Сопоставление хода истории со ступенями лестницы и разных народов с детьми различных возрастов

Основанием для этого есть убеждение в единстве природы человека.

Постараемся воспроизвести логику, способную привести к утверждению правомерности предлагаемых Шиллером аналогий:

¦ на протяжении Великих географических открытий европейцы познакомились со многими народами, у которых была другая культура, другой образ судьбы;

¦ в XVIII в. господствовала мысль равенства всех людей при рождении;

¦ в случае если люди от рождения однообразны, то различия культур возможно растолковать лишь их разновозрастностью.

То, что Шиллер так думал в конце XVIII в., неудивительно. Страно второе, что многие продолжают так думать до сих пор. И не только думать, но и воплощать в конкретные задачи, каковые ставятся перед обществом, типа «догнать и перегнать», жить, «как в цивилизованных государствах», и т.п.

Так как в случае если другие народы, как дети, окружают взрослого — европейца, то за два с лишним века, прошедших со времени лекции Шиллера, они имели возможность бы и вырасти и догнать европейца хотя бы на уровне того же XVIII в. А вдруг этого не случилось, значит эта аналогия некорректна.

Так, в Шиллер в конце века сформулировал основания стадиальных теорий и за Вико раскрыл их методологические возможности, например, в области сравнительно-исторических изучений.

Главное внимание в собственной лекции он уделяет основной проблеме, поднимающейся перед историком, стремящимся воссоздать целостность исторического процесса, — преодолению разрозненности данных исторических источников.

В данной части Шиллера отличает от предшественников методологическое требование изучить историю, продвигаясь от следствий к обстоятельствам, т.е. от настоящего к прошлому:

«…историк отправляется от теперешнего положения вещей и идет назад к их генезису. В то время, когда он пробегает в мыслях от этого года и столетия к конкретно им предшествовавшему и видится тут с историческими фактами, каковые растолковывают ему последующие события, в то время, когда он прослеживает целый процесс до самого начала… тогда он получает возможность пойти обратным методом и, имея собственной путеводной нитью отмеченные им факты, легко и свободно опуститься от начала монументов до новейшего времени»48.

48 Шиллер И.-Ф. В чем состоит изучение всемирный истории и какова цель этого изучения//Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1932. Т. I. С. 608.

Подобные размышления мы обнаруживаем в XIX в. у одного из основоположников славянофильства Алексея Степановича Хомякова в его широком историософском размышлении «Семирамида». Хомяков сравнивает труд геологов и труд историка, каковые «…раскрывают тайну прошедшего времени добросовестным изучением современного состояния земных пластов», и призывает историков:

«Вглядитесь в наслоение племен, в их разрывы, в их вкрапление друг в друге, скопление либо органическое сращение, и, возможно, вы разрешите нежданно солидную часть исторических тайных»49.

Хомяков А. С. «Семирамида»: Исследование] и[стины] исторических] и[дей]//Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. Работы по философии. М., 1994. С. 33.

Хомяков обосновывает это собственный предположение следующим образом:

«Справедливо говорят, что тот не осознаёт настоящего, кто не знает прошедшего; но неужто же возможно определить невидимое прошедшее, нисколько не зная видимого настоящего? Разве они не в самой тесной, в самой постоянной связи?.. Возвратный движение, т.е. от современного к ветхому, от ветхого к старому, неимеетвозможности создать истории; но он, и он один, может служить ее поверкою».

Дабы пояснить собственную идея, Хомяков приводит таковой всем понятный пример:

«…как бы ни были черны рассказы о войне, последовавший за нею мир будет для них комментарием. Довольно часто по окончании поражения помогают благодарственный молебен, но редко отступают по окончании победы»50.

Рецепцию для того чтобы подхода мы обнаруживаем у М. Блока, что раздвигает границы истории «до познания настоящего» и подчеркивает связь прошлого и настоящего:

«Незнание прошлого неизбежно ведет к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки осознать прошлое, если не воображаешь настоящего»5′.

Выводя из этого положения методологическое следствие, Блок пишет:

«…было бы неотёсанной неточностью считать, что порядок, принятый историками в их изучениях, обязательно обязан соответствовать порядку событий. При условии, что история будет после этого восстановлена в настоящем собственном перемещении, историкам время от времени удачнее начать ее просматривать… напротив»52.

Уже для Хомякова настоящее было отнюдь не «прозрачным». «Желаете определить то, что было, — вначале определите то, что имеется», — призывает он53 исследователей.

Шиллер в полной мере поймёт, что возможности исторического познания во многом ограничены наличной источниковой базой. Но, потому, что Шиллер осознаёт необходимость осмысления целостного исторического процесса, он подходит к освещению возможностей источников исторически:

«Бесчисленное количество… событий не покинуло никаких людских свидетельств и не было объектом людской наблюдения либо не покинуло о себе никаких следов. Это относится к событиям, каковые имели место до появления человека и до изобретения письма. Источником всякой истории есть предание, а органом передачи его — язык.

Целый период до происхождения языка, какое бы серьёзное значение ни имел он для мира, есть потерянным для всемирный истории.

По окончании происхождения языка передача происходила ненадежным методом — при помощи преданий…

…изустные саги и живое предание являются весьма ненадежными источниками для истории. Исходя из этого и все события, каковые происходили до происхождения письменности, практически пропали для всемирный истории…

Но и сами письменные документы не вечны. Благодаря разрушительного действия и случайностей времени погибло огромное количество монументов прошлого и только немногие остатки прошлого дожили до века книгопечатания. Намного большая их часть утрачена для истории со всей той информацией, которую мы имели возможность бы взять.

И не смотря на то, что разумеется, что «материал» глобальной истории ограничен, но все же Шиллер утверждает необходимость извлечения из событий глобальной истории тех, «…каковые имели значительное, важное и совсем очевидное влияние на существующее положение в мире и на сейчас живущее поколение»55.

Это положение имеет для Шиллера эвристический темперамент, потому, что утверждение, что для объяснения любого современного события нужна вся мировая история, с неизбежностью влечет за собой необходимость предложить критерии для отбора исторических фактов. И он таковой критерий предлагает:

«При собирании материала для глобальной истории принципиально важно иметь в виду, в какой связи находится тот либо другой исторический факт с теперешним положением в мире»56.

Шиллер сказал, что именно историк

«заимствует… гармонию из собственного внутреннего мира и переносит ее вовне в мир вещей, другими словами он привносит разумную цель во всемирной телеологическое начало и процесс в историческую науку»58.

Шиллеру удалось угадать необычный психотерапевтический феномен исторического познания:

«Чем чаще и чем с громадным успехом он [историк] возобновляет собственные попытки связать прошедшее с настоящим, тем больше он будет склонен то, что он разглядывает как следствие и причину, связывать одно с другим как цель и средство. Одно явление за вторым начинают ускользать от слепого случая и необусловленной закономерно свободы и в качестве отдельного звена присоединяются к гармонически связанному целому (которое существует, само собой разумеется, только в его представлении). Не так долго осталось ждать ему становится весьма проблематично убедить себя, что эта последовательность явлений, которая выглядит в его представлении столь закономерной и разумной, отсутствует в мире действительности»59.

В полном соответствии с предсказаниями Шиллера историки стали придавать теориям исторического процесса онтологический темперамент. И только на рубеже XIX—XX вв. в науке снова была поставлена эта неприятность и показались высказывания против онтологизации теоретических построений. Приведем для сравнения высказывание русского эмпириокритика П.С. Юшкевича, относящееся уже не только к историческому знанию , как у Шиллера, а также не только к познанию, но и мировосприятию в целом:

«Иррациональность потока бытия сознание преодолевает тем, что оно — вначале непроизвольно, а позже и произвольно — выделяет постоянные элементы, из которых и около которых оно и начинает строить собственный символический мир»60

Итак, Шиллер и Кант по-различному выстраивают собственные теории. Но имеется что-то значительное, что их объединяет — это убежденность в том, что разрозненность исторических фактов преодолевается лишь на философском уровне:

Иммануил Кант:

«…необычным и, по видимости, нелепым намерением думается попытка составить историю в соответствии с идее о том, каким обязан бы быть всемирный движение вещей, если бы он осуществлялся сообразно определенным разумным целям; думается, что в соответствии с таким планом имел возможность бы показаться лишь роман. Но в случае если все же допустить, что природа кроме того в игре людской свободы действует не без конечного замысла и плана, то эта мысль однако имела возможность бы быть очень плодотворной; и не смотря на то, что мы и сейчас через чур близоруки чтобы пробраться взглядом в тайный механизм устройства природы, все же упомянутая мысль имела возможность бы послужить нам путеводной нитью, разрешающей представить хаотичный агрегат людских действий, как минимум, в целом как совокупностей»6′.

Иоганн Фридрих Шиллер:

«…отечественная мировая история ни при каких обстоятельствах не имела возможности бы стать чем-либо иным, не считая агрегата отдельных отрывков и не заслуживала бы заглавия науки, в случае если б ей на помощь не пришла философия. Искусственно соединяя эти отрывки промежуточными звеньями, философия превращает данный агрегат в совокупность, в разумное и закономерно связанное целое» 62.

Но какова же цель исторического познания для историков в конце XVIII в.

Самый оптимистичен Кант, что, утверждая, что потребность в историческом познании свойственна людской природе, все же уверен в том, что историческое знание, хотя бы в самой минимальной мере, может содействовать переустройству общества на разумных основаниях.

Но все же в конце XVIII в. цели исторического познания так же, как и прежде обнаруживались в морально-этической сфере.

Еще одной значительной проблемой, поднявшейся перед человеком нового времени, в отличие от средневекового, был ужас смерти. Преодолеть его человек пробовал, покинув по себе память, осмыслив собственный место в чреде поколений, зафиксировав собственную сообщение с поколениями предшествующими и последующими.

И эта функция исторического знания, актуализировавшись в эру Просвещения, сохранила собственный значение и в последующем.

Отталкиваясь от идеи Шиллера, еще раз отыщем в памяти, что, по Канту, «…у человека… природные задатки, каковые направлены на использование его разума, должны развиться всецело лишь в роде, но не в индивиде».

История и должна была воссоединить индивида с родом, но для этого она обязана воссоздавать некую целостность, пока хотя бы в эволюционном пространстве.

Очень направляться выделить, что эта задача в конце XVIII в. начинает осознаваться не только в исторической науке, но и на лично-психотерапевтическом уровне, что воплощается в мемуаротворчестве.

Один из самых известных российских мемуаристов Андрей Тимофеевич Болотов, кстати начавший писать собственные широкие мемуары в том же 1789 г., в то время, когда Шиллер прочёл собственную известную лекцию, подобным образом выяснят цель писания собственных воспоминаний66.

При всем различии Шиллера и ответов Канта для нас разумеется, что ни тот, ни второй не рассматривают историческое знание как принятия и основу законотворчества политических ответов.

Что же имело возможность являться такой базой в эру рационализма? Ответ содержится в заглавии труда Иеремии Бентама «Введение в законодательства и основание нравственности». Формулируя этический принцип утилитаризма и его практическое значение, Бентам пишет:

«Природа поставила человечество под управление двух главных властителей, удовольствия и страдания… Принцип полезности признает это берет и подчинение его в основание той совокупности, цель которой возвести строение счастья руками закона и разума»67.