Солнце и богиня весенних гроз 4 страница

Оговорить — напустить на кого-нибудь заболевание недобрыми либо не в пору сообщёнными словами; оговор напущенная заболевание, заговор — заклятие. Совершенно верно так же от глагола реку (обращение): речитъ — заговаривать, колдовать и сложные с предлогами: воречье — заговариванье, нашептыванье, у реки, уроки, сурок (осурочить, изурочитъ) — сглаз, насланная заболевание, врёк — заболевание, несчастье, приключившиеся человеку либо скотине от чужих слов, от недоброй похвалы.

В Архангельской губ. о недуге, случившемся от малоизвестной обстоятельства, говорят: уроки забрали; тот же суть соединяют и со словом нарок, как видно из клятвы: Нарок бы тя изнырял! От того же корня: рок и пророк, речения, связывающие со словом человеческим силу предвещаний и могущество всерешающей Судьбы (суда божьего); сравни : осуда — сглаживанье, осудить — сглазить. Оголцитъ (оголоситъ) — наслать заболевание оговором либо сглазом; от зыкать, зычать (звучать) происходят: озык — сглаживанье, озычатъ — сглазить, равно как озёва — порча, овевать — сломать от зев — рот (зевать — раскрывать рот и шуметь, кричать); озёп — заболевание с испугу либо сглазу, озёпатъ — сглазить от зепатъ — кричать…

Как вещее слово поэтов (язык всевышних), согласно точки зрения старого народа, заключало в себе сверхъестественные, чародейные особенности, то молитва-мантра ( Мантра — священная песнь, гимн) еще в эру Вед переходит в заклятие либо заговор, т.Солнце и богиня весенних гроз 4 страница е. в такое могучее, выполненное неотразимой силы воззвание, которому сами всевышние не в состоянии воспротивиться и отказать. Вместе с этим рождается убеждение, что заклятие собственными заповедными правильно сказанными формулами может творить то же, что творят небесные владыки.

С течением времени священные гимны мало-помалу теряют начальные черты мантры и не столько прославляют и молят всевышних, сколько требуют от них (заклинают) выполнить желанное человеку. знахари и Вещие жёны позднейшей эры, потеряв яркую сообщение с языческой стариною, всю сущность дела полагают в могуществе чародейного слова и сопутствующих ему обрядов…

Прибегая к обожествленным стихиям и светилам, испрашивая у них защиты и даров счастья от всяких бед, старый человек отдавал себя под их священный покров, что выражается в заговорах следующими формулами: Отправлюсь я в чистое поле — под красное солнце, под ярок месяц, под нередкие звезды, под полётные тучи; стану я в чистом поле на ровное место, тучами облачуся, небесами покроюся, на главу собственную кладу красное солнце, подпояшусь яркими зорями, обтычуся нередкими звездами, что вострыми стрелами — от всякого злого недуга либо: Умываюсь росою, утираюсь (т. е. осушусь) солнцем, облекаюсь тучами, опоясываюсь чистыми звездами…

В то время, когда древние молебные воззвания перешли в заклятия, чародейная сила их была признана как раз за тем поэтическим словом, за теми пластическими выражениями, каковые исстари почитались за внушение самих всевышних, за их священное откровение поэтам избранникам: и вещим прорицателям. Заговоры обыкновенно заканчиваются этими формулами: Слово мое прочно!, Слово мое не прейдет во век!, Будьте лепки слова и мои крепки, жёстче камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!, Сие слово имеется укрепление и утверждение, им же утверждается и укрепляется и замыкается… и ничем — ни воздухом, ни бурею, ни водою дело сие не отмыкается.

Древняя метафора уподобила губы и зубы замку, а язык — ключу на том основании, что тайная идея человека до тех пор сокрыта, закрыта, пока не будет высказана языком; язык, следовательно, — ключ, отпирающий тайник души людской. По народной пословице: Губы да зубы — два запора.

Метафора эта отыскала для себя знаменательное использование в заговорах; дабы указать на крепость, нерушимость их заповедного слова, употребляются следующие выражения: Голова моя — коробея, а язык — замок, Тем моим словам губы да зубы — замок, язык мой — ключ; и брошу я ключ в море, останься замок в роте либо: Мои уста — замок, мой язык — ключ: ключом замкну, ключом закрою, замок в море спущу, а ключ на небеса закину, Замыкаю собственные словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень-алатырь; а как у замков смычи крепки, так мои словеса метки, Ключ моим словам в небесной высоте, а замок в морской глубине — на рыбе-ките, и никому эту кит-рыбу не добыть и замок не отпереть окроме меня; а кто эту рыбу добудет и замок мой отопрет, да будет яко древо, палимое молнией, Замкну аз за тридевять замков, выну из тридевять замков тридевять ключей, кину те ключи в чистое море-океан; и выйдет из того моря щука златоперая, чешуя бронзовая, и проглотит тридевять моих ключей, и сойдет в глубину морскую. И никому той щуки не поймать, и тридевять ключей не сыскать, и замков не отпирать, и меня не сломать.

Эти выражения дают заклятию силу великую; преодолеть ее, стереть с лица земли заклятие так же тяжело и нереально, как отпереть замок, ключ от которого закинут в море, либо отпереть замок, закинутый в океан, ключом, закинутым в небеса: Ключ в небе, замок в море! В случае если мы прибавим, что та метафора ключа употреблялась для означения молнии, отпирающей облачные скалы (камень-алатырь), что ходячие по небу облака уподоблялись рыбам, плавающим в воздушном океан-море, то осознаем всю мистическую важность указанных изречений. Как язык имеется ключ к тайнам души, так молния — огненный язык всевышнего-громовника — имеется ключ, благодаря которому отмыкаются уста Перуновы и раздается его громовое слово. Так на утверждение и освящение заклятия призывался громовник; скрепленный его небесным ключом, заговор приобретал неодолимую твердость: Мой заговор крепок, как камень-алатырь!, Кто камень-алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет! либо: Тем моим словам небо — ключ, почва — замок отныне и до веку!, т. е. одна лишь божественная сила, которая может изгрызть облачную гора и которая весною отпирает недра почвы, замкнутые зимним холодом, — сила неба с его весенними грозами в состоянии превозмочь заговор.

Могущество заговорного слова очень: оно может руководить стихиями, приводить к громам, бурю, дожди, град и задерживать их, творить бесплодие и урожаи, умножать достаток, плодить стада и истреблять их чумною заразою, даровать человеку счастье, здоровье, успех в промыслах и подвергать его бедствиям, прогонять от хворого болезни и насылать их на здорового, зажигать в сердце юноши и девицы любовь либо охлаждать пыл обоюдной страсти, пробуждать в начальниках и судьях эмоции милосердия, кротости либо злобы и ожесточения, давать оружию меткость и делать солдата неуязвимым ни пулями, ни стрелами, ни клинком, заживлять раны, останавливать кровь, превращать людей в животных, камни и деревья, меньше сообщить: слово это может творит чудеса, подчиняя воле заклинателя благотворные и зловредные влияния всей обожествленной природы…

Руны и чародейные песни, по германским преданиям, всесильны: они смогут и умертвить, и охранить от смерти, а также воскресить, делать больными и здоровыми, заживлять раны, останавливать кровь, наводить сон, гасить пламя пожара, смирять ветры и взволнованное море, насылать бури, град и дождь, разрывать цепи, разламывать запоры и скреплять наложенные узы, разверзать и снова закрывать горы, добывать из недр земных сокровища, делать оружие крепким и не сильный, наводить и изгонять злых духов, связывать уста зверей, ноги и руки воров, вызывать из могил мертвых, вправлять вывихи — все это не более как метафорические выражения, издревле помогавшие для обозначения небесных явлений, но потом осознанные практически и примененные к обычному быту человека. Как вой зимних метелей мертвит и усыпляет природу и как оживляют-пробуждают ее звуки весенней грозы, так ту же силу взяла и людская песня; как шумная гроза проливает кровь-дождь и как вихри, рассекая облака, останавливают дождевые потоки, так и вещее слово может то растравлять раны, то заживлять их и останавливать текущую кровь; потушить пожар значит: погасить пламя грозы в дождевых ливнях; порвать цепи и отворить крепкие запоры — разбить те оковы, каковые налагает жёсткое дыхание зимы на облака, воды и почву; отпирать горы и добывать клады — отпирать облачные скалы ключом-молнией и выводить из-за них золотое сокровище солнечных лучей; приводить к мертвецам — пробуждать грозовых духов, дремлющих на протяжении зимы мертвым сном в гробах-тучах.

Представление туч демонами, дождевых туч другими животными и дойными коровами, молний оружием, грозы любовным союзом и битвою, дождя всеоживляющею водою породило убеждение, что вещее слово может распоряжаться нечистою силою, умножать стада, руководить битвами, возбуждать любовь либо неприязнь, исцелять от заболеваний и насылать недуги-поветрие! Уподобление, аналогия играются исходя из этого в заговорах самую широкую роль; в самые загадочных и самый богатых мифическими чертами заговорах проводится параллель между небесными теми нуждами и явлениями природы заклинателя, каковые заставляют его прибегать к вещему слову: как потухает кровавая заря на небе, так да остановится льющаяся из раны кровь; как не смогут устоять демоны против палицы и громовых стрел Перуна, так да бежит неприятель от оружия ратника и т. д. Не смотря на то, что на данный момент параллель эта не везде осязательна и иные заклятия, по-видимому, не имеют никакого отношения к стихийным божествам, но это, во-первых, вследствие того что мы потеряли познание древнего метафорического языка и за общепринятым значением слов не сознаем их переносного смысла, а во-вторых, вследствие того что самые заговоры донеслись до нас существенно искаженными и часто в жалких, искалеченных обломках…

Итак, по глубокому убеждению первобытных племен, слово человеческое владело чародейною силою: на данной базе возросло верование, доселе живущее у всех индоевропейских народов, что слово приветствий здравиц и доброго (пожелания, т. е. пожеланий здоровья при встрече и на пиру при заздравных кубках) призывает на того, кому оно высказывается, счастье, довольство, успех и крепость тела в делах; напротив, слово проклятия либо злого пожелания влечет за собою смерть, болезни и различные беды…

У нас верили в старину, что бывают радостные и несчастные часы, и доселе существует поговорка: В хороший час сообщить, в худой помолчать; говоря о каком-нибудь несчастии либо упоминая о нечистом духе, простолюдины торопятся прибавить: Не тут (не при нас) будь сообщено! Так, верование в могущество слова сливается с верою в Судьбу, которая определяет людские доли, смотря по тому, в какой кто час на свет народился: в радостный либо бездарный. И в Киевской Руси, и у других славян сохранилось большое количество древних клятв, любопытных по собственному указаниям и эпическому складу на древние мифические представления, все они пребывают в призывании на недруга наказывающей руки божества, всевозможных бедствий и тяжёлых болезней: О, чтобы тебя язвило! (пятнало либо стреляло), Благое тебя побери! (благой — сумасшедший; суть того: Дабы ты с ума сошел!, Колом тебя в почву! (намек на осиновый кол, которым прибивают погибших ведьм и колдунов)…

Злое, небрежно сообщённое в сердцах слово, хотя бы без всякого жажды, чтобы оно сбылося, по народному поверью, ни при каких обстоятельствах не остается без дистрофичных последствий. Дабы тебя буйным ветром унесло! — говорит в сказке красная женщина, не добудившись собственного милого, — и в ту же 60 секунд подхватило его вихрем и унесло далеко-далеко в безвестные государства…

На могущество слова опиралась и старая, языческая присяга (в древних монументах клятва и рота), по причине того, что она пребывала в праздничном призывании на собственную голову разных казней — , если произносимый человеком обет будет нарушен либо в случае если даваемое им показание ложно. Соглашение Игоря с греками был скреплен этими словами: Да не имуть (нарушители мира) помощи от Всевышнего, ни от Перуна, да не ущитяться щиты собственными и да посечени будут мечи собственными, от стрел и от иного оружия собственного, да будут раби в вьсь век будущий… Доселе обращающиеся в населении украины и клятвы показывают на то же: Душа вон!, Лопни мои глаза (ослепнуть мне!), коли говорю неправду!, на данный момент через почву провалиться!, С места не сойти!..

Ярило

Небесная гроза, с ее дождевыми и бурными вихрями ливнями, обожалась литовско-славянским племенем в образе Перуна, память о котором до сих пор быстро сохраняется у литовцев и белорусов. Белорусы воображают его статным, большого роста, с тёмными волосами и долгой золотой бородою: восседая на пламенной колеснице, он разъезжает по небу, вооруженный стрелами и луком, и разит нечестивых; а литовцы еще не забывают о девяти силах Перкуна и тридевяти его заглавиях.

Как божество, отправляющее дожди, Перун явился творцом земных урожаев, подателем пищи, покровителем и установителем земледелия. Почва, по народному русскому поверью, не растворяется (не открывает собственных недр на рождение злаков) до первого весеннего грома, т. е. до выезда на небо Перуна в его громовой колеснице (облаке); с этим поверьем согласуется второе, что весенние ветры, дующие из ясени, разбивают почку деревьев; следовательно, и деревья начинают распускаться лишь с пробуждением всевышнего-громовника, в свите которого шествуют весенние ветры, пригоняющие дождевые тучи. Исходя из этого ливень именуется крестьянами кормилец, и при накрапывании первого весеннего дождя к нему обращаются с таким окликом:

Поливай, ливень! На бабину рожь, На дедову пшеницу, На девкин лен Поливай ведром. Ливень, ливень! припусти, Посильней, поскорей, Нас ребят обогрей.

В то время, когда раздастся удар первого грома — все торопятся умыться водою, которая сейчас молодит и красит лицо, дает счастье и здоровье; ту же прекрасную силу приписывают и дождю, и женщины при первой весенней грозе умываются им либо водою с золота и серебра и утираются чем-нибудь красным: золото и серебро — эмблемы блестящих лучей летнего солнца либо золотистых молний, а вода — эмблема дождя, что обновляет (молодит) почву, украшает ее цветами и зеленью и водворяет на ней неспециализированное довольство. Об этом обыкновении упоминает и царская грамота 1648 года: И в громное громление на реках и в озерах купаются, чают себе от того здравия, и с серебра умываются. И по преданиям вторых народов, всевышнему-громовнику приписывали подарки земного плодородия, его молили орошать пашни и давать зрелость и рост нивам…

В мастерстве возделывать почву плугом арийские племена видели божественное изобретение, и самая летняя гроза изображалась в поэтической картине вспахиванья облачного неба громоносным Перуном. Так как, По другому воззрению, та же гроза уподоблялась битве, то, сближая оба эти представления, народная фантазия допускает сравнение битвы с возделыванием пашни. Темна почва, — говорит Слово о полку какое количество, — под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Русской почвы; сравни с народною песнею: За славною за речкою Утвою распахана была пашенка яровая; не плугом была пахана, не сохою, а вострыми мурзавецкими копьями; не бороною была взборонована, а коневыми резвыми ногами; не рожью была посеяна, не пшеницею — казачьими буйными головами; не сильными дождями полита — казачьими горючими слезами. Такие поэтические сравнения появлялись под ярким влиянием языка, что понятия грозы, оранья и битвы высказывал родственными звуками, поскольку со всеми ими нераздельна одинаковая идея о разящем острие и наносимой ране: кричать — резать почву плугом, ратай — рать и пахарь, ратник; пахать доселе сохраняет старейшее значение резать, к примеру, пахать хлеб, мясо…

Значение Ярила в полной мере разъясняется из самого его имени и сохранившихся о нем преданий. Корень яр совмещает в себе понятия: а) теплоты и весеннего света, б) юной, стремительной, до неистовства возбужденной силы, в) амурной страсти, плодородия и похотливости: понятия, неразлучные с представлениями весны и ее грозовых явлений.

У карпатских горцев ярь — весна, т. е. ясное и теплое время года, ярецъ — май; костромск. яр — жар, пыль (Как горела деревня, таковой был яр на улице, что подступиться невмочь!)… Яроводъе — высокая, быстро текущая вода весеннего разлива рек; яр — размоина и быстрина реки от весенней воды; яро — очень сильно, шибко, не так долго осталось ждать, яровый (яроватый) — быстрый, нетерпеливый, готовый на дело, яровистый — бойкий, ярый (ярный) — сердитый, вспыльчивый, раздражительный, сильный, разъяренный — страшно раздраженный, неукротимый.

Внутренние перемещения души собственной старый человек не в противном случае имел возможность выразить, как через посредство тех уподоблений, какие конкретно предлагала ему внешняя, видимая природа, и без того именуемые отвлеченные понятия первоначально носили на себе материальный отпечаток; это и сейчас слышится в выражениях: пылкая, пламенная, тёплая любовь, теплое чувство, разгорячиться, вскипеть, вспылить (от пыл — пламя) — прийти в бешенство, разжечь в ком неприязнь, желание мести, опала — царский бешенство, пожигающий, как будто бы пламя, и проч. Яроватъ — кипеть и обрабатывать поля под весенние посевы; яровина (яровинка) — весною посеянный (яровой) хлеб, ярица — пшеница, яровик, яровище — поле, засеянное яровым хлебом.

гнев — похоть и гнев, ярун — похотливый, по-ярый — пристрастный к чему-нибудь (он пояр до вина, до дам), яриться — ощущать похоть. Те же самые значения соединяются, как заметим ниже, и с корнем буй, синомическим речению яр.

Воспоминание об Яриле живее сохранилось в Белоруссии, где его воображают молодым, прекрасным и, подобно Одину, разъезжающим на белом коне и в белой мантии; на голове у него венок из весенних полевых цветов, в левой руке держит он горсть ржаных колосьев, ноги босые. В честь его белорусы празднуют время первых посевов (в последних числахАпреля), для чего планируют по деревням девушки и, избрав из себя одну, одевают ее совершенно верно так, как представляется народному воображению Ярило, и сажают на белого коня.

Около избранной долгой вереницею извивается хоровод; на всех участницах игрища должны быть венки из свежих цветов. В случае если время не редкость теплое и ясное, то обряд данный совершается в чистом поле — на засеянных нивах, в присутствии стариков. Хоровод возглашает песню, в которой воспеваются благия деяния древнего всевышнего, как он ходит по свету, растит рожь на нивах и дарует людям чадородие.

В том месте, где ступал древний всевышний собственными босыми ногами, в тот же час вырастала густая рожь, а куда обращались его взгляды — в том месте цвели колосья… В народных сказках красивая женщина богиня Весна, выступая в собственный брачный путь — к ожидающему ее жениху, наполняет воздушное пространство благовонием, а под стопами ее вырастают красивые цветы.

В сёлах весенний праздник Ярилы перешел в чествование Юрьева дня; фактически же под именем Ярилова праздника известны были тут и удерживались очень продолжительное время те игрища, каковые древле совпадали с периодом удаления летнего солнца на зиму. Тогда совершался знаменательный обряд похорон Ярила.

Этим обрядом выражалась идея о будущем, по окончании летнего солнцеворота, замирании плодотворящей силы природы, о приближающемся царстве зимы, в то время, когда тучи и земля замыкаются морозами, гром перестает греметь, молния — блистать, ливень — изливаться на сады и поля. Обрядовая ситуация, с какою праздновали Ярилу в различных местностях, показывает на тесную сообщение его с летними грозами, на тождественность его с дождящим Перуном: опьянение вином, как знаком бессмертного напитка всевышних (дождя), неистовые пляски, сладострастные жесты и бесстудные песни (знаки небесных оргий облачных дев и грозовых духов) напоминали древние вакханалии…

В Воронежской губ. лицо, избранное воображать Ярила, убиралось цветами и обвешивалось колокольчиками и бубенчиками, в руки ему давали колотушку, и самое шествие его было сопровождаемо стуком в барабан либо лукошко; по причине того, что звон и стук были метафорами грома, а колотушка — орудием, которым всевышний-громовник создаёт небесный грохот. У других славян Ярило известен был под именем Яровита (вит — окончание, корень — яр), которого древние хроники сравнивают с Марсом; Марс же первоначально — громовник, поражающий демонов, а позже — всевышний войны.

Как небесный воитель (всевышний яростный — гневный), Яровит представлялся с бранным щитом; но вместе с тем он был и творец всякого плодородия. От его лица жрец произносил следующие слова при священном обряде: Я всевышний твой, я тот, что одевает поля муравою и леса страницами; в моей власти плоды деревьев и нив, приплод стад и все, что служит на пользу человека. Все это дарую я чтущим меня и отнимаю у тех, каковые отвращаются от меня…

Поклонение Ярилу и буйные, нецеломудренные игрища, появившиеся под влиянием этого поклонения, — все, в чем воображению язычника наглядно сказывалось священное торжество судьбы над смертью (весны над зимою), для христианских моралистов были действа нечистые, проклятые и бесовские; против них всегда раздавался протест духовенства. Не обращая внимания на то, стародавний обычай не скоро уступил назиданиям проповедников; до позднейшего времени на Яриловом празднестве допускались свободные объяснения в любви, объятия и поцелуи, и матери с радостью отправляли собственных дочерей поневеститься на игрищах…

Чувство девицы и взаимного влечения юноши, чувство любви, ведущей к брачному альянсу, издревле выражалось под метафорическими образами грозы, связующей отца-небо с матерью почвой. На эпическом языке народных песен любовь прямо именуется горючею (горюча любовь на свете); об ней поется:

Не пламя горит, не смола кипит, А горит-кипит ретиво сердце по красной женщине.

Любовь — не пожар, выражается пословица, а загорится не потушишь. Говорят: Лучше семь раз гореть (т. е. быть холостым, томиться любовью), чем один овдоветь. В том же значении слово гореть употребляется в превосходной народной игре, известной под именем горелок.

Горелки начинаются весной, с Яркой семь дней, в то время, когда славилась богиня Лада, чадородия и покровительница браков, в то время, когда самая природа вступает в собственный благодатный альянс с всевышним-громовником и почва принимается за собственный род. Разумеется, игре данной в собственности глубокая древность.

девицы и Холостые парни устанавливаются парами в долгий последовательность, а один из молодцев, которому по жребию достается гореть, делается в первых рядах всех и произносит: Горю, горю пень! — Чего ты горишь? — задаёт вопросы девичий голос. Красной женщины желаю. — Какой? — Тебя, юный! При этих словах одна пара разбегается в различные стороны, стараясь опять сойтиться приятель с дружкою и схватиться руками; а что горел — тот кидается ловить себе подругу. В случае если ему удастся поймать девушку прежде, чем она сойдется с собственной парою, то они становятся в ряд, а оставшийся одиноким заступает его место; в случае если же не удастся поймать, то он гоняетсяза вторыми парами, каковые, по окончании тех же ответов и вопросов, бегают попеременно.

Погоня за женщинами, ловля, захват их показывают на древние умычки жен; парень, тревожимый страстными жаждами, получающий невесты, уподобляется горящему пню, а самая игра в различных областных изречиях слывет: огарыши, огорелыш, опрел (от преть), малорус. гори-дуб и гори-пень. Имеется еще вторая игра, значение которой тождественно с горелками; женщина садится в стороне и причитывает: Горю, горю на камушке; кто меня обожает, тот поменяет (либо: Кто милее всех, тот меня выкупит). Из толпы играющих выходит юноша, берет ее за руки, приподымает и целует; позже садится на ее место и произносит те же слова: его выкупает одна из женщин и без того потом.

Заговоры на любовь именуются присушками, а на потерю этого эмоции — отсушками либо остудою (от стыть, студить, студеный, стужа, остуда — нелюбовь, неприязнь, постылый — немилый; сравни: охладеть в любви). Чтобы стереть с лица земли в ком-нибудь любовь, надобно погасить в нем пыл страсти, охладить внутренний сердечный жар… Заговоры на любовь либо присушки складываются из заклинаний, обращенных к божественным стихиям весенних гроз: к небесному пламени молний и раздувающим его ветрам. Приведем пара любопытных примеров :

На море на кияне (в небе)… стояла гробница (туча), в той гробнице лежала женщина (молния, богиня-громовкица). (Имярек!) Поднимись-пробудись, в цветное платье нарядись, бери огниво и кремень, зажигай собственный сердце ретиво по (имя) и дайся по нем в печаль и тоску.

Поднимусь я и отправлюсь в чистое поле. Навстречу мне Полымя и Огонь и буен Ветер. Поднимусь и поклонюсь им низёшенько и сообщу так: гой еси Полымя и Огонь! не палите зеленых лугов, а буен Ветер! не раздувай полымя; а сослужите работу верную, великую: выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите ее через боры — не утратьте, через пороги — не уроните, через моря и реки — не утопите, а положите ее в (имярек) — в белую грудь, в ретивое сердце, и в легкие, и в печень, чтобы она обо мне тосковала и горевала денну, ночну и полуночну, в сладких яствах бы не заедала, в меду, вине и пиве не запивала. Подобные обращения делаются и к огненному змею — зооморфическому олицетворению громовой облака…

Имеется на восточной стране высокие горы, на тех горах стоит сырой дуб кряковатый (горы — облака, дуб — Перуново дерево); стану я под тот сырой дуб кряковатый и поклонюся буйным Ветрам: ой же вы, буйные Ветры! повейте вы на меня и обвейте вы семьдесят составов с составом и семьдесят жил с жилою, хоть (Хоть — сильное, страстное желание), плоть и ретивое и горячую кровь сердце, и свейте вы помышление и думу, сухоту и тоску. И обвейте вы, Ветры буйные, мою полюбовницу в ее белое лицо, в ясные очи, во все 70 жил с жилою и 70 составов с составом, хоть и плоть… и зажигайте вы, буйные Ветры, у моей полюбовницы тело и душу, помышление и думу… Как всякой человек неимеетвозможности жить без хлеба, без соли, без питья — без ежи (Ежа — еда, корм (устар.)), так бы не возможно жить (имярек без меня; сколь тошно рыбе жить на сухом берегу без воды студеной и сколь тошно младенцу без матери, а матери без дитяти, столь бы тошно было (имярек) без меня; как быки скачут на корову, так бы (имярек) бегала, искала меня — всевышнего бы не опасалась, людей бы не стыдилась, во уста бы целовала, руками обнимала, блуд сотворила; и как хмель вьется около кола, так бы вилась-обнималась около меня…

Под ярким влиянием древнеязыческих воззрений на силы природы — воззрений, каковые обнаружили для себя продолжительно неиссякавший источник и прочную опору в звуках родного языка, сложилась и совокупность нравственных убеждений человека. Целый внутренний мир его представлялся не свободным проявлением людской воли, а свободным от нее, привходящим извне действием благосклонных либо враждебных всевышних.

Всякое тревожное чувство, любая страсть принимались младенческим народом за что-то наносное, напущенное… Чувство любви имеется кроме этого наносное; те же буйные ветры, каковые пригоняют вескою дождевые тучи, раздувают пламя грозы и рассыпают по земле семена плодородия, — приносят и любовь на собственных крыльях, навевают ее в тело белое, зажигают в ретивом сердце. Кто влюблен, тот очарован.

Возбуждая тайные жажды, томление и безотчётную грусть, любовь осознана народом как грызущая, давящая тоска, заставляющая парня ила женщину изнывать, сохнуть, таять; так изображается она и в заговорах: Как на море на океане, на острове на Буяне, имеется белгорюч камень-алатырь (гор-облако), на том камне устроена огнепалимая баня, в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и кидаются тоски… через все пути и перепутья и дороги воздухом и аером. Мечитесь, тоски, бросьтесь, тоски, и риньтесь, тоски (в красную женщину), в ее буйную голову, в тыл, в лик, в ясные очи, в сахарные уста, в ретивое сердце, в ее разум и ум, в хотение и волю, во все ее тело белое, дабы был ей хороший молодец милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны красивой.

Поднимайтесь вы, матушки, три тоски тоскучие, три рыды рыдучие, и берите собственный огненное пламя, разжигайте рабу-женщину (имя), разжигайте ее во дни, в ночи и в полуночи, при утренней заре и при вечерней… Присушки наговариваются большею частью на хлеб, вино либо воду, и эти наговорные снадобья даются при эргономичном случае тому, кого желают приворожить; произносятся они и на след, покинутый ступнею милого человека, и на вороново перо и ласточкино сердце. В древней песне про богатыря чародейку и Добрыню Марину находим следующий интересный рассказ:

Брала она следы тёплые, молодецкие, Набирала Марина беремя дров, А беремя дров белодубовых; Клала дровца в печку муравленую С теми следы тёплыми, Разжигает дрова палящим огнем, И сама она дровам приговаривает: Сколь жарко дрова разгораются Со теми следы молодецкими, Разгоралось бы (так) сердце молодецкое У молодца Добрынюшки Никитьевича. А и божье прочно, вражье-то лепко: Забрало Добрыню пуще острого ножа По его по сердцу богатырскому.

Чара направлена на то, дабы вынудить хороша молодца заботиться, волочиться, следовать за красной женщиной; след эмблема ноги. Ласточка — птица, предсказывающая возврат весны с ее благодатными грозами, а ворон — приноситель живой воды дождя, и потому им дается участие в заговорах на любовь…

На те же предметы наговариваются и остуды, и самое заклятие обращается к тем же стихиям — грозе, воде и ветрам, как знаку дождя: Гой еси, река стремительная! прихожу я к тебе по три зари утренние и по три зари вечерние с тоской тоскучей, с сухотой плакучей, мыть и полоскать лицо белое, дабы спала с моего лица белого сухота плакучая, а из ретива сердца тоска тоскучая. Понеси ты ее (тоску), стремительна реченька, собственной стремительной струею и затопи ты ее в собственных валах глубоких, дабы она ко мне не приходила.

Итак, вода обязана смыть с влюбленного тоску, залить его сердечный жар — подобно тому как погасает пламя молний в дождевых потоках. вихри и Бурные порывы грозы, по смыслу заговоров на остуду, должны развеять, разнести амурную тоску и охладить ее пыл своим холодным дыханием. Это обосновывает, что и те эпические обращения к ветрам и рекам с просьбою унести людское горе, какие конкретно довольно часто видятся в народных песнях, далеко не были риторическими прикрасами, а порождены искреннею верою в могущество стихий…

Ловушка для рыбы-Верша Поймал вьюнов


Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: