Солнце и богиня весенних гроз 2 страница

Именуя облака горами, небесные светила — серебром и золотом, разящую молнию — палицей и молотом, старый человек нечайно пришел к созданию поэтических сказаний, по смыслу которых всевышний-громовник и карлики духи (и грозовые великаны) сущность кузнецы и рудокопы. Собственными острыми палицами они роют облачные горы и извлекают из них небесные сокровища; собственными молотами они бьют по камням либо горам-тучам, как по жёстким наковальням, и приготавливают для всевышних золотые и блестящее оружие и серебряные украшения…

Скрытые, затемненные тучами небесные светила являются по окончании грозы как бы заново сделанные всевышним-громовником: при содействии бурных ветров, раздувающих пламя грозы, небесный ковач кует щит-солнце, серп-месяц, ночи и золотые светильники дня, клинок-лук и молнию-радугу… В соответствии с с уподоблением ночи мраку грозовых туч, в блистающих звездах фантазия признавала то очи кузнецов-карликов, то искры, летящие из горнов громовника, то, наконец, гвозди, которыми он скрепляет небесный свод.

По глубоко укорененному убеждению древних народов, всевышние обучили человека ковать металлы, приготавливать оружие и другие железные поделки и пользоваться ими в домашнем и публичном быту. Указанные предания не чужды и славянам, не смотря на то, что и сохранились у них не в таковой свежести. Народный эпос, изображая грозу кузнечною работою, заставляет сказочных храбрецов сажать чертей в суму-облако и, кладя ее на наковальню — бить металлическим молотом; ничего так не опасаются линии, как данной сумы и этого молота: завидя их, они с кошмаром удирают в преисподнюю и наглухо закрывают адские ворота…Солнце и богиня весенних гроз 2 страница

Ломаная линия сверкающей молнии уподоблялась извивающейся змее либо веревке: оба представления родственны (уж, ужище, г-уж). Из этого появились мифические сказания о молнии — во-первых, как о золотом ремне, на котором качается облако (в финском эпосе) и, во-вторых, как о биче, сильными ударами которого всевышний-громовник казнит демонов туч; хлопанье этого бича создаёт оглушающие раскаты грома…

Потрясая бичом, всевышний-громовник вступает в брачный альянс с почвой, рассыпает по ней семя дождя и дает урожаи. Этим древним понятием разъясняется, из-за чего в свадебных обрядах плеть взяла такое серьёзное значение: друга, обязанный защищать молодую чету от нечистой силы, враждебной плодородию, сопровождает собственные заклятия хлопаньем бича; тот же суть имеет и стрельба из ружей и пистолетов на протяжении свадебного поезда…

Усматривая в грозе присутствие гневного божества, старый человек в громе слышал его звучащий голос, его вещие глаголы, а в ветрах и бурях признавал его замечательное дыхание; где мы замечаем естественные законы природы, он видел свободное дело живого существа. Космогонические предания арийских народов свидетельствуют за старейшее отождествление грома со словом и ветра с дыханием…

В гимнах Вед Слово (язык) возведено на степень божества; к нему обращались с молитвами и ему приписывали замечательное содействие всевышнему громов (Рудре): в битвах с демонами оно натягивало его агрессивный лук. Итак, гром имеется слово, которым Перун пробуждает природу от зимней смерти — творит новый весенний мир, а ветер — дух, исходящий из его открытых уст.

Древние грамотники, сравнивая человека с космосом, обнаружили между ними полное соответствие: В горней части его (читаем в одном рукописном сборнике), яко на небеси светила солнце и луна, гром, ветер, сице и в человеке во главе очи, и глас, и дыхание, и мгновение ока — яко молния. Из этих мифических баз появились предания, занесенные в ветхие исходники, что дыхание (душа) человека создано от ветра, а теплота либо плоть (пламя страсти) от огня (плодотворящей молнии). Уподобление грома слову людской повело к тому интересному осложнению мифов, по которому все птицы и баснословные звери, в каких лишь олицетворялись громовые облака, взяли темперамент вещих, т. е. одаренных свойством сказать и мыслить…

Однообразное чувство, создаваемое на слух раскатами грома, стуком кузнечных молотов, молотильных цепов и мельничной толчеи, и идея о наносимых ударах, соединяемая со всеми этими разными представлениями, сблизили их между собою и породили множество баснословных сказаний…

В глубочайшей древности зерна не мололись, а толклись, для чего помогали несложной выдолбленный камень — толчея (ступа) и толкач либо пест, ступу заменил позже ручной жернов и, со своей стороны, должен был уступить ветряной и водяной мельнице. Жернова и мельница обозначаются в народных тайных теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые облака (Так, стук жерновов и мельничных колёс уподобляется лаю псов, реву медведя, топоту и ржанью коней, мычанью быка: Залаяла собачка на Мурманском, заревел медведь на Романовском, затопали кони на Кириловом поле; Бык (либо корова) ревет, кверху хвост дерет; Бык бурчит, старик стучит; бык побежит — пена повалит; В чёрной избе медведь ревет; Стоит на берегу кобыла, смотрит на реку, ржет и жеребенка к себе кличет); сближая эти разные понятия, народ выражается о громе: Стукотыть, гуркотыть, як сто коней бижить, а о мельнице: Стукотыть, гуркотыть, сто коней бижить; треба встати, погадати, що им исты дати…

Разумеется, что, под влиянием этого поэтического воззрения, ливень, снег и град, рассыпаемые тучами, должны были казаться теми небесными дарами, какие конкретно мелет облачный жернов. И вправду, в снеге, что уже собственной рыхлостью и белизною напоминает смолотый хлеб, видели падающую с неба муку…

У белорусов сохранилось знаменательное поверье, что горные духи (гора-туча), подчиненные Перуну и вызывающие своим полетом ветры и бурю, возят на себе громовой жернов, на котором восседает сам Перун с огненным луком в руках. Баба-ведьмы и яга летают на собственные сборища по воздуху в металлической ступе, погоняя пестом (толкачом, клюкою) и заметая след помелом.

Белорусы говорят, что яга погоняет огненною метлою воздушные силы, каковые приводят в перемещение ее ступу; в то время, когда она едет — почва стонет, ветры свищут, животные воют, нечистые духи плачут; самой ступе они дают наименование огненной. Баба-ведьмы и яга, как облачные жены, вольно распоряжаются естественными силами природы; их стремительные полеты, обладание чудесными конями и заметание следа помелом указывают на метели и вихри; пест и ступа тождественны с тем мифическим жерновом, на котором разъезжал всевышний-громовник, и с его палицей. Ступа — это грозовое облако, а пест либо толкач, ударом которого баба-яга совершенно верно так же побивает недругов, как Перун собственной дубинкою, — знакомая нам метафора молнии…

песни и Немецкие сказки сохраняют воспоминание о мельнице, которая мелет серебро, любовь и золото; отечественные сказки кроме этого знают прекрасные жерновки, каковые добываются с неба и мелют собственному хозяину муку либо кормят его готовыми яствами: что ни разверни ручкою, то и блин с пирогом! В Моравии говорят о тёмном мельнике, что молол яркие дукаты.

Проливая дожди, всевышний-громовник дает земле силу плодородия и выводит из-за туч золотые лучи солнца; исходя из этого с его жерновом фантазия соединяет сверхъестественные особенности молоть драгоценные металлы и наделяет человека насущною пищею. Вместе с ясными днями лета и неспециализированным изобилием водворяется на земле счастье, любовь и мир: эти благодатные подарки рассыпаются на смертных тем же славным жерновом…

Как раз в этом представлении облака жерновом кроется база предания о чертовой мельнице. Как мы знаем, что суеверие ставит всех мельников в близкую сообщение с водяным и нечистою силою; в малорусских рассказах линии представляются в виде мирошников (Мирошники — мельники): часто садятся они на столбах уничтоженной мельницы либо плотины, зазывают мужиков с зерновым хлебом, мелют не так долго осталось ждать и безвозмездно, но мешают с мукою песок.

В народных сказках, в числе тяжёлых подвигов, возлагаемых на богатыря, победители многоглавых змеев (старого громовника), упоминается кроме этого о посещении им чертовой мельницы, закрытой двенадцатью металлическими дверями: в зимнюю пору демоническая сила овладевает громовою мельницей и налагает на нее собственные замки, каковые отпираются лишь с приходом богатыря, как отворяются облачные скалы от удара Перуновой палицы. В одной сказке о баснословной мельнице говорится, что она сама мелет, сама веет и на сто верст пыль мечет…

Германские предания, говорящие о мельнице, в которой пожилые и некрасивые люди перемалываются в молодых и прекрасных, сходятся с русскою легендою о кузнеце-линии. Нанялся линия работником па кузницу, схватил клещами старая женщина за ноги, кинул в горн и сжег в пепел — лишь одни косточки остались; по окончании того налил ушат молока и вкинул в том направлении кости; глядь — 60 секунд через три выходит из молока красивая женщина, дышащая свежестью и юностью сил.

По украинскому варианту, линия, нанявшись в кузнечные подмастерья, кует не железо и лом, а увечье, болезни и калечество: приставит хромую ногу к жаровне, ударит молотом, вспрыснет водою — и нога цела, хоть вприсядку пляши! Большое количество перековал он стариков и старая женщина в молодых, калек в здоровых, уродов в красавцев. В этих рассказах линия заступает старого громовника, что как божество, являющееся в тучах, часто сам представлялся с демоническим характером…

Такая животворная сила придана поэтическим представлениям грозы, проливающей на землю живую воду дождя и творящей из устаревшей зимней природы — юную весеннюю, в то время, когда поля и леса убираются в зелень и цветы: зима — старость, весна — молодость. В связи с означенными преданиями стоит суеверное уважение к воде, брызжущей с лопаток мельничного колеса; сербы вечером незадолго до юрьева дня перенимают ее в сосуды, приносят к себе и посыпают зелеными травами, а наутро купаются в ней (Да отрясется и отпадет от тела все злое и вредное, как отскакивает вода от мельничного колеса).

Рядом с поэтическими картинами, изображавшими войну небесной грозою, Слово о полку Игореве допускает сравнения битвы с ковкою металлов и молотьбою хлеба: На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце пузо кладут, веют душу от тела; Той бо Олег мечем крамолу коваше и стрелы по почвы сеяше…

Отечественное соловей-славий происходит от слово-слава, из-за чего вещий Боян (певец) именуется соловьем ветхого времени; народная тайная именует язык — соловейкою: за билыми березами (зубами) соловейко свище. Пение соловья обозначается в древних монументах словом щекот; щекатитъ — дерзко браниться, щекатый — сварливый, бойкий на словах, щекотуха — говорливая дама, щекотка — сорока, болтунья.

В народных преданиях соловьиный щекот — знак весенних глаголов всевышнего-громовника, говорящего в свисте и грохоте грома бури; как соловей, прилетая с весною, начинает собственную громозвучную песню, собственный на большом растоянии раздающийся свист по ночам, так совершенно верно и всевышний грозы с началом весны заводит собственную праздничную песню, звучащую из мрака ночеподобных туч. Агрессивная Афина (Афина — в греческой мифологии богиня справедливой войны и мудрости, воли и исполнительница замыслов Зевса, покровительница храбрецов, защитница целомудрия, порядка и т. д.), помощница Зевса в его творческих деяниях, принимала на себя образ данной птицы. Опираясь на эти сведенья, мы приступаем к объяснению древнего эпического сказания об Илье Соловье и Муромце-разбойнике.

Имя Ильи Муромца самое популярное в русском народе; оно видится часто в преданиях и песнях, приписывающих ему разные богатырские подвиги. И не смотря на то, что Илья Муромец известен как лицо историческое (он жил около 1188 года), но, выступая в народном эпосе, он усваивает себе черты более древние, находящиеся в собствености к области мифических представлений о всевышнем-громовнике.

В этом убеждает нас самый темперамент его баснословных подвигов и сравнительное изучение их в связи с другими преданиями отечественного и других индоевропейских народов… Интересные похождения Ильи Муромца с богатырем Святогором полностью принадлежат к области старейших мифов о Перуне. Тридцать лет от самого рождения сидел Илья Муромец сиднем, не двигаясь с места, но вот приходили два калика перехожие, становились под окошечко косящетое и просили милостыни.

И говорит им Илья: Нищие братия! Взойдите ко мне во храмину: имеется у нас всего большое количество, а подать вам некому. И говорят ему калики перехожие: Поднимись-ка сам! — Сижу сиднем я тридцать лет, а подниматься не поднимусь: нет у меня ни рук, ни ног! — проговорит им Илья.

И говорят калики перехожие ему во второй раз: Поднимись-ка сам! Илья сидит, силу пробует, а в ответ держит обращение: Поднялся бы я, и сила имеется, да нет ног.

И говорят ему калики перехожие в третий раз: Поднимись-ка сам! Илья сидит, силу пробует: прикоснётся ногу — нога поднимается, прикоснётся другую — вторая поднимается. Поднимается Илья, поднимается, посеред пола делается. И говорят ему калики перехожие: Сходи-ка за пивом, да напой нас! И забрал Илья братину великую, отправился в подвалы глубокие, наливал братину пивом крепким и подносил каликам перехожим. Выпей-ка сам! — в ответ молвят калики перехожие.

Хватил Илья братину зараз — лишь и видели пиво! Говорят ему калики перехожие: Сходи-ка за пивом, да напой нас! И забрал Илья братину больше прошлого, отправился в подвалы глубокие, опускался ниже того, наливал братину пивом крепким пуще того и подносил каликам перехожим. Выпей-ка сам! — в ответ молвят калики перехожие. Хватил Илья братину зараз — лишь и видели пиво!

И спрошали Илью калики перехожие: Слышишь ли, Илья, собственную силу? И молвит Илья: Слышу! И спрошали его, Илью, калики перехожие: Насколько велика твоя сила? И молвит Илья: Кабы был столб от земли до неба, я перевернул бы всю почву! Стали промеж себя калики сказать: Большое количество дано силы Илье, почва не снесет; поубавим силы. Еще раз отправляют они Илью за пивом, заставляют его выпить и задают вопросы: Слышишь ли, Илья, собственную силу? Отвечает Илья: Поубавилось силы кабы на семую часть! Стали промеж себя калики сказать: Будет с него!

Не обращая внимания на легендарный тон, приданный этому рассказу, тут через чур очевидна мифическая база. В народных сказках богатырь, планирующий на битву со змеем — демоническим представителем зимних туч и туманов, обязан трижды испить живой (либо сильной) воды и лишь тогда приобретает силу поднять клинок-кладенец. Пиво, которое выпивает Илья Муромец, — древняя метафора дождя.

Окованный зимнею стужею, богатырь-громовник сидит сиднем, без перемещения (не заявляя себя в грозе), пока не напьется живой воды, т. е. до тех пор пока весенняя теплота не разобьет ледяных оков и не претворит снежные облака в дождевые; лишь тогда зарождается в нем сила поднять быстрый клинок и направить его против чёрных демонов. Наделенный богатырскою крепостью, Илья Муромец отправляется на совершение тяжёлых подвигов.

Как самое имя Перуна сменилось историческим именем Ильи Муромца, так и борьба его с змеями существами — и демоническими великанами — перенесена на битвы, характеризующие первое время национальной судьбе Руси, в то время, когда строй публичный еще достаточно не окреп: в страны, среди пустынных мест и лесов, легко укрывался разбой, а извне, из широких степей, угрожали постоянные набеги диких кочевников, с которыми должны были бороться русские витязи. Илья Муромец усмиряет разбойничью шайку и освобождает Чернигов-град от несчетных басурманских полчищ; но и в этих ратных подвигах он сохраняет собственный родство с древним Перуном; он действует его оружием — всесокрушающими стрелами и выезжает на таком же прекрасном коне, как и всевышний-громовержец. Конь его как будто бы сокол летит, с горы на гору перескакивает, с бугра на бугор перемахивает, реки, озера и черны леса промеж ног пускает, хвостом поля устилает; подобно Зевсову коню Пегасу, он выбивает копытами колодцы. Окруженный станишниками (разбойниками), Илья Муромец вынимал из налушна тугой лук, вынимал стрелу каленую и пускал ее по сыру дубу:

Спела тетивка у туга лука — Станишники с коней попадали; Угодила стрела в сыр-кряковистый дуб, Изломала дуб в черенья ножевые.

Сражаясь один против несметной рати кочевников, он куда ни ринется — в том месте улица, где ни поворотится — нередки площади. За тем наезжает Илья Муромец на Соловья-разбойника, что заложил прямоезжую дорогу к Киеву ровно на тридцать лет (время, в то время, когда богатырь сидел сиднем): никакой человек по ней не прохаживал, зверь не прорыскивал, птица не пролетывала. Соловей-разбойник свил себе на двенадцати (либо девяти) дубах гнездо и, сидя в нем, свистал так очень сильно и звучно, что все низвергал своим посвистом, как будто бы напором стремительного вихря. За десять верст раздался его богатырский — конь и свист под Ильею спотыкнулся:

Черны леса к почва приклонилися, Мать-река Смородина со песком сомутилася.

Богатырь сшиб его каленой стрелой с высоких дубов и повез с собой в Киев; в том месте, во дворе князя Владимира, заставляют Соловья-разбойника продемонстрировать собственную удаль — засвистать вполсвиста. Соловей отзывается, что уста его запеклись кровью, и требует испить.

Налили ему чашу зелена вина, Весом чаша в полтора ведра; Принимал он чашу единой рукой, Выпивал чашу за единый вздох (дух).

Наливали ему другую чашу пива пьяного и третью меду сладкого; выпивал чаши Соловей-разбойник и, как Илья Муромец с пива — набирался с того силы великой, свистнул и оглушил своим свистом могучих богатырей, так что они наземь попадали, а простые люди мертвы стали, и потряс крепкие своды княжеских палат:слетели с них вышки и крыша, лопнули связи металлические.

Засвистал Соловей по-соловьиному,А в второй зашипел разбойник по-змеиному,А в третьи зрявкает он по-звериному (по-туриному).

Те же выражения употребляет народный эпос, говоря о вещем коне сивке-бурке, в образе которого, как и в образах змея и быка, олицетворялась громоносная туча. Раздраженный Илья Муромец убивает Соловья-разбойника, кидая его (по свидетельству одного варианта) выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего.

Соловей-разбойник гнездится на двенадцати дубах; народная сказка то же самое говорит о змее, и подробность эта разъясняется мифическим значением дуба — дерева, посвященного Перуну: Загремел Зилант (змей), выходя из металлического гнезда, а висело оно на двенадцати дубах, на двенадцати цепях; в одном заклятии говор змея сравнивается с шумом ветра: Что не дуб стоит — Змиулан сидит, что не ветер шумит — Змиулан говорит. В соответствии с с показанием народной былины о свисте Соловья-разбойника, в одной рукописной повести XVII века читаем: Начаша змий великий свистати; от змиева свистания падоша под ними (послами) кони.

В украинской сказке Соловей-разбойник заменяет собою Змея Горыныча; в второй сказке Илья Муромец побивает двенадцатиголового змея, избавляя от него красавицу королевну. Все эти сближения убедительно свидетельствуют, что в образе Соловья-разбойника народная фантазия олицетворила демона бурной, грозовой облака. Имя Соловья дано на основании старейшего уподобления свиста бури громозвучному пению данной птицы. Свист бури, вихрей, ветров — выражение общеупотребительное в отечественном языке; народная песня, обрисовывая бегство удалого хороша молодца от царских разъездов, прибавляет:

Что гнались-то, гнались за тем хорошим молодцем Ветры полевые, Что свистят-то, свистят в уши разудалому Про его разбои.

У моряков до сих пор существует поверье, что свистом возможно накликать бурю, подобно тому как призывается она звоном колоколов и резким криком хищных птиц; при стихающем попутном ветре пловцы обыкновенно свистят по ветер. О водяном говорят отечественные крестьяне, что он не обожает, в то время, когда тревожат его сон свистом, и опрокидывает за то лодку, а пловца увлекает на дно реки, т. е. свист подымает бурю, которая тревожит и бурлит сонные воды и угрожает пловцу бедою.

Свистать в жилой избе почитается плохой приметою… Одно из самых обычных олицетворений дующих ветров было представление их хищными птицами; вот из-за чего дети Соловья-разбойника оборачиваются, по свидетельству былины, воронами с металлическими клювами.

Эпитет разбойника разъясняется разрушительными особенностями бури и тем стародавним воззрением, которое с олицетворениями туч соединяло разбойничий, воровской темперамент. Закрытие зимними туманами и тучами небесных светил именовалось на древнем поэтическом языке похищением золота: в подвалах Соловья-разбойника лежала несчетная золотая казна; совершенно верно так же в летней засухе и в отсутствии дождей зимою видели похищение живой воды и урожаев.

Демонические силы грабят сокровища солнечных лучей, угоняют дождевых коров и скрывают собственную добычу в неприступных горах. Данный хищнический темперамент облачных демонов повел к тому, что вместо великанов и змеев, с которыми сражаются богатыри в более сохранившихся вариантах эпического сказания, — в вариантах позднейших и подновленных выводятся на сцену разбойники и воры. Так старейшие мифические предания, с течением времени, сводятся народом к несложным объяснениям, заимствуемым из его обыденной жизни.

Пламя грозы сопровождается порывистыми ветрами, и обоюдными их упрочнениями очищается воздушное пространство от туманных испарений…

Ветры олицетворялись и как существа самобытные; фантазия старого человека воображала их дующими — производящими из собственных открытых ртов вихри, метели и вьюги. Средневековое мастерство воспользовалось этим языческим понятием и всегда изображало ветры в виде дующей людской головы.

На отечественных лубочных картинах дух и ветер бурен, приносящий снег и град, изображаются в виде окрыленных людских голов, дующих из туч; такова, к примеру, картина, приложенная к сказке о мужике, у которого ветер разнес муку. Крылья, эти ветрам, — эмблема их стремительного полета. По народному поверью, зимние метели бывают оттого, что нечистые духи, бегая по полям, дуют в кулак.

В высшей степени весьма интересно украинское предание, утверждающее, что ветхий Ветер сидит с закованными устами… Предание это примыкает к мифу о суровом владыке демонов, что сидит окованный цепями и будет высвобожден лишь при финише мира.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: