Раза по 6 (666) перед праздником этой великой блудницы»

И тамплиеры пара раз прослушали, а после этого еще пара раз прочли данный необычный текст, похожий на пророчество, но так и не смогли отыскать указаний относительно того, как им поступить как раз в эту летнюю ночь года 1306-го от Рождества с королем Франции, что так нежданно сам себе устроил ловушку. Случай вносил в Великий замысел собственные коррективы.

Король показался так же нежданно, как и провалился сквозь землю. Свита встретила его весело. Самый напряженный момент в подземных блужданиях миновал. И не смотря на то, что не было человека, кто знал, что их ожидает в первых рядах и какое количество еще предстоит ходить по этим лабиринтам, все почувствовали облегчение.

Ни один не осмелился задать вопрос относительно того, чьи шаги имел возможность слышать правитель.

на данный момент мысли каждого были заняты вторым: что, в случае если разъяренная масса людей находится именно в том месте, куда ведет подземный ход? Тогда не останется ничего, не считая ожидания. А ожидать возможно было часы либо кроме того дни, пока беспокойства не улягутся.

Государство все это время будет существовать без короля. Какой редкий шанс для любого самозванца!

Но и это еще не нехороший вариант. Дело окажется намного сложнее и неисправимее, в случае если данный движение ведет

в тупик и они просто затерялись в склепе среди удушливого зловония и крыс.

Но они шли и шли, и надежда, как факел, все угасала и угасала в их душах. И внезапно в первых рядах в маленьком квадрате проема показалось не сильный мерцание. Подземный ход вывел короля и его свиту на какую-то пустошь.

В утреннем тумане вырисовывались силуэты убогих хижин. Беглецы дружно пошли на мерцающий в первых рядах свет и не так долго осталось ждать были на маленькой улице.

Ко мне доносился не сильный шум бесновавшейсятолпы.

Внезапно из утреннего тумана навстречу королю вышли пара человек, одетых в белые мантии. Выполняя все правила этикета, рыцари почтили собственного короля, поднявшись перед ним на одно колено. Тот, кто был ближе всех, сказал:

— Не соблаговолит ли его величество и не окажет ли нам, рыцарям Храма, такую милость и не примет ли приглашение стать отечественным гостем в башне Тампль? Я — брат Рено, сенешаль. Я отправлен ко мне Великим Магистром, дабы обеспечить вашу безопасность, сир.

Король разрешил понять, что он согласен, и усиленный эскорт двинулся вперед. Нежданно как будто бы из-под почвы выросли замечательные башни крепости. В то время, когда тяжелые ворота открылись, Филипп въехал на предложенном ему арабском скакуне с настоящим успехом, как будто бы и не беглец вовсе, а подлинный и полноправный правитель.

По этому поводу все рыцари гарнизона выстроились во дворе и отдали честь властителю Франции.

«Идеальный»

За происходящим на дворцовой площади зорко замечал не только Великий Магистр могущественного ордена тамплиеров, но и малопримечательный человек, носящий звание королевского легата, некто Гийом де Ногаре. Это был еще один Голем, еще одна вылепленная руками короля кукла, которая несла в себе заряд огромной убийственной силы. Это он, Ногаре, с удовольствием осуществил королевский приказ и захватил папу Бонифация VIII в Ананьи.

По его приказу понтифексу надавали пощечин.

В ту эру все необыкновенные люди делались либо мистиками, либо развратниками. Ногаре был и тем и вторым. В случае если еще совсем сравнительно не так давно, в эру короля Людовика Святого, неординарных людей старались как возможно стремительнее послать в Палестину с тайной надеждой, что они уже больше ни при каких обстоятельствах не возвратятся назад, то в эру Филиппа Прекрасного пассионарии ударялись в мистицизм, разврат и посвящали себя инквизиции, данной необычной отрасли средневековой юриспруденции.

Ногаре пришел на смену ветхому французскому рыцарству, продемонстрировавшему собственную доблесть в крестовых походах. Его оружием стали логика и знание законов, а не рыцарский клинок. И как раз посредством логики и законов Ногаре при помощи Филиппа Прекрасного удалось добиться того, чего не имел возможности добиться никто в тогдашнем христианском мире, в частности стереть с лица земли одну из самых могущественных организаций средневековья — орден тамплиеров.

И против папы, и против тамплиеров данный Голем, данный глиняный человечек Филиппа Прекрасного действовал с каким-то особенным ожесточением, с какой-то особенной злобой и дьявольской страстью. Но откуда бралась его неприязнь? Мало кто знал во французском королевстве, что Ногаре принадлежал к касте «идеальных» и исповедовал ересь катар.

Эта ересь, взявшая кроме этого наименование альбигойской, в честь города Альбе, где она и зародилась, еще в двенадцатом веке утвердилась в южных провинциях Франции.

Делом всей собственной жизни Ногаре вычислял борьбу с христианством, с той силой, которая так бессердечно стёрла с лица земли всех его предков, живших некогда в славной и свободной стране, носящей наименование Лангедок.

Еще в начале XIII века Лангедок не принадлежал Франции и считался свободной почвой, язык, политические институты и культура которой были ближе по собственному структуре и происхождению Испании, королевству Леона, Арагона и Кастилии, чем северным провинциям Франции. Этими почвами испокон столетий руководили знатные феодалы города Тулузы. Под покровительством графов Тулузских на территории Лангедока процветала культура, которая покинула на большом растоянии сзади целый другой христианский мир, за исключением, возможно, Византии.

В отличие от северных земель в Лангедоке царствовала религиозная терпимость и поощрялись всевозможные философские поиски истины. Поэзия трубадуров, само понятие куртуазности кроме этого появились в этих местах. Греческий, арабский и древнегреческий языки изучались везде.

В городах Люнеле и Нарбонне были созданы особые школы по изучению каббалы, старейшего эзотерического учения иудеев. Графы Тулузские, равно как и правители и другие князья Лангедока, были не только грамотными, но и начитанными людьми, чего никак не было возможности сообщить о северных феодалах, многие из которых не могли кроме того толком расписаться.

Истина Востока через многие торговые дороги приходила на юг Франции.

Церковь сейчас волновалась не наилучший собственный период в почвах, попавших под сильное влияние восточной мудрости. Тут были церкви, в которых мессы не служились около тридцати лет. Многие местные священники открыто пренебрегали приходами и занимались скупкой и торговлей земельной собственности.

Так, один из епископов Нарбонны ни разу не посетил собственную епархию, но торговлей занимался очень удачно.

XII и самое начало XIII века многие историки назовут проторенессансом, по причине того, что лишь в эпоху ренесанса Западная Европа сможет еще раз пережить подобный подъем.

Но длиться такая вольность нравов — к тому же в эру средневековья — продолжительно не имела возможности. Северные феодалы уже давно с ненавистью и завистью посматривали на процветание и роскошь собственных южных соседей. Церковь, со своей стороны, и папский престол в первую очередь, имела собственные обстоятельства ненавидеть Лангедок со всеми его вольностями.

В первую очередь вследствие того что в том месте давался пример неповиновения, нарушалась строжайшая совокупность, которая устанавливалась столетиями.

Само собой разумеется, не все в Западной Европе осознавали сложную догматику катар и альбигойцев, да многие и не стремились к этому. Им хватало понять, что сатана для них не неприятель, а помощник и владыка в затеваемых ими правонарушениях. Тайно исповедовал альбигойскую ересь император Генрих IV, неприятель папы Георгия VII.

А простодушный Ричард Львиное Сердце открыто заявлял, что все члены дома Плантагенетов пришли от сатаны и возвратятся к сатане.

И так как эту теорию, упразднявшую совесть, исповедовали в двенадцатом веке не только короли, но и священники, ткачи, рыцари, крестьяне, нищие, ученые законоведы и безграмотные бродячие монахи.

Главная часть этого умонастроения — община катар имела строгую дисциплину, трехстепенную иерархию и ни на какие конкретно компромиссы не шла. Проповедь «идеальных» во Франции а также в Италии так наэлектризовала массы, что подчас кроме того отец опасался покинуть укрепленный замок, дабы на городских улицах не подвергнуться оскорблениям возбужденной толпы.

Возможно заявить, что был период, в то время, когда целый западный мир был на грани трагедии. Альбигойцы, отрицая жизнь и стремясь к ее уничтожению, делали весьма умную вещь — они отказывались убивать все живые существа с горячей кровью. В этом смысле казалось, что альбигойцы были лучше католиков.

Они проявляли настоящую человечность.

Но так как если бы кур, к примеру, не стали резать и имеется, то их бы прекратили разводить как вид и они бы провалились сквозь землю.

Католики утверждали, что мир должен быть сохранен и что жизнь, как таковая, не должна пресекаться. И во имя этого объявляли крестовые походы, отправляли людей на костер, т. е. убивали, и убивали довольно много, по причине того, что лишь благодаря смене судьбы и смерти смогут поддерживаться биосферные процессы. Альбигойцы это осознавали также и потому стремились к смертной казни полной, окончательной, без восстановления.

Альбигойцы отрицали, к примеру, брак и семью. Они считали, что в случае если человек полюбил кого-то, то это уже привязанность к плотскому миру. Любящая пара неимеетвозможности стать идеальной и изъяться из мира.

Исходя из этого групповые оргии и разврат для альбигойцев считались нормой, которую всячески насаждали иерархи ереси.

Рождение детей не разрещалось, и обширно практиковались аборты. В общине альбигойцев были только дети тех, кто присоединился к ереси, уже успев народить потомство.

Если бы люди последовали учению альбигойцев, то жизнь закончилась бы в одном поколении!

Как раз исходя из этого в 1209 году отец Иннокентий III заявил самый настоящий крестовый поход, направленный против Лангедока и альбигойской ереси.

В 1209 году, другими словами примерно за сто лет до обрисовываемых событий, 30 тысяч рыцарей из Северной Европы обрушились на юг Франции как смерч, как саранча из Апокалипсиса. Вся территория, впредь до Пиренеев, была разграблена и сожжена. Уничтожались посевы пшеницы, сжигался хлеб в амбарах, вырубались виноградники, а население методично вырезалось без всякого христианского милосердия.

Массовые истребления людей купили такие грандиозные размеры, что их в полной мере возможно было бы назвать геноцидом. Причем на костер отправляли каждого, кто отказывался на глазах у всех зарезать пойманную курицу либо петуха, поскольку альбигойцы запрещали убивать все живые существа с горячей кровью. Не полоснул ножом по узкой куриной шее — и вот твоя личная уже чувствует мертвящее прикосновение холодной стали рыцарского меча.

В одном только городе Безьере, как говорят о том летописцы, было вырезано и сожжено 15 тысяч мужчин, детей и женщин. Многих из них убивали прямо в храме , где несчастные в последней надежде пробовали отыскать спасение.

В то время, когда один из рыцарей задал вопрос представителя папы Иннокентия III, как направляться отличать еретиков от тех, кто сохранил еще веру в Христа, ответ был очень несложен: «Убивайте всех. Господь сам разберется, кто безнравствен, а кто нет».

И тот же представитель святого трона с гордостью писал папе в Рим о том, что «ни пол, ни возраст, ни положение не принимались во внимание, в то время, когда выносился решение суда».

По окончании того как пал Безьер, очередь дошла и до Перпиньяна, после этого Нарбонны, Каркасона и самой Тулузы.

И где бы ни проходили победоносные армии, везде они оставляли море крови, сеяли разрушение и смерть.

Но у альбигойцев было много и прекрасно укрепленных замков, каковые размешались на неприступных возвышенностях. Эти замки потребовали длительнейшей осады, исходя из этого крестовый поход, заявленный папой, продолжался почти 40 лет. Рыцари обязаны были носить вышитый крест на собственных туниках, как и их собратья в далекой Палестине.

А призом было все то же отпущение грехов, гарантированное место в раю среди воинства Христова и награбленная добыча. Но в отличие от простого крестового похода солдатам не нужно было пересекать море и подвергать себя опасностям продолжительного пути. По законам того времени достаточно было только в течение 40 дней повоевать, пограбить и поубивать за веру Христову в ненавистном Лангедоке, а после этого снова возможно было возвратиться к себе, заодно взяв все привилегии крестоносца.

Желающих отправиться в подобную экспедицию было много, и армия не знала недочёта в рядах сражающихся либо, лучше сообщить, в рядах мучителей.

В то время, когда крестовый поход подошел к концу, то некогда процветающий и вольный Лангедок снова возвратился к тому варварству, которое было характерно для всей Западной Европы XIII века. Одним из примечательнейших достижений крестового похода против альбигойцев стало создание, с одной стороны, монашеского ордена доминиканцев, а с другой — святой инквизиции.

Два этих события были накрепко связаны между собой неспециализированной обстоятельством. Испанский монах Доминик Гузман, что всей душой поддерживал крестовый поход папы Иннокентия III, организовал в 1216 году по этому случаю монашеский орден, названный в честь собственного создателя, а позднее, в первой половине 30-ых годов тринадцтаго века, как раз доминиканцы создали святую инквизицию — авангард католицизма, призванный бороться со всякого рода ересями.

К 1243 году всякое организованное сопротивление было сломлено, за исключением нескольких крепостей. Одна из них носила имя Монсегюр. Ее защита длилась больше года с таким отчаянием и небывалым мужеством, что в полной мере имела возможность бы быть приравненной к защите известной кре-поста Массад на протяжении иудейской войны, обрисованной Иосифом Флавием.

Но и по окончании падения Монсегюра катары не сдались. Еще целых 50 лет по окончании собственного поражения маленькие анклавы еретиков прятались в пещерах, мстясвоим обидчикам и вести тайную войну, напоминающую современные партизанские действия. Центром их сопротивления стали подземные галереи города Провэна.

С XI века это были владения графа Шампанского.

Подземелья существовали тут с доисторической эпохи. Сеть туннелей тянулась под бугром, образуя настоящие катакомбы, множество комнат в самом сердце почвы, и везде возможно было встретить обрядовые рисунки и древнейшие надписи друидского происхождения. Они были выбиты еще до прихода римлян.

Цезарь шел поверху. Легионы несли собственных непобедимых орлов, а под его ногами зрел заговор, подготавливалась западня, в которую в обязательном порядке должны были попасть кое-какие из римских легионеров.

Опыт собственных предков друидов переняли и загнанные в угол катары. Они ни за что не желали сдаваться и вели подземную войну с победившим их на поверхности надменным папством. Дети Света ушли во Тьму, потому что Тьма и Свет только части одного и того же, и чем бросче горит свеча, тем гуще тень, отбрасываемая ею.

Если бы на протяжении одного из тайных собраний ко мне ворвались неприятели, заговорщики имели возможность бы скрыться в считанные секунды в малоизвестном направлении. Зная все выходы и ходы, катары имели возможность легко показаться в любой нужной им точке и нежданно ринуться на неприятелей, устроив им в темноте настоящую резню во имя почитаемого еретиками Всевышнего Света. «Идеальные» разрешали им в таких случаях убивать живые существа кроме того с горячей кровью, потому что христианин для них отныне приравнивался к змее, тупой рыбе и мерзкой жабе в пруду, потому что у каждого, кто решался принять данный отчаянный бой в кромешной тьме, где в полной неразберихе доводилось резать и собственных братьев, перед глазами находились привидения беспомощных обнаженных детей, которых христиане бросали в костер инквизиции, как дрова, поскольку неспециализированный помост предназначался только для взрослых.

К скрытым катарам, ничего не забывшим и ничего не забывшим обиду, относился и хранитель королевской печати Гийом де Ногаре. «Идеальным» он стал вследствие того что в далеком прошлом уже отказался от всего земного и жил только одной местью, местью католической церкви и всему христианскому миру. Он был причислен к таковой категории избранных кроме того среди «идеальных», для которых просто не существовало никаких нравственных устоев, проповедуемых христианством.

Пристально разглядывая восточный орнамент собственного полога, королевский легат медлительно погружался в состояние сладостных воспоминаний. Он светло заметил картины недавнего прошлого, в то время, когда ему было нужно арестовать по приказу короля самого папу римского. Старик был так напуган, что кроме того не сходу осознал, в чем дело.

Ох, какая это была сладостная 60 секунд! Многие братья отдали бы собственную судьбу только чтобы отвесить пощечину тому, кто считался наместником Всевышнего на земле, и тем самым отомстить за всех замученных, невинно убиенных, за всех сожженных и за тех детей, каковые собственными телами помогали гореть своим же родителям. Какой успех! Какая победа!

Как раз пощечина! Разве заслуживает жаба чего-то еще? И это он, Гийом де Ногаре, имел возможность сделать такое! Он!

И никто второй. Он — «идеальный» из «идеальных».

Ногаре отыскал в памяти, как занес уже было руку, дабы отвесить пощечину понтифексу, но позже как будто бы опомнился и приказал сделать это Скьярре Колонне, которого Бонифаций VIII всячески притеснял до этого. В другом случае у короля имели возможность появиться важные подозрения относительно того, в кого в действительности верит его преданный легат.

Но предаваться сладостным воспоминаниям времени не было. Ногаре ощущал, что король замышляет что-то еще более грандиозное, чем простое оскорбление папы. Как изменились времена!

Еще сто лет назад, в то время, когда братья катары отчаянно дрались за собственную жизнь, и поразмыслить не было возможности, что кто-то из них когда-нибудь окажется на работе у короля и по его приказу будет делать все, дабы расшатать изнутри и развалить авторитет христианской церкви.

Следующим шагом короля должен быть успешный движение против рыцарей Храма. В случае если авторитет папы пошатнулся, то сейчас эти поборники веры были совсем беспомощными. Зная короля, Ногаре имел возможность высказать предположение, что его повелитель ни с кем не захочет делиться властью.

Сравнительно не так давно храмовники обидели Филиппа тем, что отказались сделать его своим почетным рыцарем, и не стали вступать в альянс с орденом госпитальеров, на что у короля Франции было громадное влияние и где он желал утвердить собственную власть, сделав Магистром объединенного ордена одного из собственных братьев.

Кроме всего другого, правитель Франции уже начал собирать компрометирующие орден сведения. Ногаре по приказу короля находился при допросе одного из перебежчиков, некоего Эскена де Флойрана из Безье, ассистента приора Монфокона. очевидно для святой инквизиции планировало досье для предстоящего обвинения ордена в ереси.

Вглядываясьв причудливый восточный орнамент, Ногаре испытал прилив эйфории. Это та самая инквизиция, которая и была создана для уничтожения его братьев катар. А на данный момент он, Ногаре, может нормально применять сие нечистое орудие в собственных целях и посредством некогда неумолимого палача привести на эшафот тех, кто по праву считался самым надежным оплотом христианства.

Сперва он посредством той же святой инквизиции кинет в костер целый орден чванливых храмовников, а после этого посредством обезумевшего короля и всю землю, поклоняющийся не подлинному Всевышнему, Всевышнему Чистого Духа и Света, а жалкому ремесленнику, создавшему эту гнилую, разлагающуюся колонию, именуемую материей.

Нежданно сладостные мечты Ногаре были прерваны громким стуком в дверь. Гийом застыл среди помещения, опасаясь, что в порыве страсти он имел возможность вслух высказать то, о чем не осмеливался впредь до этого момента согласиться самому себе.

На пороге показался слуга.

— В чем дело? — быстро узнал королевский легат.

Слуга был бледен и от беспокойства переступал с ноги на ногу. Вся его жалкая и нерешительная фигура сказала о том, что принесенная им весть не из приятных.

— Ну! — торопил его Ногаре.

— Король… Он у тамплиеров!

— Как!

— На протяжении бунта рыцари внесли предложение ему собственный замок в качестве убежища.

Начинающий было разгораться факел Смерти внезапно начал гаснуть, преобразовываясь на глазах в безобидную головешку.

Тайна Монсегюра

Ересь катар еще на протяжении пресловутого крестового похода начала обрастать преданиями, и одна из этих преданий сказала о некоем сокровище, которое и хранилось в осажденном Монсегюре. Феодалам севера было как мы знаем, что еретики владеют несметными достатками.

Альбигойская вера запрещала еретикам носить оружие, но катары, оправившись от шока, произведенного первыми массовыми сожжениями невооружённых людей в кострах инквизиции, нашли средства, дабы нанять для защиты собственных городов прекрасно обученных и замечательно вооруженных наемников, запросивших, кстати, большие деньги за собственные услуги. Но, происхождение аналогичных средств на оборону возможно было растолковать щедрыми пожертвованиями богатых феодалов, каковые кроме этого считались участниками альбигойского сообщества.

Но по мере развития крестового похода среди рыцарей все больше укреплялось вывод, словно бы сокровище катар имеет в первую очередь мистический, а не материальный суть и что некая вещь, очень серьёзная и загадочная, прячется еретиками за неприступными стенками Монсегюра. Но по окончании падения города крестоносцы так ничего и не нашли. Действительно, на протяжении самой осады, в завершающей ее стадии, конкретно незадолго до сдачи крепости на милость победителей, имел место очень необыкновенный инцидент, о котором и направляться упомянуть в связи с тем, что творилось на данный момент у башни Тампль, где король Франции столь нежданно получил для всех убежище.

В течение всей осады Монсегюра число нападавших практически в любое время превышало 10 тысяч людей. Владея такими людскими ресурсами, атакующие пробовали замкнуть в плотное кольцо целый большой и неприступный бугор, на котором и размешалась крепость, дабы осуществлять контроль все выходы и входы. Защитников было 400 человек, из которых 150 либо 180 были «идеальными», другими словами не талантливыми держать в руках оружие.

Но, не обращая внимания на такое подавляющее превосходство в силе, забрать город в твёрдую блокаду осаждавшим так и не удалось. Дело в том, что среди них нашлись люди, каковые по мере развития событий все больше начинали сочувствовать еретикам. В следствии солдаты Христовы сквозь пальцы наблюдали на то, как осажденные еретики иногда покидали город и нормально проходили через установленные посты.

Так, в январе, другими словами примерно за три месяца до падения Монсегюра, два «идеальных» предприняли успешный побег из осажденного города. В соответствии с легенде, они смогли унести с собой много серебра и золота. Сокровища эти они сперва запрятали в одной из соседних пещер, а позже переправили в некоторый замок.

Так и провалились сквозь землю известные деньги катар, о которых до сих пор, ничего не известно.

Но история на этом не кончается.

1 марта 1244 года Монсегюр заявил о собственной полной капитуляции. К побежденным нежданно отнеслись с невиданным дотоле милосердием. До сих пор никто из историков неимеетвозможности растолковать обстоятельства столь необыкновенной доброты, зародившейся в душах неистовых крестоносцев, в течение практически 40 лет методично и бессердечно уничтожавших всех катар.

Но не смотря ни на что, а факт остается фактом.

В соответствии с ордонансом все наёмники и рыцари, защищавшие город до последнего, приобретали полное прощение за прегрешения перед матерью их, Святой церковью, и безбожникам этим кроме того разрешалось свободно покинуть город, сохранив при себе оружие, имущество, подарки, полученные от катар, включая и деньги, каковые имели возможность им заплатить наниматели за работу в качестве наемников.

На «идеальных» кроме этого распространялась ничем не объяснимая милость. Им предлагалось публично отречься от ереси и рассказать о соответствующих грехах перед представителями святой инквизиции. При соблюдении условий капитуляции еретикам даровалась свобода и на них налагалась очень легкая епитимья.

В ответ катары настойчиво попросили двухнедельной отсрочки, дабы обсудить предложенные условия. Христиане, снова нарушая все узнаваемые нормы, нежданно дали согласие ожидать указанный срок. Тогда защитники, дабы выразить честность собственных намерений, внесли предложение заложников.

Было достигнута договоренность, что в случае если в течение указанных 14 дней хотя бы один из защитников крепости постарается совершить побег, то сразу же будут казнены те, кто внес предложение себя в качестве заложников.

Но итог двухнедельных размышлений катар поразил всех. «Идеальные» единодушно отказались принять папскую милость. Возможно, они были столь преданы собственному учению, что предпочли мученическую смерть предательству? А возможно, эти люди владели такими знаниями, которыми они не планировали делиться с представителями инквизиции.

Но каким бы ни был верный ответ, а известно только то, что на протяжении дискуссии условий капитуляции в лагере катар случилось еще одно крайне важное событие. Добровольно к обреченным «идеальным» присоединилось еще двадцать человек из горожан. Шесть дам и четырнадцать рыцарей-наемников нежданно приняли Consolamentum, другими словами посвящение, и за одни сутки сделались «идеальными», обрекая тем самым себя на мученическую и неизбежную смерть.

15 марта отведенный двухнедельный срок истек. Утром следующего дня более двухсот «идеальных» были отведены к подножию соседних холмов. Никто из несчастных не просил о пощаде и не показывал ни единого показателя раскаяния.

У палачей не было времени строить личные костры для каждого из осужденных, как этого потребовали правила, исходя из этого соорудили один громадный эшафот и сожгли еретиков всех совместно.

Оставшаяся часть гарнизона была помилована и забрана под охрану. Пленников предотвратили, что в случае если кто-то из них постарается бежать, то крестоносцы вырежут всех вместе с ранее забранными заложниками.

Не обращая внимания на смертельный риск, гарнизон запрятал в своих рядах четырех нераскаявшихся «идеальных», которых братья наделили какими-то особенными полномочиями. Все знали, что подготавливается побег, но никто не остановил храбрецов.

И вот наступила ночь 16 марта. До тех пор пока папское войско праздновало собственную победу, состязаясь в разыгрывании «дурачеств с нравоучениями», где первым призом должна была помогать серебряная лилия, а четвертым — пара каплунов, отчаянная четверка вместе с проводником тайно спустилась по канатам с западной части горы, преодолев крутой стометровый склон. Спрашивается: для чего нужна была такая спешка?

Так как ровно через сутки эти люди, смешавшись с толпой военнопленных, нормально имели возможность бы выйти за муниципальные ворота, и тогда пиши. А на данный момент они ставили под удар множество людей.

В соответствии с легенде, эта четверка избранных и унесла с собой самую значительную часть сокровищ непокорных альбигойцев. Но в случае если, как и в первом случае, в то время, когда двое катар сумели проскользнуть через вражеские заграждения еще в январе, четверка отважных несла серебро и золото, то можно только гадать, как мало должно было быть этого золота, дабы его с легкостью возможно было спустить со стометровой высоты, надеясь только на верёвки и на крепость собственных рук.

В случае если четверо избранных, которых другие братья намерено оставили в живых, а чтобы запутать святую инквизицию, пожертвовали собой, добровольно кинув собственные тела в костер, вправду унесли в ночь с 16 на 17 марта 1244 года от Рождества что-то крайне важное и особенно полезное, то вряд ли это были примитивные слитки золота либо звонкие монеты с отчеканенными профилями сильных мира этого.

Но что же тогда имела возможность уносить с собой во тьму южной весенней ночи отважная четверка нераскаявшихся еретиков?

Возможно, это были священные книги, рукописи основателей учения, в которых заключались сакральные тайны? Возможно, это были какие-то очень важные реликвии? По крайней мере уносимое во тьму никак не было возможности оставлять в руках христиан.

Но выручавшие собственную реликвию бедные катары кроме того и предположить не могли, что успешный финал их из осажденной крепости не остался незамеченным. Невидимые, но неизменно выясняющиеся в необходимый момент и в нужном месте рыцари Храма помогли осуществиться этому грандиозному побегу. Это они, солдаты Христовы, своевременно сняли охрану и втайне смотрели за беглецами, делая все возможное для успеха столь необыкновенного предприятия.

То, что уносили с собой нераскаявшиеся еретики, было предметом долгих поисков и самих храмовников, перерывших до основания практически целый Иерусалим.

Куда имели возможность убежать катары со своим священным грузом? Путь их лежал к местечку называющиеся Ренне-ле-Шато, расположенному рядом от крепости. С него началось отечественное повествование.

Большое количество столетий спустя по окончании той памятной мартовской ночи несложной деревенский священник окажется на грани сумасшествия, в то время, когда будущее разрешит ему легко соприкоснуться с одной из старейших тайн мира.

Почвами в районе Ренне-ле-Шато испокон столетий обладал род Бланшфоров. Они честно сочувствовали катарам, и еретики именно там сохраняли надежду отыскать тайное убежище. Но у Бланшфоров была и вторая жизнь.

Данный род дал миру известнейшего Великого Магистра ордена тамплиеров по имени Бертран, что стоял во главе храмовников с 1153 по 1170 год. Благодаря упрочнениям этого славного рыцаря некогда неизвестная корпорация, напоминающая монашескую общину, купила замечательную организационную структуру, строгую военную дисциплину, богатейшие финансы и смогла быстро ворваться в высшие эшелоны власти как во Франции, так и во всем христианском мире.

К сожалению, все эти подробности не были известны бедному Гийому де Ногаре, что в слепой злобе собственной кроме того и предположить не имел возможности, как он, катар и «идеальный», близок к ордену Храма и его тайным мистериям. Пожалуй, в этом и заключалась одна из обстоятельств обрисовываемой нами трагедии.

Вызов судьбе

На протяжении нахождения короля в замке Тампль храмовники вели себя так, как будто бы сознательно бросали вызов судьбе. Своим поведением они подчеркивали собственную полную независимость от королевской власти. Король был только гостем, не смотря на то, что и почетным.

Его водили везде. С ним рядом постоянно находился Магистр, и Гуго де Пейро, Жоффруа де Гонневиль и Жоффруа де Шарне. И не смотря на то, что за стенками замечательной башни бесчинствоваламасса людей, тамплиеры никак не проявляли собственного тревоги по этому поводу.

Забрать подобный замок, к тому же с таким гарнизоном, разбушевавшимся простолюдинам вряд ли было вероятно.

В то время, когда назойливый шум толпы становился невыносимым, то по приказу Магистра за ворота замка отправляли маленькой отряд рыцарей, складывающийся из закаленных бойцов, уже успевших продемонстрировать собственную доблесть в недавних битвах с сарацинами. Эти мрачные солдаты с красными крестами на белых туниках без звучно выезжали по двое в ряд и поднимались как вкопанные у самых ворот. Они были подобны сейчас каменным изваяниям.

Их невозмутимый и грозный вид магически действовал на толпу, и шум неспешно стихал.

Люди опасались храмовников. Это был какой-to первородный ужас дикаря перед всем мистическим и неизвестным.

Король из окна башни пристально следил за происходящим. Оно злило и злило повелителя. А тамплиеры как будто бы не обращали ни мельчайшего внимания на состояние короля, оставаясь почтительно холодными и недосягаемыми.

А после этого, словно бы хотя испытать судьбу еще больше, иерархи ордена решили пригласить Филиппа Прекрасного в собственный хранилище и продемонстрировать ему хотя бы часть тех несметных сокровищ, которыми обладали храмовники.

Сокровищница размешалась в глубоком подвале. в первых рядах с факелом в руках шествовал рыцарь сопровождения и показывал дорогу. Филипп снова должен был спуститься под почву, и это зародило в нем много чувств и неприятных мыслей.

Наконец короля покинули одного в хранилище с зажженными по углам факелами.

Помещение было таким огромным, что в тени, отбрасываемой светильниками, не было возможности различить очертаний стен. Филипп решил обойти его по периметру. После этого он не выдержал и остановился у одного из сундуков.

Еще ни разу за всю собственную жизнь король не видел для того чтобы количества золота, собранного в одном месте. Тут были монеты со всех частей света. Они лежали в огромных кованых сундуках, и возможно было свободно подойти и забрать пригоршню золота либо серебра, а после этого, как несложный песок, высыпать все назад, и монеты наряду с этим издавали чарующий железный звук.

Деньги пели, пели, как сирены из старой мифологии, и пением своим сводили с ума бедного короля. Ни братьев, ни Мариньи тамплиеры так и не разрешили войти в собственный хранилище. Это зрелище предназначалось лишь для Филиппа.

Король ходил от сундука к сундуку, брал пригоршню золота либо серебра и снова наслаждался железной музыкой.

Ему казалось, что все богатства мира собраны как раз тут, в данной комнате.

Среди помещения на особом постаменте пребывала корона британского монарха. Ее также возможно было забрать и примерить. Как легко!

Не нужно войн, не нужно дорогостоящего флота и армии. Вот она, желаемая цель!

Забрал и надел на голову, и никто не сможет воспрепятствовать тебе, по причине того, что эту корону сдали на хранение, по причине того, что она, как и все на земле, имеет собственную цену и, следовательно, ее возможно приобрести, не проливая наряду с этим ни капли христианской крови. Как легко!

Возможно, совершенно верно так же следовало скупить все земли Востока, включая и Иерусалим, за что было дано столько судеб?

В отдельном футляре, украшенном бриллиантами, помещался золотой ливр, эталон всех денег, каковые имели хождение в провинциях и землях, принадлежавших французской короне. Завладев им, возможно взять власть над самой душой денег, над душой этого звонкого металла, в случае если у него имеется таковая.

Филипп забрал было его, но тут же положил назад.

Вот оно, единственное стабильное место на земле, единственное спасение от невзгод и бурь, — подвал тамплиеров. Если бы крестоносцы, отправлявшиеся сражаться Гроб Господень, знали, в чем дело, они бы и с места не сдвинулись, а занялись бы ростовщичеством, дабы скупить в конечном итоге всю Святую и корону султана Почву в придачу.

И вот разгадка всех бед. Тамплиеры не вести войну, а торговали. Вернее, они делали вид, что сражались, а в действительности заключали сделки, подписывали соглашения, брали со всех расписки.

Они обворовывали собственных же братьев рыцарей, а в то время, когда необходимо, и предавали их.

Дедушка, Людовик Святой, первый заподозрил неладное. Верно, по окончании поражения при Дамиете храмовники за спиной деда вступили в переговоры с Дамаском. Дедушка в первую очередь низложил за такое предательство тогдашнего Великого Магистра в присутствии мусульманских послов, и Магистр должен был забрать назад слово, данное неприятелю, а после этого поднялся перед Людовиком на колени, прося у него прощения.

Сделка не произошла. Как подлинный христианин дедушка желал омыть кровью, а не деньгами собственные победы. Тамплиеры же за его спиной только договаривались с неверными и торговались с ними.

Они просто променяли крестоносцев на серебро и золото.

Филипп снова подошел к сундуку и снова забрал, а после этого высыпал монеты назад.

«Вот они, храбрые солдаты, — думал он. — Вот во что превратились их доспехи, вот во что спрессовалась их плоть, а дух провалился сквозь землю, провалился сквозь землю окончательно. Возможно, данный золотой ливр и имеется плод всех нечеловеческих упрочнений моего святого деда? Вон сундук, где лежат только дорогие кресты, захваченные еще в Константинополе.

Унизанные драгоценными камнями, они уже и не нуждаются в вере. На таком кресте Спасителю отечественному было бы весьма некомфортно: так больно впивались бы все эти камни в его и без того исстрадавшуюся плоть. Я осознал, эти камни на крестах, каковые хранят в собственных подвалах тамплиеры, — это выражение святотатства, первое подтверждение ереси. Так в скрытой форме они и дальше желают издеваться над Тем, Кто принес спасение миру.

Пускай, дескать, повисит на этих камнях, пускай Ему еще больнее будет.

Разве растут на земле деревья из серебра и золота, к тому же унизанные бриллиантами, изумрудами и сапфирами? Это издевательство над природой, созданной Всевышним. Такие деревья, из которых и сделаны были подобные кресты, смогут произрастать только в адских кущах.

Золото — вот Всевышний тамплиеров. Золото, а не Христос. Но тогда чем они, фактически говоря, отличаются от тех же иудеев?

Те реализовали Спасителя за тридцать сребреников. Думается, я отыскал выход.

Раз церковь благословляет христиан на то, дабы забирать у иудеев их нечистое золото, то ровно то же самое возможно сделать и по отношению к рыцарям Храма. Они через чур продолжительно жили далеко от христианского мира и через чур полюбили золото, дабы сохранить в душах собственных подлинную веру».

Через потайное слуховое окно Магистр и его приближенные попеременно наблюдали за тем, как ведет себя король Франции в сокровищнице ордена. Они видели, как Филипп с наслаждением и любовью пересыпал сперва монеты в сундуках, как он после этого подошел к королевской короне и с опаской, оглядываясь по сторонам, примерил ее, как забрал золотой ливр… Но в то время, когда король подошел к сундуку, где хранились драгоценные византийские кресты, Магистр и его приближенные прочли во взоре Филиппа неподдельный бешенство.

— Братья мои, — сказал де Моле, отходя от слухового окна, — думается, мы добились того, чего желали. Бешенство короля неминуемо падет на нас, и случится это достаточно не так долго осталось ждать. Я предвижу, что нам предстоит в недалеком будущем принять мученическую смерть, и потому нам надлежит заблаговременно побеспокоиться о том, в каком виде орден сможет сохранить собственную власть кроме того тогда, в то время, когда он провалится сквозь землю окончательно для мира видимого и суетного.

— Аминь, — хором ответили ему другие иерархи.

Катастрофа начинала усиливатьсяи получала уже необратимый темперамент.

Процесс

Исповедь

Вам имеется в чем согласиться суду? — задал вопрос глава у подозреваемого.

— Нет. Я ничего не совершал! — прокричал в отчаянии Эскен.

Глава кивнул, и два служителя, забрав под руки перепуганного человека, отвели его в подвал, где размешалась камера пыток.

Как попал данный не сильный человек и бывший тамплиер в руки правосудия — история не знает. светло одно, что совесть его была нечиста. Но многие историки считают, что именно признания Эскена де Флойрана и стали началом одного из самых известных судебных процессов в истории .

Появление в рядах некогда монолитного по собственному составу ордена таких людей, как Эскен де Флойран, было обусловлено самим временем. К сожалению, тамплиеры не могли избежать неспециализированной деморализации, которая к началу XIV века охватила все монашеские ордена; среди них показалось много людей бессовестных, авантюристов , готовых на всякое правонарушение, которое сулило им какую-нибудь пользу.

Всевозможные крестьяне: земледельцы, пастухи, свинопасы, ремесленники, домашняя прислуга — были в последнии месяцы приняты много в орден и в итоге составили в нем девять десятых. Действительно, они отличались от рыцарей тем, что носили коричневую одежду вместо белой, но в собственных сношениях с внешним миром они были настоящими участниками ордена, облеченными неприкосновенностью и пользующимися всеми привилегиями.

От этого, несомненно, страдала гордость храмовников и дворянская чистота, что и должно было выявиться в неизбежном предательстве. Люди низкого звания, находящиеся в качестве служителей, жаловались, что их знатные братья относятся к ним с презрением и притесняют их. Часть храмовников, носящих коричневую одежду, жаждала всеми способами пробраться в разряд тех, кто был в праве носить белую тунику.

Так, в статутах приводится следующий случай: один рыцарь был п