Преходящее и вечное в художественном мире тургенева

В одном из писем к Полине Виардо Тургенев говорит об особенном беспокойстве, которое вызывает у него хрупкая зеленая веточка на фоне голубого далекого неба. Тургенева тревожит контраст между тоненькой веточкой, в которой трепетно бьется живая жизнь, и холодной бесконечностью равнодушного к ней неба. Я не выношу неба,- говорит он,- но жизнь, реальность, ее капризы, ее случайности, ее привычки, ее мимолетную красоту… все это я обожаю. В чем тайна поэтического мироощущения Тургенева?

Не в необычной ли влюбленности в эту жизнь с ее наглой, мимолетной красотой? Он прикован к почва. Всему, что возможно заметить в небесах, он предпочитает созерцание торопливых перемещений утки, которая мокрой лапой чешет себе затылок на краю лужи, либо долгие, блестящие капли воды, медлительно падающие с морды неподвижной коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено.

Острота художественной зоркости Тургенева исключите(*77)тельна. Но чем полнее он схватывает красоту преходящих мгновений, тем тревожнее ощущает их кратковременность. Отечественное время,- говорит он,- требует уловить современность в ее преходящих образах; через чур запаздывать запрещено. И он не запаздывает.

Все шесть его романов не только попадают на данный момент публичной судьбе России, но и по-своему его опережают, предвосхищают.

Тургенев особенно чуток к тому, что стоит незадолго до, что еще лишь носится в воздухе. По словам Добролюбова, Тургенев скоро угадывает новые потребности, новые идеи, вносимые в публичное сознание, и в собственных произведениях обязательно обращает внимание на вопрос, стоящий на очереди и уже смутно начинающий тревожить общество. Это значит, что он видит дальше и зорче собственных современников.

Забегая вперед, Тургенев определяет пути, возможности развития литературы второй половины XIX столетия. В Записках охотника, в Дворянском гнезде уже предчувствуется эпос Толстого, идея народная, духовные искания Андрея Болконского, Пьера Безухова. В детях и Отцах предвосхищается идея Достоевского, характеры будущих его храбрецов.

Тургенев, как никто из его современников, чувствителен к течению времени.

Он чутко прислушивается к постоянному ропоту его колес, задумчиво всматриваясь в широкое небо над головой. Тургенева вычисляют летописцем этого напряженного, драматического периода русской истории, в то время, когда, по словам В. И. Ленина, в пара десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых ветхих государствах Европы целые века.

Но Тургенев в случае если и летописец, то необычного свойства. Он не идет по пятам исторических событий. Он не держит расстоянии.

Наоборот!

Он все время забегает вперед. Острое художественное чутье разрешает ему по неясным, смутным еще штрихам настоящего уловить будущее и воссоздать его в неожиданной конкретности, в живой полноте. Данный дар Тургенев нес всю жизнь как тяжёлый крест. Так как он вызывал собственной дальнозоркостью постоянное раздражение у современников, не хотевших жить, зная наперед собственную судьбу.

И в Тургенева довольно часто летели каменья.

Но таков уж удел любого живописца, наделенного бесплатно предчувствий и предвидений. В то время, когда затихала борьба, наступало затишье, те же мучители шли к нему на поклон с повинной головой. Духовный вид людей культурного слоя общества в (*78) эру Тургенева изменялся весьма скоро.

Это вносило драматизм в романы писателя: их отличает стремительная завязка, броская, огненная кульминация и резкий, неожиданный спад с ужасным, в большинстве случаев, финалом.

Они захватывают маленькой отрезок времени, исходя из этого правильная хронология играется в них значительную роль. Жизнь тургеневского храбреца очень ограничена во времени и пространстве. В случае если в характерах Печорина и Онегина отразился век, то в Рудине, Лаврецком либо Базарове — духовные устремления 60 секунд.

Жизнь тургеневских храбрецов подобна ярко вспыхивающей, но скоро угасающей искре в океане времени.

История отмеряет им напряженную, но через чур маленькую судьбу. Все тургеневские романы включены в твёрдые ритмы годового круга. Воздействие завязывается в большинстве случаев весной, достигает кульминации в знойные дни лета, а завершается под свист осеннего ветра либо в безоблачной тишине январских морозов.

Тургенев показывает собственных храбрецов в радостные 60 секунд полного расцвета их жизненных сил.

Но 60 секунд эти выясняются ужасными: гибнет на парижских баррикадах Рудин, на смелом взлете, нежданно обрывается жизнь Инсарова, а позже Базарова, Нежданова…

И но ужасные ноты в творчестве Тургенева — не следствие усталости либо разочарования в смысле истории. Скорее, напротив: они порождены страстной влюбленностью в судьбу, доходящей до жажды бессмертия, до наглого жажды, дабы людская индивидуальность не исчезала, дабы красота явления, достигнув полноты, не угасала, но превратилась в всегда пребывающую на земле красоту. В его романах злободневные события, храбрецы собственного времени поставлены перед лицом вечности.

Базаров в детях и Отцах говорит: Узенькое местечко, которое я занимаю, до того мало в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в данной математической точке, кровь обращается, мозг трудится, чего-то желает также… Что за безобразие, что за мелочи! Нигилист скептичен.

Но увидим, как на пределе отрицания смысла жизни пробивается и в Базарове тайное смущение, кроме того растерянность перед парадоксальной силой человеческого духа. И это смущение опровергает его пошлый материализм. Так как в случае если Базаров сознает биологическое несовершенство человека, если он возмущается этим несовершенством, значит, и ему дана одухотворенная точка (*79) отсчета, возвышающая его дух над равнодушной природой.

Соответственно, и он неосознанно носит в себе частицу совершенного, сверхприродного существа. И что такое роман дети и Отцы, как не подтверждение той истины, что и бунтующие против высшего миропорядка по-своему, от противного, обосновывают существование его.

Незадолго до — это роман о порыве России к новым публичным отношениям, о сознательно-смелых натурах, толкающих вперед дело освобождения. И одновременно с этим это роман о вечном вызове и вечном поиске, что бросает наглая людская личность слепым и равнодушным законам несовершенной, недовоплощенной природы. Неожиданно заболевает Инсаров, не успев осуществить великое дело освобождения Болгарии.

Любящая его русская женщина Елена никак неимеетвозможности согласиться с тем, что это финиш, что заболевание приятеля летальна. О Боже! — думала Елена,- для чего смерть, для чего разлука, слезы и болезнь? либо для чего эта красота, это сладостное чувство надежды, для чего успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства? Что же значит это радующееся, благословляющее небо, эта радостная, отдыхающая почва? Ужели это все лишь в нас, а вне нас безмолвие и вечный холод?

Ужели мы одни… одни… а в том месте, везде, во всех этих глубинах и недосягаемых безднах,- все, все нам чуждо? К чему же тогда радость молитвы и эта жажда?.. Неужто же нельзя умолить, отвратить, спасти…

О Боже! неужто нельзя верить чуду? В отличие от Достоевского и Толстого, Тургенев не дает прямого ответа на данный вечный, тревожный вопрос.

Он только приоткрывает тайну, склонив колени перед обнимающей мир красотою: О, как негромка и нежна была ночь, какою голубиною кротостию дышал лазурный воздушное пространство, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть и заснуть под этим ясным небом, под этими святыми, невинными лучами! Тургенев не сформулирует крылатую идея Достоевского: красота спасет мир. Но разве все его романы не утверждают веру в преобразующую мир силу красоты, в творчески-созидательную силу мастерства?

Разве они не опровергают горькое неверие в суть красоты? И разве они не рождают надежду на ее неуклонное освобождение от власти слепого материального процесса, великую надежду человечества на превращение смертного в бессмертное, временного в вечное?

Находись! Какою я сейчас тебя вижу — останься окончательно такою в моей памяти… (*80) Какой свет, уже и чище солнечного света, разлился по всем твоим участникам, по мельчайшим складкам твоей одежды? Какой Всевышний своим нежным дуновеньем откинул назад твои рассыпанные кудри?..

Вот она — открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви!…

В это мгновенье ты бессмертна… В это мгновенье ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится ни при каких обстоятельствах.

Как раз к ней, к дающей слово спасение миру красоте, простирает Тургенев собственные руки. С Тургеневым не только в литературу, в судьбу вошел поэтический образ спутницы русского храбреца, тургеневской девушки — Натальи Ласунской, Лизы Калитиной, Елены Стаховой, Марианны… Автор выбирает цветущий период в женской судьбе, в то время, когда в ожидании избранника встрепенется девичья душа, проснутся к временному торжеству все спящие ее возможности.

В эти мгновения одухотворенное женское существо замечательно тем, что оно превосходит само себя. Излучается таковой преизбыток жизненных сил, какой не возьмёт земного воплощения и отклика, но останется заманчивым обещанием чего-то вечно более большого и совершенного, залогом вечности. Человек на земле — существо переходное, находящееся в ходе общегенетического роста,- утверждает Достоевский. Тургенев молчит.

Но напряженным вниманием к неординарным взлетам людской души он подтверждает истину данной мысли.

Вместе с образом тургеневской девушки входит в произведения писателя образ тургеневской любви. В большинстве случаев, это первая любовь, одухотворенная и чистая. В ней что-то сродни революции: Однообразно-верный строй сложившейся судьбе разбит и уничтожен в одно мгновенье, юность стоит на баррикаде, высоко вьется ее броское знамя, и что бы в том месте в первых рядах ее ни ожидало — смерть либо новая судьба,- всему она шлет собственный восторженный привет.

Все тургеневские храбрецы проходят опробование любовью — собственного рода диагностику на жизнеспособность. Любящий человек красив, духовно окрылен. Но чем выше он взлетает на крыльях любви, тем ближе падение и трагическая — развязка…

Это чувство трагично вследствие того что совершенная мечта, которая окрыляет душу влюбленного человека, не осуществима в полной мере в пределах земного, природного круга.

Тургеневу более чем кому-либо из русских писателей был открыт совершенный суть любви. Любовь у Тургенева — броское подтверждение богатых и еще не реализованных возможностей (*81) человека на пути духовного совершенствования. Свет любви для него ни при каких обстоятельствах не исчерпывался жаждой физического обладания.

Он был для него путеводной звездой к торжеству бессмертия и красоты. Потому Тургенев так чутко присматривался к духовной сущности первой любви, чистой, огненно-целомудренной.

Той любви, которая обещает человеку в собственных красивых мгновениях торжество над смертью. Того эмоции, где временное сливается с вечным в высшем синтезе, неосуществимом в семейной любви и супружеской жизни. Тут секрет облагораживающего влияния тургеневской любви на человеческие сердца.