Шаманский сеанс у ачумавов

Жем де Ангуло привел исчерпывающее описание шаманского лечения у ачумавов.[968]Как мы скоро убедимся, в этом сеансе нет ничего загадочного либо неясного. Шаман время от времени погружается в медитации, sotto voce (негромко) бормоча: он говорит со собственными дамагоми, «силами» (духами-ассистентами), дабы определить суть болезни, поскольку в конечном итоге как раз дамагоми ставят диагноз.[969]Обычно различаются шесть категорий заболеваний: 1) видимые несчастные случаи; 2) нарушение табу; 3) шок, вызванный возникновением чудовищ; 4) нехорошая кровь; 5) отравление вторым шаманом; 6) утрата души.

Сеанс проводится вечером в доме больного. Шаман делается на колени рядом с больным, лежащим на земле головой на восток. Шаман колышется, негромко бормоча, с полузакрытыми глазами. Сперва это плаксивое мурлыкание, как если бы шаман желал петь вопреки какой-то внутренней боли.

Это мурлыкание делается все громче, оно получает форму настоящей, не смотря на то, что все еще негромкой мелодии.

Зрители умолкают, они начинают пристально слушать. У шамана еще нет его дамагоми, что пребывает, быть может, где-то в далеких горах, а возможно и совсем рядом в ночном воздухе. Песня обязана привлечь его, пригласить а также вынудить прийти […].

Эти песни, как и все песни ачумавов, выстроены на одной либо двух строчках текста и содержат две-три, время от времени четыре музыкальные фразы.

Песня повторяется десять, двадцать, тридцать раз без перерыва — сходу за последней нотой направляться первая без музыкальной паузы. Поется песня в унисон. Такт отбивается руками и не имеет ничего общего с ритмом мелодии.

Другими словами в нем имеется некоторый собственный ритм, но монотонный и без выговоров.

В начале песни любой из участников отбивает собственный такт, но по окончании нескольких повторений такты синхронизируются. Шаман пара тактов поет сам, после этого добавляется еще пара голосов, и скоро поют уже все. Тогда шаман умолкает, оставляя работу по вызову дамагоми зрителям.

Само собой разумеется, лучше петь звучно и дружно, потому, что так больше шансов разбудить дремлющего где-то поблизости дамагоми.

Но его будит не только физический шум: значительно лучше действует искреннее беспокойство участников. (Это не моя интерпретация. Я только повторяю то, что мне говорили многие индейцы.) Сейчас шаман сосредоточивается. Он закрывает глаза, вслушивается. Скоро он ощущает появление собственного дамагоми — вот он приближается, летает в ночном воздухе, среди деревьев, под почвой, везде, кроме того в его собственном животе […].

И тогда, в любую секунду песни, шаман внезапно рукоплещет в ладоши и все замолкают.

Глубокая тишина (среди природы, под звездами, у мерцающего очага, эта неожиданная тишина по окончании стремительного, практически гипнотического ритма песни создаёт огромное чувство). И тогда шаман обращается к собственному дамагоми. Он говорит звучно, как если бы он обращался к глухому.

Он говорит скоро, отрывисто, монотонно, на простом, всем понятном языке. Предложения маленькие.

И все, что он говорит, «переводчик» в точности повторяет, слово в слово […]. Шаман так возбужден, что путается в собственных словах. Переводчик, если он в далеком прошлом трудится с этим шаманом, замечательно знает все характерные ему неточности […].

Шаман же все глубже входит в состояние экстаза, он обращается к собственному дамагоми, а тот отвечает на его вопросы. Он так соединяется со своим дамагоми, так переходит в него, что уже сам совершенно верно повторяет все слова дамагоми […].[970]

Диалог шамана с его «силами» не редкость время от времени страно монотонным; шаман жалуется, что дамагоми вынудил себя продолжительно ожидать, а тот оправдывается: он заснул около потока и т. п. Шаман отсылает его и призывает другого. Шаман останавливается. Открывает глаза. Он выглядит как человек, пробудившийся по окончании глубокой медитации.

У него пара ошеломленный вид. Он требует собственную трубку. Переводчик набивает ее, раскуривает и подает ему. Все расслабляются, потягиваются, закуривают папиросы, начинают говорить, шутить, кто-то подкладывает дрова в пламя. Сам шаман также присоединяется к шуткам, но все реже и реже по мере того, как проходит время — полчаса, час, два. Он делается все более рассеянным и важным. Возобновляет собственные попытки, еще и еще раз […].

Время от времени это продолжается часами.

А другой раз не больше часа. Время от времени разочарованный шаман отказывается продолжать излечение. Его дамагоми ничего не находят.

Либо: «отрава» была весьма могущественным дамагоми, более сильным, чем они […]. Безтолку с ним сражаться.[971]

Найдя суть болезни, шаман приступает к исцелению. За исключением случаев утраты души, задача содержится в том, дабы извлечь «заболевание» либо высосать некое количество крови. Вместе с высосанной кровью шаман извлекает зубами мелкий предмет, похожий на маленький кусочек белой либо тёмной нити, время от времени же напоминающий обрезок ногтя.[972]Один ачумави сообщил автору: Я не верю, что все эти штуки выходят из тела больного.

Шаман постоянно держит их во рту перед лечением . Он лишь завлекает ими заболевание, они помогают для вытягивания яда. А в противном случае как его вытянешь?

Кое-какие шаманы кровь. Один шаман растолковывал, как он это делает: Это тёмная кровь, другими словами нехорошая кровь. Сперва я выплевываю ее на руки, дабы заметить, имеется ли в ней заболевание. Наряду с этим я слышу, как мои дамагоми спорят. И все они желают, дабы я разрешил им напиться.

Они прекрасно поработали для меня.

Они помогли мне. Сейчас они все разгорячены. Их мучит жажда. Они желают выпивать.

Желают напиться крови… В случае если шаман не позволит им крови, дамагоми гневаются и звучно протестуют. Тогда я выпиваю кровь.

Глотаю ее. Даю им. И это их успокаивает. Это их утешает. Это их охлаждает…

В соответствии с наблюдениям Ангуло, нехорошая кровь не высасывается из тела больного; это скорее продукт кровоизлияния истерической природы в желудке шамана. Вправду, по окончании сеанса шаман выглядит весьма усталым; он выпивает два либо три литра воды и засыпает тяжелым сном.[973]

Как бы то ни было, высасывание крови вероятнее есть искаженной формой шаманского исцеления. Как мы не забываем, кое-какие сибирские шаманы также выпивают кровь жертвенных животных и утверждают, что в конечном итоге ее жаждут и выпивают духи-ассистенты. Данный очень сложный обряд, основанный на священной сокровище тёплой крови, есть лишь вторично шаманским и, в сочетании с другими обрядами, входит в разные магико-религиозные комплексы.

, если распознано отравление вторым шаманом, целитель по окончании продолжительного сосания кожи, выхватывает зубами волшебный предмет и показывает его. Время от времени отравитель находится среди зрителей, и тогда шаман отдает ему данный «предмет»: Держи! Вот твой дамагоми, он мне ни к чему! В случае если же речь заходит о утрата души, то шаман, в обязательном порядке взяв сведения от своих дамагоми, начинает поиск и находит ее, заблудшую в диких местах, на горе и т. д.[974]

Нисхождение в Преисподняя

Сеанс ачумавских шаманов отличается собственной умеренностью. Но это не общее правило. Трансу, что у ачумавов выглядит довольно не сильный, в других племенах сопутствуют явные экстатические действия.

Шаман шушвапов (племя, живущее в центре Английской Колумбии) ведет себя как неистовый, когда наденет ритуальный головной убор (плетеная ткань длиной два и шириной один метр). Он начинает петь песни, которым его научил дух-покровитель на протяжении посвящения. Он танцует , пока целый не взмокнет от пота, и тогда приходит дух, что с ним говорит.

После этого шаман ложится около больного и сосет его больное место. Наконец он извлекает ремешок либо перо — суть болезни, — каковые исчезают, в то время, когда он на них подует.[975]

Но поиск заблудшей либо похищенной духами души время от времени получает драматический темперамент. У индейцев томпсон шаман надевает маску и вступает на тропу, по которой когда-то его предки направлялись в страну мертвых; если он не встречает душу больного, то обыскивает кладбища, где погребены крещеные индейцы. Но в любом случае он должен сражаться с привидениями, перед тем как ему удастся забрать у них душу больного; возвратившись на землю, он показывает участникам собственную окровавленную дубинку. У индейцев туана в штате Вашингтон нисхождение в Преисподняя еще более реалистично: довольно часто поверхность почвы раскрывают; шаман имитирует переход через поток; яркой мимикой он изображает борьбу с духами и т. д.[976]У нутка, каковые похищение души приписывают морским духам, шаман в экстазе ныряет в глубину океана и возвращается мокрый, время от времени из носа либо виска у него течет кровь, и он несет похищенную душу, зажав ее в пучке орлиного пуха.[977]

Как и везде, при спуске в Преисподняя с целью возвращения души больного шаман идет по подземному пути мертвых, другими словами включается в загробную мифологию собственного племени. На протяжении церемонии погребения одна дама из племени юма утратила сознание. В то время, когда через пара часов ее удалось привести в эмоцию, она поведала, что с ней произошло. Она внезапно была на коне совместно со своим погибшим пара лет назад родственником.

Около нее было большое количество наездников.

Направившись на юг, они прибыли в деревню, где жили юма. Она определила в том месте людей, которых знала при жизни. Все весело вышли ей навстречу.

Но позже она заметила частые клубы дыма, как словно бы горела вся деревня.

Она побежала, но, споткнувшись о кусок бревна, упала на землю. Как раз сейчас она пришла в эмоцию и заметила склонившегося над ней шамана, что лечил ее.[978]Реже американского шамана вызывают для возвращения кому-либо ангела-хранителя, похищенного покойниками из страны погибших.[979]

Но в первую очередь для поиска души больного шаман применяет собственный способность топографии и знание Преисподней экстатического ясновидения. Нет потребности приводить тут все сведенья, касающиеся потери ее поиска и души американским шаманом.[980]Достаточно подметить, что это верование обширно распространено в Северной Америке, в особенности в ее западной части, а его присутствие кроме этого и в Южной Америке исключает догадку о достаточно позднем заимствовании из Сибири.[981]Мы еще продемонстрируем в будущем, что теория утраты души как обстоятельства заболевания, не смотря на то, что, возможно, и более поздняя, чем объяснение заболевания каким-либо вредным действием, однако представляется достаточно архаичной, а ее присутствие в Америке не удается растолковать поздним влиянием сибирского шаманизма.

Тут, как, но, и везде, шаманскую идеологию (либо правильнее, ту часть классической идеологии, которая была ассимилирована и в значительной степени развита шаманами) мы встречаем кроме этого в легендах и мифах, в которых фактически шаманы не фигурируют. Таков так называемый американский орфический миф, что существует в большинстве племен, в особенности на востоке и западе континента.[982]Вот версия йокутов телумни: Один человек теряет жену. Он решает пойти за ней и сторожит у гроба.

На вторую ночь она поднимается и идет, как будто бы дремлющая, направляясь в Типикиниц — страну погибших, распроложенную на западе (либо северо-западе). Ее супруг следует за ней впредь до реки, над которой находится неизменно трясущийся и колышущийся мост. Супруга оборачивается к мужу и говорит: Что же ты делаешь, ты живой, ты не сможешь пройти через мост.

Ты и станешь рыбой. Среди моста стоит на страже птица, крики которой так пугают переходящих, что кое-какие из них падают с моста. Но у мужчины был талисман, волшебная веревка, благодаря которой ему удается перейти через реку.

На втором берегу он встречает жену в толпе погибших, танцующих в кругу (хорошая форма Ghost Danse — Танца Духов).

Мужчина подходит ближе, и все начинают жаловаться на его нехороший запах. Посланец Типикиница, Властелина Преисподней, приглашает его к столу. Сама супруга посланца подает ему неисчислимые яства, количество которых, не смотря на то, что он и ест, никак не значительно уменьшается.

Властелин Преисподней задаёт вопросы у него о цели его визита. Выслушав ответ, он говорит, что супруг сможет забрать обратно собственную жену, в случае если сумеет бодрствовать всю ночь. Погибшие опять идут в хоровод, но мужчина, дабы не утомлять себя, отходит в сторону и лишь наблюдает.

Типикиниц велит ему искупаться.

После этого он вызывает его жену, дабы убедиться, что она вправду есть его женой. Жены выполняют ночь в кровати, говоря. Перед восходом солнца мужчина засыпает, а проснувшись, обнаруживает в собственных объятиях гнилое бревно. Типикиниц шлет собственного посланца, дабы пригласить гостя на ланч.

Он дает мужчине еще один шанс, и тот спит весь день, дабы ночью быть бодрым.

Вечером все происходит равно как и незадолго до. Оба смеются и резвятся до восхода солнца, в этот самый момент мужчина опять засыпает, дабы проснуться с гнилым бревном в объятиях. Типикиниц опять вызывает его, дает пара зерен, каковые окажут помощь ему перейти через реку, и приказывает покинуть Преисподняя.

Возвратившись, он говорит о собственных приключениях, но требует родственников никому об этом не сказать, потому что он погибнет, если не спрячется на шесть дней.

Но соседи определят о его возвращении и исчезновении, и мужчина решает во всем согласиться, дабы иметь возможность возвратиться к жене. Он приглашает всю деревню на громадное пиршество и говорит обо всем, что он видел и слышал в царстве погибших. На следующий сутки он умирает от укуса змеи.

Данный миф поражает сходством всех зарегистрированных вариантов. Мост, веревка, по которым храбрец проходит через адскую реку, благосклонное лицо (старуха, старичок, Властелин Ада), животное, сторожащее мост, и т. д. — все эти хорошие мотивы нисхождения в Преисподняя присутствуют практически во всех вариантах.

В некоторых предположениях (габриэлиньо и др.) опробование, через которое обязан пройти храбрец, есть опробованием целомудрия: он обязан три ночи быть рядом с женой в воздержании.[983]Версия алибаму говорит о двух братьях, каковые отправились за погибшей сестрой. Они идут на запад, достигают горизонта; небо в том месте неустойчивое, в постоянном перемещении. Превратившись в животных, оба брата попадают на тот свет и посредством Старика либо Старухи удачно проходят четыре опробования.

Оказавшись на высоте, они видят прямо под собой внизу собственный земной дом (мотив Центра Мира). Они являются свидетелями танца погибших; в том месте имеется и их сестра, они касаются ее волшебным предметом, она падает, и они забирают ее с собой в тыкве. Но по возвращении на землю они слышат, как их сестра плачет в тыкве, и опрометчиво открывают ее. Душа девушки улетает.[984]

Подобный миф зарегистрирован и в Полинезии, но американский миф лучше сохранил память об инициационных опробованиях — необходимом условии перед нисхождением в Преисподняя. Четыре опробования, упомянутые в варианте алибаму, опробование целомудрием и особенно опробование всенощным бдением очевидно носят инициационный темперамент.[985]«Шаманским» элементом во всех этих мифах есть нисхождение в Преисподняя чтобы вернуть оттуда душу любимой дамы.

Считается, что шаман может не только опять соединять с телом заблудшие души больных, вместе с тем и воскрешать погибших,[986]которые, возвратившись из Ада, говорят живым о том, что они видели, — совершенно верно так же, как это делали те, каковые «духом» нисходили в страну погибших, посещали в экстазе Рай и Ад и тысячелетиями питали многовековую визионерскую литературу всего человечества. Было бы преувеличением вычислять эти мифы продуктами только шаманских переживаний; светло, но, что шаманы применяют и интерпретируют такие переживания. В варианте алибаму храбрецы ловят душу сестры таким же образом, каким шаман хватает душу больного, заблудшую в стране погибших, дабы вернуть ее на землю.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: