Светские повести в. ф. одоевского

Среди светских повестей выделяются повести В. Ф. Одоевского – «Елладий. Картина из светской судьбы» (1824), «Бал» (1833), «Княжна Мими» (1834), «Насмешка мертвеца» (1838), «Княжна Зизи» (1839).

Князь В. Ф. Одоевский – хозяин столичного, после этого петербургского салонов, замечательно знавший великосветское общество званых вечеров, интриг, балов, сплетен. Человек, не равнодушный к злу, страстно заинтересованный в том, дабы оказывать влияние на общество в духе его совершенствования, он воображал читателю наглядные картины разрушительных результатов подлости и человеческого коварства.

В собственных повестях Одоевский отталкивается как от изображения необыкновенных романтических злодеев и героев, так и от растворения светского человека в совокупной и лично неразличимой массе. Автор отказывается от книжных романтических красок, предпосылая повести «Княжна Мими» иронический эпиграф («Простите, – сообщил художник, – в случае если мои краски бледны: в отечественном городе нельзя достать лучших»), и высмеивает нравоучительных обличителей, каковые ограничиваются отвлеченным описанием «света», успевая заметить «толпу», но не подмечая отдельных людей.

Повести «КняжнА Мими». «КняжнА Зизи»

В этих повестях развертываются истории двух светских девушек. Автор касается положения дамы в обществе, которое предоставляет ей одну участь – замужество: «Это начало и предел ее жизни».

Природа не обделила и Мими, ни Зизи. Мими «в молодости была недурна собою», «она…имела возможность сделаться и хорошей женою, и хорошей матерью семейства…», «у ней бывали и женихи…». Зизи, как пишет о ней влюбленный Радецкий, «принадлежит к числу дам, одаренных от природы ласковым сердцем, но которому гордость мешает ощущать.

Чувство им думается слабостью, чем?то унизительным». Обе девушки, но, остаются одинокими, но судьбы их складываются по?различному. Одоевский и в том, и в другом случае винит светское общество и светское воспитание.

Зизи решает посвятить себя цели, которая оказывается недостойной приносимых ей жертв, она обманывается в собственном эмоции к Городкову, принимая его за «соединение всех совершенств», после этого, в то время, когда к ней пришла настоящая любовь, она неимеетвозможности вольно отдаться ей. Тут начинают действоватьобостренное познание долга, самоотверженность для беспомощного существа, маленькой племянницы, которой нужно обеспечить будущее.

В схватке с светом и «Городковым» проявляются лучшие особенности Зизи – ум, честность, независимость. Не обращая внимания на осуждение и всеобщую клевету, Зизи живет и поступает по?собственному. В светской девушке Одоевский обнаруживает смелую натуру, которая отчаянно сопротивляется враждебным событиям, терпит поражение за поражением, но остается непреклонной и находит себя в роли воспитательницы, заменяя девочке погибшую маму.

Круг интересов светской дамы, в соответствии с представлением Одоевского, ограничен рамками семьи, домашнего быта, но и в них даме приходится отстаивать собственные права, причем без всякой надежды на счастье, как это произошло с княжной Зизи. Возможность выбора подавляется событиями (в итоге они празднуют пиррову победу), но, восставая против условий, Зизи мобилизует душевные силы и поднимается вровень с могущественным «светом».

В обычной даме, уделом которой рекомендован негромкий домашний уют, просыпаются мужество, чувство гражданского долга, ответственность за чужую жизнь. «Свет» не сломал Зизи, не вынудил ее склониться перед ним. Все это выделило Зизи из среды ей аналогичных девушек и перевоплотило простую девушку в незаурядную, деятельную а также необыкновенную личность, в броскую индивидуальность.

В случае если Зизи – ангел хороша, то Мими – демон зла. В лучшей собственной повести «Княжна Мими» Одоевский противопоставляет скромную, искреннюю баронессу Дауерталь коварной светской интриганке княжне Мими. Повесть складывается из семи маленьких глав, в которых фиксируются знаменательные моменты светской судьбе – «Бал», «Круглый стол», «Следствия домашних бесед», «Спасительные рекомендации», «Будущее», «Это возможно было предвидеть», «Заключение».

Между третьей и четвертой главами помещено «Предисловие», в котором кроме кульминационного сюжетного момента содержится полушутливая совет автора читательницам изучать русский язык, дабы осознавать произведения русских писателей и совершенно верно знать, где необходимо плакать и где смеяться. Одоевский ссылается наряду с этим на Грибоедова, что, «чуть ли не единственный», перевел на бумагу «отечественный разговорный язык».

Создатель говорит, что «нравы нынешнего общества» возможно изобразить и осознать, только зная русский язык и изъясняясь на нем. Он осуждает писателей, заимствующих сюжеты из французских произведений. Своим «Предисловием» он умышленно задерживает (прием ретардации) завязку повести, интригуя читателя.

Тут узнается, что хитроумно задуманная княжной Мими интрига против баронессы проваливается: вместо ожидаемого любовника из кареты выходит супруг баронессы. И этим в очередной раз подтверждается незапятнанность ее репутации. Но светское общество таково, что запущенная княжной Мими клевета распространяется , порождая губительные последствия.

Таково это «ужасное общество, – пишет Одоевский. – Оно ничего не опасается – ни законов, ни правды, ни совести»[35].

При с Мими события также сыграли роковую роль, влияв на низменные стороны души. «Свет» не имел возможности забыть обиду Мими ее одиночество: «Бедная женщина! Ежедневно ее самолюбие было обижено; с каждым днем рождалось новое уничижение; и, – бедная женщина! – ежедневно досада, злоба, зависть, мстительность мало?помалу портили ее сердце».

И вот обиженная, униженная, лишенная преимущества, Мими добывает себе место в «свете» – она «вся обратилась в злобное, завистливое наблюдение над вторыми». Знать чужие тайны – значит, возыметь власть над людьми. Мими мстила «свету» за то, что он издавал «негромкий шепот» вслед ей, сопровождал ее появление «неприметными ухмылками», «насмешками».

И все вследствие того что «бедная женщина» «не имела достаточно искусства» либо «имела через чур много благородства, дабы не реализовать себя в замужество согласно расчетам!» Избрав средством собственной мести «публичное коварство», т. е. интриги, сплетни, лицемерие, ханжество, каковые сравнительно не так давно испытала на себе, Мими довела это «публичное коварство» методом «постоянного муравьиного прилежания» «до полного совершенства». Мими, так, мстила «свету» его же проверенным и очень действенным оружием.

Но наряду с этим Мими только развивала собственные пороки и неизбежно утрачивала хорошие качества души. Она все более и более становилась человеком «света», притом воплощавшим самые плохие его свойства. В этом смысле она, с одной стороны, всецело подчинялась светским законам, с другой, – выделялась, поскольку именно она воображала «свет» в его самых агрессивных и ничтожных качествах.

Следовательно, ее исключительность определялась сгущённостью и степенью свойственной «свету» порочности. Мими не знала себе равных в «свете» по концентрированности заключенных в ней низменных особенностей (она была «поэтом» злобы, в ней внезапно рождалось «чёрное, беспредметное воодушевление злобы»). Все это означало, что природные задатки Мими направила на усвоение нехороших сторон светской морали и на уничтожение собственной индивидуальности, собственной личности.

По мысли писателя, тот, кто может сознательно (из мести ли обществу либо по вторым обстоятельствам) «убить» в себе духовность, не может оценить доброе, человеческое в других людях и враждебен личностному, личному началу по большому счету. Не просто так, само собой разумеется, Одоевский пишет о том, что Мими ненавидели, но опасались. Из?за вмешательства Мими, изза слухов, разрешённых войти ею, гибнет на дуэли Границкий, скомпрометирована в глазах «света» баронесса Даудерталь, страдает, теряя собственного возлюбленного, Лидия Рифейская.

Глубочайший психологизм, рвение раскрыть «свет» «изнутри», через персонажей, зависимых от событий и вместе с тем ведущих воздействие и определяющих сюжет, – все это отличительные черты романтических светских повестей Одоевского. Разглядывая произведения Одоевского, Белинский отметил знание людской сердца и знание общества: «Как глубоко и правильно измерил он ничтожество и неизмеримую пустоту того класса людей, что преследует с таким ожесточением и таким неослабным постоянством! Он ругается их ничтожеством, он клеймит печатию позора; он бичует их, как Немезида, он казнит их за то, что они утратили подобие и образ божие, за то, что променяли святые сокровища души собственной на позлащенную грязь, за то, что отреклись от Всевышнего живого и поклонились идолу сует, за то, что ум, эмоции, совесть, честь заменили условными приличиями»[36].

Не смотря на то, что действующие лица светских повестей способны отстаивать собственный счастье, возвышаться до протеста а также идти на разрыв с обществом, они не смогут ощущать себя в безопасности от светских пересудов, «мнения света», сплетен, отравляющих их эмоции. «Свет» мстит им и морально, и материально, ни при каких обстоятельствах не прощая нарушения неписаных и ожесточённых законов чопорной, бездуховной, ханжеской и лицемерной избранной касты. В особенности это относится дам, которым приходится преодолевать нешуточные препятствия, дабы отстоять собственный чувство.

В повести «Угол» Н. А. Дуровой,автора известных «Записок кавалерист?женщины», изданных Пушкиным, граф Жорж Тревильский полюбил купеческую дочь Фетинью Федулову и вопреки жажде матери, спесивой и непреклонной графини Тревильской, женился на ней. Героиня кроме этого нарушила родительский запрет, отважившись на неравный брак. Писательница обнажает непримиримые социальные различия через семейно?бытовые отношения.

Персонажи остро чувствуют несовместимость дворянского и купеческого укладов.

Коллизия, появившаяся в повести, неразрешима. Но писательница посредством сентиментально?романтических уловок заставляет храбрецов идти наперекор родительской воле и социальной розни. Любовь торжествует, и граф Тревильский женится на Фетинье.

Естественное чувство превозмогает кастовую мораль.

Казалось бы, храбрецы вышли победителями в неравной схватке, но романтическая история предстала частным и притом редким случаем. В этом заключена отрезвляющая поправка: «свет» не забыл обиду храбрецам нарушения господствующих обычаев, бессердечно изгнал из общества и заставил окончательно покинуть страну. Достигнутое благополучие выяснилось далеко не полным и совсем не безоблачным.

В конечном счете победа естественных эмоций обернулась разрывом не только со светским кругом, но и с отчизной, стала причиной забвению и изоляции.

Лирическая героиня известной и популярных писательниц 1830?х годов Е. А. Ган(урожденная Фадеева; псевдоним «Зенеида Р?ова») – неизменно дама необыкновенная. «Свет» неимеетвозможности забыть обиду ей незаурядности. В повести «Суд света» платоническая любовь Влодинского к Зенаиде приводит к пересудам, клевету и в итоге делает собственный тёмное дело: «Суд света состоялся. Окончательный решение суда его упал на голову бедной Зенаиды.

Ей воспрещено было кроме того защищаться». В итоге Влодинский начал испытывать сомнения, а после этого обдумал замысел мести, жертвой которого пали брат героини и она сама.

В исповедальном письме, отправленном Влодинскому, героиня, прощая его, признается в любви и говорит историю собственной жизни. Женское сердце говорит тут открыто и взволнованно о жажде большого эмоции, о ярких совершенствах души. Оказывается, Зенаида нисколько не помышляла об измене мужу, о том, дабы соединить собственную судьбу с Влодинским.

Она не была собирается ни расторгнуть брак, ни стать любовницей Влодинского. Она ценила в его отношении к ней благородную влюбленность да и то, что храбрец заметил в ней добродетельную даму, чуждую греха. При Влодинском она становилась сама собой и снимала с себя маску светской женщины, как смывала с лица грим лицемерия, притворства, фальши («в вашем присутствии не имела возможности я быть дамой светской и суетной»).

За это она была вечно признательна Влодинскому: он возвращал ее к подлинному ее существу, тёплому, мечтательному, искреннему, гордому, свободному и готовому жертвовать собой. Но настоящий вид героини неспешно исчезает из глаз Влодинского, внимающему голосу «света». На Зенаиду ложатся в его представлении краски, каковые размешивает общество.

Выступая орудием «света», Влодинский, со своей стороны, всего лишь «слепец», но не преступник. Он лишен опытности, его нетрудно одурачить и подсунуть навет вместо правды и под видом правды. Легкость, с какой клевета побеждает , мотивирована пошлостью, безнравственность светской судьбе, которая культивирует обман и слышит лишь собственных столпов.

И потому не только храбрецу, но и героине, не обращая внимания на ее невысокое «мнение» и знание света о нем, тяжело, практически нереально удержаться от влияния общества и противостоять ему. Прозрение приходит к храбрецам по окончании того, как катастрофа уже совершилась.

К светской повести были близки повести «Трактирная лестница» (1825), «Шлиссельбургская станция» (1832) Н. А. Бестужева,брата известного писателя. Не смотря на то, что лестница в трактире – знак последнего приюта состарившегося храбреца «громадного света», но по сюжету повесть напоминает скорее светские отношения в романах Л. Н. Толстого. Храбрец повести Н. Бестужева влюблен в замужнюю светскую женщину и пользуется взаимностью.

Переживания его усложняются с рождением сына в чужой семье его возлюбленной. По окончании ранней смерти жены супруг, нашедший ее амурную переписку, изгоняет собственного вконец избалованного пасынка. Но радость отцапреждевременна: сын окончательно отказывает ему в каком?или общении.

В повестях 1830?х если сравнивать с повестями 1820?х годов усиливаются социальные, реалистические тенденции, усложняется изображение характеров. От описания эмоций персонажей через их внешний вид писатели переходят к погружению во внутренний мир храбрецов, к воспроизведению их психологии. Возможно заявить, что повести Н. Ф. Павлова и В. А. Соллогуба являются переходные явления – от романтической повести к повести реалистической.

Они еще не свободны от некоторых стиля романтиков и сторон поэтики, но уже приближены к произведениям Пушкина, а после этого и Лермонтова. Критика «света» в повестях Н. Павлова, к примеру, делается обобщеннее и разнообразнее. Автор рисует высшее общество в различных ракурсах.

С одной стороны, в нем все подлежит продаже и правят деньги.

С другой – оно полностью фальшиво («Маскарад»). Сами заглавия повестей («Маскарад», «Демон»и «Миллион»), вошедших в цикл «Новые повести» (1839), становятся символическими символами «света», его сущностными чертями. Павлов показал интерес к тем персонажам гостиных и салонов, каковые похожи, как две капли воды, один на другого, и к тем, кто не знал, чем заполнить праздную жизнь, какую цель выбрать, дабы занять сердце и ум.

К тому же, храбрецы Павлова, не смотря на то, что и не смогут получить хорошее место, оставаясь в пределах собственной среды, не торопятся покинуть «свет». Их совсем не завлекает ни патриархальный, ни какой?или другой уклад. И обстоятельство этого содержится не только в обаянии роскоши, блеска и утончённости высшего общества, но и в том, что храбрецы Павлова (автор отдает себе в этом полный отчет) не уживутся нигде и везде будут ощущать себя чужими и ненужными.

Лучшие люди «света» обречены на разочарование бездушным обществом, на одиночество в нем и вынуждены нести свое бремя.

В светских повестях автор изобразил высшее общество «больным», пораженным эгоизмом, стяжательством корыстолюбием, презрением к человеку не знатному, не сановному, не титулованному. Воздух «света» – маскарад нравов, неправда, лицемерие. Рядом со светским миром – шикарным и блестящим – иногда и отрывочно раскрывается мир «лохмотьев», «уличной грязи», «бестолковых неурожаев».

Повесть Павлова «Миллион» критик Ап. Григорьев вычислял одним из лучших произведений в жанре светской повести. Автор психологически точно передал историю двух светских парней, взаимоотношения которых искажены финансовыми расчетами.

Аристократический мир самый объемно освещен в повести В. А. Соллогуба «Громадный свет», которая подвела итоги развития жанра.

«Громадный свет» (1840).Повесть «Громадной свет» была заказана В. А. Соллогубу великой княгиней Марией Николаевной. Писателю внесли предложение в качестве темы описание его любви к фрейлине императрицы С. М. Виельгорской и комическое изображение аристократических претензий Лермонтова, что надерзил то ли великим княжнам, то ли императрице. Автор не имел возможности отказаться, но задачу собственную осложнил и переосмыслил.

Он создал не пасквиль на Лермонтова и не памфлет против него, как ожидали великосветские клиенты, а повесть, в центре которой – социальный тип молодого и неопытного человека, попадающего в светское общество и запутавшегося в искусно сплетенных около него интригах. Только кое-какие подробности напоминали биографию Лермонтова. По крайней мере Лермонтов, познакомившись с повестью, не был обижен, не принял повесть на собственный счет и еще более подружился с автором.

«Соллогуб, – писал Белинский, – довольно часто касается в собственных повестях громадного света, но хоть и сам принадлежит к этому свету, но ж повести его однако – не хвалебные гимны, не апофеозы, а беспристрастно картины и верные изображения громадного света»[37]. Но Соллогуб не только осуждал нравы света и внешнюю, обрядовую его сторону, – он в один момент иронизировал над романтической светской повестью, над ее условными, неестественными обстановками, над ее романтическими храбрецами.

С иронией изображаются чуть ли не все персонажи повести. Так, в уста графини Воротынской, которая, казалось, создана для «света», создатель вкладывает слова, разоблачающие любовь и дружбу в избранном кругу: «Мы, бедные дамы, самые жалкие существа в мире: мы должны скрывать лучшие эмоции души; мы не смеем найти лучших отечественных перемещений; мы все отдаем свету, все значению, которое нам дано в свете. И жить мы должны с людьми ненавистными, и слушать должны мы слова без эмоции и без мысли».

Графиня начиталась романтических светских повестей и повторяет страстные речи их героинь. Но под маской «избранной», романтически разочарованной и страдающей натуры прячется самая обыкновенная светская интриганка, расчетливая, умная и ожесточённая. В свое время она отказалась от любимого человека (Сафьева), а сейчас расстраивает брак Леонина (прототип его – Лермонтов) с Наденькой.

Другие образы кроме этого написаны в иронической манере с оглядкой на романтическую светскую повесть. К примеру, загадочный и разочарованный Сафьев, сделанный наставником Леонина в светском обществе, снова?таки повторяет истертые азбучные истины, уже давно узнаваемые читателям повестей («Под маской возможно сообщить очень многое, чего с открытым лицом сообщить запрещено»), но психологически оправданные тем, что ему внимает неискушенный в светских обычаях и романтически восторженный парень.

Поведение Леонина и Сафьева во многих эпизодах кроме этого напоминает узнаваемые литературные образы: «Леонин ринулся к Сафьеву и желал прижать его к собственному сердцу. Сафьев его хладнокровно остановил».

Иронически осмыслены и обрисованы Леонин, тип по собственной роли близкий к романтическому храбрецу, вступающему в конфликт со «светом», князь Щетинин, в котором нежданно и необъяснимо проснулись хорошие человеческие качества, Наденька – естественное существо, невинное, но вовсе не лишенное, в соответствии с представлением Сафьева, расчета («Она, – говорит Сафьев Леонину, – будет обожать не тебя, которого она не знает, а Щетинина, за которого она опасается, и позже, душа моя, Щетинин князь, богат, оптимален, человек светский и влюбленный, а ты что?..»). Леонин не столько гоним «светом», какое количество сам виноват в собственных неудачах.

Его увлекает наружный блеск общества, он принимает пустую амурную интригу за настоящее чувство и упускает собственный счастье. Совсем ненужной оказывается и дуэль, в которой храбрецу нечего защищать и некого наказывать. Недаром Сафьев произносит иронический решение суда Леонину: «Отправься себе: ты ни для графини, ни для Щетинина, ни для повестей светских, ни для чего более не нужен…».

Переиначив все ситуации и амплуа храбрецов романтических светских повестей (нескрываемой иронией веет и от намерения бабушки спасти внука и женить его на Наденьке, для чего она безотлагательно прибывает из патриархально?идиллического мира в Санкт-Петербург именно в то время, в то время, когда Наденька просватана за Щетинина, а внук спешно бежит из Санкт-Петербурга), Соллогуб высмеял их, сведя все линии повести к успешному, казалось бы, финишу. Но за разоблаченной условностью обстановок проглядывало драматическое содержание судьбы: в «свете» нет ничего, что изменилось и не имело возможности измениться, он остался таким же замкнутым, непроницаемым, в нем не смогут отыскать себя те, кто не желает к нему приспособиться, либо те, кого «свет» отвергает (Наденьку он принял, Леонина изгнал).

Беда не в том, что люди живут в «свете» либо вне «света», – беда в том, что они обманываются, видят жизнь в искаженном зеркале и потому теряют преимущество, честь, любовь, совершают плохие поступки, которых сами позже стыдятся, и заживо хоронят собственную юность. В «свете» нет романтики и не нужно искать в нем столкновения «злодея», полностью зависимого от публичных требований, потерявшего индивидуальность, с человеком «естественным» и неподвластным действию среды. «В обществе, – растолковывает наивная и неопытная Наденька неумелому романтику Леонину, – я точно знаю, пороки неспециализированные, но преимущества у каждого человека отдельны и принадлежат ему фактически. Их?то, думается, должно отыскивать, а не упрекать людей в том, что они живут совместно».

В «Громадном свете», имеющем иронический подзаголовок «Повесть в двух танцах», и в других произведениях Соллогуб, вывернув наизнанку ситуации, характеры храбрецов светских повестей романтиков, подверг их критике и, в конечном счете, «убил» жанр, обнажив книжность и условность положений и идей. Все это говорило об упадке некогда популярного жанра и скором уходе его с литературной сцены. Так оно и произошло.

Но правила социально?психотерапевтического анализа, сложившиеся в светской повести, не пропали втуне, а были усвоены и развиты в последующей русской прозе. Светская повесть сохранила не только историко?литературный, но и независимый художественно?эстетический интерес. В ее создании принимали участие настоящие мастера слова, каковые сказали ей увлекательность, остроту сюжета, глубину, свежесть размышлений, изящество стиля.

Бытовая повесть

В ходе развития романтической прозы 1820?1830?х годов складывается особенная жанровая разновидность, которую довольно часто именуют бытовой (либо нравоописательной) повестью. Ее становление как независимого жанра происходит в сопряжении с предшествующей традицией бытописательства. Истоки данной традиции уходят в петровскую рукописную повесть, демократическую сатиру XVII в., переводную литературу западного происхождения.

Сам же термин «бытовая повесть» в первый раз был употреблен А. Н. Пыпиным по отношению к повестям XVII в. о Савве Грудцыне и Фроле Скобееве.

Начиная с древнерусской литературы, с бытописанием прочно связывалась тенденция «овладения» бытом[38]. Объектом изображения выясняется современная бытовая судьба, обиходная, повседневная, будничная, с акцентированием в ней характерных подробностей, каковые заполняют повествование, играясь в тексте определенную роль. «Бытовой» элемент закономерно обусловливал демократический темперамент литературы, поскольку осмысливался по преимуществу быт среднего сословия: низшего духовенства, купечества, чиновничества, городских низов.

Бытописательство делается приметной чертой массовой литературы второй половины XVIII в.[39], и происходит это в большой степени под влиянием европейского плутовского романа: храбрецов окружает и властно опутывает густая сеть мелочных рутинных отношений и забот (В. Левшин. «Досадное пробуждение»), враждебных мельчайшим проявлениям людской души (Малоизвестный создатель. «Несчастный Никанор, либо Приключение судьбы российского аристократа Н*****»).

Не обращая внимания на это, некоторым храбрецам удается выстоять под давлением порочных и губительных жизненных событий (М. Чулков. «Пригожая повариха, либо Похождение Мартоны»).

Все эти нюансы бытописания в XVIII в. нашли отражение у В. Т. Нарежного. Но, благодаря собственной сосредоточенности на изображении бытовой стороны судьбы, он достаточно противоречиво воспринимался современниками. С одной стороны, Нарежного причисляли к «неотёсанным фламандцам» от литературы, с другой, он, по мысли П. А. Вяземского, – «первый и покамест один», кто «схватил» «оконечности красивые» «отечественных нравов».

Свойство живописать бытовую сторону судьбы в ее поэтических проявлениях и мелочах обнаружилась в повестях: «Бурсак, малороссийская повесть», «Два Ивана, либо Страсть к тяжбам», «Гаркуша, малороссийский разбойник», «Российский Жилблаз» и др.

На фоне предшествующей бытописательной традиции особенно четко проявляется своеобразие романтического осмысления быта.

Романтики разделяли сложившееся в литературе представление о быте как о внешней, обыденной стороне людской судьбе. Но быт для них не есть самоценным эстетическим объектом изображения и, в большинстве случаев, имеет в романтическом произведении подчинительное значение: быт выступает в основном «как материал оценочный»[40].

Ассоциируя быт с только отрицательной формой бытия, романтики посредством воссоздаваемых ими бытовых реалий, картин, образов высказывали собственный яркое отношение к окружающей действительности как к миру порочному. Тут русская бытописательная литература сохраняла ощутимую сообщение с традицией дидактико?сатирического бытописания XVIII в. сориентированного на воссоздание пороков, «аномалий» и странностей общества[41]. Но быт у романтиков выступал и в прямо противоположной оценочной тональности.

Бытовая повесть в ее романтическом изводе оформляется в течении 1810?1820?х годов. Тогда же она приобретает признание в критике. Н. И. Надеждин именует ее «дееписательной», О. М. Сомов – «простонародной».

Типологической общностью, разрешающей выделить данный жанр, есть ориентация на художественное воссоздание быта и низших слоёв и нравов средних общества, осмысление бытовой стороны их жизни[42].

В ряде бытовых повестей, часто именуемых «простонародными» («Иван Костин» В. И. Панаева, «Бедный» М. П. Погодина, «Мореход Никитин» А. А. Бестужева, «Мешок с золотом», «Рассказы русского воина» Н. А. Полевого), главным объектом изображения есть быт «простого» человека. Бытовой материал делает функцию «элемента» романтической оппозиции «патриархальный мир – цивилизация» и в пределах ее осмысливается как верховная настоящая, противопоставленная настоящему миру.

По данной причине мир «простого» человека, простонародный, патриархальный, выполненный поэзии ветхого русского быта, прошлых нравов, воспринимается в качестве хорошей формы людской бытия. Таковой быт осмысливается совершенным, гармоничным социальным организмом. Это разрешает воспроизвести его в качестве инобытия существующей действительности.

Патриархальный мир – это «место», не тронутое «ни исправником, ни помещиком». Тут правит всемирный сход, либо, как пишет Н. А. Полевой, «толкуют и делают выводы миром и с миром». В центре патриархального мироздания стоит мужик, крестьянин, землепашец, чей труд есть созидающей первоосновой.

В простонародной повести имеется список примет, характеризующих патриархальное пространство как олицетворение жизненной благодати. Тут и «высокие скирды сложенного… на гумне хлеба», и подготавливающееся «пиво к храмовому празднику», и «тучные, беззаботные стада», и «хоровод, середи широкой улицы либо на зеленом лужку у околицы».

Полагая основанием патриархального характера добродетельные качества, романтики этим еще более заострили выстраиваемую ими оппозиционеров «природное – цивилизованное». Простой человек у них в первую очередь выступает носителем христианского благонравия («Отправимся в церковь их… взглянуть на последовательности крестьян, вглядимся, как негромко, пристально слушают они слово Божие, как усердно, в простоте сердца кладут земные поклоны…»; «Мешок с золотом»), как, к примеру, панаевский Иван Костин, в то время, когда он «почтительно» «упредил» объятия матери, ринувшейся навстречу возвратившемуся сыну: «Он… поклонился ей в ноги и позже уже допустил прижать себя к материнскому сердцу».

Сродни сыновней почтительности Ивана Дуняши и поведение Сидора («Рассказы русского воина» Н. А. Полевого), мучительно переживающих отказ отца девушки благословить их альянс. Выполнена благонравия и героиня Панаева Дуня: насильственно разлученная с любимым, она хранит верность постылому мужу («Прощай, Иван!.. Всевышний с тобою!..

Видно, уж такая отечественная часть!..»).

Мстит собственному барину, посягнувшему на чужую невесту и тем самым нарушившему Божью заповедь, Егор («Бедный» М. П. Погодина).

Простонародные храбрецы стремятся сохранить чувство собственного преимущества, главное в характере простого человека. Будучи обречен на нищету, Егор ни при каких обстоятельствах «никого из проходящих не молил» о подаянии милостыни, «никого не сопровождал молящими глазами», и это «придавало ему вид какого именно?то благородства». Больше того, отказ кем?или из прохожих в милостыне не воспринимается стариком как обида, а, наоборот, неким бесплатно, от которого он «становился богаче».

Простонародные храбрецы выясняются и перед непростым опробованием на нравственное самостояние. «Мертвый в законе», Егор решается на личную кровавую месть барину?обидчику («Я, как волк, выскочил… прямо к нему навстречу и закатил нож…»). Последовавшие после этого солдатская лямка, тяжёлый труд, нищета – нет ничего, что сломило его, истово сносящего жёсткие опробования судьбы.

Достойно стоит он на паперти, достойно отказывается от благодеяния повествователя?филантропа («Нет, ваше благородие, благодарю за ласку: я привык к собственному состоянию… и отправился, опираясь на собственную клюку»). Ему подстать Иван Костин, что, определив о несчастье сестры Марии, «забыл помышлять о собственных пользах», дал ей все заработанные им в течение пяти лет деньги, такие нужные самому для женитьбы на Дуне («Забери их, приобрети рекрутскую квитанцию и представь ее вместо Ефима.

Обо мне не думай: Всевышний и вперед меня не покинет; была бы работа, а деньги будут»). Поступок данный был для Ивана роковым, но он ни при каких обстоятельствах «не раскаивался в собственном пожертвовании».

Победу над собственным корыстолюбием одерживает Ванюша, отыскавший чужой мешок с золотом. Но, в отличие от Погодина и Панаева, изображавших характеры храбрецов сформировавшимися, так что их действия воспринимаются в полной мере закономерными, Ванюша у Полевого идет к принятию ответа – разрешит войти он либо «не разрешит войти гончею собакою собственную совесть» – через полосу сомнений, отчаянно преодолевая в себе искус корыстолюбия. Да и то, как храбрец Полевого проявляет себя в ситуации с мешком золота, говорит о его нравственной зрелости и самоуважении.

Бытовая повесть А. А. Бестужева?Марлинского «Мореход Никитин» (1834).На фоне более чем скромной по собственному художественному уровню массовой романтической бытовой (простонародной) повести заметно выделяется «Мореход Никитин» А. А. Бестужева?Марлинского, в которой четко прослеживается функция быта, имеющего целью представить поэзию русской патриархальной патриархального характера и старины, противостоящих современному человеку и жизненному укладу в нем. В повести Бестужева выдержана романтическая оппозиция «патриархальный мир – цивилизация», сполна показавшая специфику бытописательной тенденции.

Но, в отличие от Панаева, Погодина и Полевого, у Бестужева эта романтическая оппозиция не образовывает содержательного ядра повествования. В центре повести – темперамент «простого» человека, представленный не по контрасту с человеком цивилизации, а независимой, самоценной личностью. В изображении храбреца из народа в «Мореходе Никитине» появляется особенный ракурс, что позднее возьмёт развитие у Н. С. Лескова, – зачарованность русской и очарование души ею.

«Простой» человек у Бестужева очаровывает в первую очередь своим искренним обожанием окружающего мира и неподдельным детским восхищением перед его величием. Но это не исключает в нем опытности, житейской мудрости, сметливого ума, природной хватки. Притягательно в бестужевском храбрец из простонародья да и то, что он принимает себя только в соотношении с другими людьми; родовое единство есть чуть ли не самой ответственной социальной связью в патриархальном мире.

В этом смысле показательно поведение Савелия Никитина в плену у британцев. Мореход ведет себя как член родового коллектива, проникнутый эмоцией общего единения в эйфории и в горе («Он отломил каждому из своих друзей по кусочку собственной бодрости»).

Большой, сильный человек, Савелий наделен свойством самозабвенно обожать. Бестужев изображает храбреца плачущим от переполняющей его печали разлуки с любимой. Амурное чувство богатыря?морехода загружено в фольклорную лирическую стихию («взоры его ныряли в воду, как будто бы он обронил в том направлении собственный сердце, как будто бы он с досады желал им зажечь струю?разлучницу»).

К тому же, в личном переживании Никитин изображается автором и мило?ярким человеком.

Стоило лишь выйти «хорошему солнышку», которое «радостно посмотрело в очи» печальному Савелию, как он тут же «улыбнулся», а подувший ветерок «смахнул и высушил кроме того следы слез» на лице влюбленного морехода.

Подтрунивая над храбрецом, изображая его в добродушно?ироническом свете, Бестужев в один момент ставит читателя перед проблемой непредсказуемости и неразгаданности русской души. Кто и какой он, данный русский человек, что одинаково храбро защищает собственную судьбу, отчизну, Катерину заветные узелки и «Петровну»? Ответ на данный вопрос содержит русская патриархальная судьба.

Бытовые повести М. П. Погодина «Бедный» (1826), «Тёмная немочь» (1829)[43]. Эти повести внесли новые тенденции в литературу. В повести «Бедный» автор в первый раз в русской литературе со всей правдивостью изображает положение крестьянина.

И не смотря на то, что социальный мотив тут заслонен личным: драма Егора, сына зажиточного крестьянина, в том, что помещик для собственной мимолетной прихоти увозит его невесту, расстраивая тем самым уже подготовленную свадьбу. Но острота конфликта от этого никак не ослабевает. По окончании неудачного покушения на собственного обидчика Егор осужден на двадцать лет солдатской работы, а после этого должен нищенствовать на столичных улицах.

Обесчещенная женщина скоро умирает.

Полная беззащитность, полная беззаконность и безграничное самодовольство – такова картина, нарисованная Погодиным.

В повести «Тёмная немочь» изображена другая, мещанско?купеческая среда. В ней появляется катастрофа молодого человека, всей душой стремящегося к образованию, «самоусовершенствованию», но вынужденного сидеть за выгодной женитьбой и прилавком умножать капитал собственного отца. «На что нам миллионы? – задаёт вопросы Гаврила отца. – Нас лишь трое. Нам достаточно и того, что имеем.

Так как лишнее – и миллион и рубль – равны». Но папа непреклонен. Он настаивает на свадьбе и назначает ее сутки. И тогда парень кидается в реку с каменного моста. В предсмертной записке священнику он пишет: «Моего терпения не стало больше.

Меня желают убить тысячью смертями.

Я выбираю одну». В данной записке философствующего молодого человека имеется просьба замолить еще один его грех: «Смерть мила мне еще как опыт». Потребность в знании так громадна, что стала одной из обстоятельств смерти.

В данной повести бытовой материал наделен функциональностью совсем иного рода. Он образовывает одну из сторон конфликта: неприятия высоким романтическим храбрецом низкой существенности купеческого мира. Создатель стремился к детализированному описанию купеческого быта, что, согласно точки зрения критика Кс.

Полевого, журналиста и брата писателя Н. А. Полевого, делает повесть «неотёсанной» и «прозаической». Критик приходит к мысли об автономии бытописания в «Тёмной немочи». Но это не совсем так.

Автор и в действительности детально и нарочито прозаически воспроизводит купчихи и диалог протопопицы о капустных грядках, обрисовывает сговор своих родителей Гаврилы со свахой Савишной довольно грядущего сватовства дочери торговца Куличева; подробно выписана сцена, в то время, когда торговец Аввакумов обсуждает приданое будущей невестки, впредь до перечисления количества одеял, перин, юбок и т. д. Но все эти беседы о капусте, о женитьбе, и описания купеческих хором, огорода, лавки у Погодина были подчинены единственной цели – найти непреходящее сиротство парня среди чужих людей, в чужом мире, показать несовместимость высокой низкой мелочности и духовности героя быта.

Основное в изображении Погодиным купеческого мира в «Тёмной немочи» содержится в том, что перед читателем предстает раз и окончательно сложившийся уклад судьбы, изнурительное повторение одних и тех же событий, тогда как настоящая судьба, о которой грезит Гаврила, – это нарастание новых и новых жизненных впечатлений, это неустанное перемещение вперед. Сначала храбрецу нравятся суета, шум, разнообразие лиц, возрастов, званий в лавке отца.

Но протекло два года, а «неспециализированное воздействие» в купеческой лавке оставалосьнеизменным: «перед глазами неизменно одно да и то же». Ужасное осознание собственной обреченности «всю жизнь до гроба, до гроба… проводить одинаково, брать, реализовывать, реализовывать, брать» заставляет Гаврилу воспротивиться предначертанной купеческим бытом жизненной участи: «В случае если все следующие тридцать лет моей судьбы будут похожи на один сутки, то для чего мне и жить их?».

парень устремлен к полному знанию о мире («Мне все хочется знать. и отчего солнце восходит и закатывается, и отчего месяц нарождается., что такое будущее., что такое добро, разум, вера.»), а ему вместо предлагается ритуальное, предсказуемое существование. И тогда он напишет в собственной прощальной записке, что «смерть мила» ему, потому, что лишь она может высвободить его от непосильной рутинной судьбы и разрешит возможность начать «новую», «свободную», но за пределами купеческого мира.

Трагедийный финал «Тёмной немочи» Погодина, плотность ее бытового содержания, явившегося составной частью конфликта, ощутимо свидетельствовали о сориентированности бытовой повести 30?х годов на среды и проблемы углублённое осмысление человека, жизненных распрей – ведущих тенденций историко?литературного процесса в канун «натуральной школы».

Повести Погодина, являющиеся, пожалуй, самые характерными примерами жанра бытовой повести финиша 18201830?х годов[44], велики с позиций расширения границ изображения социально?бытовой сферы русском действительности, и, как следствие этого, введения в литературу разнообразных социальных типов, и рвения воссоздать картины публичных нравов и точные характеры их представителей.

К примеру, в создании образов служителей культа автор идет от народного иронического к ним отношения. Папа Федор («Тёмная немочь») изображен «заспанным, в шерстяном колпаке на голове» («Лег отдохнуть, – подмечает протопопица, – в наше время было большое количество именинников, так он устал за молебном и поздно вышел из церкви»), загружённым в глубокие раздумья о состоянии церковных дел («богатый граф Н., по окончании похорон собственного дяди, приобрел мало парчи на ризы, и потому они будут пара малы и узки, особливо для дьякона»), распивающим чаи с попадьёй и купчихой. в течении всего повествования папа Федор ни разу не изображен в праздничной ризе и стоящим за алтарем, а его рассуждения о «христианских добродетелях», «об отчаянии как одном из смертных грехов», о «святой вере», в большинстве случаев, прерываются мирскими замечаниями типа: «Эхма, лампадка?то погасла, знать масла плут?лавочник отпустил не свежего.».

Во многих случаях Погодин намеренно отказывается от яркого описания нравов и сословного быта; к примеру, в повести «Невеста на ярмарке» картины судьбы провинциального дворянства появляются опосредованно, через рассказ героини Анны Михайловны о собственном житье?бытье с Петром Михеевичем. Но именно это безобидное повествование любящей жены о верном, предприимчивом муже и заботливом отце недвусмысленно формировало образ судьи?лихоимца, взяточника, очень и без всяких последствий пользующегося служебным положением.

Рассказ купчихи Марьи Петровны в доме священника отца Федора («Тёмная немочь») подобным образом воссоздает жизненную обстановку в купеческой среде и темперамент торговца?самодура Аввакумова.

Дабы более полно и многогранно раскрыть характеры храбрецов, Погодин показывает их в разных бытовых обстановках. Так в «Тёмной немочи» протопопица предстает не только своенравной барыней?хозяйкой, всегда бранящейся со слугами. В сцене неожиданного визита купчихи Марьи Петровны это обычная дама, «сгорающая» от любопытства по поводу срочного беседы гостьи со священником, а в беседе с прислугой Афанасьевной – заядлая сплетница, наделенная особенным «умением решать всякие запутанные дела».

Настоящее театральное представление разыграли приятель перед втором две давнишние подруги Анна Прасковья и Михайловна Филатьевна («Невеста на ярмарке»). Наперебой льстили одна второй, радовались и умилялись неожиданной встрече.

Но стоило лишь Анне Михайловне выяснить, что блестящий офицер Бубновый, неописуемый богач (по его собственным словам), претендент в мужья одной из ее дочерей, никто другой как сын Прасковьи Филатьевны, «любезная подружка» сходу стала для нее «нищенкой», «целый век таскающейся по чужим зданиям». Обиженная за себя и за сына, Прасковья Филатьевна, со своей стороны, высказала собственное суждение по поводу материального благосостояния Анны Михайловны: «Я хоть таскалась, да не грабила середь бела дня, не заедала сиротского хлеба».

С целью углубленного раскрытия характера храбреца Погодин исследует события судьбы, в которых тот рос и воспитывался. Собственного рода «рассказ?биография» появляется на страницах повести «Невеста на ярмарке», в то время, когда речь идет о гусаре Бубновом. Дабы создать броский, живой образ офицера?гуляки, мота, влюбленного в самого себя и в легкую, разгульную судьбу, с которой ему нестерпимо не легко расставаться, автор применяет кроме этого внутренний монолог храбреца.

Одним из оснований обр