Последние годы жизни тургенева

Роман Новь стал последним большим произведением писателя. Сейчас он занялся подведением итогов, создавая цикл Стихотворений в прозе. В поэтически отточенной форме тут нашли отражение все ведущие мотивы его творчества.

Книга раскрывалась стихотворением Деревня — Последний сутки июня месяца: на тысячу верст кругом Российская Федерация — родной край,- а завершалась она гимном русскому языку, крылатой фразой: Но нельзя верить, дабы таковой язык не был дан великому народу! Последние годы судьбы Тургенева были озарены весёлым сознанием того, что Российская Федерация высоко ценит его литературные заслуги. Приезды писателя на родину в 1879 и 1880 годах превратились в шумные чествования его таланта.

По окончании русских оваций летом 1879 года Тургенев получив новость о новом успехе: в Англии Оксфордский университет присвоил ему за содействие Записками охотника освобождению крестьян степень врача права. Эти удачи вдохновляли. Созревал план громадного романа о двух типах революционеров — русском и французском.

Тургенев радовался: Неужто из ветхого засохшего дерева отправятся новые листья а также ветки? Посмотрим.

Но с января 1882 года начались опробования.Последние годы жизни тургенева Мучительная заболевание — рак спинного мозга — приковала Тургенева к постели. Мечта о поездке в Россию была каким-то приятным сном.

30 мая 1882 года Тургенев писал отъезжавшему в его гостеприимное Спасское поэту Я. П. Полонскому: В то время, когда Вы станете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, отчизне поклонитесь, которую я уже, возможно, ни при каких обстоятельствах не замечу.

За пара дней до рокового финала он завещал похоронить себя на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге, подле приятеля — Белинского. В бреду, прощаясь с семейством (*131) Виардо, он забывал, что перед ним французы, и сказал с ними на русском.

Окончательные слова переносили Тургенева на просторы родных орловских полей и лесов — к тем людям, каковые жили в Российской Федерации и не забывали о нем: Прощайте, мои милые, мои белесоватые… Картины русской судьбы витали в его угасающем сознании, пока 22 августа (3 сентября) 1883 года в два часа дня он не отошел в мир другой. Российская Федерация похоронила его в соответствии с завещанию и со всеми почестями, хорошими его таланта.

НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ (1828-1889)

Гражданская казнь

19 мая 1864 года на Мытнинской площади в Санкт-Петербурге произошло событие, которое окончательно вошло в летопись русского движения сопротивления. Было туманное, мглистое петербургское утро. Моросил холодный, пронизывающий ливень.

Струйки воды скользили по высокому тёмному столбу с цепями, долгие капли падали на землю с намокшего дощатого помоста эшафота.

К восьми часам утра тут собралось более двух тысяч людей. Писатели, сотрудники изданий, студенты медико-хирургической академии, офицеры военных стрелковых батальонов пришли проститься с человеком, что около семи лет был властителем дум революционно настроенной части русского общества. По окончании продолжительного ожидания показалась карета, окруженная конными жандармами, и на эшафот встал Николай Гаврилович Чернышевский.

Палач снял с него шапку, и началось чтение решения суда. Не весьма грамотный государственный служащий делал это звучно, но не хорошо, с заиканиями, с передышками. В одном месте он поперхнулся и чуть выговорил сацали-(*133)ческих идей.

По бледному лицу Чернышевского скользнула усмешка.

В решении суда объявлялось, что Чернышевский собственной литературной деятельностью имел громадное влияние на парней и что за злоумышление к ниспровержению существующего порядка он лишается всех прав состояния и ссылается в каторжную работу на 14 лет, а после этого поселяется в Сибири окончательно.

Ливень усиливался. Чернышевский довольно часто поднимал руку, обтирая холодную воду, струившуюся по лицу, сбегавшую за воротник пальто. Наконец чтение закончилось. Палачи опустили его на колени.

Сломали над головой саблю и после этого, поднявши его еще выше на пара ступеней, забрали его руки в цепи, прикрепленные к столбу.

Сейчас отправился ливень, палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, исправил фуражку, как разрешали ему его руки, и после этого, заложивши руку в руку, нормально ожидал финиша данной процедуры. В толпе было мертвое молчание,- вспоминает очевидец гражданской казни.- По окончании церемонии все ринулись к карете, прорвали линию городовых… и лишь упрочнениями конных жандармов масса людей была отделена от кареты.

Тогда… были брошены ему букеты цветов. Одну даму, кинувшую цветы, арестовали. Кто-то крикнул: Прощай, Чернышевский! Данный крик был срочно поддержан вторыми и позже сменился еще более колким словом до свидания.

На другой сутки, 20 мая 1864 года, Чернышевский в кандалах, под охраной жандармов был послан в Сибирь, где ему суждено было прожить почти 20 лет в отрыве от общества, от родных, от любимого дела.

Хуже всякой каторги выяснилось это изнуряющее бездействие, эта обреченность на обдумывание ярко прожитых и неожиданно оборванных лет…

Детские годы

Николай Гаврилович Чернышевский появился 12 (24) июля 1828 года в Саратове в семье протоиерея его Ивановича жены и Гавриила Чернышевского Евгении Егоровны (урожденной Голубевой). Оба деда его и прадед по материнской линии были священниками.

Дедушка, Егор Иванович Голубев, протоиерей Сергиевской церкви в Саратове, умер в 1818 году, и саратовский губернатор обратился к пензенскому архиерею прося отправить на освободившееся место лучшего студента с условием, как было принято в духовном сословии, женитьбы на дочери погибшего протоиерея. Хорошим человеком был библиотекарь Пензенской семинарии Гавриил Иванович Чернышевский, человек высокой учености и идеального поведения. (*134) В 1816 году он был увиден видным госдеятелем М. М. Сперанским, попавшим в опалу и занимавшим должность пензенского губернатора.

Сперанский внес предложение Гавриилу Ивановичу отправиться в Санкт-Петербург, но по требованию матери он отказался от лестного предложения, сулившего ему блестящую карьеру госдеятеля. Об этом эпизоде в собственной жизни Гавриил Иванович вспоминал не без сожаления и перенес несбывшиеся грезы юности на собственного единственного сына, способностями и талантом ни в чем не уступавшего отцу.

В доме Чернышевских царили достаток и теплая домашняя воздух, одухотворенная глубокими религиозными эмоциями. …Все неотёсанные наслаждения,- вспоминал Чернышевский,- казались мне противны, неинтересны, нестерпимы; это отвращение от них было во мне с детства, благодаря, само собой разумеется, скромному и строго нравственному образу судьбы всех моих родных старших родных. К родителям своим Чернышевский постоянно относился с благоговением и сыновним почтением, делился с ними планами и заботами, огорчениями и радостями.

Со своей стороны, мать обожала собственного сына безусловно, а для отца он был еще и предметом нескрываемой гордости. С ранних лет мальчик нашёл необыкновенную природную одаренность. Папа уберег его от духовного училища, предпочитая углубленное домашнее образование.

Он сам преподавал сыну латинский и греческий языки, французским мальчик удачно занимался самостоятельно, а германскому его учил немец-колонист Греф.

В доме отца была хорошая библиотека, в которой, наровне с духовной литературой, пребывали произведения русских писателей — Пушкина, Жуковского, Гоголя, и современные издания. В Отечественных записках мальчик просматривал переводные романы Диккенса, Жорж Санд, увлекался статьями В. Г. Белинского. Так что с детских лет Чернышевский превратился, по его собственным словам, в настоящего пожирателя книг.

Казалось бы, домашнее благополучие, религиозное благочестие, любовь, которой с детства был окружен мальчик,- нет ничего, что предсказывало в нем будущего отрицателя, революционного ниспровергателя баз существовавшего в Российской Федерации публичного строя. Но еще И. С. Тургенев обратил внимание на одну особенность русских революционных борцов: Все подлинные отрицатели, которых я знал — без исключения (Белинский, Бакунин, Герцен, Добролюбов, Спешнее и т. д.), происходили от относительно хороших и честных своих родителей.

И в этом содержится великий суть: (*135) это отнимает у деятелей, у отрицателей всякую тень личного негодования, личной раздражительности. Они идут по собственной дороге потому лишь, что более чутки к требованиям народной судьбе. Сама же эта чуткость к чужому страданиям и горю ближнего предполагала высокое развитие христианских нравственных эмоций, совершавшееся в домашней колыбели.

Сила отрицания питалась и поддерживалась равновеликой силой веры, любви и надежды. По контрасту с гармонией и миром, царившими в семье, резала глаза публичная неправда, так что с детских лет Чернышевский начал задумываться, из-за чего происходят страдания и беды людей, пробовал разобрать, что правда и что неправда, что добро и что зло.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: