальный обряд и собрав неисчислимое войско, добропорядочный Бхарата отправляется на поиски Рамы.
Часть восемдесят третья (Путешествие Бхараты)
Почтительный Бхарата, еле дождавшись денницы,
Чтобы свидеться с братом, приказал заложить колесницы.
Передние шли со жрецами, с мужами совета
И были под стать колеснице Дарителя Света.
И десятитысячной ратью слоны боевые
За Бхаратой двинулись, как облака грозовые.
В том месте было сто раз по шестьсот колесниц, нагруженных
Отрядами ратников, луками вооруженных, —
Сто раз по шестьсот колесниц, оснащенных для боя,
В которых отважные лучники ехали стоя.
Сто тысяч наездников храбрых но данному символу
Погнали сто тысяч копей за потомком Пкшваку.
Царицы, как праздника ожидающие Рамы возврата,
Сидели в повозках, отлитых из чистого злата.
За Бхаратой следуя, слушая ржанье и грохот,
О Раме разговаривая, радовались жители.
Они восклицали, кидаясь друг другу в объятья:
«Вы Раму и Лакшману не так долго осталось ждать заметите, братья!
Добро, воплощенное в Рагху великом потомке,
Рассеет печали земные, как солнце — потемки!»
В стремленье отыскать добропорядочного Раму едины,
На поиски вышли хорошие простолюдины,
Что дивно бриллианты гранят, обжигают кувшины.
Явились шерсти и прядильщики шёлка отменных,
Сверлильщики узких отверстий в камнях драгоценных,
Искусники тe, что куют золотые изделья,
Павлинов ловцы, продавцы благовонного зелья.
В том месте первой руки мастера-оружейники были,
Ткачи, повара, лицедеи-затейники были.
В том месте лекари, виноторговцы, закройщики были,
Чеканщики, резчики, банщики, мойщики были.
И пильщики, и рыбаки, бороздившие воды,
И лучшие из пастухов — главари, верховоды.
Стекло выдувая, кормились умельцы иные,
Другие — одежды выделывали шерстяные.
В телегах, влекомых быками, за Бхаратой следом
Отправились брахманы, жизнь посвятившие ведам.
Сандалом тела умастили, поменяли Раму
и одежду заметить лелеяли в сердце надежду.
Празднично двигались копи, слоны, колесницы
За отпрыском братолюбивым Кайкейи-царицы.
На торжественный лад жители настроены были,
Радостью охвачены Бхараты солдаты были.
И продолжительно царевич выдерживал путевые мытарства,
Но Гангу заметил, вступая в нишадское царство.
К столице нишадской он конскую рать и слоновью
Привел осмотрительно, движимый братской любовью.
В том месте царствовал Гуха. Он Рамой не имел возможности надышаться,
И Рама обожал за величие духа пишадца.
К стенкам Шрингавера и Ганги божественным водам
Приблизилось Бхараты войско праздничным ходом
И замерло… Резвые своры гусей златоперых
Игрались, красуясь, на этих прибрежных просторах.
Священные волны заметил Айодхьи правитель,
Лесами поросшие склоны и Гухи обитель.
Не чужд красноречья, он молвил сановникам знатным:
«Я отечественному войску, готовому к подвигам ратным,
У Ганги великой, что слиться торопится с океаном,
Велю па приволье немедля раскинуться станом!
Когда забрезжит над Гангой денницы сиянье,
Мы все переправимся и совершим возлиянье
Водой, дабы радже земному, почившему в благе,
В селеньях небесных не знать недочёта во влаге».
Усталое воинство дремало, но, братниной доле
Сочувствуя, Бхарата глаз не смыкал невольно:
«О Рама, ты обязан сидеть на отцовском престоле!»
Часть девяносто четвёртая (Слово Рамы о красоте Читракуты)
Любимый сын Дашаратхи царевне Видехи
Горы пестроцветыой открыл утехи и красоту;
Хотя развеять скорбь и душевную смуту,
Как Индра — супруге собственной, продемонстрировал Читракуту:
«При виде таковой благодати забудешь мытарства,
Разлуку с приятелями, потерю отцовского царства.
Дивись, луноликая, сворам бесчисленным птичьим
И пиков, пронзающих небо, наслаждайся величьем,
Окраской чудесной утесы обязаны рудам.
Серебряный пик и пунцовый соседствуют чудесным образом.
Вон желтый, как словно бы от едкого сока марены,
И светло синий, как словно бы отыскал ты сапфир драгоценный.
Искрится хрустальный, поблизости рдеет кровавый,
А данный синеет далеко, как сапфир без оправы!
Иные мерцают, подобно звезде либо ртути,
И царственный вид они придают Читракуте.
Оленей, медведей не счесть, леопардов пятнистых
И броских пернатых, ютящихся в дебрях тенистых.
Богата гора Читракута анколой пахучей,
Кунжутом, бамбуком, тыквой и жасмином ползучей,
Ююбой и манго, эбеновым деревом, хлебным,
Анюкой, цитронами, вараной — древом целебным,
И яблоней «бильвой», и асаны цветом лиловым,
И яблоней розовоцветной, и болиголовом,
Медовою мадхукой, вечнозеленою бхавьей, —
Ее упоительный сок — человеку во здравье.
негой и Блаженством амурной объяты кимнары,
На взгорьях тенистых играются влюбленные пары.
На сучьях развесив убранство, мечи и доспехи,
Резвятся четы видьядхаров, царевна Видехи!
Размытые русла и ложа речные похожи
На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи.
Цветочным дыханьем насыщенный ветер ущелья
Приносит прохладу и в сердце вселяет радости.
Деревьям густым, пестрокрылых пернатых приюту,
Я радуюсь вместе с тобой, возлюбив Читракуту.
Сейчас нам обоим, взойдя на красивую гору,
Придется встречать не в один раз осеннюю пору.
Я взят неоднозначной призом: и Бхарату-брата
Никто не обидел, и слово отцовское свято!
С радостью ли тут разделяешь со мною, царевна,
Все то, что приятно — словесно, телесно, душевно?
От царственных предков мы знаем: в леса уходящий
Питается амритой, смертным бессмертье дарящей.
Утесы тебя обступают кольцом прихотливым,
Блеща серебряным, желтым, пунцовым отливом.
Ночами владычицу гор озаряет чудесно
Огнистое зелье, богатое силой целебной.
Иные утесы подобны дворцу либо саду.
Второй: обособленно к небу вздымает громаду.
Мне думается, словно бы почва раскололась, и сильно
Из лона ее, возблистав, встала Читракута.
Из листьев пуннаги, бетеля, из лотосов также
Любовникам пылким везде уготовано ложе,
Находишь цветов плетеницы, плоды под кустами.
Их сок освежающий выпит влюбленных устами.
плодами и Водой полна Читракута сверх меры,
А лотосам равных не сыщешь в столице Куберы!
Собственный долг делая, с тобою и Лакшманой совместно
Я радостен, что роду Икшваку прибавится чести».
Часть девяносто девятая (Встреча братьев)
Узрел добродетельный отпрыск покойного раджи
Тот край, о котором он слышал рассказ Бхарадваджи.
«Посмотрите, далеко поднимается дыма завеса,
Огни алтарей зажигают насельники леса.
Мапдакини волн позлащенных я вижу теченье
И Лакшманы, брата, во всем определю попеченье.
Кусками древесной коры он выкладывал символы,
Чтобы обнаружить без опаски дорогу во мраке.
Друг друга на бой выкликая, свирепствуя в течке,
По склонам слоновьи самцы пробираются к речке.
И страшен их гул трубногласный, в то время, когда в поединке,
Сшибаясь клыками, столкнутся на узкой тропинке.
У хижины — ворох и куши охапки душистых
Цветов, что растут в изобилье на склонах лесистых.
Кизяк подле хижины высушен столь домовито,
Что в зимней ночи не озябнут ни Рама, ни Сита.
Как бедный изгнанник, находится тут невольно
Потомок Икшваку, хороший сидеть па престоле.
На Раму без умысла злого навлек я немилость.
И с этого часа душой овладела унылость.
Мне горько, что сын Дашаратхи великоблестящий,
Коварством застигнут неожиданно, обретается в чаще.
Упасть ему в ноги — что возможно сердцу приятней? —
Чтобы заручиться снова благосклонностью братней!»
Покрыта душистой листвой ашвакарны и шала,
Просторная хижина свежестью леса дышала.
И куша-травою полы были выстланы в доме,
Как в храме — священный алтарь для служения Соме.
Висели на ровной степе два златых полукружья —
Два лука, что были страшнее Индры оружья.
Ломились покрытые дивным узором колчаны
От стрел златозарпых, сулящих смертельные раны.
Со змеями, что озаряли подземное царство,
Роднил эти стрелы их солнечный блеск и коварстве.
Лежали два хороших меча в златокованых ножнах,
А подле клинков два щита красовались надежных.
Блистал на обоих щитах, в золотом ореоле,
Узор из гвоздей золотых на серебряном поле.
рукавицы и Напальчники, чтобы лучникам руки
Тугой тетивой не изранили грозные луки,
В том месте были из замши оленьей, и, нитью златою
Искусно расшиты, сияли они красотою.
И было, хранимое Рамой и Лакшманой купно,
Лесное жилище для недруга впрямь неприступно.
Не так ли олени и лани лесные, например,
Свирепого льва с опаской обходят пещеру?
Алтарь в данной хижине, крытой страницей ашвакарны,
Смотрел на восток, и светился в выпивай пламень алтарный.
Тут Бхарата братьев любимых фигуры заметил.
На них антилоп черношерстые шкуры заметил.
В пучок были убраны волосы двух святомудрых.
Смотрели задумчиво очи мужей темнокудрых.
И Рама, и Сита, и Лакшмана богоприятпый —
Все трое сидели в обители данной опрятной.
На льва походивший сложеньем своим и величьем,
Был сын Каушальи-цариды красив обличьем.
На пламя взирал Богоравный, и сам ненамного
В тот миг отличался от Агни, всемогущего всевышнего.
И Бхарата наземь упал, подавляя рыданья,
Как словно бы заметил он Брахму, творца мирозданья:
«О Рама, отцова престола хороший наследник!
Был любой в столице мудрец для тебя собеседник.
Ученых мужей, что входили в дворцовые двери,
Тебе заменяют только птицы лесные да животные.
Тут нет никого, кто в Айодхье к тебе был приближен,
И животные гуляют около данной лучшей из хижин.
Ты скинул убор из камней драгоценных, что прежде
Блистал горделиво на царственно-желтой одежде.
Ее ты отринул, дремучего леса насельник,
И платье из шкур антилопьих надел, как отшельник.
Душистый венок возлагал ты на чёрные пряди.
Сейчас в пучок без прикрас они убраны позади.
Ты белым сандалом себя умащал из сосуда,
А тут лишь тина да грязь пересохшего пруда.
Для счастья рожденный, потомок семейств великих,
По милости брата стал жертвой несчастий великих!»
Рама обнял Бхарату и расцеловал его, говоря: «Тебя не в чем упрекнуть! Я делаю волю отечественного царственного родителя. Невместно было бы мне поступить в противном случае!»
Определив о смерти Дашаратхи, Рама впал в беспамятство. Лакшмана и Сита проливали неприятные слезы.
В то время, когда Рама очнулся, Бхарата начал умолять его возвратиться в Айодхью и занять отцовский престол. Но Рама оставался непреклонным, он считал себя не вправе нарушить повеление Дашаратхи, связанного к тому же обетом, данным царице Кайкейи.
Тогда Бхарата забрал украшенные золотом сандалии старшего брата и сообщил: «Клянусь обувь с ног твоих поставить на престол Кошалы и править страной твоим именем, покуда ты, Сита и Лакшмана не возвратитесь в Лйодхью!»
Часть сто четырнадцатая (Опустевшая Айодхья)
С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу
И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу,
Был совам да кошкам приют — ненавистницам света
В Айодхье, покинутой сейчас мужами совета.
Так Гохини, мир озаряя сияньсм багряным,
При лунном затменье окутана мрака покровом.
Столица была, как поток, обмелевший от зноя:
И рыба, и птица покинули русло речное!
Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло —
И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.
Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,
Преимущество попрано, стяги лежат в беспорядке.
Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,
Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.
Как алтарь по окончании свершения требы, что в храме,
Пустынном, немом, торопливо покинут жрецами.
Как в стойле корова с очами печальными, силой
С быком разлученная… Пастбище бедной немило!
Как без драгоценных камней — ювелира изделье, —
Собственный блеск переливный потерявшее ожерелье.
Как с неба на землю низвергнутая в наказанье
Звезда, утратившая внезапно сиянье и чистоту.
Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,
Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.
Казалось, Айодхъя без празднеств, без торжищ базарных
Под стать небесам без луны и планет лучезарных.
Точь-в-точь как безлюдный погребок: расплескали везде
Опивки вина, перебив дорогую посуду.
Как пруд, от безводья в далеком прошлом превратившийся в сушу
И зрелищем старых ковшей надрывающий душу.
Как лука пружинистая тетива, что ослабла,
Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.
Природа и население древней Индии (рус.) История древнего мира.
Удивительные статьи:
- Выполнение работы в отношении самоосуждения
- Происхождение мира и богов 1 страница
- Список группы и табель успеваемости группы ясли
Похожие статьи, которые вам понравятся:
-
Первая поэма» древней индии 4 страница
Часть одиннадцатая (Кайкейи требует два дара) Полна ликованья, во власти страшной выдумки,Как вестница смерти, к царю обратилась Кайкеии: «Приверженный…
-
Первая поэма» древней индии 3 страница
Часть пятдесят вторая (Чудесная корова Камадхену) Когда-то, давным давно, Вишвамитра был могущественным правителем. в один раз, со своим бессчётным…
-
Первая поэма» древней индии 4 страница. а наглость искателей ситы не знала предела
А наглость искателей Ситы не знала предела. Но всевышние отправили мне войско, и, посредством силы, Изгнал женихов незадачливых я из Митхилы. Попытайся…
-
Первая поэма» древней индии 5 страница
Книга третья. Лесная Часть семнадцатая (Встреча с Шурпанакхой) Под стать святожителю, в хижине, страницами крытой,Безукоризненный царевич разговаривал с…
