Рассказ мюу о чертовом колесе

То лето Мюу проводила одна в швейцарском городе рядом от границы с Францией. Ей двадцать пять лет, она живет в Париже и получает образование Консерватории. В данный город она приехала по просьбе отца, дабы закончить одну сделку. Переговоры сами по себе несложные: необходимо один раз поужинать с представителем компании-партнера и подписать договор. Лишь и всего. Но Мюу весьма нравится сам город — с первого взора.

Мелкий, комфортный и прекрасный.

Имеется озеро, рядом — средневековый замок. Ей хочется какое-то время тут пожить. И вдобавок в деревушке по соседству проводится летний музыкальный фестиваль.

Возможно забрать машину каждый день и напрокат в том направлении ездить. Ей везет: Мюу находит меблированную квартиру, которая сдается не надолго. Весьма приятная, чистенькая и аккуратная квартира на окраине города, в доме на вершине бугра.

И вид из окна также превосходный. Неподалеку от дома имеется место, где Мюу может заниматься музыкой. Плата за квартиру немаленькая, но в случае если попросить отца, дабы какую-то часть он взял на себя (ту, на которую собственных денег не набирается), то как-нибудь возможно выкрутиться.

У Мюу начинается временная, но весьма спокойная и безмятежная судьба в этом городе. Она ездит на фестиваль, пешком бродит по окрестностям, знакомится с людьми. У нее появляется пара любимых ресторанов и кафе, где ей нравится посещать.

Из окна ее квартиры виден парк развлечений на окраине. В том месте имеется огромное чертово колесо. Многоцветные кабинки с створками прикреплены к огромному ободу — глядя на него, вспоминаешь о Судьбе, — и видно, как они медлительно обрисовывают в небе круги. Доползают до собственной предельной высоты и начинают опускаться вниз.

Чертово колесо никуда не едет.

На нем только поднимаешься вверх и опять опускаешься. В этом имеется какое-то необычное наслаждение.

Ночью на чертовом колесе зажигается очень много лампочек. Парк закрывается, колесо перестает вращаться, но освещение не гасят. И колесо всю ночь до восхода солнца стоит и блещет броскими огнями, словно бы соперничая со звездами в вышине.

Мюу садится на стул у окна, слушает музыку по радио и вечно наблюдает — ей не надоедает — на чертово колесо: как плывут кабинки вверх, вниз.

Либо же как оно застыло в неподвижности, как будто бы монумент.

В городе она знакомится с одним мужчиной. Ему около пятидесяти, он красив — латинский тип наружности, большого роста, шнобель страно изысканной формы, прямые тёмные волосы. Он первым заговаривает с ней в кафе:

— Откуда вы?

— Из Японии, — отвечает Мюу. Завязывается разговор. Мужчина говорит, что его кличут Фердинандо.

Появился в Барселоне, но лет пять назад перебрался в данный город и занимается дизайном мебели.

Говорит он легко, легкомысленно, довольно часто шутит. Побеседовав о том о сем, они расстаются. Но спустя два дня опять видятся в том же кафе. Мюу определит, что он разведен и живет один.

И что покинул Испанию, потому, что на новом месте желал начать все сперва. Но она осознаёт, что данный мужчина не вызывает у нее громадной симпатии. Ощущает, что он домогается ее физически.

Чует запах плоти, и это ее пугает.

Она решает держаться подальше от этого кафе.

Но позднее Мюу частенько видит Фердинандо в городе. Ей кроме того начинает казаться, что он преследует ее. Быть может, это всего лишь ее тщетная, нелепая фантазия. Город-то небольшой, и в случае если натыкаешься на кого-то все время с утра до вечера, ничего противоестественного в этом нет.

При встрече с Мюу мужчина приветливо радуется и дружески приветствует ее.

В ответ она также здоровается с ним. Но понемногу Мюу начинает охватывать тревоги и смешанное чувство раздражения. Закрадывается подозрение, что ее спокойная судьба в этом городе ставится под угрозу из-за мужчины по имени Фердинандо.

Как диссонанс, символично звучащий в начале новой части музыкального произведения: ужасное пятно, не сулящее ничего хорошего, наползает на ее безмятежное мирное лето.

Но выясняется, что Фердинандо, показавшийся на ее горизонте, — всего лишь мелкий кусочек громадного пятна проблем. Прожив в городе дней десять, Мюу начинает ощущать себя тут в какой-то изоляции, в отрыве от всей другой жизни, как будто бы в блокаде. Целый, до последней улочки, таковой прекрасный и чистый город думается ей — откуда лишь это взялось? — ограниченным, недалеким и самодовольным эгоистом.

Люди любезны и приветливы. Но у нее внезапно появляется такое чувство, словно бы к ней, как к восточному человеку, относятся пара в противном случае, нежели к вторым. Это проявляется на уровне эмоций, незаметно для глаз.

Вино, которое ей подают в ресторане, оставляет во рту какой-то необычный вкус. В овощах, каковые она берёт, — червяки. Все выступления на музыкальном фестивале оставляют ее совсем равнодушной.

Занимаясь музыкой, она неимеетвозможности сосредоточиться.

Кроме того ее квартира, которая сначала казалась приятной и комфортной, выглядит на данный момент примером деревенщины и безвкусицы. Очень многое теряет собственный начальный блеск. Ужасное пятно расползается все шире.

Она уже больше неимеетвозможности отводить глаза в сторону, притворяясь, что не подмечает его.

По ночам звонит телефон. Она протягивает руку и снимает трубку.

— Слушаю!! — На том финише — пумс! — трубка швыряется, маленькие гудки. Так пара раз подряд. “Возможно, это Фердинандо”, — решает она. Но доказательств нет.

Как по большому счету он смог определить ее номер? Модель аппарата ветхая, Мюу неимеетвозможности шнур.

Она мучается со сном, неимеетвозможности заснуть. Начинает выпивать снотворное. Теряет аппетит.

Она желает поскорее уехать. Но — из-за чего, неясно — у нее никак не получается извлечь себя из этого города. И находятся в полной мере похожие на правду объяснения.

То плата за квартиру, которую она уже внесла за месяц вперед, то приобретённый абонемент на музыкальный фестиваль.

Снова же — то, что она сдала собственную парижскую квартиру на время летних каникул. “Что же мне сейчас — вот так забрать и возвратиться к себе? Нет, это нереально, — убеждает она себя. — Да и что, в итоге, случилось? Так как на самом-то деле ничего не произошло! Никакого вреда мне никто не причинил.

Ничего неприятного не сделал.

Легко я перенервничала, сама накрутила себя по различным предлогам, лишь и всего”.

в один раз вечером Мюу, как в большинстве случаев, идет ужинать в маленький ресторан рядом от дома. Уже 14 дней, как она живет в этом городе. Поужинав, она ощущает, что ей хочется подышать ночным воздухом — в далеком прошлом забытое чувство — и отправляется в громадную прогулку. Думая о том о сем, она бродит по городу, улица за улицей, без особенной цели. И внезапно обнаруживает, что стоит перед входом в парк развлечений.

Тот самый — с чертовым колесом.

Радостная музыка, голоса зазывал, весёлые детские крики. По большей части, гуляют в парке или семьи в полном составе, или местные юные парочки. Мюу вспоминает, как ходила в парк развлечений с отцом, в то время, когда была маленькой.

Как они совместно катались на аттракционе, сидя в кабинках — кофейных чашках, и она ощущала запах его твидового пиджака. До сих пор она не забывает данный запах. Тогда она всю дорогу сидела, вцепившись в отцовский рукав.

Данный запах был приметой весьма далекого взрослого мира, а для маленькой Мюу он означал самообладание, защищенность. Безрадостно без отца.

Она берёт билет — из-за чего бы нет? развлечение! — и входит в парк. В том месте — масса различных павильончиков, ларьков. Тиры.

Аттракционы со змеями.

Палатки, где возможно погадать и определить собственный будущее. Одна большая дама, разложив перед собой собственные “волшебные кристаллы”, машет Мюу рукой, кличет к себе.

— Мадемуазель, идите ко мне. Это принципиально важно. Ваша будущее сильно изменится.

Мюу, улыбнувшись, проходит мимо.

Она берёт мороженое, садится на лавочку. Ест мороженое, разглядывает людей, идущих мимо. И ощущает, что душа ее — где-то весьма на большом растоянии от всей данной шумной толпы.

Перед ней останавливается мужчина, обращается к ней по-германски.

Лет тридцати, светловолосый, низкого роста, усатый. Такому, возможно, отправилась бы форма. Она качает головой, радуется, показывает на собственные часы, растолковывает по-французски:

— У меня тут встреча. — Мюу подмечает, что ее голос звучит выше, чем в большинстве случаев, и какой-то хриплый. Мужчина больше не говорит ни слова, смущенно радуется, подняв руку, делает легкий жест, словно бы отдает ей честь, и уходит.

Мюу поднимается с лавочки и идет гулять по парку — просто так, без особенной цели. Кто-то играется в “дартс”, попадает в воздушные шары, и те лопаются. Медведь танцует, не легко топая и сотрясая почву у себя под ногами.

Шарманка играется вальс “На красивом голубом Дунае”. Запрокинув голову, возможно заметить, как в небе медлительно плывут по кругу кабинки чертова колеса. “А ну как мне также прокатиться? — внезапно приходит ей в голову. — Заодно взгляну оттуда на собственную квартиру — окажется как бы вид напротив”. В ее сумке — успех! — именно имеется мелкий бинокль.

Она брала его с собой на концерты, дабы все прекрасно видеть с того места, где сидела, — на лужайке, довольно далеко от сцены. Так он в сумке и остался. Мелкий, легкий, но достаточно качественный, с сильными линзами.

В данный бинокль возможно превосходно разглядеть всю помещение, кроме того то, что находится внутри, это совершенно верно.

В будке рядом с чертовым колесом она берёт себе билет.

— Мадемуазель, мы не так долго осталось ждать закрываемся, — говорит ей пожилой служитель. Бубнит себе что-то под шнобель, ворчит недовольно, словно бы сам с собой говорит. Позже качает головой. — Закрываемся мы уже. Это — последний раз. Один раз, и все. — Его подбородок покрывает белая борода.

Усы прокрасились сигаретным дымом. — Кхе — кхе — кхе, — кашляет он.

Щеки — пунцовые, словно бы их весьма долго обдувал северный ветер.

— Прекрасно, прекрасно. Да мне одного раза достаточно. — И, взяв билет, она поднимается на площадку перед чертовым колесом. Желающих покататься больше нет, она одна. Как ей видно, и на самом колесе, в кабинках — также никого.

Плывут все эти безлюдные кабинки в небе, остановившись в бездействии, “недеянии”, только наматывают собственные круги, друг за другом.

Так и сам мир, исчерпав все силы, выдыхается и катится, истощенный, под откос.

Она забирается в красную кабинку, усаживается на сиденье, тут появляется все тот же дедушка, захлопывает створку и закрывает ее снаружи. Возможно, для безопасности. Колесо, трясясь и качаясь, словно бы какое-то старое, дряхлое животное, начинает со стуком и скрежетом ползти в небо.

Нескончаемые палатки, площадки с аттракционами, раскинувшиеся внизу, с их шумом, толкотнёй и криками, становятся меньше и меньше. Дальше, за аттракционами, вынырнув из ночной темноты, светятся огни города. Слева показывается озеро.

На нем — прогулочный кораблик, он также залит броским светом, что изящно отражается на водной глади. Склоны гор далеко усеяны огоньками деревушек.

Она ощущает, что у нее тихо щемит в груди от таковой красоты.

А вот и бугор на окраине города — где-то в том месте она и живет. Мюу наводит резкость, ищет собственную квартиру. Отыскать сходу не получается. Кабинка ползет все выше и выше, приближаясь к самой верхней точке. Нужно торопиться.

Она отчаянно водит биноклем по сторонам: налево-направо, вверх-вниз, пробуя найти необходимое строение.

Но в этом городе легко уйма похожих домов. Кабинка, достигнув вершины, начинает неотвратимо двигаться вниз. В этот самый момент наконец она отыскивает собственный дом.

Вот он! Но как же большое количество в нем окон — значительно больше, чем она думала. Многие люди открыли створки, дабы разрешить войти вовнутрь свежий летний воздушное пространство.

Она водит биноклем от одного окна к второму и в итоге находит необходимое — третий этаж, второе справа. Но сейчас ее кабинка — уже весьма близко от почвы.

Ничего не видно, ей мешают стенки вторых домов. Жаль! Еще б чуть-чуть — и возможно бы разглядеть всю помещение хорошенько.

Кабинка приближается к почва. Медленно-медленно. Вот уже и площадка. Она планирует открыть створку и выйти.

Но створка не раскрывается.

Ее же закрыл снаружи тот дедушка из будки с билетами! Она пробует найти его глазами. Но деда и след простыл. Его нигде нет.

Кроме того свет в будке больше не горит. Она желает звучно крикнуть, позвать кого-нибудь. Но кого кликать? — никого не видно.

Тут колесо опять начинает двигаться. “Да хватит уже! — думает она.

Глубочайший вздох. — Что за бардак?” Совершенно верно, дедушка удалился в туалет и не вычислил время, в то время, когда она возвратится. Придется сделать еще круг.

“Ну и хорошо! — говорит она себе. — Превосходно. Прокачусь лишний раз вследствие этого ветхого маразматика. Хотя бы смогу разглядеть собственную квартиру получше”, — смиряется Мюу.

Она высовывается в окно кабинки, прочно держа бинокль обеими руками.

В прошедший раз она уже поймала место и примерное направление, где искать, так что на данный момент находит собственный дом достаточно легко. Окно открыто, в помещении горит свет (она терпеть неимеетвозможности приходить в чёрную квартиру и к тому же планировала вернуться сразу после ужина).

Достаточно необычное занятие — разглядывать с далека в бинокль квартиру, где живешь. Такое чувство, словно бы сам за собой подглядываешь — кроме того совестно как-то. “Но так как меня в том месте нет. Очевидно! На столике — телефон.

Вот бы позвонить на данный момент в том направлении.

На рабочем столе письмо, которое я писала. Из этого кроме того прочесть возможно — так все видно. Ну нет, само собой разумеется, не до таковой степени …”

Мало погодя кабинка, пройдя целый собственный путь высоко в небе, переходит к спуску. Но успевает опуститься совсем чуть-чуть — в этот самый момент колесо, звучно скрежетнув, неожиданно останавливается. Мюу очень сильно ударяется плечом о стенку и чуть не роняет на пол бинокль.

Мотор, приводящий колесо в перемещение, замолкает, воцаряется какая-то неестественная тишина.

Не слышно радостной музыки, которая звучала внизу до последнего момента. Свет в большинстве павильонов с аттракционами не горит. Мюу напряженно вслушивается в тишину. Легкий шум ветра, больше — тишина.

Полнейшее безмолвие. Ни голосов зазывал, ни весёлых детских криков.

Что произошло — по большому счету неясно. В этот самый момент до нее доходит: “Меня тут кинули, покинули одну”.

Она высовывается наружу из наполовину открытого окна и опять наблюдает вниз. Осознаёт, что висит жутко высоко от почвы. “Может, попытаться крикнуть? Позвать на помощь?

Но толку-то кричать, в случае если никто не услышит”, — осознаёт она еще перед тем, как начать надрывать связки. Во-первых, через чур высоко, а во-вторых, голос у нее совсем не громкий.

“Куда делся данный дедушка? Точно, был пьян”, — думает Мюу. Данный цвет лица, данный запах изо рта, данный неотёсанный голос — совершенно верно. Напился, забыл начисто, что сам посадил меня на это чертово колесо, забрал и просто его вырубил.

А на данный момент сидит себе в каком-нибудь баре и надувается пивом либо в том месте джином — не знаю, еще больше косеет и еще больше теряет собственную память.

Мюу прикусила губу. “Предположительно, я смогу выбраться из этого лишь на следующий день днем, не раньше. А ну как вечером?” В то время, когда раскрывается парк, она не знала.

Хоть и середина лета, ночи в Швейцарии все равно прохладные. Мюу одета весьма легко: короткая юбка и тонкая блузка из хлопка. Ветер улучшается.

Она опять высовывается из окна кабинки и наблюдает вниз, на землю.

Зажженных огней еще меньше, чем раньше. По всей видимости, служители прибрались за сутки, привели все в порядок и разошлись по зданиям. Но кто-то, какие-нибудь охранники же должны тут оставаться! Мюу набирает полную грудь воздуха и кричит изо всех сил: “Помогите!” Прислушивается.

Опять кричит.

Так пара раз. Напрасно.

Мюу добывает из сумки мелкую записную книжку и шариковой ручкой пишет в ней по-французски: “Я закрыта в кабинке на колесе обозрения в парке аттракционов. Прошу вас, помогите!” Кидает эту записку в окно. Ветер подхватывает клочок бумаги и уносит прочь. “В случае если ветер дует в сторону города и мне повезет, записка упадет где-то в городе.

Но в случае если кроме того кто-то и подберет с почвы данный клочок бумаги и прочтет, что написано, поверит ли он (либо она), что это — правда?” На новом листочке она додаёт еще собственный адрес и имя. Так будет совершенно верно смотреться более точно. Люди, возможно, осознают, что это не розыгрыш и не шутка, а с человеком вправду произошло что-то весьма важное.

Она переводит на записки половину собственной книжки, пуская по ветру листок за листком.

Позже нежданно ей в голову приходит еще одна мысль. Она добывает из сумки кошелёк, вынимает все его содержимое, оставляет лишь десятифранковую банкноту и кладет в том направлении записку: “У вас над головой, в кабинке колеса обозрения закрыта дама. Прошу вас, помогите!” И кидает кошелёк в окно.

Он летит прямо на землю. Но куда падает — не видно, и не слышно удара о почву.

То же самое она делает с кошельком для мелочи: положив записку, кидает его вниз.

Мюу наблюдает на часы. Стрелки показывают 10.30. Она изучает, что лежит в ее сумке.

Какая-то зеркальце и простая косметика, паспорт. Чёрные очки. Ключи от машины и квартиры, которую она забрала напрокат.

Армейский нож, дабы чистить фрукты. Целлофановый пакетик с тремя крекерами. Книга в мягкой обложке на французском. “Ужинала я сравнительно не так давно, так что до утра как-нибудь вытерплю.

Выпивать, в то время, когда так прохладно, как на данный момент, также не весьма хочется.

К счастью, и писать до тех пор пока еще не тянет”.

Она сидит на пластмассовом сиденье, прислонившись головой к стенке кабины. Различные мысли лезут в голову — какое количество ни бейся, на данный момент все равно уже поздно: ничего не поменяешь. “Чего я пришла в данный парк, залезла на какое-то чертово колесо? Лучше бы отправилась из ресторана сходу к себе.

на данный момент бы точно уже понежилась в горячей ванне и залегла с книжкой в кровать.

Как и неизменно. Из-за чего этого не сделала? И из-за чего, сообщите на милость, им в обязательном порядке пригодилось нанимать этого неисправимого ветхого алкоголика?”

От ветра колесо скрипит. Мюу желает закрыть окно, дабы не дуло, но кроме того чуть-чуть немного поднять его не получается — сил мало, окно заело намертво. Сдавшись, она садится на пол. “Все-таки кардиган нужно было забрать, что помешало?

Так как думала еще накинуть его на блузку — узкий таковой кардиган — в то время, когда выходила из дома”.

Но летом, наподобие, ночью должно быть весьма приятно, да и ресторан — всего в трех кварталах от дома. Кому ж имело возможность прийти в голову, что она добредет до парка и отправится кататься на чертовом колесе* Все как-то пошло наперекосяк.

Дабы хоть чуточку расслабиться, она снимает часы, узкий серебряный браслет, серьги в виде ракушек и кладет все это в сумку. Садится, скрючившись, на корточки в углу кабинки и думает: “Вот бы прочно заснуть и проспать так до самого утра”. Ей холодно, тревожно.

Время от времени налетает сильный ветер, кабинка нежданно вздрагивает и качается из стороны в сторону. Мюу закрывает глаза и начинает в мыслях играться до-минорную сонату Моцарта, чуть шевеля пальцами в воздухе, как будто бы прикасаясь к мнимым клавишам. Как раз эту вещь — из-за чего, неясно — она не забывает всю полностью еще с детства, в то время, когда выучила ее наизусть.

Но на середине медленной второй части мозг ее медлительно затуманивается, и она погружается в сон.

Она не осознаёт, сколько ей удалось поспать. Должно быть, не весьма долго. Проснувшись неожиданно, в первое мгновение она неимеетвозможности сообразить, где находится.

Медлено память возвращается к ней. “Ах да, это же парк аттракционов, я тут на чертовом колесе”.

Она вынимает из сумки часы: начало первого. Медлено поднимается с пола. От этого сна в скрюченном положении все суставы ноют.

Мюу пара раз зевает, потягивается, массирует запястья. Осознаёт, что сходу заснуть опять не удастся, и дабы хоть как-то отвлечься, добывает книжку и читаетее с того места, где остановилась раньше. Новый детектив, только что вышел, она приобрела его тут в городе, в книжном магазине.

“Прекрасно еще, что свет на этом колесе всю ночь горит, легко счастье”. Мало позднее, прочтя пара страниц, она внезапно повит себя на том, что суть по большому счету до нее не доходит. Другими словами глаза совсем определенно пробегают строчок за строчком, но сознание блуждает где-то совсем в другом месте.

Осознав, что пробовать на данный момент просматривать — выдумка совсем тщетная, она захлопывает книгу. Поднимает голову и наблюдает в ночное небо. Оно как будто бы затянуто узкой пленкой туч, и звезд не видно.

Месяц также в дымке.

Необычно: при таком свете ее лицо как-то весьма четко и светло отражается в оконном стекле кабинки. Мюу продолжительно, не отрывая глаз, изучает собственный лицо. “Это когда-нибудь кончится, — говорит она себе. — Держись! Позже будешь вспоминать все эту историю, как анекдот. Просидеть всю ночь закрытой в кабинке на чертовом колесе в парке аттракционов в Швейцарии!”

Но никакого смешного рассказа не получается. А получается совсем вторая — настоящая — история. Именно с этого места она и начинается.

Мало спустя Мюу берет в руки бинокль и желает опять взглянуть на собственную квартиру. “Само собой разумеется, в том месте все, как раньше, ничего не изменилось. Это и ясно, как в противном случае?” — говорит она себе и радуется. Она водит биноклем, изучая другие окна у себя дома. Уже за полночь, и многие легли дремать.

В большинстве окон мрачно.

Но где-то горит свет — в том месте еще не дремлют. На нижних этажах предусмотрительно задернуты шторы от посторонних глаз. На верхних тревожиться нечего, окна в том месте нараспашку, и свежий ночной ветер вольно залетает вовнутрь.

Везде, в каждой квартире начинается какая-то собственная, отдельная судьба — где-то негромко и нормально, где-то — очень открыто (разве людям может прийти в голову, что кто-то глубокой ночью скрывается на чертовом колесе с биноклем?).

Но, Мюу — не любитель подглядывать за чужой личной судьбой. Ей значительно занимательнее разглядывать собственную пустую квартиру.

В то время, когда, сделав круг по соседним окнам, Мюу возвращается опять к своим, у нее нечайно перехватывает дыхание. В спальне она видит обнажённого мужчину. “Само собой разумеется, я перепутала окно”, — сперва думает она. Водит биноклем вверх-вниз-влево-вправо.

Но нет, не совершила ошибку, это — ее окно. Мебель, цветы в вазе, картина на стене — все на месте. А данный мужчина — Фердинандо. Да, совершенно верно.

Он. Тот самый Фердинандо.

Сидит совсем обнажённый на ее кровати. живот и Грудь покрыты тёмными волосами, долгий пенис расслабленно свисает — как живое существо, которое лежит как будто бы без сознания.

“Боже мой, что данный мужчина делает в моей комнате? — Ее лоб покрывается капельками пота. — Как он по большому счету пробрался в мою помещение? Ничего не ясно”. Она ощущает ужасное раздражение, позже смущение. В этот самый момент в помещении появляется женская фигура. Белая блузка с маленькими рукавами, маленькая светло синий юбка из хлопка.

Дама?

Мюу крепче сжимает бинокль и напрягает зрение. Кто это?

Она сама.

Мюу уже по большому счету ничего не осознаёт. “Я — тут, разглядываю в бинокль собственную квартиру. И в том месте вижу саму себя”. Мюу пара раз наводит бинокль на резкость. Но, как ни наблюдает, видит все то же — себя.

Сейчас Мюу осознаёт, что дама одета так же, как она. Фердинандо подхватывает ее на руки и переносит на постель. Целуя, начинает нежно раздевать ее (ту Мюу, которая в спальне).

Снимает блузку, расстегивает лифчик, стягивает юбку.

Он прикасается губами позади к шее дамы, его руки ложатся на ее груди, ласкают их. Какое-то время он целый увлечен этими ласками. Потоп одной рукой стаскивает с нее трусики. (Такие же совершенно верно — и на данной Мюу).

Ей делается не легко дышать. Что, в сапом деле, происходит?

Она подмечает, что на данный момент пенис Фердинандо уже вздымается от возбуждения и стал жёстким, как дубинка. Большой. Таких громадных она ни разу не видела. Фердинандо кладет ее руку на собственный пенис.

Он ласкает все тело Мюу. Везде.

Лижет ее. Продолжительные, вечно продолжительные ласки. Дама не противится.

Она (Мюу, которая в спальне) отдается его ласкам всем телом, наслаждается минутами желания.

Иногда протягивает руку и ласкает его пенис, яички. Все ее тело щедро раскрывается перед ним.

Мюу не имела возможности отвести глаз от этого необычного зрелища. Ей было чудовищно не хорошо. В горле совсем пересохло, она не имела возможности кроме того проглотить слюну.

Ее практически рвало. Все было похожим какое-то аллегорическое средневековое полотно: смотрелось так же нелепо, гротескно преувеличенно и было наполнено злым смыслом. “Они делают это специально для меня, дабы я видела. И они совершенно верно знают, что я это вижу”, — думала она.

Но глаз отвести не имела возможности.

Пробел. Провал в памяти.

Что было дальше?

С этого момента все, что было дальше, Мюу не помнит. Ее память тут прерывается.

— Не могу отыскать в памяти, — говорит Мюу. Она прячет лицо в ладонях и негромко продолжает: — Мне ясно лишь, что все это было чудовищно. Я пребывала тут, но еще одна “я” была “в том месте”, и он, данный Фердинандо, вытворял со мной — “той”, на “той стороне” все.

— Что именно — “все”?

— Я не могу отыскать в памяти. Но “все” — это и имеется “все”. В то время, в то время, когда я висела на чертовом колесе, закрытая в кабине, он делал со мной — второй, на “той стороне” — все, что желал.

У меня, вообще-то, нет никаких страхов по поводу секса.

Был и таковой период в моей жизни, в то время, когда я относилась к сексу достаточно вольно. Но все, что было со мной раньше, не имеет ничего общего с тем, что происходило у меня на глазах, в то время, когда я сидела в кабинке на чертовом колесе. Тогда это был полностью тщетный, нечистый половой акт, что выполнялся с одной единственной целью — загадить меня.

Фердинандо, со всеми его безграничными трюками, со всем тем, что он вытворял со мной — собственными толстыми пальцами, огромным участником, — он пачкал все мое существо, то, что имеется “я” (но, “я” на той стороне как-то не подмечала, что ее собственное “я” заляпывают грязью). И в конце это был уже кроме того не Фердинандо.

— Не Фердинандо? — Я впиваюсь глазами в лицо Мюу. — В случае если это был не Фердинандо, то кто же тогда это был?

— Неясно. Я не могу этого отыскать в памяти. По крайней мере, под конец это был не Фердинандо.

Быть может, и сначала это был не Фердинандо.

Мюу приходит в себя и осознаёт, что лежит на больничной койке. Ее обнажённое тело укрыто белой простыней. Ноют все суставы. Доктор говорит, что рано утром один из работников парка отыскал ее кошелёк (что она выкинула ночью из окна) и так выяснил, что произошло. Кабинку опустили вниз, позвали скорую.

Мюу валялась, практически сложившись пополам, на полу без сознания.

По всей видимости, в тяжелом шоке. Зрачки не реагировали на свет. Руки и лицо были покрыты бессчётными ссадинами, блузка в крови. Ее доставили в поликлинику, помогли.

Никто неимеетвозможности осознать, как она взяла эти раны. Но все они — поверхностные, так что шрамов не останется.

Полиция забирает в участок для дачи показаний того старика, что трудится на чертовом колесе. Он совсем не помнит, что усаживал Мюу в кабинку прямо перед закрытием парка.

На следующий сутки пара местных полицейских приходят к ней в поликлинику, задают вопросы. Она неимеетвозможности толком ничего им растолковать. Милицейский пристально наблюдают на ее фотографию в паспорте, позже на нее и в удивлении хмурятся.

На лицах появляется необычное выражение, словно бы они по неточности проглотили что-то не то. Милицейский смущенно задаёт вопросы ее:

— Мадемуазель, простите за нетактичность, вам вправду двадцать пять лет?

— Да, — отвечает она. — Столько, сколько в паспорте. — Она никак неимеетвозможности осознать, из-за чего, фактически, они задают ей таковой вопрос. Но позже идет умыться в ванную и видит собственный отражение. Ей делается светло. Ее волосы, все до единого, побелели.

Стали ослепительно белыми — как только что выпавший снег. Сперва Мюу считает, что это, возможно, отражение какого-либо другого человека. Оборачивается назад.

Никого нет.

В ванной она одна. Опять наблюдает в зеркало. В этот самый момент осознаёт, что эта дама с белыми как снег волосами — она сама и имеется.

Мюу теряет сознание, падает на пол.

И исчезает.

— Я осталась тут, на “данной стороне”. Но вторая “я”, либо же часть меня, переместилась на “ту сторону”. Забрав с собой мои тёмные волосы, мое половое влечение, месячные, овуляции, возможно, кроме того само желание жить.

А оставшаяся добрая половина — вот она тут, перед тобой. Все прошедшие годы я живу с ощущением, что тогда, на чертовом колесе в мелком швейцарском городе, из-за чего — не знаю, тот человек, что был “мной”, окончательно распался на две части. Либо же это была какая-то сделка, кто знает. В любом случае у меня ничего же не забрали — так, дабы захватить и пропасть с финишами.

Так как та вторая “я” совершенно верно все еще существует — на “той стороне”. И я это знаю.

Между нами зеркало, отделяющее нас друг от друга. Но расстояние толщиной в одно стекло мне не преодолеть. Ни при каких обстоятельствах.

Мюу покусывает ногти.

— Не смотря на то, что, само собой разумеется, никто неимеетвозможности заявить, что это окончательно. Так как правда? Быть может, мы когда-нибудь где-нибудь встретимся опять и соединимся в единое целое.

Лишь имеется тут одна громадная неприятность, которую никак не могу для себя решить: где, с какой стороны зеркала отражается мое настоящее “я”? Это — та дама, которая была в объятиях Фердинандо, либо та, которая на дух его не переносит? Нет у меня никакой уверенности в том, что я смогу переварить данный хаос в собственной голове.

По окончании окончания летних каникул Мюу в Консерваторию больше не возвращается. Она бросает стажировку и возвращается в Японию. И больше ни при каких обстоятельствах в жизни не прикасается к инструменту.

Дабы играться, воспроизводить музыку, нужна сила, а ее она потеряла.

В будущем году умирает папа. И она, став его преемницей, начинает заниматься делами компании.

— Да, я пережила настоящий шок, в то время, когда осознала, что больше не могу играться. Но от горя очень не убивалась. У меня всегда было смутное подозрение, что непременно это должно произойти.

Сама посуди. — Мюу улыбнулась. — какое количество в мире пианистов? Тьма тьмущая. А хватило бы человек двадцать — высшего класса и деятельно концертирующих.

Зайди в любой музыкальный магазин и поройся в том месте среди всех этих нескончаемых “Вальдштейнов” и “Крейслериан” — сама заметишь.

Выручает лишь, что репертуар хороших произведений все-таки не бесконечен, да и полки с компакт-дисками в музыкальных магазинах не резиновые. Для всемирный музыкальной индустрии достаточно двадцати высококлассных, деятельно выступающих музыкантов. Так что по поводу моего ухода из музыки никто очень не переживал.

Мюу вытянула перед собой пальцы, пара раз покрутила кисти рук: ладонями вверх-вниз-вверх-вниз. Как будто бы контролировала, на месте ли ее память.

— Приблизительно через год по окончании моего приезда во Францию я увидела одну необычную вещь. Те, кто очевидно уступали мне в технике, тратили значительно меньше упрочнений на занятия, игрались глубже и приобретали больший отклик у слушателей. Кроме того на конкурсах, уже в последних турах я неизменно им уступала.

Сперва считала, что это какая-то неточность.

Но любой раз происходило одно да и то же. Это действовало мне на нервы, выводило из себя. “Ужасная несправедливость!” — вычисляла я. Но неспешно до меня стало кое-что доходить. Я начала осознавать, что мне чего-то не достаточно.

Чего как раз — неясно, но чего-то крайне важного. Какой-то людской глубины, нужной чтобы игра обнаружила отклик в сердцах слушателей. Возможно так сообщить.

В Японии я этого совсем не подмечала.

В том месте я никому ни при каких обстоятельствах не проигрывала, да и времени терзаться сомнениями по поводу собственной игры у меня не было. Но в Париже, где около было так много гениальных пианистов, я в итоге смогла это осознать. Так происходит, в то время, когда солнце поднимается высоко, и туман над почвой рассеивается — все стало предельно светло.

Мюу набралась воздуха. После этого, подняв голову, улыбнулась.

— С детства мне нравилось устанавливать в себя личные правила и жить по ним, независимо от того, что происходит около. Я была весьма важным, рассудительным ребенком. Уверенным в себе и собственных силах.

Я появилась в Японии, ходила в японскую школу, росла в окружении японских детей — игралась, дружила с ними. Другими словами ощущала себя полностью японкой, но по национальности все же была иностранкой. Формально Япония до конца остается для меня зарубежным страной.

Мои родители очень не приставали ко мне с воспитанием, но одну вещь вдалбливали мне в голову неизменно, с самого раннего детства: “Ты тут иностранка”.

И я осознала, что в случае если желаю выжить в нашем мире, то обязана, пускай ненамного, но стать посильнее. Мюу продолжала нормально и негромко: — Фактически говоря, в том, дабы стать сильным, ничего нехорошего нет. Полностью.

Но оглядываясь назад, осознаю, что тогда так приручила себя к данной мысли: “Я — сильная”, — что кроме того не пробовала осознать тех, кто был не сильный. Привыкла к тому, что мне сопутствует успех, и пробовать осознать тех, кто случайно был невезучим, мне было неинтересно. Привыкла, что у меня нет неприятностей со здоровьем, а разбираться с болячками вторых людей — нет, это не мое.

В то время, когда я видела тех, на кого наваливалось то одно, то второе, и они выяснялись в тяжелой обстановке, а произошедшее их практически парализовало, я думала, что во всем виноваты они сами, потому, что имели возможность бы приложить больше сил, дабы этого не случилось. Я полагала, что на судьбу сетуют лишь лодыри. Мои взоры на судьбу были непоколебимы, жёстки и прагматичны.

Никакого тепла, душевности.

И никто, ни один человек среди людей, окружавших меня тогда, не обратил мое внимание на это.

Я утратила девственность в семнадцать лет, и по окончании у меня было много мужчин. С некоторыми я виделась какое-то время неизменно, но имела возможность появляться в кровати с человеком, которого практически совсем не знала, — легко в то время, когда складывалась такая обстановка, было настроение, и все. А вот полюбить кого-то — обожать всем сердцем — этого в моей жизни не произошло ни разу.

В случае если честно, тогда я просто не могла себе для того чтобы разрешить.

Моя голова была забита одним — стать высококлассной пианисткой. Какие конкретно в том месте объездные дороги, крюки либо заходы куда-нибудь по дороге к данной цели — такое кроме того в мысли мне прийти не имело возможности. В то время, когда же я задумалась что, может, неприятность — во мне, это мне чего-то не достаточно, и открыла в себе эту вакуум, было уже поздно.

Она опять вытягивает руки перед собой, ненадолго вспоминает.

— Может, в каком-то смысле, это я сама придумала всю ту историю, которая случилась со мной четырнадцать лет назад в Швейцарии? Время от времени мне так думается.

В двадцать девять лет Мюу вышла замуж. У нее всецело отсутствовало половое влечение. По окончании того случая в Швейцарии она не имела возможности ни с кем иметь интимных взаимоотношений.

Что-то в нее провалилось сквозь землю окончательно. Об этом — лишь об этом, не вдаваясь в подробности, — она поведала собственному будущему мужу. “…Исходя из этого я не могу выйти замуж. Ни за кого”, — растолковала она.

Но он согласился Мюу, что обожает ее и желал бы, в случае если лишь она не возражает, поделить с ней собственную жизнь, пускай кроме того у них не будет сексуальных взаимоотношений.

Мюу не смогла отыскать никакой обстоятельства для отказа. Она знала этого человека с детства, и он постоянно вызывал в ней хорошие, хорошие эмоции. Какой бы ни была совместная судьба с этим человеком, Мюу не имела возможности представить на его месте кого-то другого, с кем она имела возможность бы жить.

Да и с практической точки зрения — дабы вести дела компании — замужество имело для нее крайне важное значение.

Мюу продолжает.

— Мы с мужем достаточно прекрасно ладим, не смотря на то, что видимся лишь по выходным. У нас отношения родных друзей, партнеров по судьбе, которым прият-

но убивать время совместно. Мы говорим на самые различные темы и по-человечески весьма доверяем друг другу. Какая у него сексуальная судьба, где и как он решает эти неприятности, я не знаю, и меня это совсем не трогает.

Никакого секса у нас с ним нет. Мы кроме того не прикасаемся друг к другу. Это совсем печально, но я не желаю прикасаться к его телу.

Просто не желаю, и все.

Мюу останавливается, негромко закрывает лицо ладонями. За окном практически совсем светло.

— Я была живой тогда, я и по сей день, как ты видишь, жива, реально существую, говорю с тобой. Но то, что находится тут, — ненастоящая “я”. Перед тобой всего лишь тень той прежней Мюу, которой я была когда-то.

Ты — по-настоящему живая.

А я — нет. Кроме того то, что я говорю на данный момент, отдается в моих ушах безлюдным эхом.

без звучно, я кладу руку на плечо Мюу. Я не нахожу нужных слов, каковые имела возможность бы сообщить ей. Исходя из этого легко нормально, очень долго обнимаю ее.

Я обожаю Мюу. Очевидно, я обожаю “эту” Мюу, на “данной стороне”. Но так же я обожаю и “ту” Мюу, которая должна быть где-то на “той стороне”.

Сильно обожаю. В то время, когда я вспоминаю об этом, сама начинаю раздваиваться — кроме того ощущаю, как в меня что-то скрипит. Как будто бы нужно мной нависла угроза: “раздвоение” Мюу приведет к моему собственному “раздвоению”, как проекции ее состояния.

Я ощущаю это так пронзительно, так неотвратимо, как будто бы у меня самой нет выбора.

Вот лишь одно неясно. В случае если “эта сторона”, где находится Мюу на данный момент, — мир, что сначала не был “настоящим изображением” (другими словами “эта сторона” в конечном итоге — “та сторона”), то как быть со мной, которая существует “тут” как она имеется, и у которой вместе с тем все в так тесно взаимосвязано?

Кто же я тогда в действительности?

Я два раза прочел оба “Документа”. Сперва только пробежал глазами, второй раз просматривал уже нормально, обращая внимание на небольшие подробности. Никакого сомнения: оба текста писала Сумирэ.

Ее манера выражаться, ее словечки. Вот лишь интонация мало отличалась от того, как она писала в большинстве случаев: некая сдержанность, чуть отстраненный взор — раньше в ее текстах для того чтобы не было. И все же, это писала Сумирэ, я был уверен абсолютно.

По окончании минутного колебания я сунул дискету в карман собственной сумки. В случае если Сумирэ благополучно возвратится, дискету возможно будет положить на место. Другое дело — если она не возвратится.

Кто-нибудь посторонний наткнется на дискету, разбирая ее вещи.

В любом случае мне весьма не хотелось, дабы оба текста попались кому-нибудь на глаза.

Прочтя “Документы”, я уже не имел возможности на месте, ничего не делая. Надел свежую рубаху, вышел из коттеджа и, спустившись по лестнице, направился в город. Взяв в банке рядом от порта по дорожным чекам 100 американских долларов, приобрел какой-то таблоид на британском и сел просматривать его под зонтиком в кафе.

Подозвал сонного официанта, заказал тосты и лимонад с сыром. Еле-еле водя огрызком карандаша, он записал мой заказ.

На его белой рубахе позади выступило громадное пятно пота. Оно как словно бы упорно к чему-то призывало — такая форма была у пятна.

Механически, одним глазом просмотрев газету до половины, от нечего делать я стал бесцельно рассматривать полуденный порт. Откуда-то показалась тощая тёмная собака, обнюхала мою ногу, позже, утеряв к ней всяческий интерес, унеслась в малоизвестном направлении. Люди, кто где имел возможность, вяло, лениво расслаблялись, переживая послеполуденный зной.

Лишь собака и официант имели возможность еще хоть как-то перемещаться в пространстве, но брало сомнение: на долгое время ли их хватит.

Старик, что только что реализовал мне газету, уже спал, сидя под тентом. Его колени обширно развалились в стороны. Статуя посаженного на кол Храбреца стояла в центре площади и, как неизменно, беспрекословно подставляла пояснице бессердечным лучам полуденного солнца.

Охлаждая ладони и лоб холодным стаканом лимонада, я думал: вероятна ли связь в это же время, что Сумирэ написала, и ее исчезновением?

Уже довольно продолжительное время Сумирэ по большому счету ничего не писала. Собственную страсть к писательству она утратила по окончании того, как на свадебном банкете познакомилась с Мюу. И внезапно тут, на этом греческом острове, решительно “взялась за перо” и написала практически в один момент эти “Документы”.

Необходимо много времени и недюжинная сосредоточенность, дабы выдать таковой количество текста, даже в том случае, если строчить с неимоверной скоростью. Что-то на нее очень сильно повлияло — подтолкнуло и вынудило опять сесть за стол.

Что же это было? Правильнее, существует ли некая тема, основная идея, неспециализированная для этих текстов, и в случае если да, то в чем она состоит? Я думал об этом и разглядывал морских птиц, сидевших рядком на пирсе.

Мир тем временем плавился от жары, и думать о запутанных вещах было совсем нереально. В голове моей царил хаос, и сам я был порядком измотан. Исходя из этого вынудил себя собрать в кучку то, что еще осталось во мне от свойства концентрироваться: как если бы мне было нужно заново — без барабанов и труб — вырабатывать армию из разбитых частей.

Приведя сознание в некое равновесие, я начал думать.

— Самое серьёзное — не то громадное, до чего додумались другие, но то мелкое, к чему пришел ты сам, — сказал я тихо себе под шнобель. Я неизменно так говорю детям в классе. Так как так в действительности и имеется?

Сообщить легко.

Но в конечном итоге прийти кроме того к “маленькой” мысли не редкость плохо тяжело. Нет, скорее, в противном случае: возможно, чем “меньше” вывод, появившийся в твоей голове, тем сложнее тебе его было сделать.

Сон Сумирэ. Раздвоение Мюу.

Чуть спустя меня внезапно прошибло: существует два различных мира. Вот он — основной элемент, неспециализированный для “Документов”, написанных Сумирэ.

“Документ 1”

Тут главная часть текста — пересказ сна. что Сумирэ видела той ночью. Она поднимается по долгой лестнице, дабы встретиться со своей покойной матерью. Но в то время, когда, наконец, она практически у цели, ее мать уже уходит в “тот мир”.

Сумирэ не в силах ничего поменять. А позже она стоит на вершине башни, в том месте нет никаких выходов, легко некуда деться, и ее со всех сторон окружают какие-то потусторонние существа.

Сумирэ множество раз видела данный сон.

“Документ 2”

Тут описывается необычное происшествие, которое приключилось с Мюу четырнадцать лет назад. В парке развлечений мелкого швейцарского города Мюу выясняется закрытой на всю ночь в кабинке колеса обозрения, наблюдает оттуда в бинокль на окна собственной квартиры и видит саму себя. Это — ее “Doppelganger”. В следствии пережитого происходит ее “раздвоение” (либо именно поэтому случаю выявляется раздвоенность, которая уже существует).

Как растолковывает сама Мюу, “расколовшись”, она в один момент находится по обе стороны зеркала. Сумирэ упрашивает Мюу поведать ей об этом и позже записывает ее историю как “Документ 2”.

Очевидно, что неспециализированная тема, объединившая оба “Документа”, — связь между “данной стороной” и “той стороной”. Как они соотносятся между собой. Вероятнее, Сумирэ заинтересовало именно это.

Вот из-за чего ее потянуло к столу, и она израсходовала столько времени, дабы написать собственные “Документы”.

Говоря словами самой Сумирэ, записывая эти истории, она пробовала что-то для себя осмыслить.

Подошел официант, забрал тарелку из-под тостов, и я заказал еще лимонада. Попросил побольше льда. Отпив глоток свежего лимонада, я опять приложил холодный стакан ко лбу.

“А вдруг Мюу не примет меня — тогда что? — написала Сумирэ в конце “Документа 1”. — Тогда ничего другого не останется — лишь согласиться… Кровь обязана пролиться. Я обязана заточить нож и где-то перерезать собаке глотку”.

Что Сумирэ имела в виду? Может, намекала на суицид? Нет, я так не думал.

Я не ощущал в этих словах запаха смерти. Скорее, в них слышалось бесшабашное рвение двигаться дальше. Собаки, кровь — чистейшей воды метафора, я и растолковывал это Сумирэ на скамье в парке Иногасира.

Суть всего этого (собаки, кровь) — в том, дабы “что-то” (кости, ворота) в мистической форме наделить судьбой, в противном случае — это “что-то” одушевить.

Я желал продемонстрировать, применяя аллегорию, как “История” (повествование) получает чудесные, волшебные особенности, потому и поведал Сумирэ о китайских воротах.

Где-то обязана перерезать собаке глотку.

Где-то ?

Моя идея врезалась в жёсткую стенке. Все, дальше — тупик.

Куда же подевалась Сумирэ? Где это место на острове, куда ей пригодилось идти?

У меня все не шла из головы картина: Сумирэ провалилась в глубокую яму, наподобие колодца в поле, где-то далеко от людей, сидит в том месте и ожидает помощи. Возможно, поранилась и страдает в одиночестве от жажды и голода. При мысли об этом мне сходу хотелось куда-то бежать и что-то делать.

Но так как милицейский четко заявили, что никаких колодцев на острове нет. И о существовании каких-нибудь “дыр” в окрестностях города они также не слышали. “Это весьма мелкий остров, и нам, местным, тут любой колодец знаком, любая яма”, — сообщили они. Возможно, так в действительности и имеется.

Я решаюсь выдвинуть собственную догадку.

Сумирэ ушла на “ту сторону”.

Тогда очень многое делается ясно. Сумирэ прошла через зеркало на “ту сторону”. Вероятнее, дабы отыскать в том месте “ту”, другую Мюу.

Что ж, в полной мере логичный ход: в случае если Мюу на “данной стороне” неимеетвозможности ее принять, ничего другого просто не остается.

Как в том месте она писала? Я напряг память. “Итак, что же нам делать, дабы избежать столкновения? С позиций логики, это легко.

Необходимо видеть сны. Неизменно видеть сны.

Войти в мир сновидений и больше не покидать его. Жить в том месте всегда”.

Вот лишь один вопрос. Значительный вопрос. Как в том направлении попасть?

С позиций логики, это легко. А растолковать конкретно, как это сделать, я, само собой разумеется, не смогу.

Итак, я опять у разбитого корыта — в том месте, откуда начал.

Я задумался о Токио. О собственной квартире, школе, где тружусь. Отыскал в памяти, как тайком запихивал кухонные очистки в мусорную урну на станции.

Не прошло и двух дней, как я уехал из Японии, а думается, что в том месте — совсем другой мир. Практически спустя семь дней начинается новый учебный год. Я попытался представить, как стою в классе перед тридцатью пятью детьми.

Из этого, из таковой дали, это смотрелось так необычно и нелогично: моя работа — кого-то чему-то учить… Пускай кроме того десятилетних детей — все равно а