В списке: прощай, оружие. фиеста. белые слоны. кошка под дождем

Краткое содрежание Прощай, оружие:

Воздействие романа происходит в 1915—1918 гг. на итало-австрийском фронте.

Американец Фредерик Генри — лейтенант санитарных армий итальянской армии (итальянской — по причине того, что США еще не вступили в войну, а Генри отправился добровольцем). Перед наступлением в городе на Плавне, где стоят санитарные части, — затишье. Офицеры проводят время кто как может — выпивают, играются в бильярд, ходят в бордель и вгоняют в краску полкового священника, обсуждая при нем различные интимные вещи.

В расположенный по соседству британский госпиталь приезжает юная медсестра Кэтрин Баркли, у которой во Франции погиб жених. Она сожалеет, что не стала его женой раньше, не подарила ему хоть мало счастья.

По армиям проносится слух, что нужно ожидать скорого наступления. Нужно безотлагательно разбить перевязочный пункт для раненых. Австрийские части находятся близко от итальянцев — на другой стороне реки. Генри скрашивает напряжение ожидания ухаживанием за Кэтрин, не смотря на то, что его смущают кое-какие странности её поведения.

Сперва по окончании попытки её поцеловать он приобретает пощечину, позже женщина сама целует его, взволнованно задавая вопросы, неизменно ли он будет хорош к ней.

Генри не исключает, что она легко помешанная, но женщина весьма прекрасна, и видеться с ней лучше, чем проводить вечера в офицерском публичном доме. На очередное свидание Генри приходит основательно пьяным и к тому же очень сильно опаздывает — но, свидание не состоится: Кэтрин не совсем здорова. Нежданно лейтенант чувствует себя непривычно одиноким, на душе у него муторно и тоскливо.

На следующий сутки делается как мы знаем, что ночью в верховьях реки будет атака, в том направлении должны выехать санитарные автомобили. Проезжая мимо военного госпиталя, Генри на 60 секунд выскакивает повидаться с Кэтрин, та дает ему медальон с изображением святого Антония — на счастье. Приехав на место, он находится с водителями в блиндаже; юные ребята-итальянцы дружно ругают войну — если бы за дезертирство не преследовали родных, никого бы из них тут не было. Нет ничего хуже войны.

Проиграть её — да и то лучше.

А что будет? Австрийцы дойдут до Италии, утомятся и возвратятся к себе — каждому хочется на родину. Война нужна лишь тем, кто на ней наживается.

Начинается атака. В блиндаж, где находится лейтенант с водителями, попадает бомба. Раненный в ноги, Генри пробует оказать помощь умирающему рядом водителю. Те, кто сохранился, доставляют его к пункту первой помощи. В том месте, как нигде, видна нечистая сторона войны — кровь, стоны, развороченные тела.

Генри готовят к отправке в центральный военного госпиталь — в Милан.

Перед отъездом его навещает священник, он сочувствует Генри не столько вследствие того что того ранили, сколько вследствие того что тому тяжело обожать. Человека, Всевышнего… И все же священник верит, что когда-нибудь Генри обучится обожать — душа у него еще не убита — и тогда будет радостен. Кстати, его привычную медсестру — думается, Баркли? — также переводят в миланский военного госпиталь.

В Милане Генри переносит сложную операцию на колене. Нежданно для себя он с громадным нетерпением ожидает приезда Кэтрин и, когда она входит в палату, переживает необычное открытие: он обожает её и неимеетвозможности без нее жить. В то время, когда Генри обучился передвигаться на палках, они с Кэтрин начинают ездить в парк на прогулку либо обедают в комфортном ресторане по соседству, выпивают сухое белое вино, а позже возвращаются в больницу, и в том месте, сидя на балконе, Генри ожидает, в то время, когда Кэтрин закончит работу и придет к нему на всю ночь и её дивные долгие волосы накроют его золотым водопадом.

Они вычисляют себя женой и мужем, ведя отсчет супружеской судьбе со дня появления Кэтрин в миланском госпитале. Генри желает, дабы они поженились в действительности, но Кэтрин возражает: тогда ей нужно будет уехать: когда они начнут улаживать формальности, за ней начнут следить и их разлучат. Ее не тревожит, что их отношения никак официально не узаконены, девушку больше тревожит неясное предчувствие, ей думается, что может произойти что-то страшное.

Положение на фронте тяжелое. Обе стороны уже выдохлись, и, как сообщил Генри один британский майор, та армия, которая последней осознает, что выдохлась, победит войну. По окончании нескольких месяцев лечения Генри предписано возвратиться в часть.

Прощаясь с Кэтрин, он видит, что та чего-то недоговаривает, и еле получает от нее правды: она уже три месяца беременна.

В части все идет так же, как и прежде, лишь некоторых уж нет в живых. Кто-то подхватил сифилис, кто-то запил, а священник все так же остается объектом для шуток. Австрийцы наступают.

Генри сейчас с души воротит от таких слов, как «слава», «доблесть», «подвиг» либо «святыня», — они звучат легко неприлично рядом с конкретными заглавиями сёл, рек, именами и номерами дорог убитых.

Санитарные автомобили то и дело попадают на дорогах в заторы; к колоннам автомобилей прибиваются отступающие под натиском австрийцев беженцы, они везут в повозках жалкий домашний скарб, а под доньями повозок бегут собаки. Машина, в которой едет Генри, всегда увязает в грязи и наконец застревает совсем. Генри и его подручные идут дальше пешком, их много раз обстреливают.

В итоге их останавливает итальянская полевая жандармерия, принимая за переодетых немцев, в особенности странным им думается Генри с его американским выговором. Его планируют расстрелять, но лейтенанту удается бежать — он с разбегу прыгает в реку и продолжительно плывет под водой. Собрав воздуху, ныряет опять.

Генри удается уйти от погони.

Генри осознаёт, что с него хватит данной войны, — река как будто бы смыла с него чувство долга. Он покончил с войной, говорит себе Генри, он создан не чтобы вести войну, а дабы имеется, выпивать и спать с Кэтрин. Больше он не собирается с ней расставаться.

Он заключил сепаратный мир — лично для него война кончилась. И все же ему тяжело отделаться от эмоции, какое не редкость у мальчишек, каковые сбежали с уроков, но не смогут прекратить думать о том, что же на данный момент происходит в школе. Добравшись наконец до Кэтрин, Генри чувствует себя, как будто бы возвратился к себе, — так прекрасно ему подле данной дамы.

Раньше у него так не было: он знал многих, но постоянно оставался одиноким. Ночь с Кэтрин ничем не отличается от дня — с ней неизменно замечательно.

Но от войны осталась оскомина, и в голову лезут различные невеселые мысли наподобие того, что мир разламывает каждого. Кое-какие на изломе становятся крепче, но тех, кто не желает ломаться, убивают. Убивают самых хороших, и самых ласковых, и самых храбрых — без разбора.

А если ты ни то, ни второе, ни третье, то тебя убьют также — лишь без особенной спешки.

Генри знает: в случае если его заметят на улице без формы и определят, то расстреляют. Бармен из гостиницы, где они живут, даёт предупреждение: утром Генри придут арестовать — кто-то донес на него. Бармен находит для них лодку и показывает направление, куда нужно плыть, дабы попасть в Швейцарию.

Замысел срабатывает, и всю осень они живут в Монтрё в древесном домике среди сосен, на склоне горы. Война думается им весьма далекой, но из газет они знают, что битвы еще идут.

Близится срок родов Кэтрин, с ней не все благополучно — у нее узковат таз. Практически все время Кэтрин и Генри выполняют вдвоем — у них нет потребности в общении, эта война как будто бы вынесла их на необитаемый остров. Но вот выход в мир, к людям делается нужен: у Кэтрин начинаются схватки.

Родовая деятельность весьма не сильный, и ей делают кесарево сечение, но уже поздно — измученный ребенок рождается мертвым, умирает и сама Кэтрин, Вот так, думает опустошенный Генри, все постоянно кончается этим — смертью. Тебя швыряют в судьбу и говорят тебе правила, и в первоначальный же раз, в то время, когда застанут врасплох, убивают. Никому не разрешено спрятаться ни от судьбы, ни от смерти.

Кошка под дождем. (не краткое! J)

В гостинице было лишь двое американцев. Они не знали никого из тех, с кем виделись на лестнице, поднимаясь в собственную помещение. Их помещение была на втором этаже, из окон было видно море. Из окон были видны кроме этого памятник и общественный сад жертвам войны.

В саду были зелёные скамейки и высокие пальмы. В хорошую погоду в том месте постоянно сидел какой-нибудь живописец с мольбертом. Живописцам нравились пальмы и броские фасады отелей с окнами на сад и море.

Итальянцы приезжали издали, дабы взглянуть на монумент жертвам войны. Он был медный и сверкал под дождем. Шел ливень.

Капли дождя падали с пальмовых листьев. На посыпанных гравием дорожках находились лужи. Волны под дождем долгой полосой разбивались о берег, откатывались назад и опять набегали и разбивались под дождем долгой полосой.

На площади у монумента не осталось ни одного автомобиля. Наоборот, в дверях кафе, стоял официант и смотрел на опустевшую площадь.

Американка стояла у окна и наблюдала в сад. Под самыми окнами их помещения, под зеленым столом, с капала вода, спряталась кошка. Она старалась сжаться в комок, дабы на нее не попадали капли.

— Я отправлюсь вниз и принесу киску, — сообщила американка.

— Давай я отправлюсь, — отозвался с кровати ее супруг.

— Нет, я сама. Бедная киска! Скрывается от дождя под столом.

Супруг читал , полулежа в постели, подложив под голову обе подушки.

— Наблюдай не промокни, — сообщил он.

Американка спустилась по лестнице, и в то время, когда она проходила через вестибюль, хозяин отеля поднялся и поклонился ей. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Хозяин отеля был большой старик.

— Il piove (Ливень идет (итал.)), — сообщила американка. Ей нравился хозяин отеля.

— Si, si, signora, brutto tempo. Сейчас весьма нехорошая погода.

Он стоял у конторки в дальнем углу полутемной помещения. Он нравился американке. Ей нравилась необычайная серьезность, с которой он выслушивал все жалобы.

Ей нравился его почтенный вид. Ей нравилось, как он старался услужить ей. Ей нравилось, как он относился к собственному положению хозяина отеля.

Ей нравилось его старое большие руки и массивное лицо.

Думая о том, что он ей нравится, она открыла дверь и выглянула наружу. Ливень лил еще посильнее. По безлюдной площади, направляясь в кафе, шел мужчина в резиновом пальто.

Кошка должна быть где-то тут, направо. Возможно, удастся пройти под карнизом. В то время, когда она стояла на пороге, над ней внезапно раскрылся зонтик.

За спиной стояла служанка, которая постоянно убирала их помещение.

— Дабы вы не промокли, — радуясь, сообщила она по-итальянски. Само собой разумеется, это хозяин отправил ее.

Совместно со служанкой, которая держала над ней зонтик, она отправилась по дорожке под окно собственной помещения. Стол был тут, ярко-зеленый, вымытый дождем, но кошки не было. Американка внезапно почувствовала разочарование.

Служанка посмотрела на нее.

— На perduta qualque cosa, signora? (Вы что-нибудь утратили, синьора? (итал.))

— Тут была кошка, — сообщила юная американка.

— Кошка?

— Si, il gatto (Да, кошка (итал.))

— Кошка? — Служанка захохотала. — Кошка под дождем?

— Да, — сообщила она, — тут, под столиком. — И позже: -А мне так хотелось ее, так хотелось киску…

В то время, когда она владела английскимязыком, лицо служанки становилось напряженным.

— Отправимся, синьора, — сообщила она, — лучше возвратимся. Вы промокнете.

— Ну что же, отправимся, — сообщила американка. Они пошли обратно по усыпанной гравием дорожке и вошли в дом. Служанка остановилась у входа, дабы закрыть зонтик.

В то время, когда американка проходила через вестибюль, padrone (Хозяин (итал.).) поклонился ей из-за собственной конторки. Что-то в ней судорожно сжалось в комок.

В присутствии padrone она ощущала себя весьма маленькой и одновременно с этим большой. На 60 секунд она почувствовала себя очень большой. Она встала по лестнице.

Открыла дверь в помещение. Джордж лежал в постели и просматривал.

— Ну, принесла кошку? — задал вопрос он, опуская книгу.

— Ее уже нет.

— Куда же она девалась? — сообщил он, на секунду отрываясь от книги.

Она села на край кровати.

— Мне так хотелось ее, — сообщила она. — Не знаю из-за чего, но мне так хотелось эту бедную киску. Не хорошо таковой бедной киске под дождем.

Джордж уже опять просматривал.?Она подошла к туалетному столу, села перед зеркалом и, забрав ручное зеркальце, стала себя рассматривать. Она пристально разглядывала собственный профиль сперва с одной стороны, позже с другой.

Позже начала рассматривать затылок и шею.?- Как ты думаешь, не отпустить ли мне волосы? — задала вопрос она, опять глядя на собственный профиль.?Джордж поднял глаза и встретился с ней затылок с кратко остриженными, как у мальчика, волосами.?- Мне нравится так, как на данный момент.?- Мне надоело, — сообщила она. — Мне так надоело быть похожей на мальчика.?Джордж переменил позу. С того времени как она заговорила, он не сводил с нее глаз.?- Ты сейчас весьма хорошенькая, — сообщил он.

Она положила зеркало на стол, подошла к окну и начала смотреть в сад. Становилось мрачно.?- Желаю прочно стянуть волосы, и дабы они были ровные, и дабы был громадной узел на затылке, и дабы возможно было его потрогать, — сообщила она. — Желаю кошку, дабы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, в то время, когда я ее глажу.?- Мм, — сообщил Джордж с кровати.?- И желаю имеется за своим столом, и чтобы были вилки и свои ножи, и желаю, чтобы горели свечи.

И желаю, чтобы была весна, и желаю расчесывать волосы перед зеркалом, и желаю кошку, и желаю новое платье…?- Замолчи. Забери почитай книжку, — сообщил Джордж. Он уже опять просматривал.?Американка наблюдала в окно.

Уже совсем стемнело, и в пальмах шумел ливень.?- А все-таки я желаю кошку, — сообщила она.- Желаю кошку на данный момент же. В случае если уж запрещено долгие волосы и дабы было радостно, так хоть кошку-то возможно??Джордж не слушал. Он просматривал книгу.

Она наблюдала в окно, на площадь, где зажигались огни.?В дверь постучали.?- Avanti (Войдите (итал.)),-сообщил Джордж. Он поднял глаза от книги.?В дверях стояла служанка. Она прочно прижимала к себе громадную пятнистую кошку, которая не легко свешивалась у нее на руках.?- Простите, — сообщила она.- Padrone отправляет это синьоре.