Тролли воняют, но еще и чуют

Некое время мы с троллями находились смирно и молчали, прикованные к данной груде сокровищ. Единственным звуком был мягкий перезвон арфы.

— Это что все такое? — задал вопрос я. Мои слова нарушили молчание.

— Ничего! — дружно прокричали они, и перед отверстием поднялась стенки троллей, загораживая мне путь.

— Арфа играется сама по себе, — сообщил я с обширно открытыми глазами.

— Нет, не играется. Это ветер.

— Арфа весьма чувствительна к дуновению ветерка, — сообщил Борк.

Тролли закивали, высказывая собственный согласие.

— Ой, да хватит, — сообщила Бука. — Вам стоит и это также ему растолковать.

— Но… отечественная тайна, — сообщил Борк.

— Он сам секрет, — сообщила Бука. — Ты же ощущаешь, как от него пахнет.

— Чем от меня пахнет? — я устал от того, что они говорят, словно бы бы от меня чем-то пахнет. Я чувствовал только прогорклый запах от троллей.

— Волшебством, — сообщила Бука. — От тебя несет волшебством.

— Волшебством? Вы имеете возможность учуять… волшебство? — задал вопрос я.

— Она пахнет сладостью, — сообщил Борк, — но с некоей ноткой печали. Как… терпкая ягода. Это сложно обрисовать, но данный запах угадываешь точно.

А ты им целый переполнен.

— Ох, — сообщил я, украдкой пробуя себя обнюхать, чтобы выяснить, смогу ли я учуять сладость, печаль либо ягоды.

— Так это значит, что все вещи в той дыре…

— Да, — ответил Борк.

— Но ты ими обладать не можешь, — сообщил Помойка. — Ты кроме того прикасаться к ним не можешь. Мы их защищаем.

— От чего?

— От людей! — сообщила Бука. — От неприятных, назойливых существ! Они и без того создают кучу проблем, а с волшебством проблем от них будет лишь еще больше. Проклятия, голод, разрушения, смерть и безумие.

В один прекрасный день они повергнут всю землю в пучину волшебного хаоса.

Все тролли закивали, соглашаясь.

— Люди применяли нас, дабы мы обнаружили для них волшебство, — продолжила Бука. — Мы были рабами (либо предки были), нас держали на цепи, как псов, и заставляли искать, вынюхивать волшебство.

— Так что мы вынудили людей поверить в то, что мы людоеды, и они покинули нас в покое, — сообщил Борк. — Все это придумал мой пра-пра-пра-пра-пра-прадед.

— Не гони, — сообщил Помойка. — Все мы знаем, что это была моя пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-прабабушка.

Борк хмыкнул и продолжил собственный рассказ:

— Его кликали Борк Храбрый. в один раз, в то время, когда он вынюхивал волшебство, его хозяин приказал ему съесть чудесный боб, дабы взглянуть, что из этого выйдет.

— Бьюсь об заклад, он также был отравлен, как и яблоки, — сообщил Помойка.

— Не перебивай, — сообщил Борк и продолжил. — Борк не был дураком. Тролли, конечно же, способны учуять волшебство, но мы не используем его и уж всяко не едим. Ну, думаю, что-то в тот сутки в Борке надломилось.

Он схватил собственного собственного хозяина и заявил, что сожрет его самого вместо магии, в случае если тот не отпустит Борка. Легенда гласит, что он чуток укусил собственного хозяина и тот со страха его и отпустил. Скоро и остальные тролли прознали о прекрасном избавлении Борка и сделали то же самое, угрожая съесть собственных хозяев, их жен либо детей.

А один из троллей выторговал себе свободу тем, что припугнул сожрать любимого козла, что был за домашнюю зверушку у хозяина.

— Ну, а позже для того чтобы рода россказни прошли по миру. Сказки о том, что тролли едят собственных хозяев, либо их жен, либо детей. А скоро троллей изгнали из Королевства, из ВонТам, из ЗаПределами и отовсюду, где живут люди.

Сейчас, в то время, когда мы приближаемся к ним, мы должны сделать вид, что планируем их съесть и разрешить им сбежать, дабы они смогли поведать о том, как их чуть не сожрали тролли.

Это держит их на расстоянии, что отлично.

— Но наряду с этим вы все еще ищите волшебство? — просил я.

— Лишь так мы можем держать ее далеко от людей, — ответила Бука.

— Ох, — сообщил я. Сейчас тролли были ко мне весьма близко.

— От тебя идет весьма сильный запах, — сообщил Помойка. — Кроме того колдуньи так не пахнут. От тебя волшебством.

— Ох, — опять сообщил я. Тролли принюхиваясь еще плотнее сгрудились около меня. Они что, бросят меня в собственную копилку и также будут защищать? — Хм… может, я уже отправлюсь? Мне нужно в ВонТам.

Желаю семью собственную найти.

— Оставайся на ночь с нами, — сообщила Бука. — Уже через чур поздно для прогулок.

— Ага, — сообщил Помойка. — И, помимо этого, это страшно. А ты не сможешь быть через чур осмотрительным, — они затащили меня обратно в собственный лагерь, как будто бы потерявшуюся зверушку.

В то время, когда пришло время ложиться дремать, я выяснил, что у троллей нет ни хижин, ни какого именно другого укрытия. Я задал вопрос, что же они делают, в то время, когда идет ливень либо снег. Помойка радостно взглянуть на меня и сообщил:

— Разрешаем осадкам выпадать.

Бука нагребла для меня сухой листвы, а позже накрыла меня огромными страницами, у которых был мягкий пушок. Так что мне было достаточно уютно:

— Тут ты будешь в безопасности, — сообщила она.

Не обращая внимания на то, что я был измучен, сон никак не шел. Тролли храпели, как будто бы гром, а их зловоние становилось только посильнее в ночи. Я выяснил, что, в то время, когда тролль пукает, от него воняет в сотню раз хуже, чем от людской рода.

Но, в действительности, мне не давали спокойствия ни храп, ни вонь. Я думало той куче чудесных предметов и том, как же тролли смогут унюхать волшебство. Ее запах они почувствовали и от меня.

И они пряталиот человечества всякие различные чудесные штуки. Может ли быть такое, что мой штильцхен находится тут, среди троллей.

без звучно я выскользнул из собственной кровати из листьев и на цыпочках прокрался к дыре. Ее опять прикрыли. Я смахнул пара листьев и потянулся вовнутрь. Первой моя рука нащупала арфу, и я скоро ее отдернул.

Если бы я ее вытащил, музыка имела возможность разбудить троллей. Я не осознавал, как арфа помогла бы мне.

Само собой разумеется, она была чудесной, но был ли в ней штильцхен? Росла ли она вместе с волшебством? Я дотронулся до сапога и извлёк его.

Это был ветхий, поношенный сапог с дырками и пятнами. Легко сапог. Я задумался, что произойдёт, в случае если я его надену.

Я практически уже вложил в него ногу, в то время, когда раздалось фырканье и громкое ворчание.

Прямо над кладом на дереве сидел Помойка.

— Семи-мильный сапог, — сообщил он. — Сотворен колдуньей из ВонТам. Сделай только ход, и ты окажешься за горами.

— О, это может оказаться очень нужным, — я имел возможность бы добраться до ВонТам в мгновение ока и имел возможность сбежать, если бы произошли какие конкретно неприятности.

— Нужным, — фыркнул Помойка. — С каждым шагом ты начинаешь плохо чесаться, и это продолжается в течении семи лет. Последний юноша, что носил эти сапоги, чесался двадцать лет. Нам удалось стянуть с него только один сапог.

Он все еще обут в второй и все еще целый подвержен чесотке.

Я с опаской убрал сапог подальше от себя. Семь лет чесотки точно сведут человека с ума.

— А что, все эти вещи причиняют лишь вред?

— Все, — ответил Помойка. — Вот это зеркало, к примеру. Оно поведает либо продемонстрирует тебе все, что ты захочешь.

У меня екнуло сердце. Я имел возможность бы поинтересоваться у зеркала собственный имя! Оно имело возможность бы продемонстрировать мне, где отыскать штильцхен!

— Но оно будет все больше тебя порабощать, — сообщил Помойка. — , пока единственным, о чем ты будешь думать, — это ты сам и зеркало. Оно искажает человека и вселяет в него зло.

Сердце у меня сжалось. Я не желал, дабы меня искажали и делали злым. Всего в целом.

Я бережно положил сапог обратно под листву, и на мгновение мне показалось, что я смог уловить запах волшебства, как и говорили тролли. Она пахла сладостью с примесью горчинки, как пахнут подпорченные фрукты. Я поразмыслил о яблоне.

Те яблочки ни при каких обстоятельствах не портились. Они выросли из самой магии.

Из всего этого чудесного клада яблоня была единственным, где возможно было отыскать штильцхен.

Я повернулся к Помойке:

— Слушай, а вот та яблоня, ты когда-нибудь видел ее волшебство в действии? — задал вопрос я.

— Само собой разумеется, — ответил он. — И это волшебство легко плохо, — он постучал по шлему.

— Борк заявил, что оленя растерзали волки.

— Ну, волков я ни при каких обстоятельствах не видел. А оленя отыскал мертвым прямо под деревом.

— Но ты сам не видел, как олень поедал яблоки. А ты знаешь по большому счету кого-нибудь, кто их ел?

Лицо Помойки скривилось, как будто бы прокисшее молоко, он наставил собственный толстый волосатый палец на меня:

— А сейчас слушай-ка ко мне. Я знаю, что в тебе имеется что-то необычное. От тебя забавно пахнет, не так как от большинства людей, но те яблоки также пахнут забавно.

Проблемами. Нам, троллям, известен таковой запах.

Яблочки запрещено имеется, так что от них подальше. Ясно?

Я кивнул и отошёл от клада и Помойки. Я захотел троллю спокойной ночи и сделал вид, что направился в лагерь. Но, в то время, когда я вышел из его поля зрения, я скользнул в темноту деревьев.

Я бродил, пока не отыскал яблоню. Яблочки мерцали в темноте, как будто бы сияющие сокровища, растущие на ветвях. Это, вправду, была волшебство, а если судить по тому, что сообщила мне колдунья, это была не просто волшебство.

Штильцхен. Я практически ощущал его, чувствовал его практически до костей.

Но, если судить по словам троллей, данный штильцхен вырос на отраве.

Я прошелся около дерева. Поднял палку и бросил ее в ствол. Протянул руку и дотронулся до одной из веток, а позже скоро руку убрал, как будто бы ветви имели возможность обжечь меня. Но они не обожгли.

Наконец, я подошел ближе и положил руку на ствол. Дерево было весьма теплым, что я практически имел возможность чувствовать пульсацию судьбы в. Я подтянулся и забрался на ветки.

Возможно, в случае если я просижу тут достаточно продолжительно, волшебство впитается в меня и все станет прекрасно. Я ожидал весьма долго, возможно, битый час. Ничего не почувствовал.

Наконец, я протянул руку и сорвал яблоко, позже поднес его к лицу. Такое идеально ровное. Такое красное.

Я поразмыслил, что бы сообщила Краснушка об этих яблочках.

Она, вероятнее, выбила бы его из моей руки и сообщила бы, дабы я покинул волшебство в покое. Она вызывает только неприятности, может, кроме того саму смерть, в случае если яблоки вправду отравлены. Мне же умирать не хотелось.

Я разрешил яблоку упасть на землю, позже спрыгнул вниз с ветвей и прислонился к стволу.

Я прислушался к яблоне, ее шум эхом отдавался в моем сердце. Сон пришел ко мне, в то время, когда небо начало светлеть.

Помойка разбудил меня, ткнув оленьими рогами.

— Я отыскал тебя по запаху, — сообщил он. — От тебя больше проблем, чем от всего отечественного клада в целом.

Помойка потащил меня обратно в лагерь, где начали просыпаться все остальные тролли. Они брюзжали, потирали глаза и почесывались собственными волосатыми руками.

Бука помешивала бурлящий котел тины одной рукой, вторая была полна извивающихся червей.

— Ты так и не сообщил нам, как тебя кличут. Мы должны знать.

Я практически уже сказал Роберт, но позже поразмыслил, что в сравнении с этими именами, как Борк и Помойка, Румп звучит не так уж и не хорошо.

— Румп, — сообщил я.

Бука с одобрением хмыкнула:

— Наилучшее человеческое имя, которое я когда-либо слышала. Они неизменно так романтичны и сентиментальны, — сообщила она, как будто бы и не о моих сородичах сказала, — в то время, когда дают имена своим детям, словно бы это какие-то фантастические блюда — Бартоломей Арчибальд Реджинальд Рыбья Голова либо как-то в том месте… это легко глупость. Все, что необходимо — легко комплект звуков, дабы тебя возможно было отличить от кого-то другого, — она закричала на двух троллей, каковые были приблизительно моего роста: — Жадина!

Пещера! Скоро из ручья в грязь!

— А как же на счет судьбы? — задал вопрос я.

Она фыркнула:

— Чем меньше, тем лучше, — она кинула червей в котел, позже зачерпнула чашку и передала мне. Я уставился на собственный шевелящееся пойло.

— А вы что-нибудь второе едите? — задал вопрос я.

— Тина крайне полезна для тебя. Ее, она делает тебя сильным и умным. Люди… они все постоянно усложняют.

Кроме того еду.

— А для троллей жизнь когда-нибудь осложняется?

Бука покачала головой:

— В то время, когда тролли были под рабством у людей, тогда, возможно. Но мы не переживаем на счет большинства вещей, по поводу которых люди поднимают суматоху. Чем несложнее все около, тем несложнее жизнь.

Легко. Им не осознать, как все уже осложнилось для меня как внутри, так и снаружи. Тяжело сложное перевоплотить в простое равно как и распутать узел.

Ты кроме того иногда не знаешь с чего начать.

Я позавтракал с троллями тиной (сейчас уже было не так неприятно), а позже Помойка засандалил комком грязи в лицо Борку. Тот кинул грязь обратно. Следом присоединились и все остальные.

Так что грязь летала везде. Я поразмыслил, что мне бы уже пора планировать в путь, но тут мне прилетело грязевым комком.

Я не имел возможности больше находиться просто так, исходя из этого метнул собственный комок. А Жадина с Пещерой в ответ бросили меня в грязь. Я смеялся, пока они катали меня в ней, осознавая сейчас, из-за чего они в ней купались.

Грязь пахла куда приятнее, чем они сами.

Сейчас, в то время, когда я удостоверился, что тролли его не съедят, я притащил Ничто в лагерь (ослик все еще пасся на дороге). Тролли зафыркали от наслаждения, в особенности Борк, что сходу того принял. Поразительно, но Ничто делал все, что сказал ему Борк!

Его кроме того не было нужно тащить. Борк ехал на нем верхом, а Ничто передвигался сам!

— Ему нравится звук моего голоса, — сообщил Борк. — От него он чувствует себя равным мне.

Я поразмыслил, что мне нужно начать рычать и фыркать, дабы хоть чего-нибудь добиться от Ничто, но у меня появилась мысль получше.

— Покинь его себе, — сообщил я. — Знаю, что это не коза, но он будет тут радостен, а мое путешествие без него станет стремительнее.

Борк потрепал Ничто по холке и улыбнулся, показав острые желтые зубы:

— Хорошая сделка за несколько плошек тины.

— Ну… и за спасение от отравленных яблок.

Борк рыкнул, и я воспринял это за «да». Я отвязал седельную сумку от Ничто, похлопал его по крупу и простился. Он звучно прокричал что-то по-ослиному, и я осознал, что он говорит: «Скатертью дорога!»

Я со всеми простился. Кое-какие из троллей постарались меня уговорить остаться еще на одну ночь, но я не считал, что смогу съесть хотя бы еще одну порцию тины. К тому же я так устал, что не имел возможность вынести еще одну ночь их вони и храпа.

— Забери мало тины с собой, — сообщила Бука, протягивая маленький кувшин. — Может, это окажет помощь тебе кое-какие вещи сделать значительно несложнее.

— О… благодарю, — я сглотнул. — Благодарю за то, что не съели меня.

Они все забурчали и захмыкали. Кроме того не обращая внимания на то, что я осознавал: они смеются — это все равно звучало мало страшновато.

С сумкой в одной руке и тиной в второй, я направился вниз по пути сторону направляться. Я мало позавидовал троллям и их несложной жизни. Моя же будущее простоты не допускает.

Все, что осталось сзади и все, что ожидало меня в первых рядах, все было ничем иным, как скоплением сложных хитросплетений.

Глава 21

ВонТам

«Дорогой Румп!

Мельника посвятили в рыцари. Ни за что не стану кликать его лордом Освальдом. Он все тот же толстый жадный мельник, а его сыновья — некрасивые тролли.

Твой приятель,

Краснушка».

Я так и покатился со хохоту. Если бы Краснушка имела возможность встретить живых троллей, она бы заметила, что они значительно любезнее, чем Фредерик и Бруно, да и красивее также.

Гном отыскал меня уже затемно, в то время, когда я остановился на обочине отдохнуть. Я послал ответное сообщение, обрисовывая собственный местонахождение, и вдобавок попросил Краснушку, если она примет решение мне ответить (что совсем необязательно, по причине того, что ответ может меня не отыскать), дабы не сказала ничего об Опаль и детях. Ни при каких обстоятельствах.

По окончании тяжелого дня на ногах и практически без еды, не считая тины, я посчитал, что заслужил пирог с мясом, что дала Марта. Он только мало зачерствел, а дремал я лучше, чем когда-либо сейчас.

На следующий сутки я набрел на ручей вблизи от дороги, но еды у меня не было, исходя из этого я выпил мало тины (благодарю Буке). От нее мало мутило, но это было хоть что-то.

За три дня путешествия я не встретил никого, а на четвертое утро показалась развилка. Один символ гласил ВонТам, а второй направлял в ЗаПределами. Сердце, казалось, прекратило биться от эйфории.

ВонТам!

Такое чувство, как словно бы я отыскал собственную мать либо штильцхен, а тут, быть может, так и произойдёт!

К обеду начало доноситься блеяние овец, коз и мычание коров, но все эти звуки скоро утонули в блеянии овец. Овцы были везде: паслись на лугах, отдыхали в тени деревьев, выпивали из ручья.

Желудок заворчал. Я не ел ничего с прошлого утра, в то время, когда кончилась тина троллей. Весьма интересно, окажется ли пробраться в стадо и подоить одну из коров так, дабы она меня не лягнула?

Я шел через маленькую деревню, где между мелкими домишками с соломенными крышами и дымящимися трубами сновали гномы и цыплята. Дамы развешивали белье на просушку, а дети приплясывали около, стараясь поймать фей.

Подойдя к пожилой даме, вытряхивающей коврик, я растолковал, что ищу человека, что имел возможность бы знать мою мать.

— Она погибла, но была родом из этого, и я желаю отыскать ее семью.

Заметив мои лохмотья и неприглядный внешний вид, дама легко отшатнулась. Должно быть, от меня пахло не лучше тролля.

— Как ее кликали? — задала вопрос она.

— Анна, — ответил я.

— Я ее не знаю, — был ответ. — Но в пяти милях из этого имеется вторая деревня, в том месте изрядное количество купцов и коробейников. Иди по дороге, на развилке налево.

— Благодарю, — сообщил я, уходя, но желудок напомнил о себе. — Не могли бы вы дать мне что-нибудь покушать? Я в пути уже продолжительное время.

Дама поколебалась, а позже кивнула.

— Подожди мало.

Возвратившись, она протянула мне кусок и ломоть хлеба козьего сыра.

Мне бы хотелось дать ей что-то в знак благодарности, но все, что у меня было с собой, драгоценности Опаль, каковые имели возможность возбудить подозрение и настойчиво попросили бы через чур много объяснений либо лжи. Исходя из этого я опять поблагодарил ее и отправился собственной дорогой.

В то время, когда я был вне ее видимости, то спустился к ручью и принялся за еду. Сложно было ожидать помощи от кого-то в таком виде, исходя из этого я попытался смыть с себя как возможно больше грязи, запаха и пыли троллей. Оборотной стороной того, что я был сейчас чистым, стало появление фей.

Приходилось идти, пока они летали над моей головой и около тела, а их голоса звенели у меня в ушах.

До следующей деревни я дошел уже в конце дня, она напомнила мою родную деревню на Горе. Мелкие однобокие дома были разбросаны невпопад, а единственным громадным строением была мельница, стоящая на краю леса. Люди были заняты доением коров, сеянием семян и стрижкой овец в садах.

Счастливчики, они смогут выращивать собственную еду.

Я остановил прохожего и задал вопрос, не знает ли он даму, которая жила тут много лет назад, которую кликали Анна. Он ответил, что не знает. В отчаянии я прислонился к шаткому забору, надежда понемногу покидала меня.

Я отгонял фей от рук и лица, но они то и дело возвращались, хихикая.

— Должно быть, ты везунчик, — сзади послышался голос.

Я обернулся и взглянул через забор — перед древесной лачугой сидел старик и прял. Вид кого-то, кто может прясть, возвращал надежду. Может, стоит упоминать не только имя моей мамы, но да и то, чем она занималась.

— Везунчик? — переспросил я, смахивая фею с носа.

— Феи, они приносят успех, — растолковал старик.

— Я самый невезучий из всех, кого знаю, — фыркнул я.

— Успех изменчива.

Я следил за тем, как он прядет, ритмично скручивая шерсть.

— А большое количество тут тех, кто может прясть?

— Имеется пара человек. У нас достаточно шерсти.

Само собой разумеется. Все эти овцы. Я открыл ворота и подошел ближе к прялке и старику. Простая шерсть.

— И все прядут так же, как вы?

— Ну, пологаю, что парочка из них лишилась пальца либо двух вследствие этого ремесла, но по большей части мы все делаем одинаково. Ничего увлекательного в этом нет.

— Но я слышал сказки… истории о тех, кто может прясть прекрасные вещи. Не простую пряжу, а что-то… эм… более полезное.

Старик прекратил прясть и посмотрел на меня проницательными выцветшими глазами.

Я попятился.

— Ты не о Шерстяных ли колдуньях говоришь?

— Шерстяные колдуньи? Имеется такие?

— О, да, — ответил он со смешком. — Эти колдуньи смогут легко перевоплотить шерсть в шелк, а траву в серебро! Говорят, превосходно прядут, не смотря на то, что сам я ни при каких обстоятельствах не видел. Они путешествуют и реализовывают собственную работу, но не начнут торговать с тем, кого знают.

Они живут в том месте, в этих лесах, — он указал в направлении мельницы.

Должно быть, колдуньям нравится скрываться среди деревьев.

— Благодарю, — отозвался я и повернулся, дабы уйти.

— Смотри под ноги, — сообщил старик.

Я застыл на месте.

— Прошу прощения?

— Ты наступил на мою шерсть, — он указал мне под ноги.

— Аа… правда. Простите… Благодарю.

Проходя по деревеньке, я наблюдал под ноги, ощущая взоры затылком. Вряд ли им довольно часто попадаются чужаки, так же как и нам на Горе. Проходя мимо мельницы, я поднял глаза.

На улице сидела женщина и прочесывала шерсть. Она напомнила мне Опаль.

Опаль, сделки, дети. Пузо скрутило. Я опять опустил глаза и поспешил в лес.

Сначала я шел по пыльной дорожке, ведущей через деревья, но скоро она превратилась в узкую каменистую тропу, которая так очень сильно петляла, что я поразмыслил было, не хожу ли я кругами. Тут след и вовсе провалился сквозь землю, как тогда, в то время, когда Краснушка отыскала тайный путь до дома собственной бабушки. В итоге, тут живут колдуньи.

Феи мелькали перед носом, их голоса звенели в ушах. Может, стоило опять вываляться в грязи. Быть может, лучше отыскать тропинку и возвратиться обратно?

Но тут я заметил вдалеке дым, идущий из трубы. По мере моего приближения число фей, казалось, возрастало, они танцевали и верещали около меня. Наконец, я вышел к маленькому домику с цветами на протяжении изгороди и каменной дорожкой, ведущей к ярко-красной двери.

Красная дверь — нехорошей символ. Мне стало не по себе. Не стоило приходить ко мне, эти колдуньи, точно, ничего не знают о моей матери и о моем даре.

И вряд ли они дружелюбные.

Перед тем как я успел передумать, дверь открылась и из дома вышла девочка. Встретившись со мной, она восторженно завопила:

— Гость, нужно же! Ой, заходи! У нас имеется пирог!

Глава 22

Шерстяные колдуньи

Девочка схватила меня за руку и потащила вовнутрь. Первое, что я почувствовал, — это отличный запах, сладковатый и пряный. В животе заурчало.

Еда, настоящая еда!

Помещение была громадная, но соединяла в себе пара, совсем как у меня дома: кухня, гостиная и спальня размешались любая в собственном углу в одном пространстве, которое пестрило тканями и цветами. Солнечный свет струился из трех долгих окон, занавески которых были замысловато расшиты цветами, птицами и виноградом. Четыре стула находились около дубового стола.

Они были раскрашены в ярко светло синий, фиолетовый, желтый и зеленый цвета, и любой стул имел собственную размер и уникальную форму, словно бы они были сделаны для различных клиентов. Громадная кровать занимала практически всё пространство на протяжении стенки и была покрыта одеялом, сотканным из сочных радужных оттенков. Казалось, помещение была живая и распевала песенки.

— Как тебя кличут? — задала вопрос девочка. – Ой, нет, не нужно, дай сама додумаюсь, обожаю отгадывать! Она приложила палец к губам и оценивающе на меня взглянула. Должно быть, она была всего на пара лет старше меня, красивая девочка с тёмными кудряшками и зеленющими глазами, совсем как трава весной. — Тебя кличут Герберт, нет, нет, подожди, на Герберта ты не похож, Бертрам?

Нет, также не похож… вот так тайная… должно быть, что-то необыкновенное, что-то наподобие Зелгмейер?

Волденихт? Рольфандо?

— Ида, кто в том месте? — послышался голос из-за маленькой двери справа. В помещение вошла дама, очень сильно напоминающая девочку, лишь старше. В тёмных волосах показывалась седина, а около гляз и губ были морщинки. В то время, когда она меня встретилась со мной, то застыла:

— О, боже!

Дама зажмурилась, глубоко набралась воздуха и опять открыла глаза.

— Что произошло, Сестра? — задала вопрос Ида.

— Хэйдел! Иди ко мне! — закричала дама.

В помещение, прихрамывая, вошла еще одна дама. Эта дама напомнила мне колдунью. Она была не таковой уж и ветхой, но сгорбленной, с тростью и косолапила на одну ногу.

Лицо было перекошенным, один глаз был прищурен, а второй обширно открыт. Губы были хорошо сжаты, но, в то время, когда она поравнялась со мной своим обширно открытым глазом, её лицо смягчилось, а рот приоткрылся от удивления.

— Ты это видишь? — задала вопрос вторая дама.

— Вижу что? — задала вопрос Ида.

— Анну, — ответила та, что напоминала колдунью.

— Анна была моей матерью, — растолковал я.

Ида ахнула. Они все замерли, словно бы заколдованные. Они были так поражены, что кроме того дар речи утратили.

Я ощущал себя идиотом.

В итоге, Ида засмеялась:

— Племянничек! — она поспешила ко мне и прочно прижала к себе, что было бы кроме того приятно, если бы я имел возможность дышать. Позже она меня отпустила, прижала собственные руки к моим щекам и сообщила:

— Ну разве он не красавчик? Отечественный племянник! Сын Анны, кто бы имел возможность поразмыслить!

Вторая сестра моргнула и подошла ко мне. Она подставила собственный палец мне под подбородок, поднимая моё лицо.

— Он весьма похож на Анну, не так ли, Хэйдел?

В итоге, Хэйдел также вышла из ступора, но ко мне она не подошла. Она молчала, оглядывая меня своим обширно открытым глазом, а позже проворчала:

— Я не вижу, чему тут радоваться.

Она поковыляла к выходу. Тут же радость сошла с лица Иды, а её старшая сестра поглядела на меня, нахмурившись. Было неточностью приходить ко мне.

Я им был не нужен.

Я отпрянул назад, но Ида поймала меня за плечо.

— О, дорогой племянник, не обращай вниманиия на Хэйдел, — сообщила Ида, — она неизменно раздражительна, такова Батильда. Мы так рады, что ты к нам зашел! Можешь именовать меня тётушка Ида.

Проходи, попытайся….

— Ида! Нам ничего о нем неизвестно, — встряла Батильда, — откуда он пришел, как отыскал нас либо как его хотя бы кличут!

— Как его кличут, я не смогла отгадать. Так любопытно, в большинстве случаев я постоянно попадаю в точку, — лицо Иды потемнело.

Я взглянуть в сторону. Я был таким утомившимся, что сама лишь идея о рассказах о моём имени и обо всем остальном подкосила меня. Я не желал видеть их реакцию на всё это.

— Меня кличут Роберт.

Батильда в замешательстве немного подняла брови.

— Ну, я бы ни при каких обстоятельствах не отгадала твоё имя, — разочарованно сообщила Ида.

— Как ты нас отыскал, Роберт? — задала вопрос Батильда.

— В деревне я задавал вопросы о собственной матери, но никто её не помнил, но позже, в то время, когда я задал вопрос о прядении…

Батильда напряглась, но закивала головой. Должно быть, она знала, что моя мама пряла.

— О, ну иди же, поешь торта и взгляни, что мы тут готовим! — Ида потащила меня через мелкий коридорчик, что вел в другую помещение, но Хэйдел тростью загородила проход:

— Ты, неприятный мальчишка! — заворчала она

— Хэйдел! Роберт — наш гость и наш племянник!

Хэйдел наблюдала на меня сверху вниз, и мне показалось, что она имела возможность рассмотреть все мои секреты.

— Так, Роберт, перед тем, как ты войдешь ко мне, иди, искупайся. Ты выглядишь так, словно бы купался в грязи!

Ванна пребывала в углу помещения. Батильда налила в неё тёплой воды и выдала мне мыло и мочалку, дабы я хорошенько отмылся. После этого они вышли из помещения, последовав за Хэйдел.

По окончании купания я завернулся в многоцветное стеганое покрывало, пока моя одежда сушилась около огня.

— Это я сама шила, нравится? — входя в помещение, сообщила Ида.

— Как тебе удается взять столько оттенков? — задал вопрос я, проводя руками по замысловатым узорам.

— Всё на кончиках пальцев. Погоди, ещё заметишь то, над чем я на данный момент тружусь.

До тех пор пока сохла моя одежда, Ида кормила меня. Я ел весьма и довольно много. Я уже и забыл, что это такое быть чистым.

Ещё я забыл, каково это кушать настоящую еду, вместо тепловатой жижи. И эта еда была кроме того лучше, чем мясные пироги Марты либо бабушкино жаркое. Но это уж совершенно верно лучше жижи.

Меня кормили свеклой, картошкой с сыром и травами, молоком и свежим хлебом. Я раньше ни при каких обстоятельствах не пробовал торт, оказалось, что он похож на хлеб, лишь был сладким, рассыпчатым и сочным. Я съел три куска.

По окончании ужина мне весьма захотелось дремать, в особенности, в то время, когда надел собственную теплую, выстиранную одежду, но у Иды были другие замыслы. Она отвела меня в другую помещение, где сидели Хэйдел и Батильда. Я остановился в дверях и разинул рот.

Хэйдел сидела за прялкой, а у её ног были мотки ниток таких цветов, каковые не возьмёшь посредством красителей. Красные были бросче, чем клубника, желтый бросче солнечного света, светло синий был, словно бы утреннее небо, а светло синий, как глубокие воды, зеленый, как листья в лесу, а остальные оттенки были такие, каких я ни разу не видел.

Батильда шила что-то наподобие шали, создавая плавный замысловатый узор посредством нитей, каковые пряла Хэйдел. Она трудилась так скоро и ритмично, что нереально было выявить, где были её пальцы, а где швейные иглы.

Но больше всего меня поразили гобелены. Любой дюйм стенки был покрыт броскими, полными жизни картинами: белый носорог на маковом поле, танцующие принцессы, рыцарь, защищающийся от огнедышащего дракона, пленница в башне. Посередине помещения стоял громадный ткацкий станок, заправленный нитками всевозможных оттенков.

Ида села за начала и станок выбирать руками по ниткам, создавая живые картины — птицы, феи и цветы, они смотрелись так натурально, что, казалось, имели возможность дышать и шевелиться. Само собой разумеется, это было волшебство. Совершенно верно такое же как, в то время, когда я прял золото либо в то время, когда моя мама это делала.

По мере того, как я следил за всем этим, то чувствовал покалывание в ногах, на кончиках пальцев, в груди и в голове. Это было местом, где всё началось, из этого пошло и моё начало. Всё началось с моей матери, которая начинала тут.

— Как это трудится? — задал вопрос я.

— Заклинания, — с восхищением ответила Ида. — Волшебство.

— Ида! — предупреждающе одернула её Батильда.

— Солидную часть работы проделываем мы, а не волшебство, — сообщила Ида, — а заклинания — это всего лишь толчок в работе с тканями.

— Тебе не думается, что ты увлеклась с заклинаниями? — сообщила Хэйдел. Она начала прясть шерсть с легким оттенком лаванды, но за беседой цвет усилился и стал пурпурно фиолетовым.

— Таковой цвет кроме того повысит ткань в цене, — ответила Ида.

— Да, но как это на тебе отразится?

— Хэйдел, ты через чур много волнуешься. Мной руководит не жадность и не гордость, лишь чувство красивого.

Хэйдел наблюдала на гобелены, прядя , и по мере, того как она вошла в ритм, нити опять купили лавандовый оттенок.

— А вы имеете возможность поменять лишь цвет нитей либо состав также?

— Очень мало, — ответила Хэйдел, — я ни при каких обстоятельствах не поведу себя так довольно глупо и алчно.

Она взглянуть на меня, и я опять почувствовал, что она видит меня полностью, видит мою алчность и глупость, каковые принесли мне столько неприятностей.

— Хэйдел крайне осторожна, — сообщила Ида.

— Нам всем направляться быть весьма осмотрительными, учитывая то, что произошло с его матерью, — сообщила Хэйдел, кивая в мою сторону.

Батильда отложила шитьё:

— Хэйдел, такое имело возможность произойти с кем угодно.

— С кем угодно, кто был бы таким же жадным.

— Любой возможно жадным, — ответила Ида.

— Разумеется так, — сообщила Хэйдел.

— Прошу прощения, — заговорил я. — Но я ни при каких обстоятельствах не знал, что моя мать…

— О, бедняжка! Какие конкретно же мы бесчувственные! — вскрикнула Ида. Она покинула работу и поспешила успокоить меня.

— Да нет же, нет, легко… Ну, я о ней практически ничего не знаю. Я лишь знаю, что она была из ВонТам и что она имела возможность прясть, но не так как все люди, но в чем проявлялось её глупость либо жадность? — три мои тётушки приостановили работу и с осторожностью взглянули друг на друга.

— Она что-то подобное делала? — задал вопрос я, указывая на нити и гобелены.

— Нет, — ответила Батильда, — она обменивала всё, что создавала.

— Включая душу, — пробормотала Хэйдел.

— Хэйдел! — одернула её Ида. — Бедный племянник!

— Ну, бедный он благодаря ей. Думаешь, он не имеет права знать?

Все замолчали. Батильда и Ида уставились в пол, а Хэйдел наблюдала на меня, её глаз подергивался.

— Я знаю, что она имела возможность прясть, — заговорил я, ходя около и около вопроса, что заботил меня больше всего. Я желал выяснить, что ж произошло с мамой. Я желал определить, возможно ли было что-то сделать, дабы решить мои неприятности, но я никак не имел возможности решить, что именно я могу им о себе поведать. — Я знаю, что она имела возможность прясть… ценности.

Поведайте мне, что с ней произошло?

— Жадность, — ответила Хэйдел. — магия и Жадность засосали ее, и она сама спряла себе могилу.

— Хэйдел, прошу вас, будь учтивей, — попросила Ида.

— Но это действительно, ты была ещё через чур молода, дабы это осознать.

Ида было открыла рот, дабы возразить, но Батильда остановила её.

— Она была красивой мастерицей, — мягко сообщила Батильда. — Самой лучшей в ВонТам и не только.

— Не таковой уж и хорошей, учитывая события, — возразила Хэйдел.

Батильда посмотрела на Хэйдел и продолжила:

— Обязана заявить, что она была недальновидна, чрезмерно самоуверенна, и, не смотря на то, что она и была хорошим мастером, из этого и пошли все её неприятности. Видишь ли, Роберт, в отечественной работе мы должны выполнять баланс между работой, которую мы проделываем магией и руками, которой мы пользуемся для превращения нитей, — она протянула собственное шитьё, словно бы показывая мне. — Мы не используем волшебство, больше, чем нужно, мы мастера собственного дела.

В случае если мы начнем злоупотреблять ей, то утратим контроль над работой и над тем, что в итоге окажется. Мы утратим контроль над собой.

Я отыскал в памяти несчастного Кесслера, и у меня в животе снова зародился тошнотворный ужас.

— Анна знала об этом, но постоянно выходила за рамки, постоянно экспериментировала.

— Как именно? — задал вопрос я.

Батильда положила шитьё и смахнула прядь седых волос с лица.

— Твоя мать имела возможность шерсть перевоплотить в бархат, а траву в шелк. Красивые нити. Её работой все восхищались, но она опасалась, что утратит баланс.

И каким-то образом данный ужас и оказал влияние на неё. Она неизменно удачно торговала на рынках, и, не обращая внимания на отечественные предупреждения, Анна поверила, словно бы её мастерство было могущественней любой магии.

— Вы имеете в виду, что она считала, что имела возможность руководить волшебством?

Батильда закивала в знак согласия.

— в один раз Анна сообщила одному богатому торговцу, что имела возможность перевоплотить любую ненужную вещь во что-нибудь красивое и полезное. И он поймал её на слове. У него была связка соломы в телеге, и он заявил, что поверить в её мастерство лишь, если она сможет перевоплотить солому в золото.

Он дал обещание ей хорошую цену, если она сможет это сделать.

— Я давала предупреждение эту глупышку, — сообщила Хэйдел, — но её одолели алчность и гордыня.

— Само собой это было страшно, — продолжала Батильда.

— Но она не имела возможности знать как это страшно, — сообщила Ида, — она не виновата. Торговец также был жадный!

— В то время, когда она мне поведала о сделке, я честно сохраняла надежду, что у неё ничего не выйдет, — сообщила Батильда. — Одно дело бархат, шёлка и лен, но золото? Я не считала, что это быть может, по крайней мере, весьма на это сохраняла надежду, но к моему кошмару, Анна преуспела и в том, о чем я поразмыслить ни при каких обстоятельствах не имела возможности. Она спряла золото из соломы в совершенные сверкающие золотые мотки, кроме того чище королевского золота.

Но кроме того её мастерство не справилось с тем числом волшебства, которое для этого пригодилось.

Все три сестры опустили глаза в безмолвном горе.

— А тот торговец внес предложение ей честную сделку? — задал вопрос я.

Хэйдел фыркнула словно бы лошадь:

— Ха, честную! Данный человек жестоко одурачил её! В то время, когда он возвратился и настойчиво попросил то, что она сделала из соломы, то сначала был рад, более того Анна не имела возможности настойчиво попросить хорошей оплаты за собственный труд.

Вот, что происходит, в то время, когда жадность волшебства охватывает тебя. Ты теряешь контроль! Торговец дал ей мешок зерна за кучу золота, уверяя её, что это и было честно, поскольку без его соломы у неё ничего бы не вышло.

Я содрогнулся, отыскав в памяти, как я первый раз изменялся с мельником, как у меня язык не поворачивался что-то сообщить, и я машинально принял всё, что он дал мне вместо. В тот момент я не осознавал, что на меня отыскало.

— Я не забываю тот сутки, — сообщила Ида, — я была маленькая, но я не забываю, как она чуть в обморок не упала, держа в руках тот мешок с зерном. Её лицо! Она смотрелась так, словно бы саму смерть заметила!

— Думаешь, она на этом остановилась? — сообщила Хэйдел. — Нет, она словно бы стремилась стать самой жадной девчонкой в мире!

— Хэйдел, запрещено так сказать о отечественной сестре. Она лишь желала исправить неточность, — сообщила Ида.

— Да, но не вышло, не так ли?

Я почувствовал себя так, как будто бы все мои неприятности были разложены перед моим носом, и что я сохранял надежду взять ответ:

— Что же случилось?

Глаза Батильды заблестели от слез. Она теребила в руках шитье, поднося его ближе к лицу, как будто бы работа окажет помощь ей совладать с нахлынувшими чувствами.

— Она не верила, что из-за волшебства утратила контроль. Она твердила, что это всё вследствие того что торговец дал ей солому. В следующий раз она спряла ещё больше золота из собственной соломы, сохраняя надежду, что сейчас сможет честно сторговаться, но не смогла.

Она отнесла золото на рынок и реализовала его за гроши.

Люди постоянно начинают торг со забавной суммы, а у Анны не было сил отказаться либо предложить собственную цену. Ей приходилось принимать то, что ей предлагали, и они приобретали золото.

Мне было знакомо это чувство. Сперва я его не подмечал, но при с Опаль, я отыскал в памяти собственную слабость, как я не имел возможности предложить собственную цену либо же отказаться принять то, что казалось мне ужасным.

— После этого возвратился торговец, — заворчала Хэйдел.

— Да, это самая нехорошая часть истории, — сообщила Батильда.

— Он возвратился с целой телегой соломы для Анны, — сообщила Ида, — я запомнила это, и я знала, чего он желал. Я знала!

Торговец был весьма похож на мельника.

— Анна отказалась, — сообщила Батильда, — но торговец заявил, что именно направляется в Королевство, и что, точно, Король Гербертус, что правил в то время, заинтересуется бесплатно Анны. Эта была страшная угроза. Анна была весьма свободной и знала, что король захочет применять её дар в собственных целях.

Итак, она ещё раз спряла торговцу золото, а в качестве оплаты он дал ей новое веретено, дабы она имела возможность ещё прясть для него.

— Румпель, — сообщила Хэйдел, — она была закрыта в румпеле.

Её голос был таким мягким, я практически не расслышал её.

— Что? Где она была закрыта?

— Румпель, так мы именуем отечественную работу. Свидетельствует, что мы загружены либо застряли в магии. Мы заворачиваем отечественную работу в волшебство, а твоя мать себя в неё завернула, да так прочно, аж до смерти.

— Хэйдел, что за глупости! — сообщила Ида. — Запрещено человека обернуть волшебством! И ещё я точно знаю, что Анна ни при каких обстоятельствах больше не пряла по окончании ухода. Вероятнее, она погибла при родах.

— Она погибла сразу после того как я появился, — сообщил я.

— Вот видите!

— Ну, в случае если тебе от этого легче, Ида, то продолжай так думать. Но я считаю, что когда утратишь баланс между мастерством и магией, румпель тебя хватает и начинает крутить весьма скоро, он держит тебя так прочно, что вырваться нереально. Он душит тебя.

Она так и не освободилась от него и не имеет значение, от чего она погибла.

Румпель ни при каких обстоятельствах не отпускает. Хэйдел наблюдала на меня искоса , пока по всему моему телу не побежал холодок, пробирающий до костей.

— А что случилось дальше? — задал вопрос я.

— Она знала, что торговец ни при каких обстоятельствах не покинет её в покое, — ответила Батильда, — и в тот же сутки она убежала, никому не сообщила куда и ничего с собой не забрала, не считая веретена, которое ей дал торговец.

— Я умоляла её не уходить, — сообщила Ида, вытирая слезы с лица, — я бежала вниз по дороге, рыдая ей вслед. Я ожидала её целыми днями на улице. О, как же мне хочется обмотать собственные нити около толстой жадной шеи торговца! — добавила она, покрутив нитки в руках.

Удивительные статьи:

Похожие статьи, которые вам понравятся: