Происхождение мифа, метод и средства его изучения 1 страница

Древо судьбы

фольклорист и Историк А. Н. Афанасьев широко известен как издатель сказок, но он был еще и глубоким исследователем мифологии. В книгу вошли самые интересные материалы из творческого наследия А. Н. Афанасьева

Введение. А. Н. Афанасьев — фольклорист, гражданин, демократ
Происхождение мифа, средства и метод его изучения
тьма и Свет
земля и Небо
Стихия света в ее поэтических представлениях
Солнце и богиня весенних гроз
Гроза, радуга и ветры
Живая вещее слово и вода
Ярило
Баснословные сказания о птицах
Облако
Баснословные сказания о животных

o Конь, олень, заяц, кошка и лисица

o Небесные стада

o Собака, свинья и волк

Пламя
Вода
лесные духи и Древо жизни
перунов и Облачные скалы цвет
Змей
карлики и Великаны
Нечистая сила
девы Души и Облачные
жёны усопших
Девы судьбы
Ведуны, колдуньи, оборотни и упыри
Процессы о ведьмах и колдунах
Народные праздничные дни

Введение. А. Н. Афанасьев — фольклорист, гражданин, демократ

Портрет А. Н. Афанасьева

Широкому кругу читателей Александр Николаевич Афанасьев известен как издатель: Народных русских сказок. Менее как мы знаем, что он издал кроме этого Народные Русский и русский легенды заветные сказки. И пожалуй, лишь эксперты знают, что он был автором громадного трехтомного изучения Поэтические воззрения славян на природу.

Опыт сравнительного изучения славянских верований и преданий, в связи с мифическими сказаниями вторых родственных народов. Забегая вперед, напомним, что аналогичного труда до А. Н. Афанасьева не знала не только русская, но и зарубежная наука.

А. Н. Афанасьев робко назвал собственный изучение опытом, но данный опыт до сих пор никем не превзойден. По оригинальности замысла и богатству материала с ним не смогут соперничать кроме того такие фундаментальные и общеизвестные у нас труды, как Золотая ветвь Дж. Фрэзера, два раза издававшаяся в советское время, и Первобытная культура Э. Тэйлора.

Мы с полным основанием можем заявить, что Поэтические воззрения славян на природу являются одной из хороших работ не только русской мифологической школы XIX века, но и всемирный науки о фольклоре по большому счету.

Особенное значение труда Афанасьева заключено в достатке громадного собранного материала, в установлении живых предания и связей языка в их историческом развитии. Данный бесценный материал почерпнут из истории, этнографии, мифологии, словотворчества десятков народов. В этом смысле Поэтические воззрения, говоря по-современному, глубоко интернациональны.

Изучение Афанасьева имеет огромную познавательную сокровище, и, как всякое настоящее явление культуры, оно не только воскрешает для нас далёкое прошлое, но и помогает дню сегодняшнему. Книга обратит читателя к истокам отечественного бытового поведения и современного языка, раскроет многие метафоры литературы и тёмные места, обычаев и фольклора. (Приведем хотя бы один несложный пример. Провожая кого-нибудь в путь, мм машем ему рукой.

Что свидетельствует данный жест? Часто от него уже отказываются как от тщетного… Но так как прежде, да время от времени и по сей день, махали не рукой, а платком, и означало это, что провожающие хотят путнику успеха, ровной и ровной, как полотно, дороги. Ср.: полотно — плат — платок.)

Книга воскрешает корни и раскрывает словообразовательные возможности отечественного языка и тем самым будет мешать его порче, засорению.

Наконец, она просто занимательна, увлекательна. Это не сухой научный труд, а произведение сложного жанра, где сливаются в Слово реку и полноводную Память.

Необходимость в переиздании Поэтических воззрений назрела в далеком прошлом. Это неповторимое, полезнейшее изучение фактически недоступно молодым ученым, тем более — широкому кругу читателей, людям, интересующимся отечественной историей, проблемами языка. В это же время нет ни одного какое количество-нибудь заметного труда по истории славянской народной культуры, где не упоминались бы работы А. Н. Афанасьева.

Сошлемся хотя бы на самый свежий пример: в превосходном изучении академика Б. А. Рыбакова Язычество древних славян (М., Наука, 1981) активно применяются материалы книги Афанасьева Поэтические воззрения славян на природу. К труду Афанасьева обращались многие русские писатели: А. Н. Толстой, Блок, Бунин, Мельников-Печерский, Есенин, Неприятный и др. И возможно не сомневаться, что книга, которую читатель держит на данный момент в руках, станет такой же нужной, неотъемлемым элементом жизни многих и многих, как создание другого выдающегося современника Афанасьева — Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля.

Александр Николаевич Афанасьев появился 11 июля 1826 г. в уездном городе Богучаре Воронежской губернии. Скоро семья переехала в город . Бобров той же губернии, где папа будущего ученого продолжительное время был стряпчим (т. е. ходатаем по судебным делам). Он обожал просматривать и всегда выписывал Библиотеку для чтения, у привычных брал издания Отечественные записки, Москвитянин, Пантеон.

Помимо этого, у него была достаточно порядочная по тому времени библиотека, оставшаяся от деда. Папа, — вспоминал Александр Николаевич, — решил дать каждому из нас, четырех братьев, полное воспитание и с малыми собственными средствами всю жизнь хлопотал об этом… (Воспоминания А. Н. Афанасьев написал в 1855 году. Они были опубликованы по окончании смерти ученого в изданиях Русский архив (1872) и Русская старина (1886).

В 1914 году эти воспоминания всецело были напечатаны в кн.: Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. Казань, 1914. Тут и потом цит. по этому изданию)

Мелкий Александр рано пристрастился к чтению. В своих мемуарах он писал: Пользуясь дедовской библиотекой, я рано, с самых ласковых детских лет, начал просматривать, и как сейчас не забываю, бывало, тайком от отца (мать моя погибла весьма рано) уйдешь на мезонин, где помещались шкапы с книгами, и зимою в нетопленой помещении, дрожа от холода, с жадностью просматриваешь…

Как прежде, так и сейчас, готов был я продолжительно просиживать за книгою и забывал самый голод, и часто приходил папа и прогонял меня с мезонина, отнимая книги, просматривать каковые он всегда запрещал, в чем и прав был: книги были не по возрасту. Но запрещения эти действовали не хорошо; шкапы не запирались, и страсть неугомонно подталкивала идти в мезонин.

Чтение это, — писал А. Н. Афанасьев, — поменяло для меня сказки, каковые, бывало, с трепетом и таким наслаждением слушал я прежде, зимний период по вечерам, в углу чёрной помещения, от какой-нибудь дворовой дамы.

Брат будущего ученого Николай Николаевич Афанасьев кроме этого писал, что в юном возрасте Александр Николаевич проявлял чрезвычайную жажду к чтению, что ему он посвящал все собственный время, уделяя для отдыха только непродолжительные вечерние часы да какой-нибудь час по окончании обеда. Александр всегда имел при себе карандаш и бумагу и бережно записывал собственные заметки и все такие записи шепетильно сберегал.

Но учителя юного книгочея, не обращая внимания на упрочнения отца, были не на высоте. Сперва два тамошних попа, как впоследствии вспоминал А. Н. Афанасьев, в полной мере пояснили собственному юному воспитаннику, что корень умения горек. За шалости и незнание обучающихся ставили на колени, били линейкой по руке, оставляли без обеда, драли за волосы и за уши и т. д. и т. п. Священники выучили Афанасьева, как он сам об этом писал, бегло просматривать по-русски и по-латыни, познакомили с двумя десятками латинских слов, мало с священной историей и арифметикой, и лишь.

Дальше обучение продолжилось дома под управлением одного из педагогов уездного училища, что вправду кое-что знал, но из-за пьянства занимался своим подопечным не хорошо. Данный преподаватель научил А. Афанасьева просматривать и писать по-германски.

Во второй половине 30-ых годов девятнадцатого века, в то время, когда Александру исполнилось одиннадцать лет, папа отвез сына в воронежскую губернскую гимназию, в которой тот проучился семь лет — от первого до последнего класса. От нахождения в воронежской гимназии у А. Афанасьева остались самые безотрадные впечатления. В своих мемуарах он достаточно детально обрисовал порядки в гимназии, поведал о грубости и невежестве преподавателей, перечислил те страшные наказания, которым подвергались обучающиеся, наконец, охарактеризовал уровень преподавания, среди них и литературы:

Мелок…н (А. Н. Афанасьев не именует всецело фамилии преподавателя. — В. С.) был человек хороший, но недалекий; но, в этом виновато более воспитание его в Харьковском университете, не давшее ему тех верных взоров на историю и искусство, до которых тяжело дойти самому. Он, вместо Греча, дал нам личные записки по истории русской литературы и чуть ли при составлении их не пользовался студенческими тетрадками.

Записки эти были и не полны, и бессвязны, и поверхностны; видно было отсутствие особого изучения. Марлинский был похвален, Гоголь невыгодно выставлен; его комедия Женитьба названа сальною; старая литература до Ломоносова признана несуществующею. Он привел лишь какие-то два стихотворения о Перуне и бабе-яге, очень недавнего и нехорошего произведения, в пример мифологических преданий о старейшей словесности!

О Кирше народных песнях и Данилове он не заикнулся.

Так в гимназические годы известный потом исследователь изучал русскую фольклор и литературу!

В первой половине 40-ых годов девятнадцатого века, окончив гимназию, А. Н. Афанасьев уехал в Москву и поступил — по требованию отца — в МГУ, на юридический факультет.

В Российской Федерации, как и во всей Европе, был период публичного оживления.

На эти годы пришелся расцвет деятельности Белинского; сложился кружок Петрашевского. Шли острые споры между западниками и славянофилами о дорогах предстоящего развития России.

В университете А. Н. Афанасьев застал цвет тогдашней гуманитарной науки: он слушал лекции П. Г. Редкина и К. Д. Кавелина (курс истории русского законоведения), Т. Н. Грановского (курс общей истории средних столетий) и С. М. Соловьева (курс русской истории).

Т. Н. Грановский просматривал как раз тот известный первый публичный курс лекций, заключение которого, по воспоминаниям Герцена, сопровождалось настоящей овацией, вещью неслыханной в Столичном университете (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 9. М., 1956, с. 127). Герцен приводит в Вылом и думах слова Чаадаева. Лекции Грановского, — сообщил мне Чаадаев, выходя с третьего либо четвертого чтения из аудитории, битком набитой женщинами и всем столичным светским обществом, — имеют историческое значение (В том месте же, с. 126).

Кое-какие лекции студенты-юристы слушали совместно со словесниками. Историю литературы, поэтики и теорию красноречия просматривал доктор наук С. П. Шевырев — бывший поэт-любомудр, ценитель Гоголя и Пушкина, перешедший, но, к этому времени на реакционные позиции. О. М. Бодянский — большой ученый-славист, издатель древнерусских и древнеславянских литературных и исторических монументов — просматривал курс славянских языков.

В университете преподавали юные доктора наук, которых, при всей разности их взоров, объединяла забота о будущем России, глубочайший интерес к народной культуре; по словам Герцена, они принесли с собою тёплую веру в людей и науку… и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину. Они, — писал Герцен, — очень сильно двинули вперед МГУ, история их не забудет (В том месте же, с. 132).

без сомнений, громадное влияние на направленность заинтересованностей А. Н. Афанасьева оказали лекции Ф. И. Буслаева — выдающегося филолога-русиста, историка и фольклориста мастерства, тогда молодого учителя МГУ. Его филологическое образование, — писал А. Н. Афанасьев, — основанное на итогах известных германских умов, очень прочно…

Неудивительно, что в таковой творческой атмосфере уже в годы учебы в университете у А. Н. Афанасьева проявился интерес к научной деятельности.

Во второй половине 40-ых годов XIX века в издании Современник он опубликовал две работы: Национальное хозяйство при Петре Великом (№ 6 и 7) и Псковская судная грамота — неподписанная рецензия (№ 12). Во второй половине 40-ых годов XIX века — статью О поместьях и вотчинах (Отечественные записки, № 6 и 7) и рецензию (без подписи) на книгу История финучреждений гр. Толстова (Современник, № 4).

Итак, два наибольших издания России начали печатать работы молодого автора. Казалось, что перед А. Н. Афанасьевым — гениальным молодым исследователем — будет открыта широкая дорога научной деятельности. Но будущее его была такой же, как и многих гениальных людей царской России.

Сложности появились сразу после окончания университета. Это был 1848 год. Царское правительство, напуганное французской революцией, усилило репрессии. Положение отечественное, — писал Грановский А. И. Герцену в первой половине 50-ых годов девятнадцатого века, — делается нестерпимее сутки ото дня. Всякое перемещение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой.

Доносы идут тысячами…

Университеты предполагалось закрыть… Дворянский университет закрыт, многим заведениям угрожает та же участь, к примеру, лицею. Насилие звучно говорит, что он неимеетвозможности ужиться с просвещением (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 9, с. 131).

В сентябре 1848 года в Москву приехал министр народного просвещения граф Уваров осматривать университет. Он слушал лекции докторов наук и по окончании каждой лекции, вспоминал Афанасьев, входил в рассуждения с доктором наук об ее предмете в частности и о предмете всей науки по большому счету, о современном ее главных и состоянии деятелях и, наконец, о духе, в каком она должна быть преподаваема. Министр слушал кроме этого самых кандидатов лиц и способных (студентов, окончивших университет): они должны были выступить перед ним с сообщениями на избранные ими темы.

Прочитал лекцию и кандидат А. Н. Афанасьев на тему Краткий очерк публичной судьбе русских в три последних столетия допетровского периода. Если судить по записи в ежедневнике Афанасьева, это были размышления о роли самодержания в развитии и установлении крепостного права. Потом он вспоминал: Лекция эта позвала пара замечаний со стороны министра, о которыми, но, я не додумался на данный момент же дать согласие.

Шевырев с братиею нашли в ней то, чего в ней не было и быть не имело возможности.

Очень благодарен, что печатно отозвался он о моей лекции с равнодушным хладнокровием, а в непечатных отзывах, по слухам, куда недоставало этого хладнокровия.

М. П. Погодин в редактируемом им Москвитянине писал о лекции Александра Николаевича: Афанасьев явился полным представителем нотах, как говорят, воззрений на русскую историю. Москвитянин имеет вывод о ней практически противоположное, известное читателям, а исходя из этого удерживается сказать о чтении, как судья, возможно, пристрастный. Эти ионии воззрения принадлежали историкам К. Д. Кавелину и С. М. Соловьеву.

Год и два месяца по окончании чтения лекции А. Н. Афанасьев не имел возможности устроиться на работу, испытывая громадные материальные трудности. Сейчас громадное участие и его судьбе принимал К. Д. Кавелин, что ужо трудился в Санкт-Петербурге. Поведайте всю подноготную ваших денежных дел, — писал он Афанасьеву, — возможно, совместно что-нибудь придумаем. Не теряйте, основное, присутствия духа и не хандрите. Это величайшая беда.

Вы имеете знания; ваши работы положительно хороши…

Будьте же откровенны, пишите все, ваша участь меня очень сильно занимает и лежит близко к сердцу. Но направленность заинтересованностей молодого ученого была ему чужда.

К. Д. Кавелин настоятельно рекомендовал А. Н. Афанасьеву заняться послепетровской эрой. Сейчас первейшая необходимость настоит иметь произведение о новом русском законодательстве со времени Петра… Необходимо над этим трудиться; нужно вывести результат Петровской эры. Это — требование времени, — писал он.

Кавелин не видел актуальности в рвении Афанасьева изучать корни народного миросозерцания, а следовательно, и дорог национального, народного самосознания.

Интересы собственного молодого подопечного он назвал археологией, методом в болото и к усыплению.

Но к этому времени Афанасьев уже избрал собственный путь, он сознательно и целенаправленно трудился в области изучения и мифологии фольклора.

Во второй половине 40-ых годов девятнадцатого века А. Н. Афанасьев был, наконец, принят на работу в Основной столичный архив МИДа. Через шесть лет он был назначен главой отделения, а скоро и правителем дел состоящей при архиве рабочей группы печатания национальных договоров и грамот.

Работа в архиве давала А. Н. Афанасьеву возможность заниматься любимым делом — изучением истории, права, литературы, народной поэзии, изданием произведений фольклора. Как раз в это время (с 1849 по 1862 г.) А. Н. Афанасьев написал и опубликовал солидную часть собственных изучений, составил и напечатал сборники Народные русские сказки, Народные русские легенды, Русские заветные сказки и другие (Перечень трудов А. Н. Афанасьева (147 работ), составленный им самим, был размещён в 1871 году в Русском архиве; кое-какие дополнения к нему сделаны в книге: Афанасьев А. Н. Народные русские легенды, с. XIV-CI.

Но и данный последний перечень неполон. Так, к примеру, в него не вошли Русские заветные сказки.).

Сейчас А. Н. Афанасьев издавался в большом количестве изданий: Современник, Отечественные записки, Временник древностей и Общества истории русских, Архив историко-юридических сведений, относящихся до РОССИИ, изд. Калачева; альманах Комета, Известия Академии наук по словесности русского и Отделению языка, Русский вестник, Атеней, Русская обращение, древностей Общества и Чтения истории русских, Библиографические записки, а также в газетах Столичные ведомости и Петербургские ведомости.

По окончании 1862 года количество печатных органов, в которых А. Н. Афанасьев публиковал свои работы, быстро уменьшается. Увы, тому были собственные обстоятельства, о которых мы еще скажем. Его статьи печатаются в изданиях Библиотека для чтения, Отечественные записки (громадной труд Русские издания 1769—1774 годов — в трех номерах за 1865 г.), Книжный вестник (две рецензии), Филологические записки и в газете Петербургские ведомости (две рецензии).

Круг научных заинтересованностей А. Н. Афанасьева был достаточно широк — история России, история литературы, журналистики, народная поэзия и народные верования. Но главное внимание он уделял изучению народных фольклора и верований. В собственных изучениях А. Н. Афанасьев был самый ярким представителем так называемых младших мифологов, т. е. школы сравнительной мифологии ( О мифологической школе и ее представителях сейчас показалось пара работ.

Самый обстоятельно они охарактеризованы в изучении А. И. Баландина Мифологическая школа (в кн.: Отвлечённые школы в русском литературоведении. М., Наука, 1975, с. 15-99).).

Мифологическая школа первенствовалашироким направлением в научной мифологии. Она появилась в Германии в конце XVIII — начале XIX века и опиралась в том месте на идеалистическую философию Шеллинга и братьев Шлегелей. Представители данной школы видели в мифах источник национальной культуры и растолковывали при помощи их смысл и происхождение устной народной поэзии.

Но германская мифологическая школа, появившаяся во время романтизма, носила идеалистический и в известной мере националистический темперамент.

В Российской Федерации интерес к мифологии зародился еще до происхождения мифологической школы (см. работы М. Д. Чулкова, А. С. Кайсарова, И. М. Снегирева, А. Ф. Вельтмана, И. П. Сахарова и др.) и длился по окончании того, как она потеряла собственный значение как научное направление.

Мифологическая школа в Российской Федерации сложилась на рубеже 40—50-х годов XIX века. Основоположником ее был наибольший ученый, доктор наук Москонского университета Ф. И. Буслаев (1818—1897). В русле ее трудились кроме этого А. Н. Афанасьев, О. Ф. Миллер, А. А. Котляревский, А. А. Потебня, к ней относятся ранние работы А. Н. Пыпина, А. Н. Веселовского и др.

Русские ученые ставили перед собой ответственную гражданскую задачу изучения мифов как проявления процессов самосознания народа.

Узнаваемый исследователь истории и советский фольклорист русской науки о народной поэзии М. К. Азадовский писал: Разны были и корни русской и западноевропейской, в частности германской, мифологической школы. Первая сложилась в ходе формирования русской передовой науки в 40-х годах, создавшейся под влиянием Белинского, Герцена, Грановского; вторая появилась в недрах германского романтизма и связана в основном с деятельностью так именуемого гейдельбергского кружка романтиков (Азадовский М. К. История русской фольклористики, т. 2. М., 1963, с. 48).

Обращение русских мифологов к изучению народной словесности, как справедливо подчеркивают современные исследователи, меньше всего было вызвано чисто отвлечёнными заинтересованностями ( Баландин А. И. Мифологическая школа, с. 30). Объективно, а часто и сознательно деятельность представителей мифологической школы служила ответу наиболее значимых политических задач, находившихся перед русским обществом 50-х годов.

Ф. И. Буслаев писал: теоретическое изучение и Заботливое собирание народных преданий, песен, пословиц, преданий не есть явление, изолированное от разнообразных идей политических и по большому счету практических отечественного времени: это один из моментов той же дружной деятельности, которая освобождает рабов от крепостного ярма, отнимает у монополии права обогащаться за счет бедствующих весов, ниспровергает застарелые касты и, распространяя везде грамотность, отбирает у них вековые привилегии на необыкновенную образованность… (Буслаев Ф. И. Народная поэзия. Исторические очерки. Спб., 1887, с. 8).

А. Н. Афанасьев увлекся новым направлением в филологической нayке практически сразу после окончания университета. Юрист по образованию, он уже в 1850—1851 годах выступил в печати с несколькими важными работами о обычаях и верованиях отечественных далеких предков: Дед домовой (Архив историко-юридических сведений…, 1850, кн.

1), Колдовство в Киевской Руси в старину (Современник, 1851, № 4), Религиозно-языческое значение избы славянина (Отечественные записки, 1851, № 6), ведьма и Ведун (Комета, 1851), Ответ г-ну Кавелину (Отечественные записки, 1851, № и другие. Проблемами русской мифологии он занимался в течение всей собственной жизни.

Уже первые изучения А. Н. Афанасьева были написаны на богатом материале — русском и других народов. Эти труды по мифологии, равно как и по истории, поставили молодого ученого в один последовательность с известными исследователями. Так, К. Д. Кавелин в собственной рецензии отмечал, что статья А. Н. Афанасьева ведьма и Ведун очень увлекательна, что создатель в первый раз шепетильно свел об этом предмете множество данных, рассеянных в различных источниках, и первый представил опыт научного изучения дела. К. Кавелин назвал эту статью красивым трудом (Кавелин К. О ведьме и ведуне (рец.) — Отечественные записки, 1851, № 6. Критика, с. 53, 57)

Тогда же, в первой половине 50-ых годов XIX века, А. Н. Афанасьев задумал издать, а пара позднее и издал русские народные сказки. Это первенствовалопыт научного издания сказок с комментариями, в которых русские сказки сопоставлялись со сказками вторых народов и — снова в первый раз — с привлечением столь обильного материала, в духе мифологической школы разъяснялось их происхождение. В 60-е годы А. Н. Афанасьев, пара переработав статьи и комментарии к сказкам, объединил их в книгу Поэтические воззрения славян на природу.

Уже современники оценили большие масштабы проделанной А. Н. Афанасьевым работы. А. А. Котляревский писал: В отношении материала он (труд Афанасьева. — Б. К.) воображает таковой систематический свод фактов по славянской и в основном русской мифологической древности, какого именно не имела еще отечественная наука (Котляревский А. А. Соч., т. 2, с. 310).

Труды г. Афанасьева, — писал критик Вестника Европы, — принадлежат к числу тех, каковые, в первую очередь, вносят в литературу и в науку огромную массу новых познаний, фактов, а следовательно, говорят большое количество для мыслящего человека и вызывают многих к новому труду… богатую сокровищницу воображает его труд, делающий честь отечественному времени и дающий богатую и здоровую пищу как мысли научной, выводам и историческим заключениям, так и творческой фантазии поэта, что захотел бы облечь древние, теогонии и величавые образы космогонии вечно отдаленного от нас времени в новую форму (Вестник Европы, 1868, кн. 2, с. 899-900).

Но современники же отмечали и недочёты методики Афанасьева: отрыв последовательности толкований мифов от их бытовой, жизненной базы, увлечение метеорологической теорией, антиисторизм. Первым важные замечания сделал друг и учитель А. Н. Афанасьева К. Д. Кавелин.

В вышеупомянутой рецензии 1851 года на статью ведьма и Ведун он, например, писал о натяжках, вовлекших автора в лабиринт предположений и толкований, как нам думается, совсем произвольных, о невнимании исследователя к постепенности и ходу развития язычества у славян, говорил о отрыве некоторых положений мифологической школы от настоящей действительности. Создатель очень детально и учено выводит, — писал К. Д. Кавелин, — что… поверье о доении коров колдуньями не должно принимать буквальио: это имеется не что иное, как затемненный позднейшими переделками миф о том, что колдуньи (другими словами жрицы) мольбами и своими жертвоприношениями призывали на землю плодотворные лучи солнца и ливень, дар божеств ярких… Где, в котором из отечественных народных поверий возможно встретить подобные знаки?

Все эти поверья разъясняются житейскими фактами, явлениями природы: яркий их суть — неизменно ближайший и вернейший. И в этой-то, самой первобытной, языческой религии из всех нам доселе известных у народов индоевропейского племени создатель сумел найти философский миф. Страно (Кавелин К. О ведьме и ведуне, с. 58-59).

В первой половине 50-ых годов XIX века в широкой рецензии на Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Калачовым (вып. 2, ч. 2) Н. Г. Чернышевский детально разглядел неприятности происхождения мифрлогической школы в России и Германии, проанализировал работу Ф. И. Буслаева о русских пословицах (критически оценив попытку ученого растолковывать русские пословицы методом сопоставления их е индусскими верами) и высказал собственный отношение к работам А. Н. Афанасьева.

Н. Г. Чернышевский, например, писал, что на изучения А. Н. Афанасьева многие наблюдают е недоверчивостью, а в это же время… у него довольно часто видятся объяснения, с которыми нельзя не дать согласие. Н. Г. Чернышевский указал, что таких сближений большое количество и в статье А. Н. Афанасьева Мифологическая сообщение понятий: света, зрения и проч. Но желание найти во всем следы старой мифологии вредит успеху его изучений (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 2, М., 1949, с. 380).

О чрезмерном увлечении А. Н. Афанасьева отысканием в русских сказках остатков мифов писал и А. Н. Пыпин в рецензии на первый выпуск Народных русских сказок.

Сравнения отечественных сказочных мотивов с чужими у г. Афанасьева по большому счету весьма метки и успешны; но в объяснениях мифического значения различных сказок он, думается нам, идет уже через чур на большом растоянии, хотя кроме того небольшим подробностям дать место в мифических представлениях народа… Время от времени сказка требует объяснения в другом, уже немифическом смысле. Как пример А. Н. Пыпин привел сказку О не добрый жене.

Эта сказка, писал он, основана на всем известном поверье, приписывающем заболевание действию нечистой силы, которая может поселиться в человеке, и рассуждение автора об олицетворениях заболеваний в виде страшных духов ничего не прибавляет к пониманию сказки, разумеется выросшей на новейшей земле (Пыпин А. Н. О русских народных сказках. — Отечественные записки. Спб., 1856, № 4, с. 47-48).

Как видим, замечания критиков по большей части совпадали. Самый быстро они были высказаны К. Д. Кавелиным; возможно, исходя из этого в печати А. Н. Афанасьев ответил как раз ему. Он указал на сложности исследования и причины трудности мифов. Мифология, — писал он, — такая же науки, как наука о старых животных: она воссоздает целый организм но разрозненным остаткам старины.

А. Н. Афанасьев отверг ошибочное утверждение К. Д. Кавелина, что у него нет неспециализированного взора на явления и нет определенного способа: …у нас имеется и неспециализированный взор, и способ, основанные на старейшей связи языка с развитием вер. В будущем, в первой главе Поэтических воззрений славян на природу, А. Н. Афанасьев детально растолкует принятую им методику изучения.

Ответил А. Н. Афанасьев и на замечание о том, что верования и русский предания в статье разъясняются как мифические представления, сравниваются с индусскими верами, тогда как они порождены настоящей действительностью. Он писал: Не то чтобы мы отвергали в народных преданиях присутствие естественных условий — нет, в предания большое количество вошло из яркого наблюдения явлений природы; но, помимо этого, в них большое количество и для того чтобы, что не может быть растолковано никаким естественным явлением и что имеет лишь суть мифический (Афанасьев А. Ответ г-ну Кавелину. — Отечественные записки, 1851, № 8. Смесь, с. 186).